CC BY
50
удк 321.01 е.П. Спиридонова
ЛЕГИТИМАЦИЯ МОНОЦЕНТРИЗМА НА УРОВНЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ И ИДЕОЛОГИИ
Изменения политической структуры современной России характеризуются усилением вертикальной оси власти. В статье рассмотрены преобразования в институциональной, законодательной и публичной сферах, способствующие закреплению моноцентрических установок властного дизайна.
Ключевые слова: кризис политической системы, изменение институционального дизайна, вертикаль власти, идеология.
E.P. Spiridonova
ESTABLISHMENT OF MONOCENTRISM IN POLITICAL STRUCTURE AND IDEOLOGY
The article states that changes of political structure in modern Russia are characterized by strengthening of a vertical axis of authority. The author considers transformations in the institutional, legislative and public spheres contributing to the consolidation of monocentric framework of political power.
The key words: political system crisis, transformation of institutional design, a vertical of authority, ideology.
Анализ политических процессов в современной России позволяет говорить о серьезных структурных трансформациях политической власти. Представляется, что важным фактором отличия современного дизайна власти от ситуации 1990-х гг выступает изменение соотношения вертикальных и горизонтальных измерений политических процессов. Вектор институциональных трансформаций, законодательных реформ, лидерских практик направлен на укрепление вертикальной оси власти, горизонтальное измерение политики характеризуется упрочением неформальных взаимодействий при нивелировании признанных демократических форм политического участия, представительства, институционального структурирования. Изменения конфигураций политической власти происходят не в идеологическом вакууме, а сопровождаются поиском адекватных объяснительных схем и технологий, направленных на закрепление властных позиций. Как справедливо отмечает О. Гаман-Голутвина, в современной ситуации процессы, ранее демонстрировавшие взаимосвязи начинают выражать взаимовлияние и взаимообусловленность [2, с. 67]. Нам видится целесообразным рассмотреть под этим углом зрения ключевые тренды институционального структурирования и их легитимацию в идеологических контекстах.
Не вызывает сомнений, что изменения институциональных условий в постсоветской России сопровождаются содержательной трансформацией идеологических нарративов и модификацией их форм. Все мы были свидетелями того, как иллюзии конца прошлого века, представляющие общество и политическую сферу как саморегулирующиеся системы, пришли на смену по сути, тоталитарной идеологической системе советского периода в качестве своеобразной реакции на идеологический прессинг сформировав представления о неактуальности идеологического воздействия. Период первой половины 1990-х гг. был ознаменован тем, что правящая политическая элита России сделала ставку на отказ от идеологии как формы мистифицированного, ложного сознания. Внедрение идеологии «отсутствия
идеологии» подкреплялось распространением концепций «конца истории» как утверждения об окончательной идеологической гегемонии Запада. Такая установка позволяла легитимировать институциональный транзит и осуществить идеологический промоушен необходимых конфигураций политической власти.
Осуществление либерального проекта, который часть российской элиты пыталась реализовать в начале 1990-х, происходило по двум векторам. Во-первых, это продвижение либеральных ценностей посредством СМИ и закрепление определенных идеологических предписаний в жизненных стратегиях, повседневных практиках, эмоциональных установках. И, во-вторых, происходило параллельное реформирование политических, экономических и социальных институтов по образцу западной демократии: законодательное закрепление прав человека, реализация конституционных механизмов разделения властей, создание института парламентаризма, многопартийности и независимой судебной власти.
