CC BY-NC-ND
48
Д.М. Магомедова
МОТИВ «КАРТОННОСТИ» И ЕГО ГЕНЕЗИС В ДРАМАТУРГИИ И ЛИРИКЕ АЛЕКСАНДРА БЛОКА (БЛОК - ЛЕРМОНТОВ - ГОГОЛЬ -САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН)'
Статья носит характер дополнения к комментарию знаменитых фрагментов пьесы А. Блока «Балаганчик», в которых невеста Пьеро Коломбина превращается в картонную куклу. В его задачу входит выяснение генезиса самого мотива «картонности» в литературной традиции и его трансформации в пьесе и других блоковских текстах. Среди возможных источников - поэзия М.Ю. Лермонтова, драматургия Н.В. Гоголя, проза М.Е. Салтыкова-Щедрина.
Ключевые слова: А.А. Блок, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, драматургия, символ, мотив, гротеск, картонный, кукольный.
Впервые мотив «картонности» появился у Блока, когда о пьесе он еще не помышлял, в 1905 г. в стихотворении «Балаганчик». Превращение подлинных страстей в балаганное действо, их обесценивание символизирует в этом стихотворении паяц, истекающий клюквенным соком, в картонном шлеме и с деревянным мечом:
Вдруг паяц перегнулся за рампу
И кричит: «Помогите!
Истекаю я клюквенным соком!
Забинтован тряпицей!
На голове моей - картонный шлем!
А в руке - деревянный меч!»1
© Магомедова Д.М., 2015
'Статья написана при поддержке Российского научного фонда, грант № 14-18-02709 «"Вечные" сюжеты и образы в литературе и искусстве русского модернизма»(2014-2016).
Иронически снижена в этом стихотворении вся героическая атрибутика - кровь, шлем, меч. Позднее Блок еще вернется к ней в высоком варианте. В «Песне Судьбы» (1908) появление героя Герман опишет так: «Вот он идет... идет герой - в крылатом шлеме, с мечом на плече» [Т. 6. Полутом 1. С. 157].
Параллельно с работой над пьесой в январе 1906 г. Блок пишет рецензию на книгу стихов В. Брюсова «2тефауод». Характеризуя иронические стихотворения, входящие в сборник, Блок использует образы будущей пьесы, отсутствующие у Брюсова: «Вот и вступили мы в царство веселья: в царство безумного хохота, неудержимого; в царство балагана, за ширму паяца, нечаянно встряхнувшего невесту за шиворот в минуту первого любовного объяснения. Он встряхнул и бросил ее, так что она шлепнулась об пол, и вот, склонившись над павшей невестой, с удивлением услыхал картонный звук: темечко-то у невесты было картонное! Разливается по полу пятнышко клюквенного сока» [Т. 7. С. 182].
Как видно из процитированного фрагмента, теперь обесценивается, снижается, становится балаганной куклой и героиня, до сих пор бывшая воплощением Вечной Женственности. В пьесе же участвуют и «картонная невеста», и герой в картонном шлеме с деревянным мечом:
Пьеро о картонной невесте:
Ах, сетями ее он опутал И, смеясь, звенел бубенцом! Но, когда он ее закутал, -Ах, подруга свалилась ничком!
Он ее ничем не обидел, Но подруга упала в снег! Не могла удержаться, сидя!.. Я не мог сдержать свой смех!..
И, под пляску морозных игол, Вкруг подруги картонной моей -Он звенел и высоко прыгал, Я за ним плясал вкруг саней!
И мы пели на улице сонной: - «Ах, какая стряслась беда!» А вверху - над подругой картонной -Высоко зеленела звезда. [Т. 6. Полутом 1. С. 12]
<...>
Ах, как светла - та, что ушла (Звенящий товарищ ее увел). Упала она (из картона была). А я над ней смеяться пришел.
Она лежала ничком и бела. Ах, наша пляска была весела! А встать она уж никак не могла. Она картонной невестой была.
