CC BY
234. Бумагин Р.Е. Методология изучения гендерно-языковых зависимостей в социологии. — <http://www.humanities.edu.ru/db/msg/76314>
5. Салмина Т.Н. Гендерные особенности вербального и невербального выражения полярных эмоций в сценическом диалоге: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. — М., 2003. — 16 с.
6. Ермолаев А.К. О лингвистической экспертизе текстов (квалификация половой принадлежности их автора) // Юрислингвистика-3: Проблемы юри-слингвистической экспертизы: Межвузовский сборник научных трудов. — Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002. — С. 100-104.
7. Preston D.R. Sociolinguistics and Second Language Acquisition. — Language in Society, 14. — Norfolk: Page Brothers, 1993. — 326 p.
8. Таннен Д. Ты меня не понимаешь! Почему женщины и мужчины не понимают друг друга. М., 1996. — 432 с.
9. Спивак Д.Л. Лингвистика измененных состояний сознания: проблемы и перспективы // Вопросы языкознания. — 1985. — № 1. — С. 50-57.
10. Синеокова Т.Н. Парадигматика эмоционального синтаксиса: Монография. — Нижний Новгород: Изд-во ННГУ им. Н И. Лобачевского, 2003. — 244 с.
11. Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. — 215 с.
Я. Н. Скрипник
МЕТАСТРУКТУРА ФОНОСЕМАНТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА
Вопрос о том, существует ли некие средства, которые позволяют в самом широком смысле координировать работу локальных языковых подсистем, модифицировать их, генерировать и максимально связывать между собой, относится к числу актуальных проблем языкознания. Он обсуждался и в глубокой древности и волнует филологов сегодня. Между тем таким средством может стать звукоизобразительность, через призму которой многие крупные и мелкие единицы языка складываются в целостную картину как составные части изоморфной языковой метасистемы, причем такое полотно можно исследовать только на макроуровне абстрагирования.
Именно поэтому одним из самых важных вопросов, которые возникают при определении методологической базы исследования, является квалификация единиц и элементов системы. Ведь еще Декарт говорил, что определиться с терминами — значит решить половину дела. В.М.Солнцев, рассматривая единицы языка, определяет для них следующие релевантные свойства: 1) выражают некоторый смысл либо участвуют в его выражении и дифференциации; 2) выделимы либо вычленимы в качестве некоторых объектов; 3) воспроизводимы в готовом виде; 4) образуют сверхпарадигму, или уровень, в пределах которого неделимы и реализуют парадигматические и синтагматические свойства; 5) входят в общую систему языка через свой уровень; 6)находятся в иерархическом отношении к единицам других уровней или к единицам речи, которое может быть охарактеризовано в терминах «состоит из...» или «входит в...»; 7)каждая более сложная единица есть некоторая система, обладающая новым качеством по сравнению с составляющими ее элементами [1. С. 185-186].
Основными элементами в языковой системе являются фонемы, морфемы, слова. Звуко-изобразительная система, объединяющая в своем составе звукоподражательную и звукосимво-лическую подсистемы языка, представляет собой параллельную языковую целостность, уровни которой изоморфны, а значимые элементы находятся в корреляции с основными единицами языка. В качестве таких элементов звукоизобразительной системы языка С.В.Воронин считает обоснованным выделить фонемный аллопризнак, аллофон, алломорф, аллолекс, алломикро-текст, алломотив (денотатный аллопризнак), аллоденотат. Конкретные лингвистические единицы, выполняющие звукоизобразительную функцию, могут инвариантно сочетаться, образуя элементы двух ступеней абстракции. В качестве абстрактных инвариантных элементов он рассматривает единицы 1-ой ступени абстракции: фонемный признак, фонема, морфема, лексема, микротекст, денотатный признак (мотивема), денотат; единицы 2-ой ступени абстракции: фонемный признакотип, фонемотип, морфемотип, лексемотип, микротекстотип, денотатный при-знакотип (мотивотип), денотип [2. С. 169] . Единицы звукоизобразительной системы проявляют
себя в способности сочетаться синтагматически и парадигматически. Конкретная синтагматическая комбинация элементов звукоизобразительной системы представляет собой следующее: фонемные аллопризнаки в синтагматике не сочетаются, комбинация аллофонов дает алломорф и, опосредованно, аллолекс и алломикротекст. В абстрактном плане 1-ой ступени комбинация фонем дает морфему, а через нее лексему и микротекст. Инвариантные элементы 2-ой ступени из совокупности фонемотипов дают морфемотип, а также лексемотип и микротекстотип. Единицы звукоизобразительной системы, парадигматически группируясь по степени абстракции, образуют следующие корреляции: фонемный аллопризнак — фонемный признак — фонемный признакотип, аллофон — фонема — фонемотип, алломорф — морфема — морфемотип, алло-лекс — лексема — лексемотип, алломикротекст — микротекст — микротекстотип.
