CC BY
86
открывает многие, неизвестные нам, аспекты западной духовной традиции. Во-первых, становятся более понятными предпосылки развития и становления западной монашеской (орденской) духовности. Во-вторых, сочинение Лудольфа Саксонского позволяет увидеть образы, темы, авторитеты, значимые для средневековой Европы того времени. Наконец, знакомство с достижениями латинской монашеской традиции позволяет нам сопоставить и сравнить ее с традицией Востока и тем самым глубже и лучше понять наших западных «братьев во Христе».
Подводя некоторый итог, можно сказать, что серия «Христианская мысль. Тексты и исследования» ставит перед собой цель (явно или неявно) познакомить российского читателя с миром западной духовной культуры, попытаться выстроить мосты между Востоком и Западом и увидеть то «единство в многообразии», которое раскрывается в нашей общей вере в Воплощенное Слово Божие.
Свящ. Евгений Шилов (ПСТГУ)
Лев Платонович Карсавин / Под ред. С. С. Хоружего. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. 527 с.
С 2012 г. издательство «РОССПЭН» начало выпускать серию «Философия России первой половины XX века», в рамках которой одним из первых вышел том, посвященный жизни и творчеству русского философа и историка Л. П. Карсавина. Предполагается выпуск 36 томов, которые охватят главных действующих лиц русской философии указанного периода. Особенностью серии является отход от традиционного формата изданий подобного рода, предполагающий схему: предисловие, работы автора, комментарии, приложения. В каждом томе этой серии представлены статьи исследователей нашего времени, что является бесценным подарком для всех изучающих историю культуры и философии XX в. Предшественником этой серии можно считать известный проект того же издательства — серию «Философия России второй половины XX века».
В томах серии выбор статей, безусловно, имеет некоторую произвольность и субъективность, так что каждый том не просто набор статей, но проект редактора, выбирающего ту или иную перспективу рассмотрения своей темы. Впервые выходит издание, каждый том которого должен объединить серию работ наиболее ярких современных исследователей своей темы, что можно считать некоторым знаком для начала нового этапа в изучении философского наследия России. Возможно, наступает время для синтеза и подведения итогов, ответа на вопрос о том, как Россия восприняла и распорядилась богатством религиознофилософской мысли, созданной в эмиграции или на родине, загнанной в советское время в подполье.
Редакторами-составителями тома, посвященного Л. П. Карсавину, являются С. С. Хоружий и Ю. Б. Мелих. Авторскую концепцию составителей выража-
ют девизы «Все основное о Карсавине» (с. 5) и «Карсавин — наш современник» (с. 12). Центральная ось в блоке статей, не считая предисловия написанного составителями, представлена работами С. С. Хоружего (4 статьи) и Ю. Б. Мелих (2 статьи) с примыкающими и окаймляющими статьями разных авторов, среди которых количество российских и иностранных исследователей практически одинаково. В приложении даны хроника жизни Л. П. Карсавина и библиография его сочинений и посвященных ему работ (составители С. С. Хоружий и Ю. Б. Мелих). В первом блоке статей («Карсавин-историк») Л. П. Карсавин должен был предстать как историк-медиевист, оригинальный предшественник французской школы «Анналов». Статья А. В. Свешникова, посвященная Карсавину-историку («Конфликт в жизни научной школы. Казус Карсавина»), несколько односторонне освещает этот аспект его творчества. В статье выделена как главная тема первого периода его научной жизни конфликт с учителем И. М. Гревсом. А. В. Свешников тщательнейшим образом проанализировал взаимоотношения Карсавина и Гревса на фоне борьбы научных сообществ в целом и сформировавшегося в России начала XX в. научного сообщества в частности. Статья дает ценные штрихи к портрету раннего периода жизни и творчества Карсавина, намечает дальнейшие черты его конфликтной и ищущей себя личности, с присущим Карсавину стремлением к выражению себя через сценический, им самим придуманный образ. Актерская натура, которая надеется на то, что в жизни, как и на сцене, можно проиграть один и тот же эпизод по нескольку раз и верить, что публика не будет всерьез воспринимать театральные сцены, не раз навредила Карсавину в жизни. Рецензия И. М. Гревса на книгу Карсавина «Очерки религиозной жизни Италии XI—XIII вв.» также включена в сборник и завершает этот небольшой исторический раздел. Отчасти к работам исторического периода можно отнести статью А. Д. Сиклари «Смысл и значение “индивидуализации” культуры в мышлении Л. П. Карсавина», включенную в сборник. Отсутствие статьи, специально посвященной историческим трудам Карсавина, вероятно, обосновано тем, что, во-первых, объять необъятное невозможно, а во-вторых, Карсавин, как это явствует из названия издательской серии, рассмотрен в первую очередь именно как философ. Интересующихся историческим аспектом творчества Карсавина можно переадресовать к библиографии, где есть указания на статьи с анализом соответствующих исторических и историософских работ.
