CC BY
50
Языки мира. Сопоставительное языкознание. Сравнительно-исторические и типологические исследования. Проблемы межкультурной коммуникации. Переводоведение
Теория языка. Языковая модальность. Коммуникативная лингвистика
УДК 81-11
Е. А. Пастернак
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ИДЕИ ЛАМЕТРИ КАК РАЗВИТИЕ ЯЗЫКОВЫХ ТЕОРИЙ КОНДИЛЬЯКА
В статье содержатся основные положения исследования, впервые в отечественной традиции рассматривающего лингвистические теории выдающегося французского философа-материалиста Ж.-О. Ламетри. Его взгляды на основные вопросы языка (сущность и происхождение языка, эволюционные процессы и др.) анализируются в сопоставлении с соответствующими теориями философа-лингвиста XVIII в. Э.-Б. де Кондильяка.
The article is based on the analysis of the La Mettrie's linguistic theories, done for the first time in Russian episthemological tradition. The main linguistic items (the origin and essence of languages, their evolution) are analysed in comparison with the similar studies of the outstanding philosoрher-linguist of the XVIII c. E.-B. de Condillac.
Ключевые слова: воображение; знаковые системы; происхождение языка; символическое познание; интеллектуальная деятельность; коммуникативная функция.
Keywords: imagination; system of signs; genesis of language; symbolical knowledge; intellectual action; communicative function.
В системе философских воззрений Ж.-О. Ламетри (1709-1751) содержится немало рассуждений о происхождении, эволюции и назначении языка, нуждающихся в обособленном прочтении. Одним из существенных вопросов, занимающих современного исследователя, представляется наследование и развитие Ламетри некоторых лингвистических теорий, разработанных его выдающимся современником Э.-Б. де Кондильяком (1714-1780).
«Вся деятельность нашего разностороннего рассудка была сведена к одному принципу моло-
© Пастернак Е. Л., 2010
дым философом, которого я ставлю настолько же выше Локка, насколько этот последний выше Декарта, Мальбранша, Лейбница, Вольфа и других» [1].
Расстановка сил в области европейской философии ХУ11-ХУ111 вв. в трактовке Ламетри на взгляд современного исследователя может казаться лишенной выраженного принципа объективности, однако она совершенно очевидным образом демонстрирует не столько умонастроения и преференции ученых французов середины XVIII в., сколько ход преемственности мысли. В цитированном выше отрывке Ламетри имеет в виду молодого Кондильяка, сочинение которого «Опыт о происхождении человеческих знаний» он прочел в 1746 г. Ламетри ненамного был старше Кондильяка по возрасту, но значительно более реализовавшимся и более независимым в суждениях самостоятельным философом.
В оценке значимости сочинения Кондильяка Ламетри основывается на принципе, который может считаться существенным и для философии самого Ламетри, а именно, на кондильяков-ском анализе восприятия и, что особенно важно, на его определении взаимосвязи восприятия и потребностей: «Именно потребности давали людям первые поводы обратить внимание на то, что происходило в них самих, и выразить это телодвижениями... А ведь потребности относятся исключительно к телу. Первые названия, дававшиеся тому, что мы способны испытывать, обозначали лишь чувственную деятельность. В дальнейшем люди постепенно привыкли к абстрактным терминам, стали способны отличать душу от тела и рассматривать отдельно действия этих двух субстанций. Тогда они заметили не только, какова деятельность тела, когда говорят, например, я вижу, но еще особое восприятие души и начали рассматривать термин видеть как пригодный для обозначения того и другого» [2].
Особенно ценным продолжением кондилья-ковской мысли выглядит рассуждение Ламетри о чувствующей материи. Тот же термин видеть, о котором рассуждал Кондильяк, в употребле-
нии Ламетри выглядит как дополнительное доказательство диалога, который он ведет с Кон-дильяком, о материальности чувствующего существа: «Я вижу в мозгу только материю, а в его чувствующей части - только протяженность, что уже доказано; при жизни этот орган... содержит в месте зарождения нервов активное начало, распространенное по мозговой субстанции; я вижу, как это чувствующее и мыслящее начало расстраивается, засыпает и угасает вместе с телом» [3].
