CC BY
20
УДК 167.7 Б01 10.18522/0321-3056-2016-1-10-15
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ИСТОРИОГРАФИИ ПРИ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОМ ПОЗНАНИИ АНТРОПОГЕНЕЗА
© 2016 г. Д.Л. Устименко
Устименко Дмитрий Леонидович -
кандидат философских наук, доцент,
кафедра экономики и управления,
Северо-Кавказский филиал Московского технического
университета связи и информатики,
ул. Серафимовича, 62, г. Ростов-на-Дону, 344002.
Е-mail: UstimenkoD2006@ya.ru
Ustimenko Dmitry Leonidovich -
Candidate of Philosophical Science, Associate Professor, Department of Economics and Management, North-Caucasian Branch of the Moscow Technical University of Communications and Informatics, Serafimovicha St., 62, Rostov-on-Don, 344002, Russia. E-mail: UstimenkoD2006@ya.ru
Антропогенез является неявным фокусом феноменологической философии, направленной на осуществление генетического анализа трансцендентальной субъективности. Историчность «жизненного мира» последней определяет, что методологическим условием позитивности познания антропогенеза является обращенность к историографическому содержанию. Историография оказывается предметом феноменологического истолкования и средством раскрытия смыслов изначальности.
Ключевые слова: антропогенез, историография, историчность, истолкование, феноменологическое познание.
Anthropogenesis is the implicitfocus ofphenomenological philosophy, aimed at the implementation of the genetic analysis of transcendental subjectivity. The historicity of «life-world» determines that the condition of positivity methodological knowledge anthropogenes is turning to historiographical content. Historiography is the subject of the phenomenological interpretation and the instrument of meaning primordiality disclosure.
Keywords: anthropogenesis, historiography, historical, interpretation, phenomenological knowledge.
Тема антропогенеза - теоретически принципиальная, от осмысления ее зависит смысл бытия человека. При этом, видимо, возможностью его исследования может быть «уже» фактическая целостность человека, а значит, первичность в нем «для себя» когнитивного аспекта как исходного методологического основания. Ключевым измерением человека подразумевается его сознание, функционирующее в «неустранимости из любого вопроса» [1]. Именно поэтому антропогенез не является проблемой лишь биологической антропологии с ее эволюционным воззрением и вероятностной дедуктивно-экспериментальной методологией. Феноменология, исходящая из самосознания первопорядковой сферы жизненного мира, имеет не меньшую перспективу антропоге-нетического осмысления в плане выявления генезиса трансцендентального сознания и, шире, - человеческой субъективности. При этом она вступает в неявную полемику с научным подходом. В ее рамках антропогенез представляется интенци-ональным Событием, получающим истинное наполнение из различных ракурсов смыслоосо-знания. Специфика его феноменологического познания состоит в самоистолковании на основе этого непосредственного конкретного самосознания. Всегда актуальное и темпорально Новое -
Первозданное мышление человека оказывается сущностно современным исторически изначальному мышлению первочеловека.
Однако, оставляя в стороне вопрос, в какую меру эксплицитности антропогенетическая проблематика решалась в творчестве ведущих феноменологов, хотелось бы обратить внимание на историографическую сторону этой проблемы. Придерживаясь идеи историчности и историко-культурной обусловленности знания, феноменология вынужденно нацелена на извлечение из жизненного мира, пре-зентированного историографическим текстом -«библиотекой», тех смысловых, духовных тенденций и содержащихся в них методологем, которые определяют особенность ее всякий раз конкретной позиции по антропогенезу. Необходимость историографического компонента в феноменологическом познании обоснована из двух, присущих ей, тенденций, о которых уместно сказать отдельно.
