Лейтмотивная основа повести Б.Н. Ширяева «Неугасимая лампада» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Список литературы

1. Воронин С.В. Фоносемантические идеи в зарубежном языкознании. - Л., 1990.

2. Ефремова Т.Ф. Новый словарь русского языка. Толково-

словообразовательный. - М.: Русский язык, 2000. - Т. 1: А-О. - 1209 с.

3. Краснова С.В. След поэта С.С. Бехтеева на литературно-краеведческой карте Липецкой области // Литературное краеведение в Липецкой области. - Елец: Елецкий государственный пед. институт, 1999. - С. 271-288.

4. Хатюшин Валерий. - [Эл. ресурс]: http://hatushin.ru/biblioteka/molitva-za-tsarya.html

5. Царственные страстотерпцы. Православный календарь с чтением на каждый день - описанием праведного жития, мученической кончины и чудес святых царственных страстотерпцев. - М., 2009. - 368 с.

Захарова В. Т.

Лейтмотивная основа повести Б.Н. Ширяева «Неугасимая лампада»

Статья посвящена исследованию лейтмотивной основы повести Б.Н. Ширяева «Неугасимая лампада», придающей ей органическую цельность эпического произведения (фактически повесть являет собой сборник рассказов о соловецкой каторге). В этом обнаруживаются черты неореалистического художественного мышления, присущие многим художникам слова ХХ столетия. Повышенная смыслоемкость внефабульной, подтекстово-ассоциативной сферы обусловила эффект укрупненности изображаемого в произведениях малой прозы, а в сборниках рассказов, повестях, романах - внутреннюю связь «малых величин», в итоге являющих онтологическую масштабность.

Ключевые слова: Б.Н. Ширяев, лейтмотив, неореализм, внефабульная сфера, символика, онтологичность.

Творчество русского прозаика, принадлежащего ко второй волне русской эмиграции Б.Н. Ширяева (1889-1959), к сожалению, еще недостаточно известно широкому кругу читателей, не получило полновесного освещения в сфере литературоведческих исследований. Между тем, его произведения являют собой талантливое развитие лучших традиций русской прозы.

В 2003 году в нашей стране по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия увидела свет «Неугасимая лампада» Б. Ширяева, книга очерков о соловецкой каторге, писавшаяся автором с 1925 года по 1950-й. Начала создаваться эта книга еще на Соловках, куда автор был отправлен после отмены двух смертных приговоров: Ширяев писал ночами, а затем уничтожал написанное. В Средней Азии, в ссылке, продолжая писать, Б. Ширяев зарывал свои страницы в песок.

Книга имеет посвящение светлой памяти художника Михаила Васильевича Нестерова, сказавшего писателю в день получения приговора ободряющие слова: «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко» [5, с. 10]. Соловки в восприятии человека глубоко православного, каким был Б. Ши-

101

ряев, был «дивный остров молитвенного созерцания, слияния духа временного, человеческого с Духом вечным, Господним» [5, с. 11]. И вот на этом острове, «где за четыре века не было пролито ни капли не только человечьей, но и скотской крови» [5, с. 12], был организован первый советский концлагерь, летописцем жизни которого и стал Б. Ширяев. Книга поражает не только страшной фактографией запрограммированной жестокости по отношению к узникам, но и целой плеядой образов людей, сумевших, несмотря ни на что, сохранить духовную свободу и человеческое достоинство.

Верно замечено А.Н. Стрижевым: «В живых образах Борис Ширяев рисует героев долга, увиденных им в действительности; многие изображенные события связаны с собственной жизнью писателя, оттого они так убедительны и достоверны. Достоверность, пожалуй, главный признак всего творческого метода Бориса Ширяева. Поэтому так непреходящи его книги, хранящие исторические и духовные ценности» [4]. Книгой рассказов называют ее издатели (Сретенский монастырь в Москве). И это вполне справедливо [5, с. 4]. Однако автор оформил ее как повесть, состоящую из частей и глав. Предметом нашего исследования является лейтмотивная основа этой книги, придающая ей органическую цельность эпического произведения.

Это черты неореалистического художественного мышления, присущие многим художникам слова ХХ столетия. Повышенная смыслоемкость внефабульной, подтекстово-ассоциативной сферы обусловила эффект укрупненности изображаемого в произведениях малой прозы, а в сборниках рассказов, повестях, романах - внутреннюю связь «малых величин», в итоге являющих онтологическую масштабность. Это свойственно прозе Ив. Бунина, Ив. Шмелева, М. Горького, Б. Зайцева, С. Сергеева-Ценского и др. авторов, как в произведениях начала века, так и в более поздние периоды [2].