Воля как механизм, пускающий в действие проявления возможностей человека, зависима от души, которая не властна над телом.
Назначение языка, в соответствии с теорией Ламетри, состоит в сообщении чувств и аффектов, оно практически внеинтеллектуально. Человек говорит только лишь для того, чтобы сообщить чувство. «Нужно ли говорить, чтобы казаться существом чувствующим и размышляющим?» [4].
Следует напомнить о том, что сами по себе идеи Ламетри, высказанные в одном из наиболее известных его сочинений «Человек-машина», вошли в историю философии как едва ли не самая «скандальная» ее страница (об этом см. сочинения Си^егБоп, Ьешее, Мап^ои и др.). Достаточно в качестве примера привести слова обвинительной речи королевского адвоката Ж. де Ву-азена, произнесенной в адрес сочинений Ламет-ри. Главным пунктом обвинения было представлено стремление Ламетри уничтожить «истинные представления о природе и свойствах человеческого духа под предлогом углубления этих представлений, сводя природу и свойства духа человеческого к материи и подрывая основы всякой религии и всякой добродетели» [5].
Практически одновременно с Кондильяком Ламетри по-своему решает вопрос о происхождении языка, исключительно в соответствии с тем положением, что человек - ученик природы, которая таким образом натренировала его речевой аппарат, что он сумел самостоятельно создать себе язык.
Таким образом, если развивать один из главных тезисов Ламетри, язык является только природным порождением, а все, что существует в природе - истинно и не подлежит объяснению или истолкованию. Пример с обезьянами, уже нередко к тому времени упоминавшимися в качестве «параллельного» и родственного человеку вида, может быть рассмотрен таким образом, что раз человек наделен способностями научить обезьяну говорить, то, следовательно, он наделяется высшим правом исправить ошибку природы. «Тогда перед нами будет уже не дикий и дефективный, а настоящий человек, маленький парижанин, имеющий, как и мы, все, что нужно для того, чтобы мыслить и извлекать пользу из своего воспитания» [6]. Поскольку язык - единственное, что, по убеждению Ламетри, отличает
человека от животного, то естественным выводом из этого убеждения станет полное равенство этих двух видов, основанное на устранении различия, которое, как было продемонстрировано выше, может быть объяснено лишь ошибкой, или недоработкой природы. Значит, вся сфера интуитивного материала, с которой работали европейские философы - современники Ламет-ри (в частности, Лейбниц и его последователи, и Кондильяк, разработки которого в области исследования интуиции Ламетри игнорирует), полностью исключается им из интересов философии, во всяком случае, той ее части, которая рассматривает нервную, мозговую и речевую деятельность. Общеизвестная беспощадность Ламетри к человеку как виду проявляется и в отношении к языку. Все, на что способен человек (а язык в этом ряду способностей называется Ламетри первым), является исключительно результатом тренировки или обучения. Таким образом, получается, что человека, в отличие от животных, направляли и тренировали намеренно, с целью достижения нужного результата - а именно, для того, чтобы он заговорил и сумел сообщить о своих чувствах. «Слова, языки, законы, науки и искусства появились только постепенно; только с их помощью отшлифовался необделанный алмаз нашего ума. Человека дрессировали, как дрессируют животных; писателем становятся так же, как носильщиком» [7]. Во избежание невольного противоречия, которое настигло бы Ламетри в дальнейшем сопоставлении способностей человека и животного, он делает «примирительный» вывод: «Все достигалось при помощи знаков; каждый вид научался тому, чему мог научиться» [8].
Таким образом, получается, что разным видам изначально даются определенные и для каждого вида ограниченные возможности овладения знаковыми системами, а особенности систем, относящихся к разным видам, могут быть объяснены исключительно его генетическими способностями и возможностями.
