Место института народного представительства в политической традиции: Россия и Запад Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ТЕМА НОМЕРА

В.А. Ачкасов

МЕСТО ИНСТИТУТА НАРОДНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ: РОССИЯ И ЗАПАД

Аннотация

Статья посвящена сравнительному анализу процессов формирования и эволюции политической традиции России и стран Запада и определению места и роли в ней института народного представительства. Автор выясняет целый ряд причин принципиальных различий в этом вопросе между Россией и Западом и объясняет «запоздалость» российского парламентаризма, прежде всего, тем, что для нашей страны характерна «государственно-центричная матрица» развития, решающим образом влияющая на характер отношений россиян к институту народного представительства. В то же время в статье отмечается, что история становления парламентаризма в странах Европы - тоже не победное шествие от успеха к успеху, поскольку к концу XVI - середине XVIII вв., в связи со становлением абсолютных монархий и с усилением роли государственной бюрократии, сословные представительные учреждения прекратили свое существование не только в России, но и в большинстве европейских государств. Одним из немногих исключений из этого правила стал английский парламент, который не только выжил, но уже в конце XIV века первым получил право законодательной инициативы, в результате став прообразом современных законодательных собраний.

Ключевые слова:

парламент, генезис парламентаризма, институт представительства, Россия.

V. Achkasov

THE INSTITUTE OF NATIONAL REPRESENTATION IN THE POLITICAL TRADITION: RUSSIA AND WEST

Abstract

The article is devoted to comparative analysis of processes of formation and evolution of the political traditions of Russia and countries of the West and defining the place and role of the Institute of national representation. The author clarifies a number of reasons for significant differences in this regard between Russia and the West, and explains "lateness" Russian parliamentarism, first of all, the fact that our country has a "state-centric matrix" development, will have a decisive impact on the nature of the relationship of Russians to the institution of the people's representatives. At the same time, the article says that the history of the formation of parliamentarism in Europe is not the victorious procession from success to success, because at the end of XVI - the middle of the XVIII centuries, in connection with the formation of the absolute monarchies, and with strengthening the role of the state bureaucracy, the class representative institutions ceased to exist not only in Russia, but in the majority of European States. One of the few exceptions to this rule was the English Parliament, which did not only survive, but already in the end of XIV century the first to be granted the right of legislative initiative, as a result of having become the prototype of the modern legislative assemblies.

Key words :

parliament, parliamentarism genesis, representation institute, Russia.

Принято считать, что парламент как институт сословного представительства впервые появился в Англии в XIII веке. Именно в это время в европейском обществе начинает постепенно складываться и представление о человеческой жизни, личной свободе, ограничении произвольного вмешательства государства в жизнь его граждан как о высших ценностях. Таким образом, становление идеи прав и свобод человека и парламентаризма исторически связаны между собой. Поэтому исторически не случайно, что в Англии после принятия «Великой хартии вольностей» (1215 г.) и созыва «Безумного парламента» в 1258 г. парламент становится постоянным фактором политической жизни страны, а основные права и свободы человека постепенно распространяются на все новые социальные группы английского общества.

Однако по поводу даты и места рождения парламентаризма в исторической литературе регулярно возникают дискуссии. Во-первых, поскольку своеобразные «протопарламенты» существовали еще в античности, причем наибольшую роль общественной жизни они играли тогда, когда полисная демократия переживала эпоху расцвета. Во-вторых, формально английский парламент (впервые созванный в 1258 г.) уступает пальму первенства и датской колонии - Исландии, где еще в 930 г. впервые собрался орган сословного представительства - Альтинг, и Леоно-Кастильским кортесам, которые ведут историю с 1188 года [67, р. 173-175], и Каталонии, где впервые сословно - представительное собрание появилось в 1218 г., и Португалии - 1254 г. и, по мнению некоторых российских историков, даже нашему Отечеству.

Следует особо отметить, что по поводу «истории и истоков традиции российского парламентаризма» существуют серьезные разногласия: некоторые российские, не в меру патриотичные, историки считают истоком «отечественного парламентаризма» собрания вятичей, полян, ильменских словен и кривичей на которых они выбирали военных предводителей и коллективно решали все вопросы племенной жизни, другие начинают отсчет со времени существования Новгородского Вече [11], третьи называют 1211 г., поскольку это дата созыва Великим князем московским Всеволодом III Большое Гнездо некого «Собора» или видят прообраз российского парламента в Боярской Думе и т.д. [58, с. 31]. Конечно, очень заманчиво нанести «благородную патину традиции» на отечественные институты представительной власти, тем более что к конструированию исторической традиции прибегают все нации. Как писал еще Э. Ренан: «Для того чтобы превратиться в нацию необходимо извратить собственную историю» [49].

Однако под традицией обычно понимают, «выраженный в социально организованных стереотипах групповой опыт, который путем пространственно - временной трансмиссии аккумулируется и воспроизводится в различных человеческих коллективах» (Э. Маркарян). Можем ли мы, исходя из

такого понимания традиции, считать, скажем, Вечевую демократию истоком русской парламентской традиции? Представляется, что нет.

Во-первых, возникает вече как институт племенной демократии и не только у восточных славян. Как убедительно показал И.Я. Фроянов, «по своему происхождению вече - архаический институт, уходящий своими корнями в недра первичной формации... Однако с переменами, происходившими в социальной структуре восточно-славянского общества, менялось и учреждение: племенное вече эпохи первобытного строя отличалось от волостного веча второй половины XI - XII веков» [59, с. 184]. Веча, в этот исторический период, проводились в городах, являвшихся административными центрами волостей, и как отмечено в Лаврентьевской летописи: «Новгородце бо изначала, и Смоляне, и Кыяне и Полочане, и вся власти якож на думу на веча сходятся; на что старейшии и сдумають, на том же пригороди стануть» [29, с. 377-378].

Во-вторых, в эпоху формирования русской государственности (XI -XII вв.) Вече достаточно быстро теряет свое политическое значение. Как отмечают исследователи: «На северо-востоке Руси после убийства Андрея Боголюбского в 1147 году началась гражданская война за наследование его престола. При этом вечевой город Суздаль (в свое время пригласивший Андрея Боголюбского на княжение) боролся с прямыми потомками убитого князя и стремился посадить на великокняжеский престол представителя другой ветви дома Рюриковичей. В гражданской войне победили прямые потомки князя Андрея. В результате роль вечевого города Суздаля (и соответственно веча) в управлении стала падать. Князь же стал править, опираясь главным образом на свою дружину» [52, с. 16].

В-третьих, исключением из этого правила стали только Новгород и Псков. «В 1136 году новгородское вече, опасаясь усиления княжеской власти, как это произошло в других русских землях, приняло законодательный акт, по которому князь и представители его свиты не имели права приобретать землю в собственность в пределах территории, подвластной этому городу. В 1196 году съезд князей признал за Новгородом право самому приглашать себе князей при условии, что они будут из Рюриковичей» [52, с. 16]. Однако и здесь «...активная позиция на вече сохраняется только за старейшинами и боярами. Простые граждане (?) присутствуют, одобряют и исполняют решения вече» [12, с. 20]. Более того, по мнению В.Л. Янина, который руководит археологическими раскопками в Новгороде уже несколько десятилетий, в вече участвовали не все «свободные взрослые мужчины данной земли» (как пишут в большинстве современных популярных изданий), а только усадьбовладельцы, т.е. в первую очередь бояре, так называемые «триста золотых поясов». Поскольку, по данным В.Л. Янина в Новгороде не было ни одной площади, которая могла бы вместить более 300 человек [64,

c. 50]. Сильное влияние на решения вечевых собраний оказывали крупные торговые дома и «княжеские партии».

В-четвертых, «вече, - писал В.О.Ключевский, - созывали иногда князь, чаще кто-нибудь из главных городских сановников, посадник или тысяцкий. Оно не было постоянно действующим учреждением, созывалось, когда являлась в нем надобность. Никогда не было установлено постоянного срока его созыва» [24, с. 128]. Количественного учета участников вече не знало. Понятие кворум не существовало, «решение составлялось на глаз, лучше сказать, на ухо, скорее по силе криков, чем по большинству голосов» [24, с. 128]. Принятие решения означало соглашение такого подавляющего большинства, которое заставляло молчать разномыслящих. В случае возникновения разногласий между участниками спор решался дракой, которая, однако, была организована по правилам судебного поединка (поля, суда Бо-жия), требовавшим равных условий для противников.

В-пятых, «предмет компетенции» веча был достаточно ограниченным: призвание, принятие или изгнание князей, выборы посадника и тысяцкого и суд над ними, вопросы войны и мира (начала, продолжения или прекращения военных действий). Однако для войны собственным средствами, с участием его дружины и «охотников» из народа, князь не нуждался в согласии вече. Фактически же власть в Новгороде, по мнению ряда исследователей - принадлежала Совету господ, в который входили степенной посадник, тысяцкий, княжеский наместник, бывшие посадники и тысяцкие, бояре и старосты городских концов. Возглавлял этот орган владыка [51, с. 301]. Не случайно В.О. Ключевской характеризовал новгородскую демократию как «поддельную» и «фиктивную» [24, с. 414].

Наконец, в-шестых, как известно, не новгородский путь развития стал общероссийским. Собирателем русских земель выступило Великое княжество Московское. Поэтому институт Вече, как и, подобная европейской, традиция участия аристократии во власти, насильственно уничтожаются в 1477 г. после подчинения Новгорода Москве при Иване III и вхождении Пскова в состав Московского государства в 1510 г., чтобы больше никогда не возродиться. Русское государство при Иване III и особенно Иване IV практически свело к нулю любые проявления независимости и местной автономии.

Можно ли назвать Боярскую Думу «парламентом Московского государства», как считают некоторые историки? Представляется, что тоже нет. В Боярской думе не было представлено многообразие сословий, народов и политических сил страны, члены думы не избирались, а назначались, дума была неотделима от царя, который ее фактически возглавлял. Дума допетровского времени, возможно, чем-то напоминала английскую Палату лордов, но не двухпалатный английский парламент в целом. Как писал выдающийся российский историк Василий Ключевский: «С Х и до XVIII в. Боярская дума

стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частью и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала все отношения, давала ответы на вопросы, обращенные к правительству» [22].

К этой характеристике трудно что-либо прибавить. Пусть и с оговорками, Боярская дума была правительственным учреждением. Ее члены не только давали «экспертные заключения», но и сами возглавляли «пути» -отраслевые управления в хозяйстве страны. В XVI веке «приказами», то есть своего рода «министерствами», тоже руководили думные бояре и окольничие. Думских стенограмм в те времена не было, но известно, что заседания думы проходили в прениях, достигавших порой большого накала. Нередки были «встречи» - возражения царю. Тем не менее, по словам русского историка права М.Ф. Владимирского-Буданова, Дума была вспомогательным учреждением при самодержавной власти [5, с. 182], что нашло отражение в официальной формуле «Государь указал и бояре приговорили».