Среди включенных в сборник статей тему религиозности Карсавина и догматических основ его философского мышления раскрывает только одна работа французской исследовательницы Ф. Лессур «Лев Карсавин и католичество». Высоко оценивая прекрасную работу Ф. Лессур, тем не менее можно сожалеть о том, что важнейший аспект творчества Карсавина (религиозные мотивы творчества, догматы и схоластика как важнейший опорный пункт его философствования, влияние философии Н. Кузанского, итальянской мистики) не был освещен в отдельном, включенном в сборник исследовании, хотя упоминания об этом встречаются практически в каждой статье. Вероятно, выбор редакторов был не в последнюю очередь предопределен максимой Хайдеггера, процитированного в предисловии к сборнику: «Не существует ничего такого, как христианская философия, это попросту “деревянное железо”» (с. 11). Если вывод Хайдеггера рас-
ьфывает основное направление западного философствования как преодоление метафизики, то русская философия Серебряного века оказывается, по мысли С. С. Хоружего, далека от мейнстрима эталонного философствования, что делало ее довольно провинциальным явлением. Знаменитый вопрос Хайдеггера «Почему существует сущее, а не Ничто?» призывал к преодолению застывших и безжизненных форм религиозно-философского мышления, схоластики XX в. Русская религиозная мысль никогда не застывала в схоластическом ступоре и до сих пор является ярким и живым явлением, поэтому поверять ее Хайдеггером не вполне корректно. Русская метафизика всегда имела выход к проблематике экзистенциализма, несмотря на неоплатонический (как бы ни понимать это определение) базис.
Дискуссионным остается вопрос, был ли и остается мейнстрим (от модерна к постмодернизму и дальше) западной философии ведущим и наиболее перспективным интеллектуальным проектом XX в. Вполне возможно рассмотреть это направление и как некий странный и запутанный виток западноевропейской мысли, уходящей от своих религиозных основ. Скорее всего, западная философия вынуждена будет, подобно блудному сыну, в конце концов вернуться в объятия метафизики и обрести живительную почву религиозного мифа, подобно тому, как это случилось и с древнегреческой мыслью, нашедшей завершение в неоплатонизме. Недаром сам Карсавин считал, что заимствованные на Западе и творчески не переработанные в духе русской мысли идеи отличаются редким бесплодием: «Конечно, до европейских новинок мы падки, особенно в провинции <...> но типический путь русского философа ведет его из-под суровой руки Когена в лоно Плотина»1.
Редактор-составитель С. С. Хоружий предполагает, что наследие Плотина (соответствующая онтология, идея всеединства, религиозная метафизика) для русской мысли является скорее пройденным этапом, а на повестке дня «те элементы теологической персонологии, что были внесены исихастской аскетикой и богословием Божественных энергий» (с. 213). Таким образом, можно говорить о противопоставлении эссенциальной и энергийной мысли, понимая первое как нечто, подлежащее преодолению. Философии Карсавина, особенно онтологии «присущ достаточно жесткий эссенциализм, в котором можно видеть и некоторое влияние католической мысли» (с. 213). Я думаю, что ценность и неувядающая привлекательность философии определяется не только тем, что существуют учения, подлежащие преодолению (для достижения единственной истинной и непротиворечивой системы мысли), но и продолжающимся диалогом разных философских традиций, в котором не только Карсавин, но и Плотин, Кант, Хайдеггер — наши современники.
Творческий потенциал Карсавина, его «заряженность настоящим» определяется, не в последнюю очередь, тем, что он включается в русское философствование, когда основные линии ее развития уже были намечены и отчасти пройдены. Это определяет отстранение и критический настрой Карсавина по отношению к русскому мейнстриму, его стремление найти свое оригинальное место среди пышного интеллектуального пира Серебряного века. А. Л. Доброхотов
1 Карсавин Л. П. Сочинения. М., 1993. С. 199.
соотносит учение о свободе и времени Карсавина с современной ему европейской философией в статье «Бергсонианские мотивы в работе Л. П. Карсавина “О свободе”». Карсавин как оппозиционер (статья М. Байссвенгера «“Еретик” среди “еретиков”: Л. П. Карсавин и Евразийство»), оригинал, критик русской религиозно-философской традиции и первопроходец, прокладывающий пути к постмодернизму (статья С. А. Азаренко «Лев Карсавин и темы телесности и совместности в современной философии»), — таким мог бы сложиться портрет Льва Платоновича, если его рассматривать с точки зрения присущей ему «оппозиционности» и оригинальности.