Успешно обходя сомнительные, на его взгляд, и смутные вопросы, которые в рамках разных традиций пытались разрешить философы, занимавшиеся проблемой языка (прежде всего, вопрос эволюционирования языка), Ламетри отвергает сами по себе рассуждения о собственно изначальном уровне развития, или первом этапе действия языка. Ограничиваясь утверждением об очевидной природной способности, в дальнейшем развитой посредством тренировки и обучения, Ламетри пишет о том, что неизвестная и не подлежащая дешифровке область истории не может включаться в научные рассуждения.
Таким образом, из его рассуждений исключается один из основополагающих вопросов прежних теоретиков - вопрос о происхождении языка.
Эта позиция, несомненно, сближает всю систему его рассуждений с тенденцией к «науке факта» и, соответственно, демонстрирует удаление от широко применявшегося ранее метода интуитивной реконструкции некоторых моментов истории языка.
Избирательность Ламетри при подходе к решению вопросов философии и языка может считаться очевидным показателем существенных перемен в самой системе взглядов на актуальные для науки проблемы.
«Но кто заговорил впервые? Кто был первым наставником рода человеческого? Кто изобрел способ использовать понятливость нашего организма? Я не знаю этого: имена этих первых счастливых гениев скрыты в глубине времен. Но искусство является детищем природы: последняя должна была задолго предшествовать ему» [9].
Таким образом, Ламетри ставит в ряд центральных вопросов следующий: так называемое символическое познание, которое может быть приобретено только путем обучения человека пользованию знаками. В таком случае получается довольно упрощенная схема развития и действия языка как механизма, которая выглядит следующим образом: с одной стороны, мы исключаем из сферы научного интереса вопрос о происхождении языка, но при этом утверждаем, что первый говорящий человек стал первым учителем для второго - и так, по принципу действия цепи, продолжалось неопределенно длительное время, которое мы и называем процессом становления языка.
Действительно, в соответствии с теорией Ла-метри сам по себе коммуникативный акт предполагает наличие дидактической составляющей -«все сводится к звукам или словам, которые из уст одного через посредство ушей попадают в мозг другого, который одновременно с этим воспринимает глазами очертания тел, произвольными знаками которых являются эти слова» [10].
Многое из высказанного Ламетри и при его жизни вызывало не столько критику, сколько гнев и в европейских академических кругах, и среди читающей и пишущей публики. Образы человека-машины, человека-животного никоим образом не могли вызвать нейтральную реакцию или спровоцировать естественный для того времени научный спор. Совершенно очевидно, что позиции, занятые французской наукой Просвещения, не могли способствовать мирному внедрению идей Ла-метри в сознание мыслящей части общества. Следует отметить, что в отечественной истории науки конфликт основных философских теорий с теориями Ламетри изложен исчерпывающим образом (Богуславский, Познер, Суворов и др.), однако лингвистика Ламетри не исследована вовсе.
Как уже говорилось, Ламетри не излагает своего взгляда на происхождение языка прямо, но
говорит об этом в контексте рассуждений о выражениях чувства животными, слепыми людьми, глухими людьми и первыми людьми - так как все эти виды и статусы в соответствии с его антропологической теорией находятся на одном уровне развития. Необходимо упомянуть и о том, что уровень развитости человека для Ламетри в разрабатываемой им теории языка - довольно существенный критерий. Он нередко пишет о тех, кого природа наделила более чувствительной организацией или более развитым умом - они, соответственно, получаются лучшими учителями для слабейших, наделенных этими способностями в меньшей степени.
Следует напомнить о том, что с середины XVIII столетия в системе европейских теорий языка вопрос о происхождении языка постепенно утрачивает свою главенствующую позицию. Одним из важнейших положений в рамках исследования истории лингвистической мысли представляется установление философами и медиками непосредственной связи между рассуждениями о происхождении языка и изучением деятельности мозга. В одной из работ Н. Хомского сказано о непосредственной связи интереса к происхождению языка и исследований работы мозга: «Интерес к природе и происхождению "чудного изобретения" (Хомский здесь использует определение авторов "Грамматики. Пор-Рояля", которые таким образом характеризовали языковое выражение мысли. - Е. П.) ведет к исследованию того компонента человеческого мозга, который отвечает за эти уникальные, поистине волшебные достижения» [11].