В Боярской думе XVI - XVII веков существовало, как мы бы сказали сегодня, несколько временных комиссий: для переговоров с иноземными послами, по местническим спорам (сложные разбирательства о том, кто знатнее), по земельным тяжбам, по делам управления на время отъезда царя из Москвы. Членам думы поручалось составление проектов законодательных Уложений.

Нередко можно прочесть, что Боярская дума была упразднена Петром I в 1711 году. Это не совсем верно. Указа царя об упразднении думы не было. Начав заниматься государственными делами, Петр почти постоянно находится вне Москвы. После начала Северной войны из Москвы уезжает все больше думных людей командовать войсками, управлять областями, смотреть за постройкой кораблей и т.д. С 1703 года власть и вовсе раздваивается: теперь дума - своего рода боярское московское правительство, а в Петербурге возникает новая столица со своими центральными учреждениями, носящими необычные для русского уха названия - Сенат и Синод. «Из учреждения законодательного, - пишет В.О. Ключевский, - дума все более превращается в учреждение распорядительное», то есть выполняющее волю Петра, первого истинного российского самодержца.

Поэтому, следует признать, что сословно-представительные органы как более или менее заметные акторы политики, способные формулировать и отстаивать свое решение перед троном, появляются в большинстве европейских государств позже чем в Англии (во Франции в 1302 г., в Дании в 1468 г. и т.д.), однако заметно раньше чем в нашем Отечестве.

В Московской Руси орган сословного представительства - Земской собор впервые собирается в 1549 г. Иваном Грозным и в период до 1682 г. играет весьма заметную роль в политической жизни страны. В этот критический для будущего русской государственности период более 50 «созывов»

Собора «...обсуждали наиболее важные вопросы внутренней и внешней политики российского государства. По соборному решению стали царями Борис Годунов (1598 г.), Лжедимитрий I (1605 г.), Василий Шуйский (1606 г.), Михаил Романов (1613 г.). После утверждения царем решения соборов становились общегосударственными законами. Так, Соборное уложение, разработанное специальной комиссией (Боярской думы - В.А.) и одобренное Земским собором 1649 г., служило законодательной основой жизни страны до 1835 г. .Деятельность этого государственного учреждения была главным рычагом преодоления последствий Смуты 1605 - 1612 гг.» [58, с. 31-32]. О том, насколько государственная власть нуждалась в Соборах «всей Земли», говорит тот факт, что в первые двенадцать лет правления Михаила Романова Соборы заседали почти беспрерывно. Это легко понять. Царя в 1613 году выбрали, по словам В.О. Ключевского, «не способнейшего, а удобнейшего». Михаил не имел никакого собственного плана по выводу страны из кризиса, порожденного Смутой. Можно ли гипотетически предположить, что в царствование Михаила Федоровича Земские Соборы имели шанс превратиться в постоянно действующий сословно-представительный институт? В литературе есть упоминания, что царю подавали будто бы проект, где речь шла о превращении Земского Собора в постоянное собрание, избираемое на год, но эта инициатива не нашла у него поддержки.

Следует особо подчеркнуть, что В.О. Ключевский и другие историки указывали на значительные отличия Земских соборов от сословно-представительных органов европейских стран. В частности, Ключевский писал: «Земской собор XVI в. тем существенно отличался от народного собрания, как законодательного, так и совещательного, что на нем правительство имело дело не с народными представителями в точном смысле этого слова, а со своими собственными орудиями, и искало не полномочия или совета, как поступить, а выражения готовности собрания поступить так или иначе; собор восполнял ему недостаток рук, а не воли или мысли». Таким образом, «наш собор родился не из политической борьбы, как народное представительство на Западе, а из административной нужды». В результате Ключевский приходит к выводу: «Народное представительство возникло у нас не для ограничения власти, а чтобы найти и укрепить власть: в этом его отличие от западноевропейского представительства» [22, с. 21, 34]. Другой выдающийся политический мыслитель России Б.Н.Чичерин добавляет по этому поводу: «Царь совещался с подданными, как помещик со своими крепостными, но государственного учреждения из этого не могло образоваться» [48, с. 368].

Первоначально на Земские соборы приглашались представители сословных и территориальных сообществ, однако чаще всего под такими представителями понимались лица, уже выполняющие какие-либо государственные обязанности, то есть представители «по должности» и только в XVII ве-

ке на соборах появляются выборные от «земли». В состав собора входили все члены Боярской думы и высшее православное духовенство. Зачастую Земские соборы комплектовались, по случайному принципу (бывали случаи, когда дворянство на соборе представляли те из них, кто случайно оказался в это время в Москве.), а вызов на собор представителей с «мест» рассматривался последними как обременительная обязанность [30].

Тем не менее, В.О. Ключевский особо подчеркивал, что «только здесь (на Земских соборах - прим. В.А.) боярско-приказное правительство становилось рядом с людьми из управляемого общества как со своею политической ровней, чтобы изъявить государю свою мысль; только здесь оно отучалось мыслить себя всевластной кастой, и только здесь дворяне, гости и купцы, собранные в столицу из Новгорода, Смоленска, Ярославля и многих других городов, связываясь общим обязательством «добра хотеть своему государю и его землям», приучались впервые чувствовать себя единым народом в политическом смысле слова: только на соборе Великороссия могла сознать себя цельным государством» [22, с. 369].

В целом же, по своему характеру и политической роли Земские соборы были чрезвычайными органами, к помощи которых цари, а в междуцарствие - правящая боярская верхушка, прибегали в крайних случаях. Однако напомним, что идея постоянно работающего представительного органа власти не победила в это время еще нигде в мире. Исключение составляла, пожалуй, только Швеция и Англия, где современником царя Михаила Романова был английский король Яков I, однако и он не созывал парламент по семь лет и, будто бы, планировал ликвидировать его вовсе. У его наследника Карла I период правления без парламента длился еще дольше - 11 лет, и многим тогда казалось, что король бесповоротно упразднил этот сословно-представительный орган.

Кроме того, не стоит преувеличивать политическое значение парламента в эту историческую эпоху. Так, в XVI и даже XVII веках английский парламент «работал с перебоями и не был обычным инструментом управления. Парламент обладал неоспоримой монополией на вотирование налогов, однако тюдоровские и стюартовские министры находили способы обойти её. Согласия парламента испрашивали в исключительных случаях, когда вотировались налоги на чрезвычайные нужды, оборонительную или наступательную войну, а не на обычные расходы правительства», - отмечает современный британский исследователь [60].

Тем не менее, подводя некоторый итог, можно сказать, что будет большим преувеличением считать русские Земские Соборы настоящим двухпалатным парламентом с аристократической Боярской думой и сословным представительством, которое регулярно избиралось. Еще большей натяжкой является, прозвучавшее в выступлении Б.В. Грызлова на конференции посвященной 105-летию начала работы первой Государственной думы России

(Санкт-Петербург апрель 2011 г.), идея о том, что Соборы были истоком исторически свойственной России суверенной демократии [50, с. 3]. Прежде всего, неочевидны полномочия и функции Соборов. Они занимались законотворчеством, скорее как коллегия экспертов, рассматривая предлагаемые законодательные документы вплоть до XVII века. Земские Соборы решали и некоторые вопросы церковного устроения, налогообложения, внутреннего управления, торговли и промышленности и др.

Однако в 1682 г. «соборная» традиция прерывается, и этот институт представительства навсегда исчезает с «политической арены» нашей страны. Объясняя неизбежность этого события, В.О. Ключевский писал, власть царя «.была двойственна, даже двусмысленна и по своему происхождению, и по составу. Действительным ее источником было соборное избрание; но она выступала под покровом политической фикции наследственного преемства по родству. Она была связана негласным договором с высшим правительственным классом, который правил через Боярскую думу, но публично, перед народом, в официальных актах являлась самодержавной в .неясном, скорее титулярном, чем юридическом смысле». Таким образом, власть новой династии «.составлялась из двух параллельных двусмыслиц: по происхождению она была наследственно-избирательной, по составу - ограниченно-самодержавной». Такая «.постановка верховной власти не могла быть окончательной и прочной, она могла держаться только пока не улеглись противоречивые интересы и отношения, встревоженные и перепутанные Смутой. Постепенно верховная власть упрощалась, разнородные элементы в ее содержании ассимилировались, поглощались одни другими» [24, с. 195196]. Или как пишет современный российский исследователь: «Для России происхождение прав монарха не от Бога, а от волеизъявления народа (Земского собора) рассматривалась как причина частичной потери легитимности власти избранных государей» [55, с. 27].

В период радикальных реформ Петр I уже не желал ни с кем делиться властью, он «отменил оба порядка престолонаследия, действовавшие прежде (и завещание, и соборное избрание), заменив то и другое личным назначением, усмотрением царствующего государя» [24, с. 102], поэтому менее всего от него можно было ждать созыва новых Соборов. В своей реформаторской деятельности, потребовавшей огромного напряжения сил всей страны, он не собирался опираться на Соборы или Боярскую думу, видя в них лишь препятствие осуществлению своей царственной воли. Демократический, равно как и аристократический принципы были им вынесены за рамки нового властного порядка. Парадоксальным образом к окончательному упразднению такого русского демократического института, как Соборы, привела именно попытка «европеизации» России. С этого времени регулярное полицейское государство, созданное Петром I, стало единственным субъектом социального творчества и «единственным европейцем» (Николай I) в стране.

Таким образом, и В.О. Ключевский, и К.Д. Кавелин, и Б.Н. Чичерин, и М.Ф. Владимирский-Буданов и многие другие русские и западные исследователи уверены в том, что в России не было исторической традиции народного представительства в европейском смысле, на которую могли бы опереться депутаты появившегося в начале ХХ века первого отечественного парламента - Российской Государственной Думы. Никто из серьезных историков не идеализирует допетровский политический порядок и сегодня.

Однако не могу не заметить следующее: в общественной жизни и в политике чрезвычайно важен исторический пример, важен осуществленный идеал или миф об идеальном, но утраченном политическом порядке. Без этого, зачастую, невозможно движение вперед. Как образно писал известный мексиканский писатель Октавио Пас: «Каждый раз, когда общество оказывается в кризисе, оно инстинктивно поворачивает свой взгляд на прошлое и ищет там знак». Поэтому изучение истории, умение во время «вспомнить» или, наоборот, «забыть» те или иные исторические события помогает преодолеть неуверенность в собственных силах. Познавая и реконструируя прошлое, субъекты действия получают возможность изменять свое будущее. При этом прошлое становится своего рода стандартом, с которым соизмеряются и по которому оцениваются деяния современников.

