CC BY
74
10.00.00. илм^ои филологи 10.00.00. филологические науки 10.00.00. philological sciences 10.01.00. адабиётшиносИ
10.01.00. литературоведение 10.01.00 literature
10.01.01. АДАБИЁТИ РУС 10.01.01. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА 10.01.01. THE RUSSIAN LITERATURE
УДК 82:801.6; 398:801. М.А. ГАЛИЕВА
ББК 80
МИР «НАВЫВОРОТ» В ПЬЕСЕ «ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ»: ТРАНСФОРМАЦИИ ФОЛЬКЛОРНОЙ ТРАДИЦИИ
Фольклоризм Маяковского - тема особая и почти не разработанная в филологической науке. О фольклоризме поэта-авангардиста писали в 30 - 40-е гг. XX в. А. Дымшиц (7, 8), И. Дукор (6), В. Красильников (10), но в их статьях фольклоризм изучался на уровне стилизации и заимствования, которые нередко, обедняют а не углубляют представления о поэтике. Позже, в 50 -60-е гг., эта проблема получила свое развитие в работах П. Выходцева, А. Мордвинцева и в диссертации И.С. Правдиной (17) - пока единственной диссертации на сегодняшний день, посвященной фольклорной традиции в творчестве Маяковского. Однако и в этих исследованиях вопрос о типах фольклоризма не ставился, так как ученые ориентировались главным образом на указания самого поэта на фольклорное начало в своих поэмах (показателен разбор поэмы «150000000»). Попытки рассмотрения поэм и пьесы Маяковского с мифопоэтических позиций также не увенчались успехом: исследователи приходят к выводу об отрицательной силе символа и мифа в поэтике. Особого внимания среди всех работ заслуживают две статьи И.П. Смирнова. Ученый, помещая произведения поэта в большой культурный и литературный контекст, приходит к важному теоретическому выводу: о необходимости извлечения архетипического смысла из текста (18). В трагедии Смирнов выделяет травестийное начало, обозначающее переход, обновление, победу над смертью: «момент перерождения, регенерации - смерти старого и обновления - одна из центральных значимостей в художественном мире ранних поэм и трагедии Маяковского. Преображение символизируется у него особыми знаками, среди которых выделяется травестийный мотив - мотив смены одежд» (15, 37). Кэтрин Лахти также усматривает в этой вещи травестийный мотив, связывая его со Знакомой, образ которой, надо отметить, вызвал много споров. Но как бы там ни было, раннее произведение Маяковского нуждается в более основательном фольклористическом комментарии.
Заставляет на себя обратить внимание то, что пьеса начинается темой смерти: Вам ли понять,
почему я,
спокойный, насмешек грозою душу на блюде несу к обеду идущих лет. Потом снова повторяется в строчках:
и тихим,
целующим шпал колени,
обнимет мне шею колесо паровоза (12, 154)
В этих фрагментах скрыт весьма глубокий ритуальный смысл, связанный не просто с темой смерти, но и с темой жертвенности, характерной для эйдологии русской волшебной сказки. Обращение к поэтике волшебной сказки уместно и продиктовано тем, что в трагедии, помимо самого поэта, его странной безмолвной Знакомой и прочих, действующими лицами являются старик с черными кошками, человек без глаза, без уха, без головы. В комментарии к полному
собранию сочинений найдем объяснение лишь образа старика с черными кошками (через египетский культурный код). Но какова природа других образов? В фольклоре одноглазые, однорукие, одноногие существа потенциально связаны с мотивом оборотничества, мира навыворот, то есть «того» света (13). Телесная неполнота характеризует пространство «иного царства». За счет этих образов создается обрядовая действительность в тексте. Подтверждение этому находим в словах человека без уха:
Многие вещи сшиты наоборот. Сердце не сердится, к злобе глухо (12, 158).