Однако есть и другая сторона медали: Карсавин также может быть органично вписан, несмотря на свою яркую оригинальность, в традицию русской религиозной философии (как бы не понимать и не оценивать последнюю). Наиболее существенные черты русской мысли — онтологизм, идея всеединства (а также ее оригинальная, «софийная» интерпретация), религиозно-богословский контекст, публицистичность, внимание к историософским темам и персонализм — также присущи философской системе Карсавина. С наибольшей ясностью и зрелостью эти черты раскрылись в произведениях Карсавина литовского периода, среди которых трактаты «О личности» и «Поэма о смерти» занимают особое место. «Поэму о смерти» в сборнике анализируют Д. И. Макаров («Безмолвные странствия души: авторский миф в «Поэме о смерти» Л. П. Карсавина (Аспекты претворения)») и Д. И. Черашняя («Структура автора в «Поэме о смерти» Л. П. Карсавина»). «Литовский Платон», как называли Карсавина, именно в этот период жизни раскрыл свой творческий потенциал не в противостоянии русской религиозно-философской традиции (правильнее было бы говорить об отдельных людях, эту традицию представлявших) и сам стал родоначальником особого философского, культурологического направления в Литве.
Заключительным аккордом, настоящей «Песнею песней» Карсавина были лагерные поэмы, бережно сохраненные преданным учеником А. А. Ванеевым. В них автор раскрывается как человек, достигший высот религиозных переживаний в невыносимых условиях, в которых многие теряли облик человеческий. Характерно, что одновременно с Карсавиным лагерный срок отбывал лидер евразийства П. Н. Савицкий, создавший в тюрьмах и лагерях более 1000 стихов2. Карсавин преодолел внутренние противоречия, раздвоенность, «абулию» (безволие, апатия — определение Карсавина), снедавшие его в юности, и таким образом выполнил христианское задание построения цельной личности по Образу и Подобию Творца. Лагерные «Терцины» и «Венок сонетов» Карсавина остались также вне поля зрения составителей сборника, вероятно, по той же причине, по какой религиозные аспекты и исследования по истории не получили достаточного освещения. Это дает основания не для упреков составителям, но только подчеркивает объем и многогранность творческого наследия Л. П. Карсавина, которое еще ждет своих исследователей и почитателей.
Отдельная, остро-дискуссионная тема — интерпретация персонализма у Карсавина. В статье Ю. Б. Мелих «Сущее личности и личность едино-сущего. К вопросу о спорности персонализма у Л. П. Карсавина и Н. А. Бердяева» упо-
2 См.: Востоков П. [Савицкий П. П.]. Стихи. Париж, 1960.
149
минает о преследующем философию Карсавина предубеждении о его нигилизме в отношении личности. Идея о том, что Карсавин метафизически обосновал рабство человека, восходит к Н. А. Бердяеву, и многие современные исследователи (в их числе К. Г. Исупов, С. И. Половинкин, Н. К. Гаврюшин) воспринимают персонализм Карсавина как «меонический» или «нигилистический». Ю. Б. Ме-лих характеризует персонализм Карсавина как симфонический, глубоко укорененный в христианском богословии, имеющий выходы к феноменологической трактовке «я» в его разнообразных проявлениях. Ю. Б. Мелих высказывает интересный тезис о том, что по сравнению с персонализмом Бердяева, укорененного в переживаниях «я» и замкнутого в их круге, персонализм Карсавина, предполагающий включенность личности в мироздание (знаменитый карсавинский образ мира как пасхального яйца-матрешки), обосновывает ее гораздо более существенно и органично. Карсавин дает твердый фундамент идее личности как укорененной в Боге через причастие концентрическим кругам других соборных личностей. Существует статья С. М. Половинкина «Нигилистический персонализм JI. П. Карсавина»3, не включенная в сборник, с анализом спорных с точки зрения классического христианского персонализма мест в текстах Карсавина. Вероятно, отдельные фрагменты текстов Карсавина, рассмотренные с точки зрения христианской догматики, действительно способны вызвать сомнения в его персонализме. Чрезвычайно оригинально и позднее учение Карсавина о несуществовании души. Это показывает, что сложнейшая тема персонализма Карсавина открыта для исследований и интерпретаций.