Введение единиц мотивотипа и денотипа представляется особенно важным, поскольку в их случае отсутствует корреляция между единицами системы языка в целом и его звукоизобразительной системы. Каждый из пяти первых названных выше элементов относится к определенному ярусу языковой системы, два последних — к экстралингвистическим уровням, но связь между звучанием и значением наиболее ощутимо и явно проявляет себя именно на уровне признаков.
Особое внимание фоносемантистов привлекают начальные сочетания согласных, которые получили в науке различные наименования — фонестемы у Дж.Р.Ферса, Ф.Хаусхолдера, корнеобразующие морфемы у Л.Блумфилда, ядро корня у Б.Уорфа, кластеры у Р.Вескотта, би-фоны у А.Б.Михалева. Эти группы согласных трактуются лингвистами либо как совершенно особый вид фонем (фонемных сочетаний), либо как совершенно специфический вид морфем, либо как единицы, «промежуточные» между фонемами и морфемами и обладающие признаками тех и других. Нам представляется наиболее удачным термин «консонантная фонестема», в котором заключено указание на информативную значимость согласных и их пантопохрониче-скую протяженность.
Заслуга постановки вопроса о словообразовательном статусе сочетаний фонем и отдельных фонем в составе звукоподражательного слова, а также о понятии модели в применении к словообразованию ономатопов принадлежит Дж.Р.Ферсу. Почти одновременно с Ферсом к идее фонестемы приходит Л.Блумфилд. В своей монографии «Язык» [3] он указывает на сложную морфологическую структуру корня в английских изобразительных словах, к которым он относит подражания как звуковым, так и незвуковым явлениям. В этих словах, по мнению Блумфилда, имеется «система начальных и конечных корнеобразующих морфем с весьма неопределенной семантикой» [Там же. §14.9]. Пестрота описываемого материала, смешение звуковых подражаний с незвуковыми приводит Блумфилда к выводу, что «анализ таких деталей, как корнеобразующие морфемы, неизбежно будет неточным и неполным, поскольку фонетическая общность — такая, как, например, \-b\ в box, beat, bang — представляет собой языковую форму лишь в том случае, если она поддержана семантической общностью — а для этого последней... у нас нет достаточно точного мерила» [Там же. С. 268].
Б.Уорф, рассуждая о семантической структуре корня, выявляет, что «.корень поддается разложению на более или менее отчетливые части и значения — например, tread, track, trip: ядро корня (напр. tr) и детерминатив корня»; в этой связи важен четко сформулированный Уо-рфом вывод о том, что «корень в значительной степени является разложимым» [4. С.125-133].
Словообразовательный статус фонестем рассматривается также в работах Ф.Хаусхолдера («К проблеме звука и значения. Английская фонестема»), Д.Болинджера («Рифма, ассонанс и морфемный анализ»), З.Харриса («Методы в структурной лингвистике»), Ю.Найды («Система описания семантических элементов»), М.Блумфилда («Конечные корнеобразующие морфемы»), Х.Марчанда («Звуковой символизм в английском словообразовании») и др.