Все основные части этой повести и даже внутренние главки названы во многом символически: «Неопалимая купина», «И мы - люди», «Звон Китежа» и т.п. Парадоксально звучит название одной из главок: «ХЛАМ». Речь идет о горько-остроумном обозначении театрального объединения, созданного в первые годы соловецкой каторги: это аббревиатура из слов «художники», «литераторы», «актеры», «музыканты». «Театр на каторге, -утверждает автор, - экзамен на право считать себя человеком. Восстановление в этом отнятом праве. <... > на скамьях зрителей он претворял в людей отчаявшихся ими быть...» [5, с. 55]. (Здесь и далее в цитатах курсив мой. - В.З.). Кроме того, театр нес с собой желанный «глоток свободы» в том плане, что в репертуаре соловецкого театра были запрещенные на материке пьесы, как, например, сценическая переработка романа Ф.М. Достоевского «Идиот», и совсем отсутствовали «агитки». Логика начальства была цинична и проста: «Попов и генералов все равно не сагитируешь, а гнилую шпану и агитировать не стоит!» [5, с. 59].

102

По мнению Б. Ширяева, ХЛАМ родился на соловецкой каторге потому, что «именно там в те годы было больше внутренней свободы, чем на материке, потому что там еще светилась бледным пламенем неугасимая лампада духа. Только там, в охватившей Россию тьме безвременных лет» [5, с. 77]. И это в условиях, когда непосильный для большинства сосланных двенадцатичасовой труд стал методом массового убийства.

Мотив духовной свободы - ведущий в этом необычном произведении. Он по-разному интонирован в зависимости от объекта художественного осмысления. Так, главы, посвященные созданию театра, содержат и комическое начало, которое помогало людям выжить, - это, главным образом, связано с рассказом о театральной группе уголовников «Свои». Но по мере повествования авторские интонации становятся все более строготоржественными. И материал выстраивается в соответствии с логикой повествования: мотив духовной свободы в различных вариациях связывается с подвижничеством во имя христианской любви к людям.

Одним из самых ярких образов повести является легендарная личность соловецкой каторги - отец Никодим по прозвищу «Утешительный поп». Этого человека Б. Ширяеву посчастливилось узнать в самые первые дни пребывания в лагере. Именно его отношение к жизни и к людям определило многое в судьбе «соловецкого летописца». В казарме Преображенского собора, куда загнали прямо с парохода более двух тысяч людей, все казались на одно лицо. Как сказал один из прибывших, «в таком месиве и брата родного не угадаешь... Протоплазма какая-то вместо людей...» [5, с. 249]. И в этой-то копошащейся, гудящей протоплазме выделился вдруг «серебристыми колокольцами, всплеснулся с ними и заиграл, как весенний ручей» [5, с. 250], голос, ликующе завершавший притчу о блудном сыне: «Везде побывал; сквозь огонь, воду и медные трубы прошел; в какой только грязи не валялся, а из этого смрада восстал и ко мне опять возвратился! К отцу своему! Как из мертвых воскрес. В том и радость великая.» [5, с. 251]. Это и был отец Никодим, посчитавший теперь каторгу своим приходом. Когда автор повествования узнал, что священник так считает, засмеялся горько: «Были вы священником, приход имели. Это верно. А теперь вы ничто, не человек даже, а номер, пустота, нихиль...

- Это я-то нихиль?! - вскочил с нар отец Никодим. - Это кто же меня, сына Господнего, творение Его и к тому же иерея, может в нихиль, в ничто превратить? Был я поп, поп и есть!» [5, с. 256].

Глубоким преклонением перед силой духа этого старого уже священника, доживавшего восьмой десяток, исполнено чувство повествователя. Особенно трогательны страницы об исполнении отцом Никодимом своих пастырских обязанностей. Обобщая рассказ о его деяниях, Б.Ширяев пишет: «По просьбе группы офицеров он отслужил в лесу, на могиле расстрелянных, панихиду по ним и царе-искупителе. Его же под видом плотника проводили в театр к пожелавшим говеть женщинам. Шпана ухитрялась протаскивать его через окно в лазарет к умирающим, что было очень

103

трудно и рискованно. Никто из духовенства не шел на такие авантюры. Ведь попадись он - не миновать горы Секирной. Но отец Никодим ни ее, ни прибавки срока не боялся» [5, с. 269].