Однако скоро стали очевидными не только отторжение имплантируемых либеральных ценностей, но и неудачи в построении властных институтов по классическим либеральным «лекалам»: принцип разделения властей оказался подменен доминированием исполнительных органов, парламент - фактически лишен реальных рычагов влияния на принятие политических решений, политические партии оказались не связанными с интересами гражданского общества, свободные выборы профанировались, права человека систематически нарушались. Более того, наметились тенденции неформальной адаптации этих институтов к традициям российской политической культуры и менталитету. Так, несмотря на то что Конституция 1993 г формально отводила институту президентства значимую, но ограниченную роль (быть гарантом конституционного строя и выступать арбитром в спорах между ветвями власти), действительные механизмы реализации власти в России привели к формированию сверхпрезидентской республики. К концу 1990-х гг институт президентства во все большей
♦------------------------------------------------
степени приобретал авторитарные свойства, его развитие сопровождалось традиционными атрибутами монархического стиля (применение державной риторики, отождествление в СМИ Президента Б. Ельцина с царем, возрастание роли «семьи» в принятии политических решений, усиление фаворитизма, замещение протокольного поведения личными импульсами). Структурные и идеологические изменения, таким образом, выступали как две стороны одной медали, осуществляя одни и те же тенденции укрепления власти определенной элитной группы. Несмотря на это, аналитики определяют политическую ситуацию того периода как «конфликтный плюрализм», отмечая, что «шла острая борьба за общественное мнение, которую вели разные акторы, и власть, азартно участвуя в схватке, не делала попыток монополизировать это поле» [6, с. 18].
Если на этапе смены элит либеральная идеология позволила одной элитной группе сместить другую и оказала влияние на усиление социальной мобильности в обществе, то по мере стабилизации новые элитные группы, решив задачи, связанные с перераспределением собственности, стали демонстрировать нацеленность на стабилизацию социальной системы, что способствовало активизации поиска новых идеологических стратегий. Интересно, что примерно в это же время наметилось формирование традиционалистских настроений в интеллектуальном мейнстриме. В частности, востребованными оказались идеи русского консерватизма конца XIX -середины XX вв. (К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, И. Соло-невич), евразийства (С.Н. Трубецкой, Л.Н. Гумилев), а также радикальных течений (Н.В. Устрялов). Такой «идейный крен» видится нам вполне объяснимым. Как показали результаты социологических исследований, ключевыми факторами, влияющими на тип ментальности, выбор идеологических приоритетов (консервативных или модернистских установок), выступают «условия социализации, тот социальный контекст, в котором происходит воспитание и становление личности» [9, с. 92]. Не приходится удивляться, что вектор идейных поисков в конце 1990-х был обусловлен общим социальным негативизмом, вызванным либеральными реформами. Отсутствие поддержки широких слоев населения стало следствием того, что на фоне декларированных свобод происходило реальное ухудшение экономических показателей, сопровождавшееся серьезными геополитическими трансформациями, ознаменовавшими крах не только отдельных домохозяйств, но и регресс государственности. Вызванные этими причинами потоки мигрантов, отсутствие миграционной политики, стремление иноэтничных групп занять наиболее высокодоходные экономические ниши вызвали рост националистических настроений (от ксенофобии и расизма до национальнопатриотических лозунгов и движений) [11], которые также были включены в сферу поисков государственной идеологии, что, впрочем, было безуспешным проектом в связи с высокой степенью фрагментации общества и политического класса.
Значимые изменения политического дизайна и формирование идеологических нарративов, их легитимирующих, совпадают с приходом к власти В. Путина. Примечательно, что «идеологическая карта» формально не претерпела изменений: «места дислокации» публичной сферы сохранились, никаких запретительных мер не было принято, изначально демократический
вектор политического курса казался неизменным, особенно в связи с тем, что В. Путин был объявлен «преемником» досрочно сложившего свои полномочия Б. Ельцина. Но вместе с тем наметилось формирование устойчивой тенденции к институциональным изменениям, ревизии законодательства с параллельной маргинализацией (либо полным исключением) акторов, которых не получалось контролировать. Со временем институциональная модель, поддерживаемая либеральной идеологией, характеризующаяся плюрализмом политических игроков уступает место моноцен-тристским тенденциям: стремлениям к укреплению значения центра, построению вертикальной оси власти, усилению президентского влияния, что нередко классифицируется как авторитаризм.