Учение о симфонической личности у Карсавина наиболее интенсивно оформлялось в период его участия в евразийском движении, что выразилось, в частности, в споре с Н. С. Трубецким, в котором каждый отстаивал свое понимание идеи личности и то, как она являет себя в государстве и Церкви4. Статья немецкого исследователя (в настоящее время проживает в России) М. Байссвенге-ра «“Еретик” среди “еретиков”: JI. П. Карсавин и Евразийство» содержит анализ наиболее распространенных мнений о роли Карсавина в евразийстве. Сложилось несколько полярных интерпретаций его взаимоотношений с евразийством. М. Байссвенгер дает подробный обзор основных этапов работы Карсавина-евразийца. Основываясь на архивных источниках, он приходит к выводу о том, что участие Карсавина в евразийском движении было отнюдь не случайным. Карсавин был типичной фигурой в движении, которое резко выделялось новизной идей, своим демонстративным разрывом с прошлым русской политической и историософской мысли. Он разделял многие наивные надежды евразийцев, например, на то, что евразийство может реально повлиять на ситуацию в Советской России. Пребывание в евразийском движении способствовало политизации взглядов Карсавина, но не повлияло на его религиозно-философские идеи.
Последние статьи посвящены заключительному этапу жизни Карсавина, судьбе его литовских и лагерных работ (Гензелис Б. След J1. П. Карсавина в литовской культуре; Хоружий С. С. Русский философ в Литве: A CASE STUDY).
’Историко-философскийальманах. М., 2010. Вып. 3. С. 203—217.
4 Степанов Б. Е. Спор евразийцев о церкви, личности и государстве (1925—1927) // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2001—2002 гг. М., 2002.
Альберт К. О понятии философии у Платона...
Некролог немецкого философа Э. Ф. Зоммера (в переводе С. С. Хоружего), волею судеб оказавшегося советским заключенным в то же время и в том же месте, что и Карсавин, завершает цикл статей. Зоммер наряду с неверными сведениями (например, о том, что Карсавин перед смертью принял католичество) дает некоторые трогательные и ценные сведения о последних годах жизни философа: «Хотя и сам он зависел от своих товарищей, получавших посылки, он часто приглашал немцев, которые вовсе ничего не имели и не могли ниоткуда ждать, на беседы и чаепития с хлебом и даже сахаром» (с. 461); «В мой последний приход я застал его с чайной чашкой в руке, он поглаживал ее и размышлял о том, что и его прах мог бы однажды быть превращен в глиняный сосуд. <...> Существуешь ли ты еще или уже не существуешь, это ничего не изменяет в том факте, что в бесчисленных частицах твоего Я ты движешься к Богу. С тех пор как мне Карсавин это сказал, у меня появился страх перед тем, что и я в урочный час должен буду предстать перед Богом» (с. 460). В Литве Карсавина называли «Литовский Платон», в лагере у многих, кто знал и ценил его общество, невольно возникала ассоциация с Сократом: у Карсавина был преданный ученик А. А. Ванеев, круг собеседников, где обсуждались философские и религиозные темы. Сама безмятежность Карсавина перед смертью, его философствование о ней, поэтическое творчество, главными мотивами которого стала смерть, жизнь через смерть и взаимоотношения с Богом отсылают к последним дням Сократа, его беседам перед принятием кубка с цикутой. «Лагерный Сократ» — последняя роль Карсавина, блестяще им исполненная, завершает круг его жизни, подводит итог его мятежным поискам. Философия Карсавина, его жизненный путь, искания, блестящие находки и даже ошибки — все это актуально, непреходяще ценно.
Закончить рецензию можно только выражением благодарности составителям и надеждой на то, русская религиозно-философская мысль будет и в дальнейшем интересна многим, неравнодушным к подлинному культурному наследию.
К. Б. Ермишина (ПСТГУ)
Альберт К. О понятии философии у Платона / Пер. с немецкого, предисловие и примечания М. Е. Буланенко. Владивосток: Изд-во ДВФУ, 2012.117 с.
В 2012 г. в издательстве Дальневосточного федерального университета (ДВФУ) вышел перевод книги известного немецкого философа и историка философии Карла Альберта «О понятии философии у Платона». Хотя книга не велика по объему, она занимает важное место в современном платоноведении, и появление ее на русском языке — значимое событие. Книга состоит из предисловия переводчика, предисловия автора, введения, пяти глав, заключительного замечания и приложения.
В своем предисловии переводчик М. Е. Буланенко знакомит читателя с автором книги, который до сих пор был мало известен в России, так как его рабо-