И вот, стою я, бледен лицом, Но вам надо мной смеяться грешно. Что делать! Она упала ничком. Мне очень грустно. А вам смешно? [Т. 6. Полутом 1. С. 20-21].
Герой в картонном шлеме участвует в одной из пар и описан в ремарке: «В среде танцующих обнаружилась третья пара влюбленных. Они сидят среди сцены.
Средневековье. Задумчиво склонившись, она следит за его движениями. - Он, весь в строгих линиях, большой и задумчивый, в картонном шлеме - чертит перед ней на полу круг огромным деревянным мечом» [Т. 6. Полутом 1. С. 18]2.
Несмотря на то что мотив «картонности» - не только сквозной в пьесе, но и неоднократно используется в лирических и прозаических текстах Блока этого периода, вопрос о его генезисе никогда не ставился, вплоть до научного издания тома драматургии Блока. О нем говорили - вполне уместно - в связи с мотивами «куклы», «автомата», «маски». Однако вопрос о том, есть ли у этого мотива какая-то «память традиции», не рассматривался.
Между тем один из источников, по времени - самый ранний, хорошо известен. Это - стихотворение М.Ю. Лермонтова «Не верь, не верь себе, мечтатель молодой...» (1839), завершающееся необычным противопоставлением «поэта» и «толпы» с многозначительной перестановкой акцентов. Реальные удары судьбы, трагедии, пережитые обычными людьми, оказываются значительнее страданий молодого поэта-мечтателя.
Какое дело нам, страдал ты или нет? На что нам знать твои волненья, Надежды глупые первоначальных лет, Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идет Толпа дорогою привычной; На лицах праздничных чуть виден след забот, Слезы не встретишь неприличной.
А между тем из них едва ли есть один, Тяжелой пыткой не измятый, До преждевременных добравшийся морщин Без преступленья иль утраты!..
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор, С своим напевом заученным, Как разрумяненный трагический актер, Махающий мечом картонным...
С «Балаганчиком» перекликается не только непосредственно образ «картонного меча», но и сама «сценическая», театральная тема. Обращает на себя внимание и мотив «румян» (ср. реплику Пьеро: «Нарумяню лицо мое, лунное, бледное, Нарисую брови и усы приклею»). Наконец, строчке «Поверь: для них смешон твой плач и твой укор» отвечают финальные слова Пьеро:
И вот, стою я, бледен лицом, Но вам надо мной смеяться грешно. Что делать! Она упала ничком. Мне очень грустно. А вам смешно? [Т. 6. Полутом 1. С. 22].
В стихотворении «Не верь, не верь себе, мечтатель молодой.» есть и еще одна никем не замеченная перекличка с Блоком, но не с пьесой, а со стихотворением «Балаган» (ноябрь 1906). Речь идет о третьей строфе:
Закрадется ль печаль в тайник души твоей, Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой, Не выходи тогда на шумный пир людей С своею бешеной подругой; Не унижай себя. Стыдися торговать То гневом, то тоской послушной И гной душевных ран надменно выставлять На диво черни простодушной.
Финальные строки стихотворения «Балаган» выглядят полемическим ответом не только лермонтовскому отчуждению поэта от людей (и даже «черни»), но и собственной опустошительной иронии, пронизавшей пьесу «Балаганчик»:
Творческая рецепция этого стихотворения в творчестве Блока затронута вскользь лишь в одной работе, - в книге Д.Е. Максимова «Поэзия Лермонтова», в которой сопоставляется образ «разрумяненного актера» с «Ямбами» («румяна жирные сотри»). Но о его
Тащитесь, траурные клячи! Актеры, правьте ремесло, Чтобы от истины ходячей Всем стало больно и светло.
В тайник души проникла плесень, Но надо плакать, петь, идти, Чтоб в рай моих заморских песен Открылись торные пути.
[Т. 2. С. 88-89].
роли для «балаганных» стихотворений и пьесы «Балаганчик» не говорится ни в одной статье о Блоке и Лермонтове3.