Во-первых, в намерении осуществления идеала «строгой науки», феноменологический метод не может применяться формально, к исследованию «самого по себе» сознания. Его осуществление текстуально опосредовано. Феноменологическое усмотрение подлинного Арпоп, изначальных смыслов жизненного мира может основываться только на реальных исторических текстах. Лишь
исходя из предданной языковой конкретности возможно само феноменологическое, как и любое другое, познание. По словам Э. Гуссерля, «только через язык и его далеко простирающиеся фиксации как возможные сообщения горизонт человечества является открыто бесконечным, каковым он всегда и есть для людей» [2, с. 217]. Ведь несмотря на то, что, как замечает Ж. Деррида, основным «понятием всего феноменологического поля является смысл» [3, с. 188], обсуждаемые в его плоскости мир культуры и мир науки немыслимы вне мира языка. Язык образует текстуальное сплетение выражения, под которым у Гуссерля имеется в виду «любая речь и любая ее часть, так же как любой в существе своем такого же рода знак» [4, с. 42]. И основной мотив феноменологии составляет как раз «распутывание текста» - «приведение к аналитической ясности отношение выражения и значения» [4, с. 25], извлечение из текста его интенциональности, его имманентного смысла. Вопреки кажимости замалчивания языка в угоду рефлексии, не обжитости, говоря словами того же Ж. Деррида, «трансцендентального опыта никаким языком», в феноменологии проблема языка занимает центральное место.
Феноменология не просто присутствует при облеченных в языковую плоть наличных в культуре текстах - оно само исходит из них, каждый раз субъективно смыслонаделяя и означивая мир на их основе. Мало того, и для себя она оказывается возможной лишь из дистанции собственного понятийного языка. И в качестве особого философского дискурса, так сказать, для внешней презентации и понимания, она вынужденно представляется своим научным языком. Насколько этот язык бывает своим - это другой вопрос, но именно язык выступает дистанцией для осознания результатов познания и для их логического обоснования. Об этом удачно говорится у И. С. Вдовиной: «Если вовлечение человека в собственную плоть и в свою историю совершилось без какой-либо дистанции, как могла родиться рефлексия и как могла сложиться феноменология? Могла ли обычная феноменология восприятия брать в расчет философскую деятельность, не обращаясь к чему-то такому, что было бы "редукцией" нашего присутствия в мире? Разве язык не является свидетелем этой дистанции, рефлексии и самой редукции?» [5, с. 65]. Языковая реальность и есть в нашем случае реальность историографическая, поскольку она отпечатлевает документированную сеть истории и является, по Гуссерлю, условием любого подлинного познания.
Во-вторых, ключевой смысл феноменологического познания обнаруживается особенно в поздних работах Э. Гуссерля в «возвращении к историческому Априори как универсальному источнику всех мыслимых проблем понимания» [2, с. 237]. Все «принципиальные интуиции [феноменологии] везде носят исторический характер» [2, с. 231]. Это означает, что сознание функционирует исторически, изнутри истории, оно и есть История. Именно идея истории как единства мировой традиции оказывается, по мнению многих исследователей «настоящего Гуссерля», применяя метафору М. Мерло-Понти, основной темой феноменологии. Основания для такого вывода находятся в том, что «конституирующая жизнь трансцендентальной субъективности в себе сама исторична» [6, с. 167]. История осознается неотделимой от интенциональ-ного понимания сознания, поэтому она по своей сущности является «внутренней интенциональной историей» [7, с. 124].
Означенные дискурсы, языковой (текстуальный) и трансцендентально-исторический, безусловно, обосновываются друг через друга, но в то же время имеют различия. Поскольку Э. Гуссерль своей первой задачей считал обоснование феноменологии, то, возможно, поэтому эти два дискурса рассматривались им либо независимо, либо там, где они явно указывали друг на друга, текстуально-языковая сторона обозначалась формально. В итоге феноменология, по крайней мере в гуссерлевском и хайдеггеровском варианте, указывая на необходимость историографии, все же избегает ее эмпиризма, оставаясь в поле историографической недоговоренности и оставляя проблему отношения между формой и содержанием неразрешимой.