После Ферса, Блумфилда и Уорфа понятие «фонестемы» прочно вошло в лингвистический лексикон. О.С.Ахманова дает следующее определение фонестемы: «Повторяющееся сочетание фонем, подобное морфеме в том смысле, что с ним более или менее отчетливо ассоциируется некоторое содержание и значение, но отличающееся от морфемы полным отсутствием морфологизации остальной части словоформы: англ. sp — в splash, spray, sputter, splutter и т.п., при полной бессмысленности -ash, -ay и т.п.» [5. С. 496]. Данная дефиниция обращает внимание на особую функцию фонестемы, суть которой состоит в том, чтобы разделить, рассечь
морфему на субморфемный дифференциал, то есть ее семантически содержательную и десе-мантизированную части.
Функция фонестемы противоречива: с одной стороны, она является структурно и семантически организующим центром морфемы, с другой, разрушает ее.
Как свидетельствуют экспериментальные данные, полученные на материале русского и других иностранных языков, находящихся с ним в различной степени родства, фонестема воспринимается подсознательно как знак, с которым ассоциируется целостное означаемое и который является частью его семантического пространства. Более того, между сходнозвучащими словами в дискурсе возникает смысловая связь. Р.Якобсон закрепил такое понимание в термине «поэтическая этимология», подчеркнув квазиморфемную зависимость: сходнозвучащие слова оказываются как бы однокоренными. Это является дополнительным подтверждением того, что означаемое мотивировано фонетической формой самого слова посредством фонестемы.
Однако в отношении места фонестем в иерархии языковых единиц имеется определенная неясность. Такой ясности нет и относительно собственно специфики и конкретных отличительных особенностей фонестем. Однако совершенно очевидно, что если «мы хотим найти элементы, которые коррелировали бы со значениями, мы должны искать их в целом не среди отдельных фонологических элементов, а среди сочетаний и последовательностей их» [6. С. 188], так как только сочетание звуков может создать некий акустический эффект, который влияет на восприятие человека и вызывает определенные ассоциации.
Тот факт, что согласные в семантической и формальной структуре корня обладают относительной константностью, а сам корень может быть разложим до значимого сегмента продолжительностью в два (реже три) фонемотипа, позволяет сделать вывод, что консонантная фонестема является минимальной значимой фоносемантической единицей, и признание этого факта должно способствовать системному изучению языковой картины мира, скрытой в звуковых системах того или иного языка.
Однако в этой связи представляется очевидным, что сама фонестема не может существовать автономно, изолированно от субморфемных дифференциалов, потому что сочетания определенных звуков в отрыве от цельного слова сами по себе не могут обладать звукосимво-лическим значением. Это опосредованно доказывают и результаты психолингвистических экспериментов, в которых испытуемым предлагается соотнести отдельные звуки с названиями цветов. При определении такой связи обычно вступает в силу механизм языковой привычки, что не позволяет добиться чистоты эксперимента. Следовательно, возникает необходимость выделить в слове такую единицу, которая бы являлась носителем звукосимволического компонента слова. Единица, выступающая в качестве эталона в процессах смыслового восприятия речи, — это, как считает большинство исследователей, звуковой облик слова. В пользу «пословного» восприятия речи говорит множество экспериментальных данных. Этот тезис разделяли Р. Якобсон, Г. Моль и Э. Уленбек. Как справедливо подметил Уленбек, «слушающий не воспринимает в речи фонему одну за другой, но идентифицирует и детерминирует значащие единства, т. е. слова»[ 7. С. 169].
Но слово в ходе языковой эволюции может менять свой звуковой облик. Кроме того, слово может вступать в синонимические отношения, когда при сходстве значения оно обладает совершенно иной фонетической формой, в которой звукосимволический компонент может быть выражен другой консонантной фонестемой или полностью отсутствовать.
В этой связи нам представляется обоснованным выделение морфемотипа — такой единицы, звукосимволические свойства которой проявляются особенно заметно. Морфемотип — устойчивое звуковое сочетание, структурно состоящее, как правило, из нескольких фонемоти-пов, последовательность которых не произвольна; специфическое для определенного языка (это зависит от его фонетической системы) и вызывающее объективное ассоциирование фонетического звучания слова с качествами предмета, им обозначаемого, у представителей всех языковых сообществ. Тот факт, что подобные структуры в более или менее сходном виде встречаются в большинстве естественных языков мира, подтверждает универсальность звукового символизма.