Поэтому парламентаризм как европейский, так и российский - «.это еще и сложная политико-культурная реальность, уходящая корнями в политическую мифологию властных отношений Средневековья и Нового Времени. .Истоки мифа, легитимирующего современный парламентаризм, уходят в определенное историческое состояние политической культуры Европы, которое известный отечественный медиевист А.Я. Гуревич .обозначил понятием «культура совета» [9]. Это понятие было им применено для обозначения устойчиво господствующего в европейских социумах представления о том, каков (должен быть - прим. В.А.) идеальный порядок. Воплощением этого порядка многие века была процедура «совета» в широком смысле и многообразных формах» [62, с. 163]. Только в этом контексте можно, как представляется, принять утверждение некоторых российских историков о том, что вечевая или соборная традиция лежит в основе российской парламентской традиции или британских исследователей утверждающих, что их парламентская традиция берет начало от «Уитенагемота», совета знати в англосаксонских королевствах Англии в 6-11 вв., или утверждение известного британского историка и блестящего парламентского оратора Томаса Маколея о том, что с появлением «Великой хартии вольностей» и первым созывом общин в 1265 г. «появилась и проявилась та Конституция, которая послужила. оригиналом для всех остальных свободных конституций мира, и которая, несмотря на недостатки, заслуживает быть названной лучшей из всех, при которой в течение многих веков существовало общество. Затем состоялись первые заседания Палаты общин - архетипа всех представи-

тельных учреждений, которые собираются в настоящее время в Старом и Новом свете» [69, с. 67]. При этом следует особо подчеркнуть, что политическая традиция действенна только тогда, когда она жива и изменяется, когда она дает способность понимания мира политики, применимое к актуальной практической политической деятельности. С другой стороны не надо забывать, что «когда «пишется» коллективная память, она отражает определенную политическую и общественную конъюнктуру, а не только повествует о давно минувших событиях» [56, с. 53].

В то же время необходимо отметить, что история становления парламентаризма в странах Европы - тоже не победное шествие от успеха к успеху. Так, к концу XVI - середине XVIII вв., в связи со становлением абсолютных монархий и с усилением роли государственной бюрократии, сословные представительные учреждения прекратили свое существование не только в России, но и в большинстве европейских государств. Одним из немногих исключений из этого правила стал английский парламент, который не только выжил, но уже в конце XIV века первым получил право законодательной инициативы, в результате став далеким прообразом современных законодательных собраний. Уже в этот исторический период «монарх не мог отменять законов, изданных ранее парламентом, не был вправе облагать налогами подданных или отправлять войска на войну без согласия парламента. Даже для осуждения и наказания неугодных министров требовалась как минимум санкция парламента. Изредка королевское правительство было вынуждено отчитываться перед парламентом в расходовании части бюджетных средств.» [10, с. 11]. Правда, в XVI - начале XVII вв. английский парламент по существу ни разу не отважился вступить в столкновение с исполнительной властью, и с самим сувереном. Тем более что «монархи были вправе издавать постановления (ордонансы, прокламации) по всем вопросам, не затронутым парламентскими актами. Без согласия парламента они облагали разные группы населения единовременными принудительными поборами (официально они именовались займами). Они приостанавливали введение в силу тех новых законов, с которыми не были согласны. Они, а не парламент, пользовались правом помилования осужденных. Наконец монархи в Англии, как и в континентальной Европе, в известном смысле стояли над законом в целом: они обладали правом освобождать тех или иных подданных и целые группы населения от выполнения действующего законодательства» [10, с. 12]. При таком положении вещей принцип верховенства закона, конечно, не мог быть последовательно проведен в жизнь.

Только «победа в английской гражданской войне (1640-1649 гг.) над зарождающимся королевским абсолютизмом позволила парламенту добиться права на надзор за правительственными финансами, а надзор над казной дал парламенту возможность контролировать государство», - отмечает британский историк У. Мак-Нил [10, с. 12]. Английская революция первой пока-

зала, что суверенитет, ранее «сосредоточенный» в короле, может принадлежать и народу, представленному депутатами парламента. 19 мая 1649 года английский парламент провозгласил: «Народ Англии .постановил быть политическим сообществом и свободным государством и отныне управляется как политическое сообщество и свободное государство высшей властью этой нации - представителями народа в парламенте» [10, с. 12].

Серьезными достижениями английского парламента в послереволюционную эпоху реставрации стали: отмена цензуры, несменяемость судей (кроме как по постановлению парламента) и, наконец, принятие (1679 г.) знаменитого «Акта о защите личности» (Habeas Corpus Act), который окончательно запретил произвольные аресты, значительно увеличил роль судей при задержании и содержании под стражей; им вменялось в обязанность в 24 часа вручить задержанному письменное обвинение или же освободить его. И поскольку «Акт не содержал указаний, что он нацелен на защиту именно депутатов, суды, поставленные перед угрозой штрафов и увольнений за неисполнение Акта, стали применять его положения ко всем задержанным. Вот почему Акт, первоначально призванный оградить от произвольных репрессий только парламентариев, вскоре стал действенным средством юридической защиты всех англичан от многих произвольных действий исполнительной власти. До настоящего времени Акт о защите личности остается одной из основ неписанной британской конституции» [10 с. 33]. В свою очередь, «Акты о веротерпимости» подтвердили моральную и религиозную безопасность подданных британской короны вне зависимости от их вероисповедания. В результате постепенно сложившаяся система «правления права» получала тройную гарантию: законодательный процесс, осуществляемый суверенным парламентом, универсальность правосудия и подчинение актов власти судебным решениям.

Однако к этому следует добавить, что лишь после принятия знаменитого «Билля о правах» 1689 г. (определил парламент как «неизменно созываемое законодательное учреждение»; запретил королю приостанавливать законы, делать из них изъятия, угрожать парламенту силой, мешать выборам и нарушать свободу прений в парламенте и т.д.) и «Акта об ограничении короны» (он же «Акт о престолонаследии» - В.А.) 1701 г., окончательно лишавших короля права отменять и приостанавливать действие законов без согласия выборных представителей и гарантировавших права и свободы парламента, он превратился в действительно высший законодательный орган страны. Кроме того «Билль о правах» установил равенство всех перед законом и закрепил несколько ключевых демократических свобод - слова, петиций, печати и парламентских дебатов.

Еще одним наследием этого периода, отмечает современный британский историк, «были общественные дискуссии и стремление к обоснованию политической демократии и религиозной терпимости, которое стало тради-

цией. Об этой традиции не забывали больше никогда, хотя со временем она и вышла из моды» [20, с. 123].

Конституционная история Британии - пишет в этой связи Р. Пайпс в книге «Собственность и свобода», - «это история превращения парламента из прислужника короны (включая пятнадцатый век) в ее партнера (с шестнадцатого до начала семнадцатого века) и, наконец, в ее господина (после 1640 года)» [43, с. 164]. Именно в эпоху после «славной революции» (1688-1789 гг.) в английском парламенте зародились и постепенно развились принципы политической ответственности перед парламентом исполнительной власти, оппозиционности, двухпартийная система и практика лоббирования, позже превратившиеся в неотъемлемые атрибуты современной европейской (и не только) политической практики. Подчеркивая роль партий и партийной конкуренции в становлении и укоренении институтов британской представительной демократии, известный английский историк XIX века Т.Б. Маколей писал, если в институтах Англии «свобода и порядок, преимущества, которые несут новизна и традиции, были объединены до такой степени, какой не найдешь в других местах, мы можем приписать эти счастливые свойства упорным сражениям и попеременным победам двух групп государственных мужей, одна из которых выступала за авторитет и традиции, а другая - за свободу и прогресс» [35]. Однако следует напомнить, что так было не всегда. «Еще в XVII веке ... партия, которая в то время владела государственной машиной, довольно часто использовала свою власть для уничтожения своих противников. Постоянно витала в воздухе угроза кровопролития, а свергнутый министр мог радоваться, если его не посылали на эшафот» [14, с. 184].

Как утверждает британский политолог Дж. Кин, в США решающую роль в превращении созванного Конгресса в институт представительной демократии сыграла сформировавшаяся на волне высокой гражданской активности партийная система и победа на выборах 1800 года возглавлявшейся Т. Джефферсоном республиканской партии. Это был, по словам Кина, «...первый в мире ненасильственный переход правительственной власти от одной партии к другой» [67, с. 293]. При этом Кин особо подчеркивает роль Джефферсона, который призвал после победы обе партии к терпимости, взаимному уважению и соблюдению закона.

Кроме того, следует напомнить, что в большинстве стран Европы возрождение и становление представительных институтов начинается только в конце XVIII - начале XIX вв. Учреждая представительные институты европейские монархи, пишет А. Захаров: «.исходили из мучившей их насущной экономической потребности: им отчаянно требовались деньги на военную модернизацию, неудача которой грозила поражением перед лицом более удачливых конкурентов. Но получить желаемые средства без согласия подданных было уже невозможно - «no taxation without representation», - волей

или неволей приходилось договариваться с ними. В особенности это касалось тех владетелей, чьи державы были не слишком богаты, - в отличие, скажем, от Испании, которую южноамериканское серебро и золото надолго избавили от желания модернизировать политические институты» [13, с. 56].

В результате, современный французский политолог Б. Манен пришел к следующему выводу: «Современные парламенты приобретают свой облик в процессе трансформации (постепенной в Англии, скачкообразной во Франции) или имитации (в американских колониях) представительных органов, начинающийся с «сословных собраний» в феодальном обществе. Первые сторонники современных представительных собраний настаивали на том, что они отличаются от предшествующих институтов, однако сам этот факт свидетельствовал об осознании связей между старым и новым. Коллективная природа представительной власти была одним из элементов преемственности» [37, с. 231-232].

Российские же государственные институты и политические традиции, по мнению большинства исследователей, формировалась под противоречивым влиянием, как Запада, так и Востока и потому прошли иную эволюцию и приобрели иное содержание. Действительно, многие западные исследователи отмечают особый характер российского государства и его исторической эволюции. Так, Ричард Пайпс пишет: «Россия принадлежит par exellence к той категории государств, которые... обычно определяют как «вотчинные» (patrimonial). В таких государствах политическая власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности, и властитель (властители) является одновременно сувереном государства и его собственником». Р. Пайпс считает, что самобытность правового развития России, такая его черта как «правовой нигилизм», обуславливалась таким фактором как неразвитость основных институтов феодализма, что «хроническое российское беззаконие, особенно в отношениях между стоящими у власти и их подчиненными, проистекает из-за отсутствия какой-либо договорной традиции, вроде той, что была заложена Западной Европе вассалитетом» [42, с. 75].

Российский ученый-медиевист А.Я. Гуревич замечает по этому поводу: «Распространена точка зрения, что отношения между сеньором и вассалом (в Европе - прим. автора) строятся на договоре. Однако такое понимание социальных связей средневековья отчасти их модернизирует, уподобляя феодальные отношения буржуазному контракту. На самом деле в основе отношения верности и покровительства лежала идея подчинения закону, обычаю и правителя, и управляемых: верность обеих сторон была их верностью праву. Собственно они присягали на верность не только друг другу, но и тому высшему принципу, которому были подчинены» [8, с. 154]. Вот этой взаимности прав и обязанностей носителя власти и подвластного или, иначе говоря, контрактной традиции никогда не было в России.