Поэтичны строки о силе воздействия личности отца Никодима на каторжан: «Вспыхивала радужным светом Надежда. Загоралась пламенем Вера, входили они в черное, опустошенное, перегорелое сердце, а из другого, светлого, лучисто улыбалась им Любовь и Мудрость немудрящего русского деревенского Утешительного попа» [5, с. 271]. Так лейтмотивной становится лирическая интонация восхищения духовной стойкостью героя и его благодатного воздействия на других.

Легендарной личностью стала на Соловках поражавшая каторжан чувством собственного достоинства и, вместе с тем, смирением и милосердием, не названная автором по имени пожилая баронесса, фрейлина трех императриц, носившая известную всей России фамилию. Б. Ширяев, размышляя о причинах авторитета баронессы среди ее сокамерниц - воровок, проституток, контрабандисток, - выделяет в ее личности черты истинного аристократизма духа, христианского стоицизма: «Став каторжницей, она признала себя ею и приняла свою участь как неизбежность, как крест, который надо нести без ропота, без жалоб и жалости к себе, без сетования и слез, не оглядываясь назад» [5, с. 291]. Нарастающее духовное влияние баронессы автор повествования назвал «великим таинством пробуждения Человека», хотя сама баронесса, как считал он, не подозревала о той роли, которую ей было назначено выполнить, ибо она делала и говорила все так, как делала это всю свою жизнь: «Простота и полное отсутствие дидактики ее слов и действия и были главной силой ее воздействия на окружающих» [5, с. 295]. Особенно ярко в сюжете произведения это воздействие баронессы проявилось на судьбе уголовницы Соньки Глазок: вслед за баронессой она добровольно пошла работать санитаркой в тифозный барак и, как и баронесса, оттуда уже не вышла: «... души их вместе предстали перед Престолом Господним» [5, с. 299]. И этот мотив - христианского стоицизма -становится одним из коцептуально значимых в книге Ширяева.

Люди, о судьбе которых повествует в своей «соловецкой саге» писатель, объединены им одним обозначением: «Сих дней праведники». Однако ценность этой книги многократно усиливается благодаря введением трагической темы современности в широчайший духовно-исторический контекст, связанный с памятью о подвижничестве соловецкого монашества. Поразителен образ соловецкого схимонаха, не пожелавшего покинуть остров после разгрома монастыря чекистами: он остался в своей землянке, и даже всесильный начальник СЛОНа Ногтев, поглумившийся над старцем, оставил его в покое, напуганный духовной силой, исходившей от него, и даже велел приносить ему раз в неделю паек.

Автор документальной повести о соловецких новомучениках А. Ильинская пишет: «Тема последнего соловецкого схимника проходит через всю ширяевскую книгу. Она возникает во многих главах, то прямо, то кос-

104

венно, то намеком; о старце говорят лагерники и лагерницы на всех островах. Единственный оставшийся в аду молитвенник и его Неугасимая Лампада становятся для гибнущих людей символом Святой Руси, дух которой, несмотря ни на что, пребывает неповрежденным» [3, с. 78].

Этот образ возникает в первых главах книги и задает повествованию тот строгий и высокий тон, которым оно отличается, являет собой то истинное чудо, с которым Б. Ширяеву дано было встретиться воочию: однажды глухой ночью он сбился с тропинки, возвращаясь «с отдаленной командировки» (ему было дано право довольно свободного передвижения по острову), и обнаружил келью легендарного старца. Заглянув в землянку, он увидел склоненную пред аналоем фигуру стоящего на коленях монаха. Взойти в этот сокровенный затвор Ширяев, конечно, не посмел. До рассвета простоял он у входа, «не в силах уйти, оторваться от бледных лучей неугасимой лампады пред ликом Спаса...» [5, с. 131]. «Я думал, - пишет автор, - нет.верил, знал, что пока светит это бледное пламя неугасимой, пока озарен хоть одним ее слабым лучом скорбный лик Искупителя людского греха, жив и дух Руси - многогрешной, заблудшейся, смрадной, кровавой. кровью омытой, крещеной ею, покаянной, прощенной и грядущей к воскресению преображенной китежской Руси» [5, с. 131].

В воспоминаниях и других соловецких узников сохранились восхищенные строки о старом схимнике, который, по словам А.Ильинской, помогал понять: таким высшим представителям рода человеческого неведомо, что такое оковы. Навесь им на ноги колоды стопудовые, они их даже не почувствуют, ибо не в тварной юдоли пребывает сознанье их.» [3, с. 78].