«Оборотность» - один из основных признаков потустороннего мира (13). Модели антропологически измененных тел также связаны в пьесе с мотивом поиска «того» света и путешествия на «тот» свет. Владимир Маяковский прямо заявляет о том, что обошел все возможные страны, то есть стороны света и прочие неведомые земли: Я
ногой, распухшей от исканий, обошел и вашу сушу
и еще какие-то другие страны в домино и в маске темноты. Я искал ее,
невиданную душу, чтобы в губы-раны положить ее целящие цветы (12, 159) Герой обошел все в поиске «невиданной души», то есть своей подлинной сущности. Мотив посещения «того» света в русской волшебной сказке обычно обусловлен поиском вещей невесты, добыванием сакральной информации (9, 42 - 50). Поэт не может среди грубых вещей найти душу (ведь он один умеет «песни петь» (12, 169)), поэтому он познает неведомое, неизвестные дали: Если б вы так, как я, голодали — дали
востока и запада вы бы глодали,, как гложут кость небосвода заводов копченые рожи! (12, 161) Кроме того, на эйдологию иного царства в поэтике указывает и образ Знакомой, который нуждается в дополнительных разъяснениях.
Большое внимание этому образу уделила Кэтрин Лахти в своей диссертации и отдельной статье (11). Исследователь видит в образе Знакомой реализацию сюжета о Пандоре, также генетически возводит ее к псевдоскифским бабам (определение К.Лахти) и непосредственно в тексте усматривает в ней мать всех калек (11, 110). По мнению ученого, Знакомая воплощает собой идею зыбкости границ между жизнью и искусством, жизнью и смертью. Надо, однако, уточнить, что мотив смерти - космического обновления, основной для всей пьесы в целом, реализуется в образе Знакомой не только через «греческий код», но и через более близкую к авангарду «кукольную» традицию. Не будем забывать о том, что роль Знакомой в постановке играла именно огромная кукла.
В 10-е гг. XX в. изготовлением особых ритуальных кукол, деревянных, расписных, занималась Наталья Гончарова. Авангардисты вкладывали в эти статуэтки, прежде всего, не эстетический смысл, а ритуальный, архаический: они продолжают «архаическую традицию «каменных баб»; мало общего у них с марионеточной утонченностью кукольной традиции, которую разрабатывали в те годы другие русские художники - Нина Ефимова-Симонович, Экстер, Николай Калмаков, Эль Лисицкий, Попова, Елизавета Якунина» (1, 257). Кроме того, актуальным является биографический момент: жизнь поэта в Грузии, знание грузинского языка и фольклора. Согласно древнегрузинским мифологическим представлениям, по берегам рек и озер располагались огромные статуи, напоминающие полуженщин, полурыб. В этом выражался культ матери-рыбы: «<...> культ исполинских каменных рыб, сохранившихся на территории Южной Грузии и Армении и относящихся к эпохе мегалитической культуры <.> Эти каменные стелы в форме рыб, достигающие иногда нескольких метров, стоят вертикально у источников рек и озер и именуются вешапыв Грузии и вишапыв Армении» (2, 16).
Если оценивать общий ритуальный рисунок пьесы, учитывая травестийное начало - момент перевоплощения Маяковского в «каменную бабу» («я сухой, как каменная баба» (12, 155)), то обращение к грузинской фольклорной традиции - уместно. В ранних произведениях («Облако в штанах», «Ко всему») и в послеоктябрьских поэмах («150000000», «Про это») герой оборачивается разными животными: лосем, конем, медведем, а также облаком, что составляет особый интерес. Такая травестия характерна как для русской, так и для грузинской фольклорной традиции. Однако поэт хорошо знал грузинский язык и фольклор, в котором картины невероятного, формулы невозможного очень развиты в заговорной поэтике [4] и в детском фольклоре. Также допустимо, что все эти перевоплощения в животных (людогусь, Иван-конь) могут приравниваться к сакральному акту обретения/постижения Центра Мира. В грузинской традиции, в нартском эпосе распространены зооморфные маркеры Оси Мира (19).