В теории существуют несколько моделей, в рамках которых могут осуществляться авторитарные установки. Выделяют персоналистские, партийные и военные авторитарные режимы, которые характеризуются различными стратегиями господства и институциональной спецификой. Политический режим в России 1990-х был по преимуществу персоналистским. По большому счету он был непопулярен среди россиян, объективно малоэффективен, способствовал формированию фрагментированной элиты, зависящей как от внутренних олигархических группировок, так и от внешнеполитических центров влияния. В течение 2000-х гг. в целях закрепления преемственности политического курса, с одной стороны, и выравнивания институциональных издержек, с другой, были предприняты целенаправленные усилия по переводу персоналистического авторитаризма в партийный. Это позволяло решить целый ряд задач -выработать механизмы административного контроля над сегментированными элитами, пресечь возможности их альтернативной координации и сформировать лояльность элит и граждан к существующему режиму вне зависимости от его дальнейшей эффективности «мягкими» средствами. Реализовать эти цели становится возможным, трансформировав такой инструмент публичной политики, как партии, в инструмент правящей группы. Такая стратегия к тому же позволяла избежать экономических затрат на репрессивный аппарат, применение которого стало бы неизбежным при выборе альтернативных моделей авторитаризма, и поддержать имидж демократического государства, что на определенном этапе также было принципиальным.
Идеологической легитимацией выбранного вектора реструктурирования политической власти стала концепция «суверенной демократии», озвученная Вл. Сурковым в 2006 г Представленная концепция стала «идеологической матрицей» одновременно для внутреннего и внешнего пользования. Ключевой задачей власти было объявлено укрепление и обоснование государственного влияния внутри страны и главным образом на внешнеполитической арене: «Россия должна быть самостоятельным государством, влияющим на мировую политику» [13, с. 50]. Это способствовало формированию имиджа сильного и самостоятельного государства, не приемлющего внешнего давления и вмешательства во внутреннюю политику страны. Подобные установки способствовали изменению положения России посредством укрепления ее статуса партнера, а не только исполнителя и сырьевого донора. Однако в тексте обращения ясно сказано, что экономическое, полити-
ческое и социальное развитие России будет происходить хотя и в общедемократическом формате, но теми темпами и с той степенью задействования либеральных механизмов, которые будут необходимы для формирования конкурентоспособности страны и реализации ее внутренних интересов. Не приходится удивляться, что такие программные заявления имели своим следствием усиление авторитарных тенденций, наложив отпечаток на электоральные процессы.
Отождествление политического курса страны и фигуры Президента к президентским выборам 2008 г. вызвало нагнетание ситуации вокруг проблемы легитимных механизмов преемственности. Феномен «преемственности» президентской власти, и ранее вызывавший неоднозначную оценку экспертов, теперь закрепляется как механизм консервации политического курса. В целом при формальной выборности Президента РФ момент политической неопределенности на выборах 2008 г стремился к минимуму: действующий и будущий президенты как один утверждали неизменность политического курса, необратимость политиче-ской модернизации, антикоррупционную политику внутри страны и антитеррористическую внешнюю политику. Нетрудно видеть, что легитимация этих процессов была во многом подготовлена концепцией суверенной демократии, утвердившей право России на существование собственного «формата демократии».
В целом российская специфика «формата» выразилась прежде всего в закреплении моноцентристских установок. Стремление к монополизации политического пространства проявилось в огосударствлении и передаче подконтрольным бизнесменам СМИ, в замене выборности глав субъектов Федерации их фактическим назначением по рекомендации Президента, в принятии нового закона о выборах, нивелирующего саму сущность представительной демократии, законодательства о политических партиях и общественных организациях, что повлекло сужение партийного спектра как в плане количества партий, представленных в Парламенте страны, так и в плане элиминирования их идейного многообразия, своеобразного «дрейфа к центру», что впоследствии привело к доминированию одной политической партии.
Ситуацию на партийном поле сегодня можно считать своеобразной «лакмусовой бумагой», проявившей действительные проблемы политического представительства. В нормально функционирующем социуме представительство интересов различных социальных групп, а также «обратная» связь государства и гражданского общества, в результате которой происходит идеологическая трансляция, совершаются благодаря политическим партиям. При этом отношения «власть -общество» можно рассматривать как паритетные: органы власти формируются на основе партийного представительства, а партии выступают инструментом борьбы за власть. Но это в теории. В реальности же после почти двух десятков лет партийного строительства в политической жизни современной России говорить о партиях как инструментах гражданского общества становится все более затруднительно, скорее они представляют собой политтехнологические и РР-проекты, задуманные для реализации конкретных целей.