Мотив неугасимой лампады духа - ведущий в книге Б. Ширяева. Последний схимник святого острова и смертью своей связывает людей, не желавших потерять в себе образ Божий. 22 человека составили грозящий вполне предсказуемыми последствиями заговор, чтобы отслужить панихиду по усопшему «лесному схимонаху», а заодно и по убиенному царю-искупителю. Это тем более было опасно, что незадолго перед описываемыми событиями на Соловки прибыло около полусотни бывших лицеистов, собравшихся на годовщину Императорского Александровского лицея и отслуживших в Петрограде панихиду по усопшим лицеистам разных времен и по царственным мученикам. Несколько человек из организаторов были расстреляны.

Выше мы упоминали, что отслужил панихиду на соловецкой Голгофе бесстрашный «утешительный поп» Никодим. Для собравшихся участие в панихиде было, как пишет автор, прежде всего, необходимым актом духовного самостоянья и соборного единения: «. Это стояли не люди, а их воспоминания о самих себе, память о том, что оторвано с кровью и мясом. В памяти одно - свое, отдельное, личное, особое для каждого; другое - над ним стоящее, общее для всех, неизменное, сверхличное: Россия, Русь, великая, могучая, единая во множестве племен своих, - ныне поверженная, кровоточащая, многострадальная»[5, с. 370].

105

Б. Ширяев скромно оценивал свое дарование: «Мне не дано рождать образов, но только видеть рожденное помимо меня... Я не создаю образов, но лишь храню в памяти виденное...»[5, с. 424]. Но это увиденное он запечатлел строго и честно: «Ушедшие оставили след; одни - темный, смрадный и кровавый; другие - ясный, светлый, радужный, как крылья Серафима» [5, с. 423]. В первые годы создания своей саги, своего сказания, когда он зарывал написанное, это были строки о страшном и мучительном. Но прошли годы, и в сознании писателя «дивная, несказанная прелесть преображенного Китежа засияла из-за рассеянной пелены кровавого смрадного тумана» [5, с. 422]. Удовлетворенно и трепетно напишет он в финале своей книги: «Обновленными золотыми ризами оделись обгорелые купола соловецкого Преображенского собора, вознеслись в безмерную высь и запели повергнутые на землю колокола. Неземным светом вечного духа засияла поруганная, испепеленная, кровью и слезами омытая пустынь русских святителей, обитель веры и любви. Стоны родили звоны. Страдание - подвиг. Временное сменилось вечным»[5, с. 423].

Изучавшая проблему символики света в повести Ширяева Е.В.Гладкова верно заметила: «Символика света - святыни явлена в изображении вечного и неподвластного правителям: колоколов святой Софии Новгородской, мифического преображенного града Китежа и простого деревянного била первого Соловецкого храма во имя Преображения» [1, с. 176]. (Курсив автора. - В.З.).

Итак, подводя итоги этому небольшому исследованию, заметим. «За кадром» здесь остались многие образы и сюжетные ситуации произведения, но выделенные нами, полагаем, позволяют говорить о разветвленной и одновременно стройной системе лейтмотивов, придающих книге Ширяева необычайно прочную внутреннюю цельность. Благодаря этому произведение приобретает и лирическую огранку сильного субъективноличностного чувства, выражающего эмоциональное авторское отношение к изображаемому, и эпическую емкость за счет введения темы сопряженности современного и вечного. Символическая многогранность лейтмотивной структуры за счет включения многих сакральных образов из сферы национальных сакральных интуиций придает тексту духовную вознесен-ность и глубинную связь с вековым ментальным самосознанием.

Список литературы

1. Гладкова Е.В. Символика света в изображении Соловков // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. - 2011. - Вып. 3(15). - С. 175-180.

2. Захарова В.Т., Комышкова Т.П. Неореализм в русской прозе XX века: типология художественного сознания в аспекте исторической поэтики: учеб. пособие. - Нижний Новгород: НГПУ, 2008.

3. Ильинская А. Соловки. Документальная повесть о Новомучениках // Литературная учеба. - 1991. - Кн. 2. - С. 61-94.

4. Стрижев А.Н. Неугасимая лампада. - [Эл. ресурс]: http://www.portal-slovo.ru.

5. Ширяев Б. Неугасимая лампада. - М.: Издание Сретенского монастыря, 2003.

106