Согласно представлениям М. Вебера, основным отличительным признаком патримониализма служит наличие в распоряжении господина особого аппарата управления, которого нет в патриархальных властных структурах. Если патриархальное господство всегда следует традиции, то при партримо-ниализме опора на управленческий аппарат и военные формирования (служилый класс), выступающие орудием личной власти и воли господина, позволяет последнему, в ряде случаев, игнорировать предписания традиции. «По описанию иностранцев, - отмечает В.О. Ключевский, - этот (Московский - В.А.) государь стоит неизмеримо высоко над всеми подданными и властью своею над ними превосходит всех монархов на свете. Эта власть одинаково простирается как на духовных, так и на светских людей; ни от кого не завися, никому не отдавая отчета в действиях, свободно располагает государь имуществом и жизнью своих подданных. Боярин и последний крестьянин равны перед ним, одинаково безответны перед его волей. Такому назначению верховной власти соответствует высокое понятие о ней самих подданных» [23, с. 54]. Русский царь правит «по Божьему изволению, а не по многомятежному человечества хотению» (Иван IV Грозный).

Иной путь становления и развития российской государственности, иной характер отношений власти и общества «оставили след» в русском языке. Так, на Западе понятие «государство», производное от латинского status, появляется в период итальянского Ренессанса и, пройдя определенную содержательную эволюцию, до XIX века распространяется в Европе, оно обозначает прочное состояние, ранг, стабильный порядок в той или иной четко очерченной области - значение его полностью земное, исключительно политическое.

В русском же языке понятие «государство» производно от слов: «гос-подарство», «господство», «господа», «государь» т.е. хозяин, владелец «русской земли»., то есть, как и понятие «власть», связано с семой «обладание». Само слово власть заимствовано из церковнославянского языка и происходит от слова волость, имевшего значение «область, территория, государство, власть». Иными словами, в русском языке наблюдается связь слов властвовать и владеть. В подтверждение можно привести цитату из письма Ивана Грозного сбежавшему в Литву князю Андрею Курбскому: «А о безбожных народах (Европы - автор), что и говорить! Там ведь у них цари своими царствами не владеют (выделено мной - автор), а как укажут им их подданные, так и управляют. А русские самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи» [15, c. 40].

В западноевропейских языках принципиально иная концептуализация понятия «власть». Английское слово power, французское pouvoir происходят от латинского potere, означающего быть способным сделать что-либо. В русском языке и сегодня понятие «власть» чаще всего используется в значении контроля над людьми; власть - это что-то, находящееся над нами, ограничи-

вающее нашу свободу, создающее препятствия и т.д. [31, с. 167]. Подводя некий итог лингвистического анализа происхождения и смысла данных слов, современный российский исследователь пишет: «Происходя от глагола «го-сударить», иначе говоря, хозяйствовать, государение означало принципиально иную парадигму властных отношений, на одной стороне которых стоит полный хозяин, на другой - полный холоп» [63, с. 82].

Использование для наименования нашей страны слов: Родина - Отечество - Государство выявляет преемственность форм политического устройства русского общества. «Слово родина связано с родом, отечество - с отчеством, государство по смыслу корня - с государской, т.е. с господской властью, - пишет В.В. Колесов. Приведенные слова обозначают политическую властную организацию общества на разных этапах его развития. Смена слов-терминов отражает исторически изменявшееся представление народа о государственном единстве и государственной власти. При родовом строе это была родина, в средние века, при господстве патриархальной власти - отечество, а после XVI века, уже в связи с развитием зрелых феодальных отношений господства и подчинения - государство» [27, с. 168-169].

По мнению ряда исследователей-филологов (В.В. Колесов, Н.В. Печерская, Ю.С. Степанов) в русской культуре и закон мыслится, прежде всего, как предел, за которым лежит какая-то иная сфера жизни или духа; закон, следовательно, - не норма права, которой подчинено все лежащее в регламентируемой ею сфере жизни, а лишь некая граница внутри сферы более широкой. В то же время, «в этике русских нельзя не заметить, несмотря на привязанность к идеалам воли, расчета на исполнение закона и судьбы. Закон, как и воля, оправдан. У русских благо не достигается одним лишь «своеволием», и важно, чтобы оно явилось путями правды и закона, а повиновение заведенному порядку - важное и местами необходимое условие. В современной русской речи непроизвольно произносят «нормально», имея в виду «хорошо», а нормосообразность в поведении получает явное одобрение» [2, с. 15]. Не так явно, как в западных обществах, где господствует принцип «верховенства права», но сегодня это дает о себе знать в ожиданиях и оценках, которые наши соотечественники дают тем или иным решениям и действиям власти, участвуют в голосовании и встречают его итоги. Так, несмотря на силу российской политической традиции, выборы в современной России уже невозможно проводить без признаков соревновательности и тем более с откровенным нарушением норм избирательного права.

«С исторической точки зрения свободы в западноевропейских государствах зиждятся на равновесии, образовавшемся между королевской властью и феодальными властителями», - писал Виктор Леонтович. «Первый пример возникновения такого равновесия (т.е. разделения власти) - это создание «Великой хартии вольностей» в Англии. В Западной Европе, зна-

чит, свобода впервые возникла через существование аристократии» [32, с. 5-6]. Известный французский правовед М. Ориу даже сформулировал историческую закономерность общую «для всех нормально возникших и развивавшихся государств» (Запада - автор) «Все они переходили от аристократии к демократии. Политическая свобода, существующая в этих государствах, принимает две формы, сначала аристократическую, затем демократическую» [32, с. 6]. Действительно политическая концепция «нации» первоначально охватывала только тех, кто обладал политическими правами и имел возможность участвовать в политической жизни - то есть аристократию.

Важно также отметить, что становление и развития институтов политического представительства в странах Запада, шло параллельно процессу освобождения крестьян от крепостной зависимости. И Англия здесь также опережает континентальные страны Европы, английское крестьянство уже в конце XIV века освобождается от крепостной зависимости. И несмотря на всю бесчеловечность массовой практики «огораживания» и сгона крестьян с земли, они в результате превращались в юридически свободных личностей. К XVII веку все подданные английской короны были уже свободными, и ко всем им стали относиться правовые гарантии Великой Хартии вольностей, статья 39-я которой гласила: «Ни один свободный человек не будет задержан или заключен в тюрьму, или лишен имущества, или объявлен вне закона, или изгнан. иначе как по законному (судебному) приговору и по закону страны» [10, с. 10]. И если в эпоху революции XVII века только среди сторонников парламента было распространено представление о том, что «самый ничтожный из живущих в Англии, как и самый великий, и таким образом... каждый, кто живет под властью, должен сперва сам согласиться поставить себя под эту власть» [20, с. 122], то в XIX веке английский историк с гордостью пишет, что все британцы «предпочтут, чтобы ими плохо управляли, но свои представители, чем процветать под властью, право которой управлять добыто мечом» [65, с. 457]. Именно утверждение чувства человеческого достоинства у всех подданных британской короны, без которого невозможно стать гражданином, сделало XIX век - веком «Pax Britain», а ее парламентские институты - образцом для подражания во всем мире.

В России же, практически до 60-х гг. XIX столетия, все подчиненное государству население разделяется на две основные группы: лично зависимых слуг правителя, из числа которых и формируется административный аппарат и политических подданных, которые не являются лично зависимыми, но несут разного рода повинности («тягло»). При этом, как отмечал М. Вебер, экономическая эксплуатация подданных, как правило, осуществляется «литургическими» методами, предполагающими коллективную ответственность определенных групп населения за отправление их членами государственных повинностей [72, с. 621-623].

Можно сказать, что крепостничество в России выступало в трех формах: государственной, корпоративной и частной. Все общество, все сословия были закрепощены, люди были собственностью государства, общины или помещика.

Если в Европе гражданское общество рождалось из средневековых сословий и корпоративных объединений, то в России таких основ для него не было. Как писал в начале ХХ века российский историк права Василий Лат-кин: «В то время как на Западе все общество распалось на сословные группы и на отдельные корпорации, у нас население по-прежнему оставалось не разделенным ни на какие группы и на отдельные корпорации, у нас население по-прежнему оставалось не разделенным ни на какие рубрики с особыми правами и обязанностями, и хотя члены общества отличались друг от друга по роду занятий и служб, но подобное, чисто фактическое различие не имело никакого значения в смысле деления общества на высший, средний и низший классы, на свободных и несвободных и т.п. Никаких корпораций древнерусская жизнь также не знала» [30, с. 403]. Именно поэтому подданные Московского Царя, равные в бесправии, «стремились не к защите своих прав, которых у них не было, а к получению обязанностей, за несение которых полагалось государево жалование» (Л.Н. Гумилев). Управляя обществом (а, порой помыкая им), в отношениях с первым лицом государства российский политический класс, в отличие от европейской аристократии, сам был бесправным орудием. Еще в начале XVIII века дворяне в своих отношениях с государством обнаруживали все признаки крепостных. Так, по указу Петра I от 1720 года за уклонение от службы дворянину грозили кнут, вечная каторга, и вырывание ноздрей. Податные жители городов - «посадские» были прикреплены к городу, к посадской общине. Самовольное переселение и переход в другие состояния считались преступлением. Крестьянство всех разрядов было прикреплено к землевладельцам - помещикам, церкви, казне, царю [41, с. 362-367]. В начале следующего века Михаил Сперанский - автор известного проекта реформирования российской государственной власти «Введения к Уложению государственных законов» (1809 г.), который, в частности, предусматривал частичную реализацию принципа разделения властей и создание при престоле законосовещательного Государственного совета и законодательствующей Государственной думы, - писал, «я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым; действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов» [54, с. 43]. Поэтому идея автономии личности, прав человека актуальной здесь стать просто не могла.

В то же время статья I кодифицированного тем же М. Сперанским свода законов государства российского гласила: «Царь Всея Руси есть самодержавный и неограниченный монарх; подчиняться его высшей власти не

только из страха, но и по велению совести приказывает сам Господь» [47]. Именно в этой практически неограниченности царской власти и полной зависимости служилого класса от государства состояло главное отличие российского самодержавия от европейского абсолютизма. Власть европейских абсолютных монархов имела институциональные и правовые ограничения. «Хотя король и считался абсолютно суверенным государем, он не мог без крайней необходимости нарушать веками складывающуюся систему привилегий, обычаев и свобод.», будучи верховным законодателем, «.он в то же время, согласно неписанной конституции, должен был уважать основные законы королевства (прежде всего, правила престолонаследия)», - указывает, в частности, Е.М. Кожокин [26, с. 5-6]. Абсолютный монарх нуждался в праве как средстве для предотвращения его свержения или узурпации власти; правовая норма, в свою очередь, предполагала наличие власти у монарха, которую он применял. Таким образом, западноевропейский абсолютизм являлся абсолютистским только в сравнении с предшествовавшими ему феодальными и следовавшими за ним конституционными монархиями. Кроме того, следует вспомнить, что не все европейские государства стали абсолютными монархиями. «В Италии свое независимое республиканское устройство все еще сохраняла Венеция; того же устройства придерживались швейцарские кантоны, объединенные в сложную Гельветическую конфедерацию В Польше, которая была в то время более чем когда-либо аристократической республикой. Швеция колебалась между парламентской и абсолютной монархией, а в Соединенных Провинциях квазимонархия дома Нас-сау была сильно ограничена Генеральными штатами и особенно Штатами богатой и урбанизированной провинции Голландия» [20, с. 185].