Итак, мозг наполняется представлениями и знаками для предметов и ощущений именно таким путем - посредством передачи информации от старшего к младшему или от более организованного - к менее организованному человеку.
Одним из главных достояний всей философской системы Ламетри современная критика считает его объяснение функционирования головного мозга. Поэтому главным критерием в его подходе к исследованию проблем языка и речи станет скорее предпсихолингвистический критерий. Медико-биологический уклон в рассуждениях о функционировании и назначении языка, столь свойственный Ламетри (стоит напомнить о том, что Ламетри много лет был практикующим врачом), определяет и его научные преференции - в этих рассуждениях центром его интереса являются строение и функции мозга.
Но даже исходя из соображений предпочтения истолкования языковых процессов через их связь с мозговой деятельностью можно прийти к выводу, что вся теория языка Ламетри выглядит совершенно особой, отдельной системой взглядов, стоящей в стороне даже от лингвисти-
ческих концепций Кондильяка, единомышленником которого Ламетри себя считал. Тем не менее влияние метода и стиля Кондильяка очевидно в его рассуждениях о «дочеловеческом» периоде развития Вселенной: «В те времена, когда Вселенная была почти немой, душа в отношении ко всем предметам находилась в положении человека, который стал бы рассматривать какую-нибудь картину или произведение скульптуры, не имея никакой идеи пропорциональности частей: такой человек ничего не смог бы в ней различить» [12].
Однако подобные образы имеют для Ламетри ценность только в сопоставлении с периодом более или менее сложившейся картины мира. Эволюция человеческого разума приводит к эволюции в системе языка, точнее, к эволюции воображения, которое является основой творения языка и его развития.
Вообще воображение (imagination) в философской системе Ламетри занимает определяющее место. Именно воображению уделяется роль и основы творения, и его движущей силы. Слова и образы, связанные воедино в мозгу человека, представляют собой неделимое целое. Вообразить предмет, не облекая его в словесную форму, невозможно. Таким образом, Ламетри подтверждает высказанное Кондильяком положение о единстве мысли и языка.
Воображение вообще есть все, включаемое в интеллектуальную сферу деятельности человека, «все у нас - воображение и все составные части души могут быть сведены к одному только образующему их воображению; таким образом, суждение, размышление и память представляют собой вовсе не абсолютные части души, но настоящие модификации своеобразного "мозгового экрана", на котором, как от волшебного фонаря, отражаются запечатлевшиеся в мозгу предметы» [13]. Очевидно, что теория языка Ламетри строится на единстве ума и воображения. Схему рассуждения Ламетри можно представить следующим образом: чем больше тренируется или упражняется воображение, тем сильнее и больше в объеме становится ум, и тем, соответственно, активнее он функционирует, что приводит к генерированию образов и фиксации их в памяти с непременной словесной формой, придаваемой каждому образу и предмету. Настаивая на приоритетной роли воображения в процессе строения, эволюции и функционирования всех мозговых процессов, Ламетри по-своему интерпретирует уже высказывавшийся Кондильяком тезис о метафоричности первого языка, построенного на усилении функции воображения. Различия в концепциях метафоричности самой сути языка, высказанные обоими авторами, скорее могут объясняться не столько несходством их позиций,
сколько очевидной разностью приоритетов. Как уже говорилось, философия языка и весь комплекс вопросов и проблем, включаемых в это понятие, для Кондильяка - чистого сенсуалиста, были основой для рассуждений о языке, в то время как для медика Ламетри поводом для построения теорий о мыслительной и языковой деятельности всегда являлась картина функционирования мозга, варьирующая в зависимости от воображения, являющегося, в свою очередь, даром природы.
