CC BY
16
Marvan J. Cestina - most k Evrope a k Evropanüm. - Usti-nad-Labem: Univerzita Jana Evangelisty Purkyne, 2015. 183 s.
Текст рецензируемой книги выдающегося чешского языковеда Иржи Марвана (19362016) был подготовлен к изданию его учениками и коллегами по университету в Усти-над-Лабом, где он профессорствовал (параллельно читая лекции в Карловом университете в Праге) в последние годы жизни, что объясняет некоторые недоработки технического характера, в частности отсутствие библиографии и даже просто списка цитируемой литературы, определенные странности в «Реестре имен» на с. 179-182 (например, там есть Карел Чапек, который охарактеризован как «чешский писатель и журналист», но нет его брата Йозефа - другого чешского писателя, которому принадлежит авторство разошедшегося по современным языкам слова «робот», о чем и говорится в рецензируемой книге) или же цитирование русских и греческих примеров в латинской транслитерации / транскрипции. Впрочем, читатель-лингвист и так поймет, что, например, на с. 26 речь идет о «курганной гипотезе» М. Гимбутас, а не об альтернативных анатолийской или балканской гипотезах, знакомый с соответствующими языками читатель правильно озвучит слово В1ВЛЮ0НКН вопреки приведенной на с. 44 гибридной рейхлиновско-роттердамовской транскрипции, а также сможет оценить неожиданный поворот мысли автора, когда тот упоминает, что латинское rex может читаться по-русски, по-украински, по-сербски и по-болгарски как чех, хотя на с. 31 это латинское слово приводится не в рукописном виде (как надо бы), а курсивом (rex).
Надо сказать, что подобные неожиданные повороты, когда вскользь отмечаются те или иные интереснейшие языковые особенности (речь идет в первую очередь о языке чешском, но не только о нем), являются, пожалуй, главной отличительной чертой и, по нашему мнению, одним из основных достоинств рецензируемой книги. Например, в связи с особенностями чешского политического дискурса на с. 13 называются фамилии современных ведущих чешских политиков (здесь и премьер, и пара министров, и лидеры большинства парламентских партий), фамилии которых представляют собой деминутивы - Калоусек, Бурсик, Тополанек, Пароубек, Чунек, Гребеничек, Заоралек, Белобрадек, Соботка. Как подошел бы этот пример для той части профессорской лекции В.Ф. Васильевой, где говорилось о чешско-русской асимметрии в области образования и употребления деминутивов (чешский рабочий может пожаловаться, что у него «болит тельце»)!
Хотя две части рецензируемой книги тематически зеркально соотносятся между собой (первая часть называется «Чем лучше я знаю чешский язык, тем лучшим европейцем я являюсь», вторая - «Чем больше языков я знаю, тем я ближе к чешскому»), они весьма существенно различаются и по манере письма, и по адресату: первая часть имеет, скорее, научно-популярный характер и рассчитана на самого массового читателя, тогда как часть вторая вполне очевидным образом перекликается с авторским курсом «евролингвистики» для студентов Карлова университета, то есть предполагает читателя профессионально подготовленного. Отметим, что материал первой части книги соотносится с ранее изданной работой автора «Brana jazykem otvirana aneb O cestine svetove» (Melbourne, 1991; в дополненном варианте: Praha, 2004), а также с работой «Introducing Europe to Europeans through their language» (Prague, 2008).
Вступительная глава первой части «Чешский язык в мире» повествует о том, что чешскую речь можно услышать в самых неожиданных местах - и на техасской ферме, и в вашингтонском министерстве, и в купе гамбургского экспресса, ее можно услышать и от испанской медсестры, внезапно оказавшейся Кудлачковой из Нуслей (не самый благополучный район Праги), и от американского госсекретаря Мадлен Олбрайт, которая когда-то была Марией Яной Корбеловой, а в присутствии «австралийского аборигена» пса Гуффи его хозяева говорили по-английски тогда, когда не хотели, чтобы он понимал, о чем они говорят (обычно же с ним говорили по-чешски). При этом речь может идти и о моравско-силезском диалекте (Toz, pane Chlopácek, ani nevite, jakó radost jste nám udélal, ze ste prijel. Me zme si kópile novyhopsa a téden si lámali hlavo, jak mo bodeme rikat... ), и о смеси обиходно-разговорного чешского койне с «онканьем» и «ониканьем» - грамматическими германизмами, характерными для речи пражских евреев в XX в., а в XIX - для чешской речи всех жителей королевства Богемия без различия национальности и вероисповедания (Slecinko, dala si bacha na zobák, nebo jim ubalím takovou, ze druhou chytnou od zdi), - и о высоком стиле, изобилующем книжными устаревшими формами и огласовками (V posledních dvou mésících jsem mél bolesti v krízi... a musil jsem proto pilné chodívati k lékari. Zaplat'pánbüh ze nyní zase se cítím zdráv takze jsem vstavu milé hosty patricné obslouziti...).