На исходе средневековья и в раннее Новое время в ряде государств Европы, и чем дальше, тем больше, власть монарха ограничивала аристократия, зачастую используя для этого существующие сословно-представительные институты и отождествляя себя с политической нацией. Как отмечает современный российский исследователь, «политическая концепция «нации» охватывала только тех, кто имел возможность участвовать в политической жизни и обладал долей в отправлении суверенитета. Она оказывала серьезное влияние на процесс складывания национального государства. Борьба за участие в строительстве такого государства зачастую принимала форму конфронтаций между монархом и привилегированными классами, которые часто объединялись в рамках сословного парламента. Эти классы часто выставляли себя защитниками «нации», в политическом смысле этого термина перед лицом двора. .Находясь в оппозиции к своему монарху, представители «нации-аристократов» заявляли, что являются выразителями или защитниками «национальных свобод» и «национальных прав», защищая на деле свои сословные привилегии» [3, с. 87, 88].

К факторам, подготовившим переход от представительного правления суверенного монарха к представительной демократии суверенного народа западные исследователи относят Реформацию и протестантизм, возвышение городов и городских торговых и предпринимательских союзов, появление и быстрое распространение книгопечатания, формирование независимых судебных и правовых институтов и превращение, под влиянием этих процессов, подданных в граждан, рост солидарности их действий в борьбе за свои права. Исторической вехой, от которой, по мнению Дж. Кина, можно вести отсчет продвижения к демократическому парламенту, явились собравшиеся в Гааге в 1581 году Генеральные штаты, на которых были представлены Брабант, Голландия, Утрехт и другие из находившихся под владычеством Испании «низменные земли» северной Европы. Эта ассамблея приняла декларацию, провозглашавшую независимость представленных на ней провинций от испанской Короны. Главное отличие Генеральных штатов от более ранних европейских сословных собраний состояло в том, что они были созданы не суверенным монархом, а против него и стали носителем суверенной власти протестантской городской буржуазии и нобилитета [67].

Другой важнейшей вехой на пути становления института парламентаризма явилась казнь английского короля Карла I по решению депутатов Палаты общин. Если Генеральные штаты, собравшиеся в Гааге в 1581 г., отвергли власть чужеземного монарха, то парламент Англии в 1649 г. ниспроверг собственного короля. И. Кант особо подчеркивал, что в данном случае имело место «не случайное убийство» Карла I, а именно «казнь по форме», т.е. «полное ниспровержение принципов взаимоотношений между сувереном и народом» (курсив мой - автор), «самоубийство государства» [18, с. 353355]. Немыслимая ранее акция парламента ниспровергла вековые устои, на которых держалась легитимность династической сакральной монархии.

В конце XVIII века борьба за признание политических прав наций расширилась и углубилась, захватив непривилегированные городские классы государств Западной Европы. Самостоятельно просвещавшиеся средние классы (буржуа) - требовали включения в «нацию - политическое сообщество». Как образно писал один из видных деятелей Великой французской революции аббат Эмманюэль Сийес: «Что такое третье сословие? - Все. -Чем оно является в политической сфере? - Ничем. - Что оно требует? -Стать чем-то». «Благодаря драматическим событиям 1789 года миллионы европейцев прониклись идеей, что правительство должно быть «для народа» и ничто уже не останется таким, как прежде», - отмечает Дж. Кин [67, р. 473]. Именно эта борьба за политические права «третьего сословия» привела в Европе к целому ряду революционных взрывов. При этом всем хорошо известно, какую роль сыграли органы сословного представительства в Английской и Великой французской революции. В условиях снижения политического «веса» церкви, угасания религиозных чувств масс и упадка тради-

ционных корпоративных объединений представительное народовластие постепенно превращается в странах Запада в господствующую политическую модель. Причем оно становится возможным при двух исходных условиях: первое, необходим коллективный субъект, признаваемый народом в государственно-правовом смысле - политическая нация; во-вторых, в отличие от предшествовавших видов представительства, нужны выборы, как способ делегирования власти носителем суверенитета его представителям.

Таким образом, в Европе Нового времени собственность рождала власть. Смысл всех буржуазных революций как раз и состоял в том, что буржуазия, поставив под свой контроль крупную собственность, стремилась овладеть и властными рычагами, которые контролировал король и аристократия. В России связка была принципиально иной - власть рождала собственность, точнее право распоряжаться собственностью. Эта традиция зарождалась еще в период системы кормлений (XШ-XV вв.). Специфическими характеристиками российской «служилой» государственности стали: мобилизационный тип развития высочайшая политическая дисциплина, необычайный уровень централизации власти.

В то же время, в Российской империи практически до конца ее существования, «власть царя покоилась, с одной стороны, на прочной солидарности его интересов с интересами отдельных обладателей чинов, которые осуществляли управление и командовали армией, основанной на принудительном наборе, а с другой стороны, на полном отсутствии сословной солидарности интересов в среде самого дворянства. Как и китайские чиновники, дворяне видели друг в друге соперников в борьбе за чины и государевы милости. Поэтому дворянство было расколото и совершенно бессильно в отношениях с государем; реорганизация местного управления отчасти создала новую ситуацию, но все же дворянство лишь в редких случаях и всегда безуспешно пыталось оказать совместное сопротивление, не смотря на то, что оно получило от Екатерины II право собраний и коллективных петиций. Это полное отсутствие сословной солидарности дворянства в результате соперничества за милости при дворе являлось не просто следствием порядков, установленных Петром I, но было подготовлено прежней системой местничества, которая определяла социальное положение знати с момента образования Московского патримониального государства» [72, с. 621-623]. Периодические боярско-аристократические бунты против монаршей самодержавной власти были, по сути, «восстаниями крепостных».

Даже в тех редких случаях, когда самодержавная власть призывала дворянство и представителей других сословий для законодательной деятельности, это заканчивалось, как правило, ничем. Так, Уложенная Комиссия, созванная Екатериной II в 1767-1768 гг., для работы над составленным ею «Наказом», состоявшая из 571 депутата, представлявших все сословия (за исключением крепостных крестьян и духовенства), так и не смогла при-

нять ни одного согласованного решения и потому была распущена. Как считает известный российский историк А.Б. Каменский, Екатерина II «.явно переоценила своих подданных. Не имевшие опыта законодательной парламентской работы, в большинстве плохо образованные, они. в целом отражали общий низкий уровень политической культуры народа и не в состоянии были подняться над узкосословными интересами ради интересов общегосударственных» [17, с. 792].

Отметим также, что важным источником становления политической свободы на Западе исследователи считают независимость папы и католической церкви, ее синодальных и соборных институтов от носителей светской власти феодальной Европы (усилившуюся при Григории VII после «папской революции» 1075 года), поскольку «на ней основывалась автономия духовных лиц от государства и внутри государства возникала некая автономная от него сфера». В частности, Д. Ноулс усматривает в средневековых конфликтах, прежде всего, в борьбе за инвеституру и противостоянии пап и императоров династии Гогенштауфенов, истоки принципов демократии и правового государства: «Инициаторы средневековых споров добились главного: они заложили фундаментальную и жизненно важную западноевропейскую традицию - традицию поиска правовой защиты от тирании. Эта традиция требовала, чтобы любая политическая власть опиралась не только на прецедент и силу, но и имела бы рациональное оправдание» [68].

В нашем же Отечестве унаследованная от Византии модель взаимоотношений государства и церкви по типу «симфонии» не предполагала никакого ограничения или разделения власти. «За представителями церковной власти никогда не признавалось положение суверенных властителей, а феодализма (в западном его варианте - прим. автора) в России не было» [32, с. 6]. Не случайно «общим местом» в западных исследованиях уже достаточно давно стали суждения о том, что фундаментальной и неизменной основой российской государственной теории и практики вплоть до Февральской революции 1917 г служила смесь «из монгольского деспотизма, византийского цезаропапизма и западного абсолютизма», а россияне - «чрезвычайно консервативная нация, ментальность и поведение которой меняются очень медленно, если вообще меняется, несмотря на политические режимы» [70].

На массовом уровне, «в ходячем прознании народа идея государства сливалась с лицом государя, как в частном общежитии домохозяин юридически сливается со своим домом», - писал, в частности, Н. Алексеев - русский правовед - евразиец [1, с. 112]. В свою очередь, многие исследователи утверждают, что русский человек живет не по праву, а по понятиям совести (личное) и чести (общественное). Русский человек предпочитает, чтобы его судили не по закону, а по правде (правый значит справедливый). Не случайно появление в русской культуре XVII века дихотомии «закон и справедливость». Действие власти по обычаю справедливо, тогда как закон бесче-

ловечен и жесток. Власть, не обеспечившая «правду», «не следующая принятым в обществе нормам и правилам, теряет всякий кредит доверия и становится морально оправданным объектом обмана и саботажа. Даже «злая» власть, но власть, честно выполняющая взятые на себя обязательства, придерживающаяся традиционных правил и не позволяющая их нарушать другим, предпочтительнее для русского народного сознания по сравнению с нечестной (действующей не по правде - автор) или безвольной властью» [61, с. 206]. При этом «единственно правильным способом «отправления» верховной власти считалось - и ею самой, и народом - едино- и полновластие» [7, с. 248]. Пока дело обстояло, таким образом, российскому государю, говоря словами автора книги «О скудости и богатстве» крестьянина Ивана Пересветова «не мочно быть без грозы» [45], а русский народ постоянно поддавался искушению, сменить не обеспечивающего порядок и правду царя на настоящего сурового, но справедливого «хозяина земли Русской». Не отсюда ли истоки русского самозванничества? «Специфика отношения (народа - прим. автора) к царю определяется, прежде всего, восприятием царской власти как власти сакральной, обладающей божественной природой», - отмечает Б.А. Успенский [57, с. 150]. С сакрализацией царя связано и самозванничество: « .Самозваная власть (власть по внешнему подобию) противопоставляется власти богоданной (власти по природе), власть от себя противопоставляется власти от Бога. Если истинные цари получают власть от Бога, то ложные цари получают ее от дьявола. Соответственно, если подлинный царь может уподобляться Христу и восприниматься как образ Бога, живая икона, то самозванец может восприниматься как лжеикона, то есть идол» [57, с. 150]. Однако, как подчеркивал еще Д.С. Мережковский, «из русской истории мы знаем, как трудно иногда отличить самодержца от самозванца» [39, с. 140].

Российская государственная власть и соответственно представления о ней постепенно перестают быть сакральными и патримониальными лишь в ходе пореформенной эволюции российского общества конца XIX века, однако и к 1914 г. власть еще далеко не окончательно потеряла свое вотчинное измерение. Ибо в крестьянской стране не был закончен «процесс распространения на крестьян гражданского строя», поскольку «...не был превзойден старомосковский принцип верховной собственности на землю» [32, с. 301]. Этот процесс не завершился даже к 1917 году, а затем на новом витке истории превращенную форму патримониального господства воссоздали большевики. «Несмотря на сброс пролетарскими революционерами в 1917 году «с корабля современности», кажется, всего, что можно было сбросить, эта модель властной симфонии выжила и в советские времена. И не просто выжила, а стала ее химически чистой версией. Николай Байбаков, занимавший высокие посты в различных составах советского правительства на протяжении сорока лет, вспоминал, что номенклатурная колода «тасовалась так

же, как некогда помещик помыкал своими крепостными». И только социально-экономические и политические реформы 1990-х годов сломали эту традицию: управленческий слой действительно обрел статус элиты. Впервые после Киевской Руси управленческий слой перестал быть холопом верховной власти» [6, с. 12].