Обращаясь, подобно многим ученым XVII-XVIII столетий (Лами, Руссо, Кондильяк), к примеру с первыми людьми и не фиксируя внимания на происхождении и, соответственно, определении сути и предназначения языка, Ламетри полагает изначальный язык, или протоязык, равным языку животных. «Но и самый немой язык может заставить услышать себя, используя огромное количество жестов и знаков» [14].
Этому языку он придает не менее высокую степень выразительности, чем языку словесному, так как он основывается на видении мира, построенном на фантазии.
«Что лишает животных дара речи? Ничто, быть может. То самое ничто Фонтенеля, которое отличает его от всех прочих людей так, как будто бы они дикие звери» [15]. В этом высказывании Ламетри может быть прочитан один из важных принципов его подхода к проблеме языка. Очевидным образом, в цитированном отрывке предметом нападок Ламетри становится Фон-тенель, чье имя подобно, впрочем, и имени Лейбница, к которому Ламетри относится столь же непримиримо, может считаться одним из основных имен, составляющих достояние французской культуры и науки XVIII в. Ничто (néant) -известный термин Фонтенеля, превращенный им в основу для сопоставления разных людей. Во имя доказательства сходства всех людей как представителей одного вида и, соответственно, носителей общих признаков Фонтенель вводит термин ничто как указание на отсутствие принципиальных различий между ними. Ламетри пользуется этим удачным примером, чтобы тот же принцип отсутствия различий приложить и к сопоставлению человека и животного. Дальнейшие рассуждения Ламетри, основывавшиеся им на сходстве физиологического устройства человека и наиболее близких ему видов животных (машин), сводятся снова к обучению обоих видов речевым и внеречевым знакам выражения, и в возможности успеха такого обучения у Ламетри в то время не было оснований усомниться.
Различие в системах языка человека и животных (а Ламетри убежден в том, что язык животных - это сформированная и строго действующая система знаков) он объясняет исключитель-
но различием в системе их познаний. Действительно, получается, что сфера идей животного слишком ограничена - она включает расстояние, размер, скорость и к тому же, как выражается Ламетри, заимствуя термин у Локка, вторичные качества (т. е. вкус, цвет запах). Значит, у животных гораздо более ограничен набор представлений об этих идеях и, соответственно, знаков для их выражения. Ламетри не пытается рассуждать ни об отличиях в строении аналога речевого аппарата у некоторых видов животных (приводя уже давно ставший классическим пример с попугаем, способным воспроизводить речь человека), ни об отсутствии идей и представлений у животных. А поскольку, как уже говорилось, все знаки, используемые животными, отличаются абсолютной степенью постоянства, то можно говорить о наличии вполне сформированной и постоянной знаковой системы.
Принципиальное различие между человеком и животным (во всяком случае, в том, что касается способности к языку обоих видов) для Ла-метри состоит только в одном - в различной величине мозга человека и животных. Поскольку исследования головного мозга, как уже говорилось, были в свое время для Ламетри основой построения всей его научно-философской доктрины, то рассуждениям о мозговой деятельности в разных контекстах он явно уделяет приоритетные позиции. Действительно, если главенствующим критерием рассуждения и сопоставления становятся результаты именно таких исследований, то вывод может быть категоричным и несложным - чем больше по объему и сложнее в структурном строении мозг, тем он вместительнее и, соответственно, более способен содержать существенное количество знаков. Такое заключение значительно упрощает взгляд Ламетри на исследование деятельности мозга и соответствующей ей речевой деятельности, а принципиальные видовые различия, которые могли бы сделаться предметом серьезного научного рассмотрения, не принимаются им во внимание.