При указанных различиях в интерпретациях традиций, касающихся образа Знакомой, нам представляется (в общем фольклорном контексте), что ее функциональное значение состоит в том, что она воплощает в себе Ось Мира, до которой обязательно должен добраться герой; она соединяет тот и этот миры. Уподобление этого персонажа кукле в ритуальном контексте вовсе не случайно, так как кукла, «каменная баба» являются переходными маркерами. Оборачивание Маяковского «каменной бабой» позволяет говорить о приобретении нового статуса, выходе из лиминального положения героя. Травестийный мотив, вызванный внешним изменением облика, указывает на возрождение в новом качестве - отметим, что этот акт происходит именно после обнажения, то есть публичного представления, распознавания всеми Знакомой (II действие).
После всех этих действ, явно принимающих ритуальный характер, поэту несут «слезы»: Вот это слёзка моя — возьмите! Мне не нужна она. Пусть. Вот она, белая,
в шелке из нитей
глаз, посылающих грусть! (12, 166)
В грузинской фольклорной традиции, актуальной в связи с образом Знакомой, мотив слез сконцентрирован в волшебной сказке. Слезы во многих контекстах приравниваются к живой воде: «Заплакала она; плачет, плачет, убивается, вся земля жалостью к ней горит. Упала одна девичья слеза на щеку юноши, так и обожгла кожу. Проснулся он, вскочил> (5, 26) («Сказка про царя Несмеяна»); «А мать осталась одна на дереве, плачет, убивается, так вся слезами и изошла; где слезы и кровь пролились, - выросли из земли камыши, что лес, да тысячи равных цвет да трав» (5, 137) («Три сестры»). Очевидно, что мотив слез связан с представлениями о загробном мире, точнее, с переходной обрядностью. Особый интерес представляет то, что в пьесе одну из «слез» женщина, пришедшая к поэту, предлагает сделать «красивой пряжкой: Пустяки! Сын умирает. Не тяжко. Вот еще слеза. Можно на туфлю. Будет красивая пряжка (12, 166).
В этих словах женщины со слезой заложен космологический смысл, который сочетается с другой метафорой:
Мы солнца приколем любимым на платье, из звезд накуем серебрящихся брошек.
В заговорной поэтике (особенно в русской традиции) распространена формула космического ограждения, суть которой заключается в переодевании, опоясывании человека небесными светилами (16, 164 - 280). Генезис заглавного образа «Облака в штанах» и других «небесных» метафор («тело лазоревосинесквозное» в «Пятом интернационале) состоит именно в таких заговорных формулах.
Заговорная поэтика обладаете своим набором констант, в котором основными являются Ось Мира и путь героя до нее. Складывая все выявленные нами составляющие (брошки в виде солнц, звезд и пряжку в виде женской слезы) в один орнамент, получаем заговорный комплекс, в центре которого Знакомая, как Axsis Mundi, и герой, который должен стать культурным героем (на это как раз указывают и мотив слез, и формула небесного ограждения) преодолеть бунт бездушных
вещей. Думается, в данном случае необходимо указать еще раз на мотив поиска «иного царства», который выражен в пьесе семантикой «удаленного места»:
Я туда,
с ношей моей де в тисках бесконечной тоски
иду, пальцами волн
спотыкаюсь, вечно
ползу грудь рвет
дальше океан-изувер (12,170)
на север,
Особо следует сказать о возникающей «мифологической» семантике, обусловленной образом Луны:
Рядом луна пойдет — туда,
где небосвод распорот (12,170).
Важно, в ритуальном контексте, не просто появление Луны, как спутницы героя, а вектор ее движения («где небосвод распорот»). Архаический человек соотносил с дневным небом Верхний мир, а с землей - нижний. Однако, согласно логике мифологической географии, «вертикальная и горизонтальная структуры пространства взаимозаменяемы» (3). Интересная особенность этого фрагмента еще и в том, что Луна настигает героя, который находится внизу, на что указывает лексема «север»:
Рядом луна пойдет — иду,
туда, спотыкаюсь,
где небосвод распорот. Поравняется, ползу
на секунду примерит мой котелок. дальше
Я на север (12,170).