По мнению А.И. Щербинина: «Со времени Московского царства вся последующая история государства Российского протекала в русле количественных изменений: через полицейское государство, созданное Петром I, эпоху тоталитарного управления и до наших дней. Итак, в отличие от европейских государств, российское охраняло не только порядок, а посредством этого власть, но «свою» власть, власть как безраздельную собственность на общество и личность, достигнув апогея в советской тоталитарной системе» [63].

В то же время, строительство национального государства в России и сегодня до конца не завершено, поскольку в нашем отечестве «процесс State building здесь предшествовал процессу Nation building и во многих отношениях как бы заморозил его», - отмечает немецкий исследователь Г. Зи-мон [71, s. 478]. На протяжении столетий усилия, затрачиваемые на решение задач защиты, контроля и управления огромными и разнородными территориями, сбор налогов и содержание армии для нужд империи, требовали подчинения всего населения и, прежде всего, русских, интересам строительства государства.

Великорусская народность, по подсчетам В.О. Ключевского, в период своего формирования за 234 года (1228-1462 гг.) вынесла 160 внешних войн. И позднее в XVI в. Московия, ни на год не прерывая борьбы против татарских орд на южных, юго-восточных и восточных границах, воюет на севере и северо-западе против Речи Посполитой, Ливонского ордена и Швеции 43 года, в XVII в. она воюет 48 лет, в XVIII - 56 лет [22, с. 45].

Причем, «в отличие от войн Западной Европы, причинами которых, как правило, выступала борьба за власть, за феодальные права на землю и др., битвы, в которые вынуждена была вступать Русь, были битвами если не за физическое, то, во всяком случае, за историческое выживание народа и государства. Так или иначе, в течение многих веков Россия клинком доказывала свое право на жизнь и развитие» [25, с. 112-113].

Динамика территориального расширения в процессе создания Российской империи также была беспрецедентной. Только в период между серединой XVI века и концом XVII века Москва в среднем ежегодно (150 лет подряд!) приобретала земли, равные площади современных Нидерландов. К началу XVII века Московское государство равнялось по площади всей остальной Европе, а присоединенная в первой половине XVII века Сибирь по масштабу вдвое превышала площадь Европы. К середине XVII века Российское государство стало самым большим государством в мире, а к середине XVIII

века территория России по сравнению с Великим Московским княжеством начала правления Ивана III увеличилась более чем в 50 раз, составив шестую часть обитаемой суши. Но на этом имперская экспансия не закончилась. «.Подобные темпы и параметры имперского строительства в России и определили востребованность модели формирования ее властного класса по принципу наделения временными, на условиях несения службы государству, привилегиями [6, с. 13].

В то же время, если на Западе отсутствие свободных пространств и высокая плотность населения, обостряли социальные противоречия и своим следствием имели укрепление сословий и ускорение законодательного закрепления сословных и личных прав, то в России в период складывания государства острота социальных конфронтаций, напротив, долгое время снималась за счет оттока населения на новые земли. Развитие социальных отношений на больших пространствах и систематический отток населения к окраинам не только замедляли рост социальных напряжений, но и препятствовали консолидации сословий. При столь экстремальных внешних и внутренних условиях государство было вынуждено активно вмешиваться в процесс формирования и регулирования отношений между сословиями во имя максимальной мобилизации ограниченных экономических и людских ресурсов. В результате: «Государство пухло, народ хирел» (В.О. Ключевский).

Развитие европейской политической мысли уже в XVI-XVII вв. привело к тому, что etat, staat или state как особая сущность со своей собственной жизнью было отделено от личности монарха, с одной стороны, и от подданных монарха и территории, которую они населяют, с другой. В то же время в добуржуазных обществах «сувереном», т.е. носителем государственного суверенитета, являлся монарх. «Его право властвовать никем не может быть оспорено - разве что другим монархом. Место власти, которое занимает монарх, всегда занято. Оно не может пустовать. У короля два теля - физическое, которое смертно, и мистическое, или политическое, которое бессмертно. Поэтому физическая смерть монарха не означает его исчезновения в качестве мистического источника власти. «Король умер, да здравствует король!»

С буржуазными революциями, когда на смену монархии приходит (демократическая) Республика, положение дел радикально меняется, Демократия объявляет место власти «пустым». Никто не имеет изначального права это место занимать. Никто не может обладать властью, не будучи на то уполномоченным» [36, с. 30-31].

Таким образом, постепенно возникает представление об единой высшей суверенной власти, которая отличается от народа, первоначально создавшего ее, но она также отдельна и от всех должностных лиц, которые на тот или иной срок получают право на осуществление этой власти. Но кто

наделяет таким правом и властными полномочиями? Кто теперь является сувереном?

Великая французская революция дала ответы на эти вопросы и явила Европе и миру классический образец нациогенеза, что отразилось в содержании понятия «французская нация». В годы Великой французской революции впервые нация была интерпретирована как сообщество людей, подчиняющееся общим законам, т.е. в чисто политическом смысле. Для французских революционеров государство это политическая организованная нация -нация-государство. Государство является в этом случае политической формой только одной нации и в этом смысле - мононациональным. Отсюда, ответ аббата Э.Сийеса в его главной книге «Что такое третье сословие?» на вопрос «Что есть нация? - Совокупность индивидов, подчиняющихся общему закону и представленных в одном и том же законодательном собрании».

Основания для соединения либерализма с идеей нации коренились, прежде всего, в условиях легитимации власти и идентификации субъектов политического действия в зарождающемся современном национальном государстве. На смену династическому принципу, согласно которому передача власти определялась божественным правом королей, а необходимость подчинения ей — фактом подданства, опирающегося на освященные Богом традиции, приходит идея народного суверенитета и сопряженный с нею «принцип национальности». Последний неизбежно требовал ответа на вопрос: «Кто есть мы, чьей волей образовано государство?» Действительно «.нация не существует в виде эмпирически фиксируемой целостности, некоего собрания людей. Это - фиктивная величина, которая не обозначает даже совокупности населения страны. Из «нации», от имени которой провозглашается власть нового типа, исключены не только дворяне и духовенство, но и крестьяне, «чернь». Членами «нации» в период Великой французской революции считались только представители третьего сословия, буржуазия. Нация, таким образом, есть не что иное, как инстанция суверенитета» [36, с. 30-31].

Идеологическим преломлением принципа суверенитета народа явилась теория «общественного договора». Государство провозглашалось в ней следствием соглашения между людьми, а не установлением свыше. Государство отныне - это «не божественный институт или установление, но общее сосуществование - res publica - в интересах благосостояния всех индивидов», институт, учрежденный обществом для своего удобства, его главной целью, со времен Дж.Локка, становится сохранение и защита неотчуждаемых прав человека - права на жизнь, свободу и собственность и обеспечение равенства всех перед законом. На этой основе возникли концепции конституционализма, правового государства и требование ограничения объема и сфер деятельности государства, независимости судей для защиты граждан от чрезмерного государственного контроля и вмешательства, равно как и

право граждан на представительство и участие в законотворчестве. Если уполномоченные на основании этого соглашения к осуществлению властных обязанностей выполняют их ненадлежащим образом, договор можно расторгнуть и снова перезаключить. Для оптимизации общественного контроля над властью со стороны народа постепенно была выработана технология периодического «переоформления» общественного договора и легитимации власти - процедура регулярных выборов представителей народа суверена.

Отсюда и радикальное переосмысление статуса властвующих и управляемых: первые уже не самостоятельные, единоличные правители, получившие власть «от неба», а вышестоящие исполнители, определенных правом, обязанностей в четко фиксированный период времени; вторые уже не подданные обязанные беспрекословно подчиняться правителю, а свободные граждане, обязанные подчиняться праву. «Поэтому - то субъект западных конституций - гражданин, гражданское общество, нация. Последняя является способом, средством, путем интеграции всех элементов гражданского общества в политическое единство - государство. Именно с этой целью (интеграция) нация создает конституцию» [46, с. 35]. В свою очередь «Конституция, - по словам - Э. Сийеса, - включает формирование и организацию публичных властей в их необходимом соотношении и взаимной зависимости». Так родилась великая концепция конституционализма. «Конституционализм воплощает идею такого политического порядка, в котором управляемые не являются пассивными объектами господствующей воли, а имеют защищенный от государственного и общественного произвола статус активных членов политического сообщества. Конституционно закрепленные нормы и процедуры, определяющие структуры и функции правления, служат, в этой связи, двум целям: установлению структур политического господства и защите общества от государства» [40, с. 257]. В свою очередь, начиная с XIX века в Европе постепенно «демократия становится принципом, легитимирующим существование государства: вся власть в государстве исходит от народа. Любые действия государства - будь то законодательство, управление, судопроизводство и т.д., должны основываться на воле народа, которая может выступать либо в форме непосредственного волеизъявления - в виде выборов и всенародных референдумов, либо же опосредованно, по принципу разделения властей, путем избрания народного представительства, (наделенного правом принимать законы) и образующего в свою очередь, правительственный кабинет» [33, с. 98].

В то же время в русской политико-философской мысли, в отличие от европейской, именно государство, а не суверенный народ зачастую поднималось на ступень высшей моральной ценности. «Государство» было той ценностью, к которой апеллировали как властвующие, так и осмысливающие политическую реальность подвластные. От государства не только ждали каких-либо действий, определяющих политическое будущее страны, суще-

ствовало устойчивое согласие по поводу того, что именно государство и обязано действовать. Именно государство предоставляло или отбирало основные права у граждан. В результате реформы в России осуществлялись и осуществляются в социокультурной среде, для которой свойственна «госу-дарственно-центричная матрица развития» (Е.Н. Мощелков). При этом направленность этого действия, его мотивы и конечные цели могли интерпретироваться прямо противоположным образом.

Совершенно в духе аристотелевской традиции природа государства выводилась из «общественной» («общежительной») природы человека. Государство многим русским мыслителям виделось как высшая из доселе существовавших форм человеческого общения. Причиной, побуждавшей людей к политическому объединению, полагалась не греховность и слабость человеческой натуры (как в европейских теориях государства), а естественное стремление к общению.

С тех пор мало что изменилось в российской политической традиции, поскольку явно сохранилась преемственность в отношении к власти и государству. Видимые невооруженным глазом «разрывы» российской истории до сих пор не сопровождались радикальным обновлением политической традиции, в частности, органичным включением в нее ценностей индивидуальности и личной автономии от государства, рациональности и правовой культуры. В результате представление о том, что ценности, на которых основывается российская государственность, ориентированы «не на категории абстрактного, логически выстроенного правопорядка, а на постоянный поиск «единственной» правды и мораль, пронизанную патриархальностью общинного идеала», также стали «общим местом» в западных исследованиях российской политической культуры [44, с. 85-86].