Однако стихотворение Лермонтова - первый, но не единственный текст, в котором встречается мотив «картонности» как ложных, фальшивых ценностей.
Тот же мотив использован Н.В. Гоголем в пьесе «Театральный разъезд после представления новой комедии» (1836-1842), которую роднит с «Балаганчиком» прием введения фигуры Автора, объясняющегося с публикой, а также поочередного обсуждения содержания пьесы несколькими парами эпизодических персонажей. Ср.:
«П е р в ы й. Но это выходит уж придавать комедии какое-то значение более всеобщее.
В т о р о й. Да разве не есть это ее прямое и настоящее значение? Уже в самом начале комедия была общественным, народным созданием. По крайней мере, такою показал ее сам отец ее, Аристофан. После уже она вошла в узкое ущелье частной завязки, внесла любовный ход, одну и ту же непременную завязку. Зато как слаба эта завязка у самых лучших комиков! как ничтожны эти театральные любовники с их картонной любовью!»4
И здесь мотив «картонности», как и у Лермонтова, как и у Блока, связан с темой театра, а также с темой «театральных любовников», уже непосредственно перекликаясь с текстом «Балаганчика».
Наконец, тема «картонной куклы» играет важную роль в двух произведениях М.Е. Салтыкова-Щедрина: в цикле фельетонов «Наша общественная жизнь» (1863), а также в книге сатирических очерков «Круглый год» (1879). Первым на возможность сопоставления этих текстов с «Балаганчиком» Блока обратил внимание еще В.В. Гиппиус в работе «Люди и куклы в сатире Салтыкова-Щедрина», сделав сноску: «Как и следовало ожидать, мотив куклы возродился в символизме. См.: "Я завожусь на тридцать лет" Инн. Анненского, особенно же, конечно, "Балаганчик" Блока - с картонной Коломбиной (ср. картонную Nathalie в «Круглом годе») и бумажным "окном в мир", что прямо соответствует таким образам Салтыкова-Щедрина: "не убивайся, ибо небо это картонное, земля картонная и вода картонная" в "Нашей общественной жизни" ("Современник", 1863 г., № 12, стр. 240; ср. статью "Картонные копья -картонные речи")»5.
Это замечание В.В. Гиппиуса нуждается в дальнейшем развитии и продолжении сопоставительных наблюдений.
«Картонная Натали», на которую указал В.В. Гиппиус, - гротескный образ легкомысленной и глупой 46-летней светской героини серии очерков «Круглый год». Сначала она именуется «сахарной куколкой», затем, когда героиня пытается добиться протекции в литературном мире для своего протеже, появляется эпитет «картонная»:
Куколка, куколка! да ведь ты картонная! как это язычок твой выговорил: ли-те-ра-ту-ра? <...> Но тем-то именно и сильны куколки, что они ничего не понимают. И ежели, при этой силе непонимания, найдется мудрец, который овладеет ею и добьется, что куколка что-нибудь затвердит, то она, в пользу этого затверженного, способна будет на всякие доступные куколке подвиги. Будет с утра до вечера повторять одно и то же слово, будет сердиться, ронять слезки, жаловаться на судьбу6.
Последний фрагмент - куколка, затвердившая и повторяющая чужие слова, - несомненно, напоминает диалог третьей пары в сцене бала в «Балаганчике», где героиня, как эхо, повторяет слова, сказанные героем:
Он
Вы понимаете пьесу, в которой мы играем не последнюю роль? Она (как тихое и внятное эхо)
Роль.
Он
Вы знаете, что маски сделали нашу сегодняшнюю встречу чудесной?
Она
Чудесной.
Он
Так вы верите мне? О, сегодня вы прекрасней, чем всегда.
Она
Всегда.
Он
Вы знаете все, что было и что будет. Вы поняли значение начертанного здесь круга.
Она
Круга.