ношей моей
Горизонтальное и вертикальное направления определенным образом пересекаются, образуя точку перехода, выхода героя из лиминального положения. Кроме того, Луна может быть потенциально связана с краем света, с «удаленным местом» (14, 442 - 460). В итоге герой достигает Центра Мира и «профанная длительность» прерывается:
Я добреду — брошу вашу слезу
усталый, темному богу гроз
в последнем бреду у истока звериных вер (12, 171)
После этого действа - «занавес», воспринимаемый как культурный сакральный акт. Исток «звериных вер» - возвращение к Началу, к тому, что было в творящий первый раз. Поэт преодолевает хаос, доходя до «предела», обретая Ось Мира и собирая «слезы».
Идея борьбы с бытовым, с посредственным как нельзя лучше укладывается в эйдологию волшебной сказки с ее иномирной поэтикой. Отсюда не случайны, не произвольны образы калек, образ большой куклы (хоть и проявленный сценически), так как они потенциально связаны с переходной обрядностью, указывают на «оборотную» сторону мира. Ритуальный комплекс, возникающий из мотива слез, приравниваемых живой воде, заговорных элементов, «небесных» метафор, отсылающих к формуле «космического ограждения», тождества горизонтальных и вертикальных направлений, позволяет поставить вопрос о латентном проявлении фольклорной традиции в поэтике В.В. Маяковского. Во внутреннем сюжете пьесы закодированы культурные парадигмы: «север» - «низ», «Луна» - верх»; «слезы» - «живая вода». Таким образом, можно наблюдать «разворачивание» фольклорных формул (паремиологических, сказочных) в сюжет пьесы, но, конечно, с учетом того, что речь всегда идет не о простом заимствовании поэтом из фольклора, а о диалоге-споре с фольклорной традицией, ее преломлениях в поэтике.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Боулт, Дж. Наталья Гончарова и футуристический театр / Дж. Боулт// Поэзия и живопись: Сб. трудов памяти Н.И. Харджиева. - М.: Языки русской культуры, 2000. - С. 248 - 259.
2. Вирсаладзе, Е.Б. Предисловие / Е.Б. Вирсаладзе // Грузинские народные предания и легенды. -М.: Наука, 1973. - 264 с.
3. Габышева, Л.Л. Слово в контексте мифопоэтической картины мира (на материале языка и культуры якутов) / Л.Л. Гаышева// http:// www.ruthenia.ru / folklore/gabysheva1.htm
4. Галиева, М.А. Фольклорная традиция в поэме В. Маяковского «Война и мир» (художественные функции паремий) / М.А. Галиева// Вестник КГПУ им. В.П. Астафьева. - 2015.-№ 1.-С. 215 -219.
5. Грузинские народные сказки. Сто сказок. - Тбилиси: Мерани, 1971. - 246 с.
6. Дукор, И. Маяковский — крестьянам // Литературный критик. 1940. - № 5 - 6. - С. 122 - 143.
7. Дымшиц, А. Маяковский и народное творчество / А. Дымшиц// Красная новь. - 1936. - № 4. -С. 201 - 214.
8. Дымшиц, А. Маяковский и фольклор / А. Дымшиц // Литературный современник. - 1940. - № 3. - С. 125 - 131.
9. Елеонская, Е.Н. Представление «того света» в сказочной традиции / Е.Н. Елеонская// Сказка, заговор и колдовство в России. - М.: Индрик, 1994. - С. 42 - 50.
10.Красильников, В. К вопросу о народности Маяковского / В. Красильнилов// Новый мир. -1937. - № 5. - С. 239 - 245.
11.Лахти, К. Футуристическое жизнетворчество: «Женское тело» в трагедии «Владимир Маяковский» / К. Лахти// Творчество В.В. Маяковского в начале XXI века: новые задачи и пути исследования. - М.: ИМЛИ РАН, 2008. - С. 107 - 114.