Таким образом, получается, что человек-машина и животное-машина представляют собой завершенные данности с заданным заранее определенным перечнем функций, предполагающим и речевую коммуникативную функцию. Привести разные машины в действие возможно с помощью специально разработанной для этой цели тренировки, причем для первого запуска машины в действие основным источником подобного типа обучения станет сама природа, разработавшая этот механизм (машину), а на дальнейших этапах развития человеческого общества люди будут обучать друг друга. «Птица, впервые слыша пение, получает идею звука; с этого времени ей нужно быть только внимательной к новым
песням, чтобы повторять их (в особенности, если она часто слышит их) с такой же легкостью, с какой мы произносим новое английское слово» [16]. Значит, основой творения языка (вербального и невербального), с одной стороны, и залогом его непрерывности - с другой, становится развитая у всех слышащих видов функция подражания. На этой функции, которая, в свою очередь, основана на напряжении внимания, и строится весь процесс обучения.
Наиболее интересные идеи Ламетри, Господина-машины (Monsieur la machine) лежат, конечно же, в области физиологии речи. Единство мысли и речи и необходимость огромного количества словесных знаков для обозначения предметов и идей, которые «хранятся» в хорошо организованном мозгу, относятся только к сфере человеческой деятельности потому лишь, что человек получил от природы несоизмеримо больший аппарат знания, нежели все прочие биологические виды. Значит, язык нужен не только и не столько для передачи чувства и мысли, но и для их хранения. Напомним, что, по утверждению Ламетри, ни одно представление не способно удержаться в системе восприятия человека без своей словесной формы. Таким образом, и познание как процесс моделирует язык и его составляющие, и язык моделирует познание -этот вывод Ламетри представляется наиболее существенной позицией в системе рассматриваемой им механики языковых процессов.
Можно ли считать язык порождением не только развитого природой мозгового вещества человека, но и в соответствии с этим особенно организованной его психической конституцией?
Ламетри не дает четким образом оформленного ответа на этот вопрос, хотя он совершенно очевиден и естественен, если исходить из общего контекста рассуждений о механизмах, «наличествующих» в душе и мозге человека.
Несмотря на категоричность суждений и намеренное упрощение формулировок некоторых задач исследования, и для Ламетри были вопросы, не подлежавшие ответу и не включаемые им в сферу науки. Помимо вопроса о происхождении языка следует назвать и природу мышления -если механизм мышления поддается описанию и исследованию, то его природа остается вне сферы познаваемого и, следовательно, вне сферы интересов ученого.
Значит, в некоторых случаях следует примиряться с данностью - а именно, с наличием ряда вопросов, не предполагающих ответа. В этом контексте снова актуализируются уже упоминавшиеся проблема научной гипотезы - уже со времен Ньютона сильно утратившей свои позиции -и проблема доказуемости.
Теории Ламетри и как врача-ученого, и как философа и теоретика языка могут занимать
более привилегированное место в ряду научных сочинений французского XVIII столетия, так как совершенно очевидно, что именно он был наиболее выраженным экспериментатором, и, скорее всего, из-за этого в формулировках и изложениях его теоретических положений современная наука может видеть целый ряд непоследовательных высказываний. Во всяком случае, завоеванием Ламетри можно полагать естественные, проверенные опытным путем, физиологические объяснения основных мыслительных и психических процессов, которые более ранняя философская традиция стремилась объяснять посредством их необъяснимой, иррациональной природы.