С одной стороны, социологические опросы фиксируют сегодня, что признанный еще со времен Древнего Рима одним из главных принцип права, гласящий, что «закон есть закон и его надо соблюдать даже в тех случаях, когда он кажется несовершенным или несправедливым», признают чуть больше 16% респондентов, еще 24,8% россиян, полагают, что закон, прежде всего, охраняет их интересы и интересы других граждан. В то же время 16% опрошенных видят в законе главным образом средство принуждения, а 34,1% не усматривают в нем пользы для практической жизни [53, с. 98].

С другой стороны, как показывают те же социологические исследования, в массовых представлениях россиян практически нет места для суждений о том, что власть в государстве должна строиться на принципах разделения властей. Когда социологами респондентам был задан открытый вопрос «Как Вы понимаете выражение «разделение властей»? Что оно, по Вашему мнению, означает?», то ответить на этот вопрос попытались только 39% опрошенных. Однако и анализ полученных ответов по-

казал, что смысл принципа «разделения властей» в той или иной степени понимают меньше четверти респондентов, ответивших на этот открытый вопрос (или менее 10% опрошенных) [19]. Как считает социолог Г.Л. Кертман, «принцип разделения властей, в соответствии с которым сконструирована сегодня российская государственность, противоречит традиционным для российской политической культуры представлениям об оптимальной модели взаимоотношений власти и общества - представлениям, органически связанным с установками на государственный патернализм и регламентацию социальных отношений «сверху» [21]. Действительно, в российской политической традиции властные отношения рассматриваются, исходя из того, кому власть (вся, а не отдельные ее ветви) принадлежит, при этом не уделяется сколько ни будь серьезного внимания принципам ее устройства и распределению полномочий между различными ее институтами. Устройство власти в данном случае выступает производным от монопольного обладания ею (или борьбы за него) [38, с. 82]. Эти умозаключения подтверждают и опросы социологов, даже в конце 1990-х гг., при более чем критическом отношении к Б. Ельцину, россияне предпочитали сильного президента сильному парламенту [28, с. 43, 44].

О дефиците политического опыта и отсутствии, укорененной в массовом сознании российской парламентской традиции свидетельствует и тот критически низкий уровень поддержки этого политического института, как и других представительных органов. «.В сознании многих русских, - пишет польский исследователь Марианн Брода, - парламент, независимые от власти СМИ, а также политические партии и общественные организации являются не столько гарантами прав и свобод, сколько инструментом борьбы партикулярных интересов олигархов и политиков. В ограничении свободы деятельности разнообразных институтов гражданского общества или инструментальном включении их в централизованную систему правления они видят, таким образом, прежде всего не вмешательство в сферу гражданских свобод и в основные принципы демократии, а борьбу со злоупотреблениями. Правление Путина вернуло - прерванную было на несколько лет - нормальную для России ситуацию: когда сосредоточенная в центре государственная власть оказывается способной к проявлению своего могущества, остальные политические силы подвергаются там радикальной маргинализации, а оппозиция утрачивает свои политически значимые общественные основания, силу и влияние» [4, с. 7]. Очевидно, что при таких условиях конституционный порядок с разделением властей, образующий обязательную предпосылку существования и эффективности институтов народного представительства, мог проложить себе дорогу не только со значительным запозданием, но и с большим трудом.

Литература

1. Алексеев Н. Советский федерализм // Общественные науки и современность. 1992. №1.

2. Арановский К.В., Князев С.Д. Природа публично-правового представительства и выборов в их соотношении и разновидностях // Ученые записки юридического факультета. Вып. 8(18). СПб., 2007.

3. Ачкасов В.А. Этнополитология. Учебник. СПб., 2005.

4. Брода М. Политический успех Путина, его основания, обусловленность и проблемы развития России // Актуальные проблемы современного политического процесса. Материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 15 февраля 2007 г. Ч.1. СПб., 2007.

5. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Киев,

1907.

6. Гаман-Голутвина О. После империи: Особенности формирования постсоветского политического класса // НГ Сценарии. 2007. №3(74). 27 марта.

7. Глебова И.И. Политическая культура России: Образы прошлого и современность. М., 2006.

8. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.,1972.

9. Гуревич А.Я. Средневековый мир: Культура безмолвствующего большинства. М., 1990.

10. Данилов С.Ю. Правовые демократические государства: Очерки истории. М., 1999.

11. Дмитриев Ю.А., Черкашин Е.Ю. Законодательные органы России: От Новгородского Вече до Федерального Собрания. М., 1995.

12. Елчев В.А., Васецкий Н.А., Краснов Ю.К. Парламентаризм и народное представительство в России. М., 1999.

13. Захаров А. «Спящий институт»: Федерализм в современной России и в мире. М., 2012.

14. Зульцбах В. Основы образования политических партий. М., 2006.

15. Иван IV Грозный. Сочинения. СПб., 2008.

16. Из истории европейского парламентаризма. Великобритания. М.,1996.

17. История России с древнейших времен до начала XXI века / Под ред. А.Н. Сахарова. Т. 1. М., 2003.

18. Кант И. Метафизика нравов // Собр. Соч. в 8-ми т. Т.6. М., 1994.

19. К вопросу о разделении властей // Доминанты. Поле мнений. 2001. №38. URL: http://bd.fom.ru/report/map/projects/dominant/2001/295_3164/ 729_3193/d013808. (дата обращения: 01.06.2013).

20. Кёнигсбергер Г. Европа раннего Нового времени, 1500-1789. М.,

2006.

21. Кертман Г.Л. Разделение властей или властный монолит? (принцип разделения властей в массовом сознании). URL: http://bd.fom.ru/report/cat/ policy/services/d014737. (дата обращения: 01.06.2013).

22. Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. Т. III. М., 1988.

23. Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1991.

24. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 1. М., 1993.

25. Коваленко В.И. Система взаимоотношений «Центр-регионы»: уроки отечественной политической традиции // Сравнительный федерализм и российские проблемы федеративных отношений: Сборник статей / Под ред. Л.В. Сморгунова, Ю.Н. Солонина. СПб., 2008.

26. Кожокин Е.М. Государство и народ: От Фронды до Великой Французской революции. М.,1989.

27. Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова.». СПб.,1999.

28. Кувалдин В. Президентство в контексте российской трансформации // Россия политическая / Под общ. ред. Л. Шевцовой. М., 1998.

29. Лаврентьевская летопись // Полное собрание российских летописей. СПб., 1846. Т. I.

30. Латкин В.Н. Земские соборы Древней Руси, их история и организация сравнительно с западноевропейскими представительными учреждениями. СПб., 1885.

31. Ледяев В. Власть: концептуальный анализ. М., 2000.

32. Леонтович В. История либерализма в России (1762-1914). М.,

1995.

33. Люббе Г. Что такое народ? Новая актуальность права на самоопределение (Из книги «Прощание с супергосударством») // Политическая философия в Германии. Сб. ст. М., 2005.

34. Мак-Нил У. Восхождение Запада: История человеческого сообщества. Киев, 2004.

35. Маколей Т.Б. Полное собрание сочинений. СПб., 1860-1866.

36. Малахов В.С. Национализм как политическая идеология. М., 2005.

37. Манен Б. Принципы представительного правления. СПб., 2008.

38. Медушевский А. Размышления о современном российском конституционализме. М., 2007.

39. Мережковский Д. Собрание сочинений. Грядущий хам. М., 2004.

40. Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефективных демократиях // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей: В 2 т. Т. 1: Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. СПб. М. Берлин, 2003.

41. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. Т. 1. СПб., 1999.

42. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993.

43. Пайпс Р. Собственность и свобода. М., 2000.

44. Парламентская демократия и федерализм в России и Германии. Опыт совместного исследования российских и германских ученых / Общ. ред. А.А. Мациев, М. Моммзен. Москва-Мюнхен-Вюрцбург, 1999.

45. Пересветов И.Т. О скудости и богатстве. М., 1937.

46. Пивоваров Ю.С. Constitutional state и русское государство // Россия и современный мир. 2000. № 3(28).

47. План государственного преобразования графа М.М.Сперанского (Введение к Уложению государственных законов 1809 г.) М., 1905.

48. Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. 2. М., 1965.

49. Ренан Э. Что такое нация? СПб.,1888.

50. Родин И. Суверенную демократию придумал Иван Грозный / Независимая газета. 2011. 28 апреля.

51. Российское законодательство X-XX веков. Т. 1. М., 1984.

52. Российское народовластие: развитие, современные тенденции и противоречия / Под общ. ред. А.В. Иванченко. М., 2005.

53. Смирнов В.В. Электорально-правовая культура избирателей: преемственность и новизна // 100-летие выборов Государственной Думы: история и современность. Материалы научно-практической конференции Санкт-Петербург 3 марта 2006 года. М., 2006.

54. Сперанский М.М. Проекты и записки. М.-Л., 1961.

55. Талина Г.В. Русская самодержавная монархия первых Романовых глазами современников и потомков // Самодержавное царство первых Романовых / Сост., авт. вст. ст., комм. Г.В. Талина / Под ред. С.В. Перевезенцева. М., 2004.

56. Траба Р. Польские споры об истории в XXI веке // Pro et Contra. Т. 13. 2009. №3-4.

57. Успенский Б.А. Царь и самозванец: Самозванничество в России как культурно-исторический феномен // Успенский Б.А. Этюды о русской истории. СПб., 2002.

58. Фортунатов В. Нулевой цикл отечественного парламентаризма // Знание и общество. СПб., 2006, №2(17).

59. Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980.

60. Хеншелл Н. Миф абсолютизма: Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003.

61. Черников М.В. Фактор Правды в российской политике // Политическая Россия: предмет и методы изучения. Материалы международной интернет-конференции, проходившей 20.03-14.05.2001 на информационно-образовательном портале / Под общ. Ред. М.В. Ильина. М., 2001.

62. Шестов Н.И. Мифология «культуры совета» и современный парламентаризм // Парламентаризм в России и Германии. История и современность / Отв. ред. Я.А. Пляйс, О.В. Гаман-Голутвина. М., 2006.

63. Щербинин А.И. От полицеизма к тоталитаризму // Полис. 1994. №1.

64. Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. 1970. №1.

65. Innes A.D. History of the British Nation. L., 1912.

66. Harding A. The origins of the concept of the state // History of political thought. Exeter. Spring, 1994. Vol. XV. №1.

67. Keane J. The Life and Death of Democracy. London; N.Y.; Sydney; Toronto: The End Company, 2009.

68. Knowles D. Church and State in Christian History // Journal of Contemporary History. 1967. Vol. 2. №4. Church and Politics.

69. Macaulau T. History of England. L., 1932.

70. Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // Foreign Affairs. 2004. May/June.

71. Simon G. Zukunft aus der Vergangenheit: Elemente der politischen Kultur in Russland // Osteuropa.- Koln, 1995. Iq. 45. №5.