Он
О, как пленительны ваши речи! Разгадчица души моей! Как много ваши слова говорят моему сердцу!
Она
Сердцу.
Он
О, Вечное Счастье! Вечное Счастье!
Она
Счастье.
О н (со вздохом облегчения и торжества) Близок день. На исходе - эта зловещая ночь.
Она
Ночь.
[Т. 6. Полутом 1. С. 18].
В мартовском фельетоне из цикла «Наша общественная жизнь» Салтыков-Щедрин рисует мир человека «переходного возраста», утратившего детскую веру и переживающего обесценивание юношеских идеалов: «.в нем утрачены все правдивые тоны жизни, что в нем многое потеряно и ничего не приобретено? Не оттого ли, что здесь истиною жизни временно делается ее ложь? Желания не уяснились, мысль не просветлела, а отроческая наивность и впечатлительность исчезла уже безвозвратно. Происходит нечто смешное и вместе с тем горькое; является хладная, картонная восторженность, являются деланные чувства, деланные мысли, сквозь которые слышатся чьи-то беззвучные голоса, чье-то непонятое, неусвоенное, не обратившееся в плоть и кровь слово...»7.
Нечто подобное писатель усматривает и в общественной атмосфере. Один из разделов этого фельетона так и называется: «Картонные кушанья, картонные копья, картонные речи». При этом разрабатывается та же «картонная» метафорика, как и у Лермонтова и Гоголя. Прежде всего речь идет о сценических мотивах, распространяемых на всю современную жизнь:
Часто приходит мне на мысль, что все мы, сколько нас ни есть, живем и действуем на каких-то бесконечно обширных театральных подмостках, которые почему-то называем ареною жизни; что над нами стелется холстинное небо, освещаемое промасленным бумажным кругом, сквозь который тускло светится мерцание стеаринового огарка; что вокруг нас простираются холстинные леса, расстилаются холстинные луга, ходуном ходят холстинные волны; что хотя на нас падает снег и дождь, но снег этот бумажный, дождь шнурковый; что мы питаемся картонными кушаньями, пьем примерное вино, воюем картонными копьями и произносим картонные речи8.
Перекличек с текстом «Балаганчика» оказывается неожиданно много. Помимо указанного В.В. Гиппиусом бумажного «окна в
мир», в которое выпрыгивает Арлекин, приняв его за подлинную «весну в вышине», появляются персонажи, напоминающие Мистиков из первой картины пьесы, в какой-то степени - Пьеро, и даже пьяного Поэта, не умеющего любить, из «Незнакомки»: «...Все мы сидим между двух стульев и то и дело шлепаемся на пол. Все мы раздражаемся только физически, радуемся и негодуем только оконечностями языка, все ежемгновенно прообразуем любовь пьяного человека, который и любит-то словно не за себя, а за кого-то постороннего»9. Ср.: « - Пьеро свалился навзничь и лежит без движения в белом балахоне. Арлекин уводит Коломбину за руку. Она улыбнулась ему. Общий упадок настроения. Все безжизненно повисли на стульях. Рукава сюртуков вытянулись и закрыли кисти рук, будто рук и не было. Головы ушли в воротники. Кажется, на стульях висят пустые сюртуки» [Т. 6. Полутом 1. С. 14].
Финальная сцена «Балаганчика», в которой все театральные декорации рушатся и улетают вверх, также перекликается с текстом Салтыкова-Щедрина: «Понятно, что при первом дуновении невзгоды вся эта картонная обстановка падает сама собою, падает без шума, среди самого обидного равнодушия; понятно, что при первом дожде, сколько-нибудь не шнурочном, все эти кой-как набросанные краски мгновенно смываются, все эти кой-как склеенные частицы картонного здания разлетаются врозь»10.
Ср.: «Автор хочет соединить руки Коломбины и Пьеро. Но внезапно все декорации взвиваются и улетают вверх. Маски разбегаются» [Т. 6. Полутом 1. С. 20].