С точки зрения современного исследовательского интереса работа над методологическим корпусом, относящимся к научному знанию прошлого, предполагает двоякую цель. Прежде всего, это описание и изучение материала как наследия, то есть, используя терминологию Фуко, процесс, сходный с археологической работой. С другой стороны, представляется необходимым определение степени предугадывания тем или иным ученым современных фактических открытий и достижений. С этой точки зрения многие положения материалистической теории языка Ламетри могут быть прочитаны как объяснение функционирования сложного механизма, весьма близкое к кибернетическому. Как уже неоднократно отмечалось (и нередко повторялось самим Ламетри), запас словесных знаков и их соответствий, «хранящийся в мозгу человека», поражал его своей величиной. «Каким может быть язык животных, немых или говорящих, изъясняющихся жестами или словами? Какая путаница! Когда я думаю об одном лишь перечне знаний такого человека, как Бургаве, и о том количестве страниц, который этот перечень занимает у Тралле-са, взявшего на себя труд составить его, я согласен вместе с ним сделать вывод о том, что подобно тому, как множество картин способно привести лишь к хаосу образов и к путанице в лучшей из голов, так и множество звуков, вошедших в мозг, может выйти из него лишь в полном беспорядке и смешении языков вавилонского столпотворения, в беспорядочном бегстве» [17]. Схема упорядочения всего знакового материала и затем мгновенного его использования по заданному жестким и определенным образом назначению и представляет типичный для современного восприятия пример функционирования машины. В самом механизме, помимо функции памяти, имеющей протяженный, но все же ограниченный запас, должен быть инкорпорирован процесс отбора материала и предоставление его в практическое пользование в четком соответствии с исполнением требуемой функции. Стоит сказать о том, что самый активный рабочий эле-
мент в этой машине в системе философии Ламетри назван душой - именно она услужливо и незамедлительно предоставляет требуемый волей словесный материал и осуществляет отбор знаковых средств.
Наконец стоит упомянуть и о еще одном достижении Ламетри в сфере решения основных вопросов языка. Несмотря на всю широту взгляда, окидывающего обширную область научного знания, человек XVIII в., и даже просвещенный француз, еще не мог ни на глубинном, ни на инстинктивном уровне освободить свою мысль настолько, чтобы не сводить основные научные вопросы к сфере божественного и, следовательно, иррационального. К рассматриваемому нами периоду относится скорее не невозможность объяснить, но выраженная готовность объяснять подобные вопросы именно с этой точки зрения. Напомним, что главным вопросом из этой области все еще оставался вопрос о происхождении языка. Эксперимент, давно уже оправдавший себя как основа любого движения научной мысли, вполне оправдан и в отношении исследования мозга человека, ибо все происходящее в нем и в «душе» (также подлежавшей, по мнению Ламет-ри, научному исследованию, а стало быть, и экспериментаторской работе), может быть объяснено и с точки зрения физиологии, и с точки зрения механики.
Таким образом, главное завоевание философской системы Ламетри состоит как раз в явном стремлении к прерыванию прежних традиций рассуждения о языке и к составлению начал метода, позволяющего предварить позднейшие психолингвистические исследования. Восхищение Ламетри Кондильяком с присвоением его «философии ощущения» первенствующего места в системе всей вообще европейской философии Просвещения, тем не менее, не позволяет сделать вывод о непосредственном развитии Ламет-ри кондильяковских идей - так как он довольно существенным образом отступил от сенсуа-листского объяснения процессов формирования языка. Преемственность идей в примере Ла-метри-Кондильяк очевидна. Наибольшей выразительности очевидность этой преемственности достигает в точке анализа воображения и соответствующего ему метафорического характера языка.
Примечания
1. Ламетри Ж.-О. Человек-машина. М., 1983. С. 396.
2. Кондильяк Э.-Б. де. Опыт о происхождении человеческих знаний. М., 1980. С. 239.
3. Ламетри Ж.-О. Указ. соч. С. 87.
4. Там же. С. 385.
5. Там же. С. 8.
6. Там же. С. 190.
7. Там же. S. Там же. С. 191.
9. Там же.
10. Там же.
11. Xom^uü H. О природе и языке. M., 2004. С. 75.
12. AaMempu Ж.-O. Указ. соч. С. 192.
13. Там же. С. 193.
14. Там же. С. 3S4.
15. Там же.
16. Там же. С. 102.
17. Там же. С. 3SS.
УДК 811.134.2
К. Э. Вяльяк
ВЫРАЖЕНИЕ КОММУНИКАТИВНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
МОДЕЛЯМИ ОТРИЦАТЕЛЬНОЙ МОДАЛЬНОСТИ
В настоящей статье модели отрицательной модальности рассматриваются с целью выявления их синтаксических и информативных особенностей, а также оценки их функционирования как ресурса интенсификации высказывания. Полученные результаты подтверждают, что модели отрицательной модальности являются важным ресурсом субъективи-зации, которая постоянно изменяется для привлечения внимания слушателя.