Следовательно, без формальных связей фонестема не может быть детерминирована как полноценная семантическая единица. Свою звукоизобразительную сущность фонестема раскрывает только в составе морфемотипа, некой абстрактной обобщающей модели, которая со-
ставлена фонемотипами и учитывает различные фоносемантические проявления ее составляющих.
Составляющие фонемотип, фонестему и морфемотип элементы по объективным причинам не могут быть названы ни звуками (в этом случае они были бы предметом изучения фонетики), ни фонемами (они явились бы предметом изучения фонологии). Поэтому в целях их терминологической дифференциации от единиц фонетического и фонологического уровней Ж.М.Тамбиева предлагает называть их «фоносемантемой», под которой понимается «отдельно взятая фонема (слитная группа фонем) в корневой морфеме (преимущественно в начальной позиции), семантика которой демонстрирует регулярные тенденции смыслообразования... Являясь составляющей фонемотипа, фоносемантема в то же время отлична от фонемы своим двусторонним характером. Фоносемантема представляет собой базовую единицу более высокого уровня абстракции после фонологического — фоносемантического уровня анализа» [8. С. 3536] .
Физико-лингвистическое экспериментальное исследование, подтвердившее существование такой фоносемантической единицы как морфемотип, было проведено Ю.Липиной, которая, основываясь на гипотезе о влиянии интерференции волн на восприятие звукосимволичных слов, зафиксировала единицу, называемую ею супрафонемой. По нашему мнению, термин «су-прафонема», который актуализирует внимание на количественном значении понятия (со структурной точки зрения она представляет собой сочетание нескольких фонем), не позволяет отграничивать исследуемую единицу от фонестемы и умаляет самое важное свойство морфемотипа, которое состоит в том, чтобы порождать ассоциации и способствовать созданию образа называемого предмета, являясь при этом абстрактной совокупностью инвариантных (причем в достаточно широком диапазоне) элементарных единиц. Кроме того, основа «фонема» в составе самого термина косвенно указывает на единицу, которая не может ничего обозначать, в отличие от морфемы, лежащей в основе второго термина.
Как свидетельствуют ее наблюдения, супрафонема (морфемотип), сама по себе не являясь законченным словом, тем не менее несет в себе ту частицу лексического значения («хороший — плохой», «круглый», «гладкий»), которую обычно приписывают лишь цельному слову. Естественно, «морфологически супрафонема не является словом, она не «оформлена» флексиями, окончаниями, да и корень из отдельной супрафонемы получается не всегда; зачастую она представляет собой лишь часть корня; тем не менее, звукосимволический компонент, «работающий» в ней посредством интерференции рядом стоящих звуков, обеспечивает ей то специфическое лексическое значение, которое мы называем звукосимволическим» [9. Электронный ресурс]. Так, например, слово glimpse (англ. «мелькание», «проблеск», «мимолетное впечатление; быстрый взгляд») содержит две супрафонемы, характерные для английского языка — [gl] + краткий [i], фонетически передающие яркие блики, вспышки света (в силу краткости [i]), и [ps], где сочетание взрывного [p] с фрикативным [s] создает ощущение краткости действия во времени, его законченности.
Систематизируя морфемотипы, представляется возможным выделить их корневые и аффиксальные классы, однако совершенно ясно, что корневой морфемотип — это не обязательно корень, а, возможно, только его часть, занимающая начальную позицию и репрезентирующая часть специфического лексического значения целого слова. Аффиксальные морфемо-типы, по мнению Ю.Липиной, «вероятно, представляли собой в диахронном плане отдельные не совсем самостоятельные слова с добавочным лексическим значением, несущие в себе тот же звукосимволический компонент и присоединяемые к слову для «добавления», например, уменьшительно-ласкательного либо иного значения [Там же.].
В этой связи интересной представляется мысль о том, что явилось причиной звукосим-волического воздействия отдельных аффиксальных морфем. Частое употребление служебного слова (современного суффикса) со звукосимволическим компонентом приводит к утрате его самостоятельности и превращению в чисто грамматическую единицу. Поэтому объяснять зву-косимволическое воздействие аффиксальных морфем только языковой привычкой едва ли справедливо.