Каждая из последующих семи глав первой части посвящена тому или иному аспекту связи чешского языка с языками иными. В главе первой речь идет о поисках «панглоссии», не имеющей никакой связи с персонажем Вольтера Панглоссом и отсылающей к идее Яна Амоса Коменского об универсальном языке, в главе второй - о латыни и латинизмах в чешском языке, в главе третьей - о чешско-словацком двуязычии (не диглоссии!), усиленно пестуемой в Чехословакии в период «нормализации», в главе четвертой - о чешской графике и о ее истории. Пятая глава посвящена поэтическому языку, шестая - языковой игре, седьмая - особенностям чешского юмора.
Часть вторая посвящена типологическим особенностям понимаемого весьма широко европейского ареала в области лексики, морфологии, словообразования и синтаксиса.
К сожалению, на текст рецензируемой книги повлияла приверженность ее автора ряду социально-политических мифов, в частности, мифу о чуждости Европе и чему бы то ни было европейскому идей «коммунизма», рассматриваемых как «идеология империи, которая была с полным правом названа в начале своего конца империей зла» (с. 41). Не вдаваясь в обсуждение причин падения той или иной империи, а также «краха коммунизма» четверть века назад на фоне того факта, что ВВП коммунистического Китая уже после упомянутого «краха» выросло в десять раз (!) и вышло на первое место в мире, обогнав ВВП Соединенных Штатов, напомним, что «коммунизм» появился где-то между старейшим городом Германии Триром (где родился Карл Маркс), Лондоном (где Карл Маркс умер), а также столицей на Сене (городом Парижской коммуны) в качестве закономерной реакции европейской мысли на действительно кошмарные социальные побочные эффекты бурно развивающегося европейского капитализма. О европейском происхождении «коммунизма» свидетельствует и франко-германская огласовка его базовых терминов, включая само слово «коммунизм», сознанное в середине XIX во Франции (communisme) из французского же commun. Так что расстрелянные двадцать шесть бакинских комиссаров оказываются родными (или по крайней мере сводными) братьями здравствующих двадцати восьми евроко-миссаров, а авторская ирония по отношению к «товарищам из информбюро, политбюро и прочих идеобюро», которые «вряд ли предполагали, что их бюро произошли из позднела-тинского слова burra 'дряхлая, нищенская одежда, жалкие тряпки (на теле)'» (с. 42), в не меньшей степени применима и к брюссельским евробюрократам. Вполне европейского происхождения и «лагеря» (само слово лагерь/lag(e)r - германизм и в русском, и в чешском языках), которые для многих являются основным символом «коммунизма». Концентрационные лагеря получили печальную известность во время англо-бурской войны 1899-1902
А.И.Изотов
годов, а на европейской земле были успешно опробованы под Талергофом возле Граца, где содержались подозреваемые в симпатиях к Российской империи жители Галиции и Буковины и где, по свидетельству депутата австрийского парламента Д.А. Маркова, только за первую половину 1915 года было казнено более 3 000 человек, а также в возрожденной Польше - в Стшалкове, Вадовицах, Тухоли и прочих лагерях, где погибло от 16 тысяч (по польским данным) до 60 тысяч (в соответствии с нотой Чичерина) пленных красноармейцев. Европейского происхождения и другое чудовищное явление, бесповоротно ушедшее, будем надеяться, в прошлое - ярлык «врага народа». Именно в качестве «врага народа» в 1794 году в Париже был казнен великий Лавуазье, а семнадцатью столетиями раньше «врагом римского народа» (hostis populi Romani) римский сенат объявил Нерона.
Вторым не менее устойчивым мифом, разделяемым, как представляется, и автором рецензируемой книги, является миф том, что Россия относится и всегда относилась к дальней периферии Европы, ср. описание на с. 41 «могучего европеизационного канала» немецкий ^ чешский ^ польский ^ украинский ^ русский, возникшего в XIII и просуществовавшего до XX в. Мы вполне допускаем важность данного канала, однако он отнюдь не был главным и тем более единственным, и дело не только в том, что Николай II был двоюродным братом английского Георга V, а жившие за 1000 лет до этого Рюриковичи были родственниками и свойственниками норманна Вильгельма Завоевателя. Россия (Praoia, Russia / Ruthenia) стала интегральной частью Европы, приняв христианство от Римской империи, от нее и вел основной «европеизационный канал». Напомним, что термин «Византия» появился много позже - в XVI в. в труде Corpus Hitforiae Byzantinae немецкого гуманиста Иеронима Вольфа, а окончательно утвердился лишь в XIX в., сами же жители «Византии» с полным на то правом называли свое государство Царством / Государством / Республикой римлян (BaoiXela xöv 'Pra^alrav, Архл xöv 'Pra^alrav, no^ixeia xöv 'Pra^a(rav), Римом (араб. это государство было и для соседей-мусульман.