In this article the models of negative modality are examined with the aim to reveal their syntactic and informative properties and to evaluate their performance as a resource of intensification of the utterance. The results obtained prove that the models of negative modality are significant for subjectivization which is constantly changing to attract the attention of the listener.
Ключевые слова: коммуникативная организация высказывания, модели отрицательной модальности, экспрессивность.
Keywords: communicative organization of the sentence, models of negative modality, expressiveness.
Отдельным типом актуализации высказывания должно быть признано отрицание, поскольку «любое явление, признак, характеристика в языке могут быть представлены как утверждаемые или отрицаемые» [1]. Учитывая, что «ни в мире, ни в опыте нет ничего отрицательного, в том числе отрицательных фактов» [2], отрицание рассматривается как активное выражение субъекта в речи. Тем не менее отрицательная модальность понимается нами как вторичная и производная от неотрицания, т. е. утверждения [3]. Говорящий субъект осуществляет отбор языковых средств, исходя из собственного иллокутивного намерения и коммуникативной ситуации. Одним из таких средств репрезентации коммуникатив-
© Вяльяк К. Э., 2010
ного намерения говорящего и является отрицание. Именно поэтому диалогическая модальность, как считает Н. Д. Арутюнова, «реализуется прежде всего в виде согласия и несогласия, подтверждения и отрицания, форма которых обусловлена коммуникативной установкой и содержанием стимула» [4]. При этом именно отрицание обладает уникальной способностью охвата всей модальной шкалы [5]. Таким образом, отрицание следует относить к экспрессивным средствам, поскольку «экспрессивность можно определять как логическое, эстетическое, эмоциональное и тому подобное выделение - выбор говорящим наиболее значимой - прагматической части, т. е. ремы высказывания» [6], а «место отрицания непосредственно зависит в них (в отрицательных предложениях) от коммуникативного членения предложения [7].
Модели, содержащие отрицательные грамматические элементы: no, sin, nada, nadie, ningún, nunca и относящиеся к нейтральным отрицательным моделям испанского языка (см. подробнее [8]), в ситуациях непосредственной коммуникации претерпевают ряд изменений, которые увеличивают их экспрессивность. Речь идет о следующих модификациях настоящих моделей, которые придают отрицательному предложению повышенную экспрессивность:
1. Соединение с лексическими единицами
Отметим соединение отрицательной частицы
ni с лексическими единицами (siquiera, aún, tampoco, incluso), которое бесспорно увеличивает экспрессивность. Так, совместно с наречием siquiera частица ni рассматривается как усилитель крайней степени [9] (Ср.: y va a un colegio de por ahí que no es ni siquiera reconocido [10]), а словосочетание «ni aún» (Ср.: Ni aun para comer viene [11]) исчерпывающим образом выражает возможную экспрессию: здесь имеет место обозначение полного отсутствия того, о чем говорится в предшествующей реплике» [12].
2. Изменение обычного словорасположения
Отрицательная частица no, образующая «нейтральные модели в испанском языке» [13], обычно ставится непосредственно перед глаголом. Однако инверсия отрицательной частицы придает высказыванию дополнительную экспрессивность, и, как следствие, модель перестает быть экспрессивно нейтральной (Ср.: )yo te he dicho alguna vez NO? [14]). В моделях с nada повышение экспрессивности достигается за счет препозиции отрицательного местоимения (Ср.: Pero es, Eugenia, que yo no pretendo nada, que no busco nada, que nada pido [15]).
Также увеличение экспрессии достигается за счет препозиции ряда дополнений с повторяющейся отрицательной частицей ni (Ср.: Ni belleza ni salud ni dinero tiene esa muchacha [16]).