Проблема антропогенеза, на наш взгляд, непосредственно соединяет эти две феноменологические стратегии и поэтому по своей сути является собственной темой феноменологии. Феноменологическое познание антропогенетично и по онтологическому и эпистемологическому мотиву. (В то же время антропогенез может рассматриваться и в качестве онтологически региональной темы). Уже при трансцендентальном анализе бытия человека приоткрывается область особых антропогенетиче-ских первичностей, самоданностей, прафеноменов, не требующих дальнейшего объяснения, поскольку именно посредством их априорности осуществляется разумно-волевая и телесная жизнь. Но так как человек с самого происхождения является разумно -словесным и историческим существом, самосознающим и самоинтерпретирующим себя, начиная с
семантики первого языка, то в этом содержательном срезе тема антропогенеза, как она сегодня существует, заключается как раз в попытке проникнуть в изначальные смыслы с помощью историографического рассмотрения.
Позитивность историографического подхода гарантирована фактом существования текстов и библиотек «на протяжении всей истории, даже в период, предшествовавший изобретению бумаги и печати, как показывают коллекции глиняных табличек, найденные археологами в различных местах, и знаменитые Свитки Мертвого моря» [8, с. 161]. Этот факт обусловливает и необходимость историографического расширения познания антропогенеза за пределы науки. По Ф. Анкерсмиту, «историческое понимание образуется в ходе и посредством историографической полемики» [9, с. 80]. Оно уже предполагает идею исторического единства человечества, связанного антропогенетической интуицией сопряженности всех культурных форм в единстве духа человечества, начиная с первочеловека. Во всех исторических формах самоизложения человека, фиксированных в литературе, документирующей переживания человека, народов, отсвечивает (в различных аспектах и смыслах) единственное бытие-событие антропогенеза. Данное обстоятельство позволяет видеть в естественнонаучной парадигме лишь один из методологических ракурсов трактовки этой проблемы. По мнению О. Шпанна, «сегодня история животного мира и история духа находятся в резком противоречии друг с другом. История языка демонстрирует нам, что уже в глубочайшей древности существовали в высшей степени развитые языки. Самые первые памятники искусства человека представляют собой произведения высшего совершенства, чего в течение долгого времени упорно не хотели замечать дарвинистски и материалистически ориентированные исследователи прежних поколений... Ошибочно полагать, что естествознание может пролить свет на первоначало и ход развития истории; но это заблуждение укоренилось настолько глубоко, что многие уже просто отчаялись когда-нибудь его опровергнуть» [10, с. 384].
Акцентуация внимания на историографическом и, в более широком смысле, библиотечном, текстовом, срезе изучения проблемы антропогенеза призвана подчеркнуть, что она не является формальной гносеологической проблемой. Представляется, что избыточность смысловой определенности, присущей событию антропогенеза, задающей механизм воспроизводства природы человека, не может не
проявиться в своей истине при серьезном феноменологически-герменевтическом анализе всей полноты историографического материала по данной теме. В этой связи трудно не согласиться с Б. Кроче, что «философия вследствие новых отношений, в какие она поставлена, не может быть ничем иным, как методологическим моментом Историографии, разъяснением основных категорий исторического суждения или основных понятий исторического толкования» [11, с. 91].
Методологическое значение историографии ан-тропогенетического знания видится и в том, что она является не только реальной и эпистемически конкретной, но и единственной информативной базой в качестве условия познавательного проникновения к знанию антропогенеза. Библиотека предстает объективным условием возможности субъективного антропологического анализа и таким образом постижения возможного онтологического переживания человека. Как пишет П. Рикёр, «в такой исторической культуре, как наша, архив получил власть над тем, кто обращается к нему за консультацией; здесь уместно говорить о документальной революции. На этапе исторических штудий, который сегодня считается пройденным, работа с архивами слыла гарантией, основанием объективности исторического познания, защищенного таким образом от субъективности историка» [12, с. 236]. Значение понятия библиотеки (историографии) заключается и в том, что она позволяет в едином, наглядном и как бы спрессованном виде созерцать конечность знания.