От Рима Россия получила не только Софью Палеолог и двуглавого орла, но и римский принцип организации многонационального государства, когда завоеванные территории интегрируются в империю в качестве полноправных частей, а их коренные жители получают те же права, что и жители метрополии. Этот же принцип последовательно реализо-вывался и в советской империи. Поэтому, хотя русские поселенцы появились на Кавказе приблизительно тогда же, когда Мейфлауэр причаливал к Плимутской скале, на Кавказе и сейчас проживают представители десятков народов и народностей, а много ли потомков ленни-ленапе можно найти среди 20 миллионов нынешних обитателей «имперского штата» (в котором разворачивается действие четырех романов пенталогии Ф. Купера)?
В свете этих обстоятельств довольно странно выглядит, например, мелькнувшая на с. 27 фраза о «языках малых и вымирающих, в особенности тех, которые были осуждены Империей зла на погибель (сюда относится белорусский)» после упоминания на с. 17 во вполне благостном контексте города Оклахома-сити, который является, по нашему убеждению, символом циничного этно- и лингвоцида, активно проводимого до недавнего времени «империей добра». Штат Оклахома существует чуть больше ста лет, ранее же здесь были «Индейские территории» (Okla Humma - на чоктавском языке 'красные люди = индейцы'), куда после федерального «Закона о выселении индейцев» 1830 г. были насильственно переселены из восточных и юго-восточных штатов, а также штатов Среднего Запада «пять цивилизованных племен» (при этом погибла четверть (!) индейцев чероки, у которых к тому времени была и собственная письменность, и сеть школ, и даже издаваемая на двух языках газета GWy / Cherokee Phoenix), а также племена «нецивилизованные» - делавары, шауни, потоватоми, куапо, кикапу, мескваки, минго, вайандоты, оттава, шайены, арапахо, кайова-апачи, тонкава и др. Индейцам было обещано, что уж тут их больше беспокоить не будут, тем не менее 22 апреля 1889 г. земли Оклахомы были открыты для заселения, и начались так называемые «Земельные гонки», в первый день кото-
рых и был основан город Оклахома-Сити. Что же касается белорусского, то именно при советской власти он стал языком, способным полноценно выполнять функции языка государственного, потому что именно при ней были созданы белорусские терминосистемы по всем сферам современной общественной жизни и управления, по всем преподаваемым в средней и высшей школе предметам, написаны и напечатаны соответствующие учебники, подготовлены соответствующие педагогические кадры. И даже автор первой нормативной грамматики белорусского языка «Беларуская граматыка для школау» 1918 г. (которую представители белорусской оппозиции предпочитают «наркомовке» 1933 г) ученик А.А. Шахматова и приват-доцент Петербургского университета Б. Тарашкевич какое-то время сидел в польской тюрьме в качестве «большевицкого шпиона».
Так же странно выглядят и регулярно встречающиеся в тексте шпильки по поводу бескультурья и невежества «товарищей» на фоне рассказа о некоем «Джордже - студенте одного из ведущих американских университетов», который приехал в Прагу, чтобы «после стольких лет изучения чешского языка продолжить его совершенствование» и который при этом не только не в состоянии отличить надпись на словацком языке от надписи на языке чешском, но даже не знает, какие буквы входят в чешский алфавит, и искренне радуется тому, что «в Праге чешский язык гораздо легче, чем в Чикаго», увидев надписи Freeway Jam и Screwballs (с. 45-47).
Впрочем, драматизм личной судьбы профессора Й. Марвана вполне оправдывает, как нам представляется, эти и подобные им некоторые отклонения от объективности как по отношению к тем, кто вынудил его эмигрировать в 1968 г, так и к тем, кто дал ему тогда приют.
Резюмируя сказанное, мы горячо рекомендуем данную книгу всем богемистам, а также славистам и типологам.
А.И.Изотов
Сведения об авторе: Изотов Андрей Иванович, докт. филол. наук, профессор кафедры славянской филологии филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected].