72. Weber M. Wirtschaft und Geselschaft. Tubingen, 1976.

References

1. Alekseev N. Sovetskii federalism. Obshchestvennye nauki i sovremen-nost'. 1992. №1.

2. Aranovskii K.V., Knyazev S.D. Priroda publichno-pravovogo predstavi-tel'stva i vyborov v ikh sootnoshenii i raznovidnostyakh. Uchenye zapiski yuridi-cheskogo fakul'teta. Vyp. 8(18). SPb., 2007.

3. Achkasov V.A. Etnopolitologiya. Uchebnik. SPb., 2005.

4. Broda M. Politicheskii uspekh Putina, ego osnovaniya, obuslovlennost' i problemy razvitiya Rossii. Aktual'nye problemy sovremennogo politicheskogo protsessa. Materialy mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii. Sankt-Peterburg, 15 fevralya 2007 g. Ch.1. SPb., 2007.

5. Vladimirskii-Budanov M.F. Obzor istorii russkogo prava. Kiev, 1907.

6. Gaman-Golutvina O. Posle imperii: Osobennosti formirovaniya post-sovetskogo politicheskogo klassa. NG Stsenarii. 2007. №3(74). 27 marta.

7. Glebova I.I. Politicheskaya kul'tura Rossii: Obrazy proshlogo i sovre-mennost'. M., 2006.

8. Gurevich A.Ya. Kategorii srednevekovoi kul'tury. M.,1972.

9. Gurevich A.Ya. Srednevekovyi mir: Kul'tura bezmolvstvuyushchego bol'shinstva. M., 1990.

10. Danilov S.Yu. Pravovye demokraticheskie gosudarstva: Ocherki istorii. M., 1999.

11. Dmitriev Yu.A., Cherkashin E.Yu. Zakonodatel'nye organy Rossii: Ot Novgorodskogo Veche do Federal'nogo Sobraniya. M., 1995.

12. Elchev V.A., Vasetskii N.A., Krasnov Yu.K. Parlamentarizm i narodnoe predstavitel'stvo v Rossii. M., 1999.

13. Zakharov A. «Spyashchii institut»: Federalizm v sovremennoi Rossii i v mire. M., 2012.

14. Zul'tsbakh V. Osnovy obrazovaniya politicheskikh partii. M., 2006.

15. Ivan IV Groznyi. Sochineniya. SPb., 2008.

16. Iz istorii evropeiskogo parlamentarizma. Velikobritaniya. M.,1996.

17. Istoriya Rossii s drevneishikh vremen do nachala XXI veka. Pod red. A.N. Sakharova. T. 1. M., 2003.

18. Kant I. Metafizika nravov. Sobr. Soch. v 8-mi t. T.6. M., 1994.

19. K voprosu o razdelenii vlastei. Dominanty. Pole mnenii. 2001. №38. URL: http://bd.fom.ru/report/map/projects/dominant/2001/295_3164/729_ 3193/d013808 (data obrashcheniya: 01.06.2013).

20. Kenigsberger G. Evropa rannego Novogo vremeni, 1500-1789. M.,

2006.

21. Kertman G.L. Razdelenie vlastei ili vlastnyi monolit? (printsip razdele-niya vlastei v massovom soznanii). URL: http://bd .fom. ru/report/cat/policy/services/d014737 (data obrashcheniya : 01.06.2013).

22. Klyuchevskii V.O. Sochineniya v 9 tomakh. T. III. M., 1988.

23. Klyuchevskii V.O. Skazaniya inostrantsev o Moskovskom gosudarstve. M., 1991.

24. Klyuchevskii V.O. Russkaya istoriya. Polnyi kurs lektsii v trekh kni-gakh. Kn. 1. M., 1993.

25. Kovalenko V.I. Sistema vzaimootnoshenii «Tsentr-regiony»: uroki ote-chestvennoi politicheskoi traditsii. Sravnitel'nyi federalizm i rossiiskie problemy federativnykh otnoshenii: Sbornik statei. Pod red. L.V. Smorgunova, Yu.N. Solonina. SPb., 2008.

26. Kozhokin E.M. Gosudarstvo i narod: Ot Frondy do Velikoi Frantsuzskoi revolyutsii. M.,1989.

27. Kolesov V.V. «Zhizn' proiskhodit ot slova...». SPb.,1999.

28. Kuvaldin V. Prezidentstvo v kontekste rossiiskoi transformatsii. Ros-siya politicheskaya. Pod obshch. red. L. Shevtsovoi. M., 1998.

29. Lavrent'evskaya letopis'. Polnoe sobranie rossiiskikh letopisei. SPb., 1846. T. I.

30. Latkin V.N. Zemskie sobory Drevnei Rusi, ikh istoriya i organizatsiya sravnitel'no s zapadnoevropeiskimi predstavitel'nymi uchrezhdeniyami. SPb., 1885.

31. Ledyaev V. Vlast': kontseptual'nyi analiz. M., 2000.

32. Leontovich V. Istoriya liberalizma v Rossii (1762-1914). M., 1995.

33. Lyubbe G. Chto takoe narod? Novaya aktual'nost' prava na samoopre-delenie (Iz knigi «Proshchanie s supergosudarstvom»). Politicheskaya filosofiya v Germanii. Sb. st. M., 2005.

34. Mak-Nil U. Voskhozhdenie Zapada: Istoriya chelovecheskogo soob-shchestva. Kiev, 2004.

35. Makolei T.B. Polnoe sobranie sochinenii. SPb., 1860-1866.

36. Malakhov V.S. Natsionalizm kak politicheskaya ideologiya. M., 2005.

37. Manen B. Printsipy predstavitel'nogo pravleniya. SPb., 2008.

38. Medushevskii A. Razmyshleniya o sovremennom rossiiskom konstitut-sionalizme. M., 2007.

39. Merezhkovskii D. Sobranie sochinenii. Gryadushchii kham. M., 2004.

40. Merkel' V., Kruassan A. Formal'nye i neformal'nye instituty v defektiv-nykh demokratiyakh. Povoroty istorii. Postsotsialisticheskie transformatsii glazami nemetskikh issledovatelei: V 2 t. T. 1: Postsotsialisticheskie transformatsii: teoreticheskie podkhody. SPb. M. Berlin, 2003.

41. Mironov B.N. Sotsial'naya istoriya Rossii perioda imperii (XVIII -nachalo KhKh v.): Genezis lichnosti, demokraticheskoi sem'i, grazhdanskogo obshchestva i pravovogo gosudarstva. T. 1. SPb., 1999.

42. Paips R. Rossiya pri starom rezhime. M., 1993.

43. Paips R. Sobstvennost' i svoboda. M., 2000.

44. Parlamentskaya demokratiya i federalizm v Rossii i Germanii. Opyt sovmestnogo issledovaniya rossiiskikh i germanskikh uchenykh. Obshch. red. A.A. Matsiev, M. Mommzen. Moskva-Myunkhen-Vyurtsburg, 1999.

45. Peresvetov I.T. O skudosti i bogatstve. M., 1937.

46. Pivovarov Yu.S. Constitutional state i russkoe gosudarstvo. Rossiya i sovremennyi mir. 2000. № 3(28).

47. Plan gosudarstvennogo preobrazovaniya grafa M.M. Speranskogo (Vvedenie k Ulozheniyu gosudarstvennykh zakonov 1809 g.) M., 1905.

48. Pokrovskii M.N. Izbrannye proizvedeniya. Kn. 2. M., 1965.

49. Renan E. Chto takoe natsiya? SPb.,1888.

50. Rodin I. Suverennuyu demokratiyu pridumal Ivan Groznyi. Nezavisi-maya gazeta. 2011. 28 aprelya.

51. Rossiiskoe zakonodatel'stvo X-XX vekov. T. 1. M., 1984.

52. Rossiiskoe narodovlastie: razvitie, sovremennye tendentsii i protivore-chiya. Pod obshch. red. A.V. Ivanchenko. M., 2005.

53. Smirnov V.V. Elektoral'no-pravovaya kul'tura izbiratelei: preemstven-nost' i novizna. 100-letie vyborov Gosudarstvennoi Dumy: istoriya i sovremen-

nost'. Materialy nauchno-prakticheskoi konferentsii Sankt-Peterburg 3 marta 2006 goda. M., 2006.

54. Speranskii M.M. Proekty i zapiski. M.-L., 1961.

55. Talina G.V. Russkaya samoderzhavnaya monarkhiya pervykh Ro-manovykh glazami sovremennikov i potomkov. Samoderzhavnoe tsarstvo pervykh Romanovykh / Sost., avt. vst. st., komm. G.V. Talina. Pod red. S.V. Per-evezentseva. M., 2004.

56. Traba R. Pol'skie spory ob istorii v XXI veke. Pro et Contra. T. 13. 2009. №3-4.

57. Uspenskii B.A. Tsar' i samozvanets: Samozvannichestvo v Rossii kak kul'turno-istoricheskii fenomen. Uspenskii B.A. Etyudy o russkoi istorii. SPb., 2002.

58. Fortunatov V. Nulevoi tsikl otechestvennogo parlamentarizma. Znanie i obshchestvo. SPb., 2006, №2(17).

59. Froyanov I.Ya. Kievskaya Rus': Ocherki sotsial'no-politicheskoi istorii. L., 1980.

60. Khenshell N. Mif absolyutizma: Peremeny i preemstvennost' v razvitii zapadnoevropeiskoi monarkhii rannego Novogo vremeni. SPb., 2003.

61. Chernikov M.V. Faktor Pravdy v rossiiskoi politike. Politicheskaya Ros-siya: predmet i metody izucheniya. Materialy mezhdunarodnoi intneret-konferentsii, prokhodivshei 20.03-14.05.2001 na informatsionno-obrazovatel'nom portale. Pod obshch. Red. M.V. Il'ina. M., 2001.

62. Shestov N.I. Mifologiya «kul'tury soveta» i sovremennyi parlamenta-rizm. Parlamentarizm v Rossii i Germanii. Istoriya i sovremennost'. Otv. red. Ya.A. Plyais, O.V. Gaman-Golutvina. M., 2006.

63. Shcherbinin A.I. Ot politseizma k totalitarizmu. Polis. 1994. №1.

64. Yanin V.L. Problemy sotsial'noi organizatsii Novgorodskoi respubliki. Istoriya SSSR. 1970. №1.

65. Innes A.D. History of the British Nation. L., 1912.

66. Harding A. The origins of the concept of the state. History of political thought. Exeter. Spring, 1994. Vol. XV. №1.

67. Keane J. The Life and Death of Democracy. London; N.Y.; Sydney; Toronto: The End Company, 2009.

68. Knowles D. Church and State in Christian History. Journal of Contemporary History. 1967. Vol. 2. №4. Church and Politics.

69. Macaulau T. History of England. L., 1932.

70. Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want. Foreign Affairs. 2004. May/June.

71. Simon G. Zukunft aus der Vergangenheit: Elemente der politischen Kultur in Russland. Osteuropa.- Koln, 1995. Iq. 45. №5.

72. Weber M. Wirtschaft und Geselschaft. Tubingen, 1976.