Но самой глубокой перекличкой текстов Блока и Салтыкова-Щедрина является констатация утраты веры в то, что еще недавно казалось незыблемыми истинами, а также в собственную призван-ность к их воплощению. «Слова «происходит нечто смешное и вместе с тем горькое» прямо соотносятся со словами Пьеро «Мне очень грустно. А вам смешно?». Едва слышимые сквозь «картонную восторженность» «чьи-то беззвучные голоса» напоминают свечение подлинного неба и зари в разорвавшемся бумажном окне. Мысль о том, что эти голоса несут «чье-то непонятое, неусвоенное, не обратившееся в плоть и кровь слово», не только соответствует образу «клюквенного сока» вместо крови, проходящему сквозь почти все «балаганные» тексты Блока, но и отзывается позднее в серьезной статье «Три вопроса», написанной через два года после «Балаганчика». Размышляя о соотношении «красоты» и «пользы» в современном искусстве, Блок пишет: «Для того чтобы вопрос перестал быть прозаическим, бледным, утренним вопросом, потребно чудо, вмешательство какого-то Демиурга, который истолчет в одном
глубоком чане душу красивой бабочки и тело полезного верблюда, чтобы явить миру новую свободную необходимость, сознание прекрасного долга. Чтобы слово стало плотью, художник - человеком» [Т. 8. С. 10-11].
Нет сомнения, что Блок хорошо знал все названные источники. И Лермонтов, и Гоголь, и Салтыков-Щедрин были прочитаны еще в отрочестве, входили в круг «бекетовского» домашнего чтения, Щедрин был другом деда Блока, его имя постоянно упоминается Блоком в связи с традициями «шестидесятничества», ему посвящены строки в поэме «Возмездие».
Восстановленная здесь история метафоры «картонности» показывает, что ее неотъемлемыми смыслами были «театральность», «фальшь», «обесценивание». Строго говоря, у Лермонтова «картонный» - еще не метафора, а свойство театрального реквизита, у Гоголя эта характеристика переносится уже на фальшивые чувства - «картонные страсти», и лишь у Салтыкова-Щедрина эта метафора получает полное развитие, персонификацию, универсализацию, превращаясь в реалистический символ. Семантический сдвиг, который происходит с этой метафорой в творчестве Блока, заключается в том, что она вводится в мифопоэтический контекст: обесцениваются не романтические юношеские мечты, не общественные идеалы, а глубинные сакральные смыслы, что и породило болезненную реакцию на эту метафору ближайших единомышленников Блока по символизму.
Примечания
1 Блок А.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М.: Наука, 1997. Т. 2. С. 58. Далее все ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
2
Автореминисценция из раннего стихотворения Блока «Свет в окошке шатался...»: «Он - мечом деревянным / Начертал письмена». (Курсив здесь и далее мой. - Д.М.)
См.: Шувалов С.В. Блок и Лермонтов // О Блоке. М.: Никитинские субботники, 1929. С. 95-126; Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова. Л., 1964. С. 247-265; Пометы <Блока> на Полном собрании сочинений М.Ю. Лермонтова (СПб., 1910-1913) / Публ. О. Миллер // Русская литература. 1975. № 3. С. 214-218 (расширенный вариант: В мире Блока. М., 1981. С. 503-516); Герасимов Ю.К. Блок // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 65-66; Усок И.Е. Александр Блок - редактор «Избранных сочинений» М.Ю. Лермонтова // Александр Блок и мировая культура. Великий Новгород, 2000. С. 162-173.
3
Гоголь Н.В. Полн. собр. соч.: В 14 т. М.; Л., 1949. Т. 5. С. 143. Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. М.; Л.: Наука, 1966. С. 330. Салтыков-Щедрин М.Е. Круглый год // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1972. Т. 13. С. 488-489.
Салтыков-Щедрин М.Е. Наша общественная жизнь. <11. Март 1863 года> // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. М., 1968. Т. 6. С. 28. Там же. Там же.
Там же. С. 29-30.
4