12. Маяковский, В.В. Собр. соч.: в 13 т - М.: Художественная литература, 1956. - Т. 2.
13.Неклюдов, С.Ю. Образы потустороннего мира в народных верованиях и традиционной словесности / С.Ю. Неклюдов// http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
14.Неклюдов, С.Ю. Путешествие на Луну: от Мениппа до Незнайки / С.Ю. Неклюдов// Язык. Стих. Поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. - М.: РГГУ , 2006. - С. 442 - 460.
15.Панченко, А.М. Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала XX в. / И.П. Смирнов, А.М. Панченко// ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII - XX вв. - М.: Наука, 1971. - С. 33 - 49.
16.Познанский, Н. Заговорные мотивы / Н.Познанский // Заговоры. Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул. - М.: Индрик, 1995. - С. 164 - 280.
17.Правдина, И.С. Маяковский и русское народно-поэтическое творчество: диссертация ... канд. фил. наук: 10.01.01 / И.С. Правдинва. - М., 1953. - 24 с.
18.Смирнов, И.П. Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста (о стихотворении Маяковского «Вот так я сделался собакой») / И.П. Смирнов// Миф - фольклор - литература. - Л.: Наука, 1978. - С. 186 - 203.
19.Таказов, Ф.М. Зооморфные маркеры мировой оси в осетинской мифологии / Ф.М. Таказов// Нартоведение в XXI веке: современные парадигмы и интерпретации. Сборник научных трудов. ФГБУН Сев.-Осет. ин-т гум. и соц. исслед. им. В.И. Абаева. - Владикавказ: ИПО СОИГСИ, 2012. - С. 137 - 144.
REFERENCES:
1. Boult, J. Natalia Goncharova and futuristic theater / J. Boult// Poetry and Painting: Coll. Memory NI works Khardzhiev. - M.: Russian Culture Languages, 2000. - Р. 248 - 259.
2. Virsaladze, E.B. Preface // Georgian folk tales and legends / E.B. Virsaladze. -M.: Nauka, 1973. -264 р.
3. Gabysheva, L.L. The word in the context of mythopoetic picture of the world (based on the language and culture of Yakutia) / L.L. Gabusheva// http://www.ruthenia.ru/folklore/gabysheva1.htm
4. Galieva, M.A. Folk tradition Mayakovsky's poem "War and Peace" (artistic features of proverbs) / M.A. Galieva// Bulletin KSPU them. VP Astafieva. - 2015. - № 1. - Р. 215 - 219.
5. Georgian folk tales. A hundred tales. - Tbilisi: Merani, 1971. - 246 р.
6. Dukor, I. Mayakovsky - farmers // literary critic / I. Dukor. - 1940. - № 5 - 6 - Р. 122 - 143.
7. Dymshits, A. Mayakovsky and folk art / A. Dymshits// Red Virgin Soil. - 1936. - № 4. - Р. 201 - 214.
8. Dymshits, A. Mayakovsky and folklore/A. Dymshits//literary contemporaries. 1940.-№ 3.-P. 125 - 131.
9. Eleonskaja, E.N. Presentation of "the other world" in the fantastic tradition of Olives / E.N. Eleonskaja// EN Fairy tale, conspiracy and witchcraft in Russia. - M.: Indrikis, 1994. - Р. 42 - 50.
10. Krasilnikov, V. On the question of nationality Mayakovsky / V. Krasilnikov// New World. - 1937. -№ 5. - Р. 239 - 245.
11. Lahti, K. zhiznetvorchestvo futuristic "female body" in the tragedy "Vladimir Mayakovsky" / K. Lahti// Creativity by V.V. Mayakovsky in the early twenty-first century: new challenges and ways to study. - M.: Institute of World Literature of the RAS, 2008. - Р. 107 - 114.