На основе сказанного можно предложить следующую принципиальную модель функционирования звукосимволизма: из инвариантного артикуляционно-акустического набора каждый язык выделяет определенный ограниченный набор фонемотипов, комбинируемых в мор-
фемотипы, которые, по мнению говорящих, наиболее точно отражают характерные признаки комплекса сходных предметов или явлений (например, «округлость», «гладкость»), и использует их соответственно при номинации. Поскольку один и тот же признак может обозначаться разным набором звуков, объединенных не произвольно, т. е. разными морфемотипами, то в языке могут существовать многочисленные слова-синонимы, которые говорящий использует по своему усмотрению. А так как в основе номинации звукосимволических слов лежит не единственный «яркий» признак, а их совокупность, набор, то доминантное распределение признаков денотата определяет и актуальность того или иного морфемотипа.
Множество конкретных значений в совокупности представляет собой фоносемантиче-ское поле, т.е. такое множество, каждый элемент которого (каждое отдельное понятие — сема, семема) находится в тесной парной или множественной корреляции: синонимической (прямой), антонимической (обратной) или в конверсивной связи со смежными; его единицы находятся в ассоциативно-деривационных отношениях (полисемных — по отношению друг к другу и как смыслообразовательное гнездо). Структурные компоненты поля связаны по определенным правилам объединения понятий, значений (пучки сем, семем), и эти отношения, собственно говоря, и индуцируют, порождают фоносемантическое поле звукоизобразительного слова.
Морфемотип, выступая в качестве формально-семантического элемента языка, иллюстрируя собой пример единства и целостности, свойственный всем элементам всех уровней языка от фонетического до синтаксического, в отличие от всех прочих структурных элементов, является абстракцией в наименьшей степени, т. к. он обращается непосредственно к человеческому сознанию и подсознанию через восприятие его как сочетание звуков, имеющее смысл, порождая ассоциации и способствуя более легкому и эффективному созданию «образа» называемого предмета или явления, сохраняя при этом качества абстрактной единицы второй ступени.
Признание фонемотипа, фонестемы и морфемотипа не только структурными, но и содержательными элементами языка, посредством которых связываются все ярусы языковой системы, обусловливает перспективность исследования фоносемантического пространства, в ракурсе которого возможно проследить всю динамику развития словотворчества и, таким образом, целостно и системно изучить языковую картину мира, закодированную в звуковых средствах того или иного языка.
Не только для специалистов-филологов, но и для представителей искусства, психологов, врачей, технологов рекламы, политиков и других крайне важно знать, «как слово наше отзовется». Именно поэтому, если мы знаем, что каждый звук, вплетенный в кружево речи, являющийся частью различных единиц от морфемы до синтаксемы, несет в себе долю смысла, является «смысловым квантом» и закономерно имплицитно, на подсознательном уровне, воздействует на психику слушателя, читателя, вольного или невольного, то сознательное использование этого фактора для специалистов разных сфер может иметь решающее значение.
ССЫЛКИ НА ЛИТЕРАТУРУ
1. Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование. — М.: Гл. ред. восточной лит-ры изд-ва «Наука», 1971. — 294 с.
2. Воронин С.В.Основы фоносемантики. — Л.: ЛГУ, 1982. — 242 с.
3. Блумфилд Л. Язык. — М.: Просвещение,1968. — 607 с.
4. Whorf B.L. Language: Plan and Conception of Arrangment// Language, Thought and Reality: Selected Writings of B.L. Whorf. — London, 1956. — Цит. по Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX века в очерках и извлечениях. — Ч.2. — М.: Учпедгиз, 1960.
5. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. — Изд. 2-е, испр. и доп. — М.: Сов. энциклопедия, 1969. — 608 с.
6. Harris Z.S. Methods in structural lingustics — N.Y., 1951. — Цит. по Бенвенист Э. Общая лингвистика. — М.: УРСС, 2002. — С.39.