Историографическое измерение антропогенеза состоит в том, что в тексте он воспроизводится бы-тийно, трансцендентально и познается изнутри знания, обнаруживая свою открытость для возможных способов его познания. Антропогенез предстает точкой эпистемологического замыкания, поскольку изначальная реальность бытия человека по идее сохраняет антропологическую подлинность. Первочеловек, Номо primigemus, есть разумный человек еще с неразмытым смыслом своего бытия, имеющий самосознание исхожде-ния, пребывания и сохранения своей исходно -смысловой направленности. Если оставить вопрос пола и связанного с ним вопроса о генетической и смысловой самотрансляции, в этом заключена идея того, что вся история человечества определяется характером забвения, воспроизводства и дифференциации единоистинного поля знания перво-человека. С феноменологической точки зрения указанное поле знания равнозначно жизненному
миру человека как существа мыслящего - миру порождаемой человеком культуры. Когда в «Началах геометрии» Гуссерль говорит о проникновении в истоки, он имеет в виду реактивацию, т. е. доведение до очевидности, истин изначальности всей полноты уходящей в праисторию жизненного мира. Очевидно, что предельной точкой в этом размыкании источных истин выступает некое пер-вознание первочеловека, заключающее в себе онтологию антропогенеза.
Исходя из сказанного, проблема антропогенеза по-настоящему подлежит исследованию с точки зрения герменевтики знания, основанного на феноменологии жизненного мира как историографическом содержании. Понятие жизненного мира призвано расширить рациональное познание, нагруженное научными и математическими конструкциями, до бесконечных культурных горизонтов, отражающих духовные мотивы человечества. Исходящая из антропогенетического единства рациональность жизненного мира, при всей его «открытости» и «апофатичности» так или иначе выражена в различных формах культурно-национального знания. Именно соответствующая выраженность, так сказать объективированность мирового знания, его культурная документированность есть специфическое условие и возможность генетического анализа. Ведь если, как отмечалось, в любых формах человеческого мышления/сказывания просвечивает бытийная структура антропогенетической истины, то антропогенез по закону воспроизводства или, по философской терминологии, абсолютного синтеза, не может не воспроизводиться и в той или иной степени не символизировать себя в мировой библиотеке знания. Историография образует основополагающее методологически-трансцендентальное условие познания антропогенеза. Не научное познание, которое само произрастает из библиотечного воспроизводства, а именно исходная смысловая данность, взятая в модусе своей библиотечной полноты, является критерием в отношении всех, ей же присущих форм выражения. В этом плане эпистемологический смысл библиотеки состоит в преодолении ограниченности научного рационального подхода.
Итак, историография воссоздает общую картину знания исследуемого региона в качестве необходимого фона для лучшего осмысления собственной герменевтической рефлексии феноменологии. Подлинный же смысл историографии и в то же время историографический смысл феноменологии, на наш взгляд, и заключается в разрешении эписте-
мологического противоречия между формой и содержанием, при котором «мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы» (И. Кант). Историография конкретизирует историческое априори субъективности.
Что касается определения смыслового, идейного ключа феноменологической концептуализации историографии антропогенетического знания, то в этом существует большая трудность, поскольку он зависит от личной мировоззренческой позиции феноменолога. В этом скрывается трудность нахождения равновесия между субъективизмом историографического мышления и объективностью историографического выражения истории. В этом плане показательно, что Гуссерль останавливает власть субъективизма властью традиции. Понятие традиции как бы гарантирует преодоление релятивизма, устанавливая своего рода принцип практической (трансцендентальной) однозначности схватывания и историографической трансляции внутренней смысловой структуры, которая «обнаруживает себя в исторических фактах, переживаемых в настоящем или установленных историком в прошлом» [2, с. 235]. «Историческое..., - пишет Гуссерль, - сущностно несет в себе горизонт своей истории. оно имплицирует преемственность имплицирующих друг друга прошлых, каждое из которых представляет некоторое прошедшее культурное настоящее. И эта совокупная преемственность есть единство традиционализации вплоть до того самого настоящего, которое есть наше настоящее» [2, с. 234]. Таким образом, при герменевтической свободе историография не должна изменять смысловое направление первичного смысла - ее феноменологическая функция, напротив, состоит в максимальном сохранении того изначального смысла, который вложен в литературное выражение.