Анализ ситуации показывает, что партийное строительство в современной России направленно на укреп-
ление позиций действующей власти, в силу чего представляет собой проект «модернизации сверху». При этом очевидным становится нарушение «обратной связи» политической элиты с потенциальными избирателями, демонстрирующее «разрыв» между «миссией» партии и стереотипами массового сознания. Как отмечают в своем исследовании Е. Малкин, Е. Сучков, В. Хомяков, имея объективный характер, политическая идеология «на уровне стереотипов массового сознания существует еще до и без всякой партии, которая лишь поднимает соответствующий флаг» [7, с. 20]. По мнению указанных авторов, партийная идеология должна представлять собой симбиоз «системообразующей идеи» (базовых ценностей, формирующих представления о том, куда и зачем нужно двигаться), «момента силы» (трудноопределимый аспект, формируемый либо за счет харизмы политического лидера, либо благодаря уникальной миссии партии, либо в силу сплоченности ее членов) и «образа врага» (представления, выражаясь в терминологии Гегеля, о «своем другом», т.е. о персонифицированной силе, противопоставленной групповой партийной идентичности). Только в случае сформированности и применяемости всех компонентов можно говорить не о теоретической, а о реальной двусторонней связи партий как с аппаратом государственной власти, так и с широкими слоями своих потенциальных членов.
Однако анализ российского партогенеза последних десятилетий позволяет выявить наличие полного комплекса идеологических компонентов лишь у КПРФ, что объясняет ее политическое долгожительство, а заодно и неживучесть многих других партий типа «Наш дом -Россия», «Отечество - вся Россия», «Яблоко» и пр. Как известно, системообразующая идея КПРФ («социальная справедливость», «социальный прогресс», «державность», «патриотизм») основывается на базе хорошо разработанных теоретических конструктов, которые глубоко закреплены в архетипах массового сознания. Весьма определенным предстает и «образ врага»: мировой империализм, капиталистические эксплуататоры, новоявленные либералы, распродающие Родину «на запчасти». А так как реальные социополитические процессы в течение 1990-х гг. скорее подтверждали коммунистические манифесты, то момент силы КПРФ возрастал пропорционально разрушениям социальной сферы.
Если говорить об идеологическом оппоненте КПРФ того периода, то партией с комплексным идеологическим «набором» можно считать СПС: позиционирующие себя как новое поколение демократической России, ориентированное на обладание частной собственностью, гражданскими правами и свободами, лидеры СПС затронули интересы и чаяния молодой, активной части населения, уповающей на собственные силы, не боящейся острой конкуренции. Однако не подкрепленные действительной практикой жизни при режимах, хоть сколько-нибудь похожих на либеральные, реальные действия российских младолибералов противоречили не только классическим нормам либерализма, но и выворачивали их наизнанку, выходя далеко за пределы законности. Изначально энергия молодых реформаторов, несовременность ортодоксального коммунизма и слабость государственной власти, создающие ощущение больших возможностей в политике, формирова-
♦---------------------------------------------------
ли момент силы этой партии. Но приход к власти В. Путина, поддержавшего не только экономический либерализм, но и стереотипы державности, укрепление государственного влияния, ослабил идеологическую конкуренцию, став значимым фактором, повлиявшим на уход СПС с политической сцены.