7. Uhlenbeck C. C. Agens und Patiens im Kasussystem der indogermanischen Sprachen. — Cambridge, 1994.
8. Тамбиева Ж.М.Межъязыковая фоносемантическая характеристика гуттуральных согласных (на материале русского, английского и абазинского языков): Дисс. ... канд. филол. наук. — Пятигорск, 2003. — 186 с.
9. Липина Ю.Объективная обусловленность восприятия звукосимволичных слов языка и связь фонетической формы слова с его семантическим содержанием и денотатом. — http://dialog.50love.com/way/referat/section/ winwo
А.Г. Сонин
ТЕНДЕНЦИИ В СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛИНГВИСТИКЕ
Как известно, научный этикет предполагает обоснование исследователем актуальности представляемой им работы. Поэтому многие доклады и статьи начинаются с заверений в том, что выносимый на суд аудитории текст затрагивает тему, которая очень интересует современную науку. Эти заявления редко сопровождаются анализом научной конъюнктуры, а потому относятся не к области рационального дискурса, а напоминают некий магический ритуал, заклинание: Изучение проблем перевода / языковой личности /речевого воздействия / коннота-тивного поля / вербальных стратегий / языковой картины мира... - актуальная проблема лингвистики. Такие заклинания спокойно принимаются и постоянно воспроизводятся членами научного сообщества, а попытка их «семантизировать», поставить под вопрос уместность некоторых заявлений трактуется как демагогическая, вызывающая бессмысленные споры о том, чьи исследования важней и перспективней. Однако, как мне кажется, такую ситуацию можно исправить, если выносить суждения на основе максимально отстраненного количественного анализа. Наиболее общие результаты такого анализа представлены в настоящем тексте.
Важно подчеркнуть, что автор не считает себя богом и не владеет эксклюзивными материалами. Излагаемые данные не претендуют на объективность картины и всеобъемлющий охват современных исследований в области психолингвистики. В основе анализа - классификации по разным основаниям докладов, прозвучавших на последнем симпозиуме по психолингвистике. Насколько мне известно, подобных исследований не проводилось, и накануне очередного симпозиума (в сопоставлении с ним) такой срез может стать основой для выявления некоторых тенденций, которые сложно обнаружить в статике. (Думается, что особенно познавательным может оказаться статистическое сопоставление нескольких срезов с трехгодичным интервалом за последние десятилетия.)
1. География симпозиума.
Последний психолингвистический симпозиум собрал, судя по опубликованным материалам, более двухсот докладчиков из России. В соответствии в изначальной установкой доклады иностранцев в подсчеты и классификации не включались. Хотя в дальнейшем было установлено, что с точки зрения исследовательской парадигмы участники, формально представлявшие зарубежье, как ближнее (Белоруссию, Украину или Казахстан), так и дальнее (ФРГ, США), -прямые продолжатели начинаний Московской психолингвистической школы. Их объединяет с отечественными психолингвистами и сфера научных интересов, и базовые принципы работы. Другими словами, международным рассматриваемый симпозиум может быть признан только формально: зарубежные школы на нем представлены не были.
Самой внушительной на симпозиуме оказалась группа докладчиков из Москвы - 74 доклада из 218 (примерно 1/3). При этом вряд ли можно считать эту цифру показательной в каком-либо отношении, так как далеко не все из столичных участников даже знакомы друг с другом, не говоря уже о совместных проектах и выработке единых исследовательских программ. Интереснее в этом отношении цифры, отражающие участие представителей регионов. Они показывают, что самыми представительными на симпозиуме оказались тверская и курская делегации (по 11 участников). Географическое объяснение (близость к столице) не представляется здесь самым убедительным, так как, во-первых, участники более отдаленных городов могли просто выслать доклад по почте и, во-вторых, в географическом положении относительно центра Воронеж или Ярославль существенно не уступают. Доклады представителей тверской и курской делегаций демонстрируют, что в этих городах созданы психолингвистические сообщества, которые, разделяя общие методологические установки теории речевой деятельности с самыми известными московскими коллегами, сформировали свой, оригинальный взгляд на многие актуальные проблемы психолингвистики.