Если феноменология, согласно Э. Гуссерлю, получает свое обоснование как наука о сущностях, которая намерена констатировать исключительно познание сущности, то, конечно, ее историографическое постижение антропогенеза не может останавливаться на словах и понятиях, но стремится усмотреть то или иное единство антропогенетического смысла. Ведь по своему трансцендентально-историческому характеру феноменологическая интенция ретроспективна и обращена к постижению изначального антропологического смысла, совпадающего со смыслом антропогенеза. В постижении единства смысла историография является важным, базисным, но не единственным источником. Феноменолог должен уметь мыслить реальность чело-
века и истории на непосредственном уровне созерцания. Работая с историческими документами, говоря словами А. Данто, «когда мы не способны прочитать эти документы, нам нужны не очки, а историографическое мастерство» [13, с. 96]. Применительно к региональной онтологии антропогенеза феноменология оказывается в герменевтической ситуации.
В этой связи, обращаясь к историографическому обзору антропогенеза, выскажем некоторое соображение для понимания происхождения человека в соответствии с существующими религиозными, философскими и научными знаниями по этому вопросу. Во-первых, несмотря на различные методы и многообразие выработанных в этих типах познания учениях о генезисе человека, подлинный смысл и природа этого генезиса едина для всех людей, народов, культурных форм и архетипически этот смысл присутствует в любом виде знания и в любом историческом событии и действии человека. Этот Смысл антропогенеза глубоко трансцендентален и по-настоящему есть Трансцендентальность, манифестирующая (объективирующая) Себя в Из-начальности Бытия человека, т. е. Здесь и Теперь, и исторически разворачивающаяся в бесконечном разнообразии его жизни и творчества. В этом смысле проблема антропогенеза не спрятана от познания, а Открыта - Откровенна в своей истине в самом Бытии человека. Эта истина едина и в экзистенциальном и в эпистемологическом смысле. Но насколько такой смысловой и трансцендентальный знаменатель антропогенетического единства можно скоррелировать на уровне числительном, рассматривая конкретную историографию, присущую различным эпистемам? Можно только надеяться, что подобная корреляция есть дело кропотливой историографической работы.
Не отрицая общего историографического смысла антропогенеза, нельзя не признать наличия специфических идей, направляющих антропогене-тическое познание в каждом отдельном типе знания. Так, религиозный способ интерпретации происхождения человека осуществляется в категориях «творение», «участие», «возвращение», поскольку человек мыслится получающим свое Бытие в творении Бога, приобщенным к творению и участвующим в Нем и приобретающим свой смысл в возвратном отношении к Творцу. Философии свойственно сознавать антропогенез в понятиях воспроизведения, отображения, реструктуризации, скачка, указывающих на трансцендентально-рациональный горизонт (условий), обусловивших возникновение природы человека. Историография
научных антропогенетических исследований ориентирована понятиями развития, взаимосвязи, эволюции, причинности. Указанные и другие неэксп-лицированные историографические категории требуют дальнейшего феноменологического осмысления и уточнения.
Литература
1. Молчанов В.И. Различение и опыт. Феноменология неагрессивного сознания. М., 2004. 237 с.
2. Гуссерль Э. Начало геометрии. М., 1996.
3. Деррида Ж. Поля философии / пер. с фр. Д. Ю. Кра-лечкина. М., 2012.
4. Гуссерль Э. Собр. соч. Т. 3 (1). Логические исследования. Т. II (1) / пер. с нем. В. И. Молчанова. М., 2001.
5. Вдовина И.С. Феноменология во Франции (историко-философские очерки). М., 2009.