12. Mayakovsky, V. Coll. cit .: 13 m./V. Mayakovsky- M.: Gos. publishing house artist. Lighted., 1956.-T. 2.
13. Nekludov, S.Y. The images of the afterlife in popular beliefs and traditional literature / S.Y. Nekludov// http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
14. Nekludov, S.Y. Journey to the Moon from Menippus to Dunno / S.Y. Nekludov// Language. Poem. Poetry. Memory Mikaelyan Gasparov. - M.: Russian State Humanitarian University, 2006. - Р. 442 -460.
15. Panchenko, A.M., Metaphorical archetypes in Russian medieval literature and poetry of the early XX century. / I.P. Smirnov, A.M. Panchenko // TODRL XXVI. Old Russian literature and Russian culture XVIII - XX centuries. - M.: Nauka, 1971. - Р. 33 - 49.
16. Poznan, N. Zagovornye motives // Poznan, N. //Conspiracies. Previous studies the origin and development zagovornyh formulas. - M.: Indrikis, 1995. - Р. 164 - 280.
17. Pravdina, I.S. Mayakovsky and Russian folk poetry: the dissertation ... Candidate. Phil. Sciences: 10.01.01 / I.S. Pravdina. - Moscow, 1953. - 24 р.
18. Smirnov, I.P. Place "mifopoeticheskogo" approach to a literary work, among other interpretations of the text (the poem Mayakovsky "That's how I became a dog") / I.P. Smirnov// Myth - folk - literature. - L.: Nauka, 1978. - Р. 186 - 203.
19. Takazov, F.M. Zoomorphic markers global axis Ossetian mythology / F.M. Takazov// Nartovedenie in the XXI century: modern paradigm and interpretation. Collection of scientific works. FGBUN North-Ossetia. Inst gum. and soc. Issled. them. V.I. Abaeva. - Vladikavkaz: IPO SOIGSI, 2012. - Р. 137 - 144.
Мир «навыворот» в пьесе «Владимир Маяковский»: трансформация фольклорной традиции
Ключевые слова: миф, фольклор, литература, Маяковский, мотивная структура, архетип, кукла
В статье рассматривается функционирование фольклорной традиции в поэтике В.В. Маяковского. Вопрос о фольклоризме творчества поэта уже поднимался, но исследователи большое внимание уделяли всегда внешним формам фольклоризма. Объектом исследования выступает пьеса «Владимир Маяковский». Проводятся параллели с традициями русского и грузинского фольклора, погребальной обрядностью; извлечение архетипического смысла текста позволяет иначе взглянуть на метафорику и генезис образов героев. Особенно важен образ «Знакомой» (куклы), указывающий на возникновение обрядовой ритуальной действительности в произведении. Фольклорная традиция в пьесе выявляется через мотивный комплекс, связанный с поэтикой «иного царства», восходящей к русской сказке, к заговорам.
The world of "upside down " in the play "Vladimir Mayakovsky ": The transformation of folklore traditions
Key words: myth, folklore, literature, Mayakovsky, motivic structure, archetype, doll
The article discusses the functioning of the folk tradition in the poetics of V.V. Mayakovsky. The issue of folklorism of the poet has been raised, but the researchers have always paid great attention to the external forms of folklorism. The object of research is the play "Vladimir Mayakovsky". Drawing parallels with the traditions of Russian and Georgian folklore, the funeral rites; Removing the archetypal meaning of the text allows you to take another look at the genesis of metaphors and images of heroes. Especially important is the image of "friends" (doll), indicating the occurrence of ceremonial ritual actually in the product. Folk tradition in the play is revealed through motivic complex associated with the poetics of "other kingdom ", dating back to the Russian fairy tale, the plot.
Сведения об авторе:
Галиева Марианна Андреевна, аспирант кафедры Истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова (Россия, Москва), E-mail: Marianna.galieva@yandex.ru
Information about the author:
Galieva Marianna Andreevna, Lomonosov Moscow University, graduate student of the history of modern Russian literature and modern literary process (Rossian, Moscow), E-mail: Marianna.galieva@yan