Рассматривая положение на партийном Олимпе в текущий момент, следует констатировать определенную идеологическую монотонность, вызванную доминированием партии власти. Представляется, что доминирование формируется посредством воздействия как институциональных, так и идеологических факторов. В частности, важнейшим фактором, определяющим возможность партии приблизится к «локусу власти» или, напротив, оказаться в секторе «не-власти», становится ее готовность придерживаться стратегии замалчивания или, напротив, актуализации ангажированных политических проблем. Спектр таких проблем весьма различен, и именно он определяет горизонт идеологического и институционального структурирования политической сферы. Исследование, проведенное Н.В. Анохиной и Е.Ю. Мелешкиной на основе метода «проблемных измерений», в качестве которых использовались параметры, традиционно вызывающие принципиальные политические разногласия, - государственное регулирование экономики и сельского хозяйства, социальные программы и гарантии, национальный вопрос, религиозные проблемы, взаимоотношения между центром и регионами, порядок и безопасность, возможность европейской интеграции, вопросы экологии и качества жизни, - выявило, что среди других протестированных партий именно позиция ЕР по большинству вопросов является размытой и неопределенной [1]. Это позволило В.Я. Гельману сделать вывод о том, что партийная идеология ЕР является скорее «не-идеоло-гией» [3, с. 142], что на определенном этапе стало активом партии, создав пространство для политических маневров, привлечения более широкого электората в силу идейной непроясненности декларируемых позиций. Отсутствие понятной, стратегически полноценной системообразующей идеи у ЕР компенсируется утрированным «моментом силы» и периодически актуализируемым и обновляемым «образом врага», в качестве которого фигурировали как чеченские боевики и международные террористы, так и «родные» олигархи и телемагнаты, еще недавно бывшие «героями дня». Нетрудно видеть, что «момент силы» ЕР формируется на базе мощнейшего административного ресурса и лидерских качеств В. Путина. Показательны лозунги ЕР в думской кампании 2007 г.: «Голосуй за план Путина!», «Единая Россия - партия В. Путина!», - отождествившие идейный и политический вектор партии с ее «менеджером», который членом партии не является. Эволюция «Единой России» показывает, что с течением времени «момент силы» становится все более формальным, так как партийное членство становится привилегией, обеспечивающей доступ к разного рода ресурсам власти. Именно в силу увеличивающегося разрыва между декларируемыми ценностями-целями и не-артикулируемыми путями их достижения членство в партии начинает носить не идеологический, а корыстный характер.
Исследователи отмечают, что, несмотря на процессы централизации власти, выстраивание вертикальных
взаимодействий, подлинной реальностью современной политической элиты выступает реальность «домашней группы» [5]. Организационный принцип «своей команды», переживающий свой ренессанс с приходом к власти В. Путина, предполагает, что рабочие отношения выстраиваются на принципах доверия к «своим людям», их личной преданности, взаимообмена услугами, что, по сути, является эксплуатацией приватных отношений и в идеологическом плане оказывает скорее отрицательное влияние на элитогенез в целом, создавая определенные проблемы с рекрутированием элит, а в конечном счете и с их реальной легитимностью. Преобладание партикулярных интересов и формирование на их основе горизонтальных сетей взаимодействия приводит к тому, что элитные группы представляют «сообщества своих», «клики», доступ куда открывается в особых случаях и при условии принятия тех норм, которые сложились в рамках данной группы. Впрочем, горизонтальные связи элит могут институционализироваться, но при этом «формируется политический порядок, сущностно отличающийся от демократического» [8, с. 111].
Непосредственно связанными с вопросами элито-генеза в ситуации идеологического кризиса оказывается вопрос о роли интеллигенции и значении интеллектуалов в политических процессах. Как отмечает А. Казанцев, традиционно в России именно интеллигенция «определяла те проблемы, которые считались политическими, а также типовые способы их решения и структуру политико-идеологических ценностей» [4, с. 71]. Такое положение дел было обусловлено рядом факторов: уровнем образования, способностью к критическому осмыслению ситуации, высокими моральными качествами, более высоким, чем у остальных социальных групп, уровнем самоорганизации, что позволяло интеллигенции решать проблемы политическими методами. Тот факт, что интеллигенция являлась «властительницей дум», обладала значимым инновационным потенциалом и в то же время выступала хранительницей национальных традиций, позволил осуществлять двустороннюю связь как с широкими народными массами, так и с государственно-бюрократическим аппаратом. Это вело к формированию диспозиции «интеллигенция - народ» и «интеллигенция - власть», осуществлявшей своеобразное общественное структурирование, в основе которого лежала идеологическая миссия интеллигенции. Несмотря на наличие многочисленных дефиниций и оценочных отношений не вызывает отрицания тот факт, что во все времена основной задачей интеллигенции было «создание для данного общества интерпретации мира» (К. Мангейм).