6. FinkE. Welt und Geschichte / Fink E. Naehe und Distanz. Hrsg. von F.-A. Schwarz. 1. Auflage. Freiburg [Breisgau]. Muenchen, 1976.
7. Савин А. Э. О понятии интенциональности истории у «позднего» Гуссерля // Философские науки. 2008. N° 10.
8. Фрэнсис С. Спасая мир: роль библиотек и библиотекарей в сохранении и пропаганде культурного наследия // Вестн. Томского гос. ун-та. 2012. № 4 (8).
9. Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В. Катаева. М., 2009.
10. Шпанн О. Философия истории / пер. с нем. К.В. Лощевского. СПб., 2005.
11. Кроче Б. Теория и история историографии / пер. с итал. И. М. Заславской; послесл. Т. В. Павловой; науч. ред. М. Л. Андреева. М., 1998.
12. Рикёр П. Память, история, забвение / пер. с франц. М., 2004.
13. Данто А.С. Аналитическая философия истории / пер. с англ. А. Л. Никифорова и О. В. Гавришиной; под ред. Л. Б. Макеевой. М., 2002.
References
1. Molchanov V.I. Razlichenie i opyt. Fenomenologiya neagressivnogo soznaniya [The Distinction and Experience. Phenomenology of Nonaggressive Consciousness]. Moscow, 2004, 237 p.
2. Gusserl' E. Nachalo geometrii [Beginning of Geometry]. Moscow, 1996.
3. Derrida Zh. Polya filosofii [Fields of Philosophy]. Tr. from Fr. D. Yu. Kralechkin. Moscow, 2012.
4. Gusserl' E. Sobr. soch. T. 3 (1). Logicheskie issledo-vaniya. Т. II (1) [Coll. Op. Vol. 3 (1). Logical Studies. Vol. II (1)]. Tr. from Germ. V. I. Molchanov. Moscow, 2001.
5. Vdovina I.S. Fenomenologiya vo Frantsii (istoriko-filosofskie ocherki) [Phenomenology in France (historical and philosophical essays)]. Moscow, 2009.
6. Fink E. Welt und Geschichte. Fink E. Naehe und Distanz. Hrsg. von F.-A. Schwarz. 1. Auflage. Freiburg [Breisgau]. Muenchen, 1976.
7. Savin A.E. O ponyatii intentsional'nosti istorii u «pozdnego» Gusserlya [On the Notion of Intentionality in the History of the "late" Husserl]. Filosofskie nauki, 2008, № 10.
8. Frensis S. Spasaya mir: rol' bibliotek i bibliotekarei v sokhranenii i propagande kul'turnogo naslediya [Saving the World: the Role of Libraries and Librarians in the Preservation and Promotion of Cultural Heritage]. Vestn. Tomskogo gos. un-ta, 2012, no 4 (8).
9. Ankersmit F. R. Istoriya i tropologiya: vzlet ipadenie metafory [History and Tropology: The Rise and Fall of Metaphor]. Tr. from Engl. M. Kukartsev, E. Kolomoets, V. Ka-taev. Moscow, 2009.
10. Shpann O. Filosofiya istorii [Philosophy History]. Tr. from Germ. K. V. Loshchevsky. Saint Petersburg, 2005.
11. Kroche B. Teoriya i istoriya istoriografii [Theory and History of Historiography]. Tr. from Ital. M. Zaslavskaya; concl. T. V. Pavlova; sc. ed. M. L. Andreev. Moscow, 1998.
12. Riker P. Pamyat', istoriya, zabvenie [Memory, History, Oblivion]. Tr. from Fr. Moscow, 2004.
13. Danto A.S. Analiticheskayafilosofiya istorii [Analytical Philosophy of History]. Tr. from Engl. A. L. Nikiforov, O. V. Gavrishina; ed. L. B. Makeeva. Moscow, 2002.
Поступила в редакцию 19 февраля 2016 г.