Современная социокультурная ситуация демонстрирует размывание границ между социальными группами, действительно влияющими на формирование идеологических нарративов. С одной стороны, мы можем констатировать расширение понятийных рамок: к представителям интеллигенции по формальному признаку можно отнести и менеджеров разного звена, и воспитателей детских садов, и преподавателей высшей школы, но все они демонстрируют скорее аполитичные настроения, не претендуя на роль «творцов политического», выразителей «интересов нации». В то же время нетрудно видеть, что эту роль во все большей степени начинают выполнять представители арт-сообществ,
масс-медийной индустрии и эксперты-интеллектуалы. Следствием этой тенденции является формирование профессиональных сообществ, выполняющих разработку определенных «проектов» достижения и удержания власти, а также их «техническое сопровождение». При этом, как справедливо отмечает С.Н. Пшизова, «речь идет о превращении политики из сферы жизнедеятельности общества в рыночно-ориентированную» [10, с. 117] со всем предполагаемым в этом случае арсеналом маркетинговых и менеджмент-технологий. Идеологическое конструирование оказывается организованным по принципу формирования брендов и построения имиджей: «Повестка дня публичной политики переносится в повседневность, а сами образы ... оказываются объектом массовой культуры, привычной частью повседневного “обихода”» [12, с. 7]. В ситуации отсутствия общих трансцендентных оснований, позволяющих сконструировать национальную идентичность, в структуру которой должны входить вызывающие гордость культурно-исторические коннотации, самым реалистичным проектом, интегрирующим общество, становится формирование общества потребления. Властный дискурс задает и поддерживает эту тенденцию, умышленно упрощая проблематику справедливости, гражданского общества, свободы, отсылая к «аксиомам» здравого смысла, низводя их к формату удовлетворения базовых потребностей.
Таким образом, мы можем отметить, что эволюция политической структуры постсоветской России сопровождается принципиальными изменениями идеологических установок. В целом эти изменения находятся в рамках глобальных трендов: от гипертрофированного значения идеологий через деидеологизацию - к отказу от «узкопартийных» идеологий и утверждению «универсальных ценностей» и, замыкая круг, - к «невидимому» тотальному идеологическому доминированию определенных элитных групп. Очевидно, что такой формат идеологического воздействия оказывается средством институциональной легитимации узкогрупповых
и корпоративных интересов. Идеологический дрейф от либеральной риторики к консервативным ценностям только подтверждает тенденцию. Новейшее декларирование примата консервативных ценностей и необходимости всеобщей структурной модернизации, по всей видимости, не подразумевает принципиальных изменений, а направлено на консервацию сложившегося политического и экономического уклада.
1. Анохина Н.В., Мелешкина Е.Ю. Эволюция структуры партийного спектра в России накануне парламентских выборов 2007 г. // Полис. 2008. № 2.
2. Гаман-Голутвина О.В. Процессы современного элито-генеза: мировой и отечественный опыт // Полис. 2008. № 6.
3. Гельман В.Я. Политические партии в России: от конкуренции - к иерархии // Полис. 2008. № 5.
4. Казанцев А.А. Интеллигенция и структурные инновации в политическом пространстве. Опыт сравнительного анализа // Полис. 2007. № 1.
5. Кострюкова О.Н., Осипов Г.Р., Саренков А.А. Семантический анализ концепта «подчинение» в поле оппозиции «приватное - публичное» // Полис. 2007. № 1.
6. Малинова О.Ю. Идеологический плюрализм и трансформация публичной сферы в постсоветской России // Полис. 2007. № 1
7. Малкин Е.Б., Сучков Е.Б., Хомяков В.А. Беспартийная Россия // Свободная мысль. 2009. № 2.
8. Панов П.В. Выборы в России: институциональная перспектива // Полис. 2008. № 5.
9. Петухов В.В. Новые поля социальной напряженности // Социс. 2004. № 3.
10. Пшизова С.Н. Политика как бизнес: российская версия // Полис. 2007. № 2.
11. Российская идентичность в социологическом измерении: аналитический доклад // Полис. 2008. № 2.
12. Семененко И. С. Образы и имиджи в дискурсе национальной идентичности // Полис. 2008. № 5.
13. Сурков В. Суверенитет - это политический синоним конкурентоспособности // PRO суверенную демократию. М., 2007.
