CC BY
55
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
УДК 821.161. 1 (09) Леонов Л.М. А. А. ДЫРДИН
Л. ЛЕОНОВ И ЕГО МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ В СОВРЕМЕННОЙ КРИТИКЕ
Рассмотрены аспекты рецепции творчества Л.М. Леонова в критике последнего десятилетия.
Ключевые слова: творчество Л. Леонова, восприятие, академическое литературоведение, журнальная критика.
История восприятия критикой произведений Леонида Леонова насчитывает без малого сто лет (Например, ещё в 1928 году на страницах «Сибирских огней» Валериан Правдухин, называя автора романа «Барсуки» талантливейшим современным писателем, отмечал, что «в его писаниях нет коробящей читателя неправды, а чуть ниже обвинял автора в многословии и схематизме» [1, 210]. С такими оговорками - талантлив, но без ясности и мужества в созерцании и ощущении жизни - фигура Леонова и предстаёт в статьях защитников принципов эстетической критики, равно как и в политизированных высказываниях критиков идеологического направления. Собственно, вот это постоянное соединение в леоноведении двух критических стилей -эстетического (т. е. профессионального) и массового - до сих пор остаётся главной отличительной чертой как критических, так и литературоведческих работ о Леонове, а также недавно возникшей формой массовой рецепции литературы - сетевой критике. В многочисленных откликах читателей, связанных большей частью с публикацией в 1994 году романа-наваждения «Пирамида», Леонов воспринят в качестве «последнего из могикан» советской литературы или в качестве ретрограда, представителя уходящей в прошлое классической установки на проникновение в глубины человеческого бытия.
Несмотря на то, что академическое литературоведение обратилось к творчеству писателя-философа довольно поздно (в 50-60-е годы прошлого века, когда развернулось объективное, системное изучение его художественного мира в Пушкинском Доме), значение леоноведческих работ для отечественной истории литературы, культурологии, философии велико. В творческой
© Дырдин А. А., 2018
судьбе Леонова, в дискуссиях о методе, стиле и жанровом своеобразии произведений запечатлелись болевые точки литературного развития ХХ века. Многие работы, в том числе напечатанные при жизни писателя и имевшие новаторский для своего времени характер, позже не публиковались. Тексты критиков и литературоведов, по-свящённые Леонову, появившиеся в период с 1922-го года по настоящее время, не всегда доступны, поскольку рассеяны по малотиражным сборникам, монографиям, учебным пособиям (Назовём здесь учебное пособие С. Н. Буровой «Проблемы текстологии и историко-литературный процесс» [2], в котором поставлены проблемы персональной текстологии Леонова, могло бы существенно повлиять на прочте-ниелеоновских произведений К сожалению, эта книжка осталась вне поля внимания леоноведов. «Созданный им духовный мир не только опирается на узнаваемость его системы героев, всегда обладающих историко-культурной и внутри контекстуальной генеалогией, не только на систему мотивов, объединяющих начальный этап творчества со всем наследием Леонова, но и неизменно оказывается вписанным в бесконечные глубины и перспективы времени и космического пространства» [2, 175-176].
Существующие ныне линии академической критики, сложившиеся в процессе рецепции ле-оновского творчества, были определены Алексеем Татариновым в его докторской диссертации 2006 года «Художественные тексты о евангельских событиях: жанровая природа, нравственная философия и проблемы рецепции». Татаринов так сформулировал разногласие в подходах к исследованию художественной вселенной Леонова: Нравственное восприятие, теологическое истолкование и литературоведческая интерпретация русских апокрифов (т. е. «Пирамиды», которая отнесена им к апокрифическому жанру)
совершается в двух основных традициях а) религиозно-критической, стремящейся выявить духовное несоответствие художественных текстов евангельским событиям, основам христианского мировоззрения и оценивающей литературное произведение как дидактическое слово, которое обслуживает те или иные еретические учения, и б) философско-апологетической, отстаивающей самостоятельное значение литературного творчества как особой зоны неизбежного риска, в которой идеи и образы всегда отличаются художественным (а не религиозным) статусом, избавляющим их от догматического осуждения [см.: 7, 14].
В обзоре А. А. Ревякиной «Новаторство романа „Пирамида" Л. Леонова в рецепции критики» главное внимание уделено дефинициям леоновского художественного метода, который сам писатель однажды назвал реализмом, доходящим до фантастического. Вместе с реестром атрибутов его эстетической системы («символический реализм» (Ю. Оклянский), «мифологический реализм» (А. А. Дырдин), «интеллектуальный реализм» (А. Г. Лысов), «экзистенциальный реализм» (Л. П. Якимова) [4, 168], рассматривается, в частности, центры картины мира, писателя, тот этос, что, по мнению Т. М. Вахитовой, объясняет «закольцованность» его творческого мира, существующем в пространстве между двух парадигм: веры и знания. Если в первых романах центром выступала природа («Барсуки»), трактир («Вор») или монашеский скит («Соть»), которые возвратились в «Скутарев-ском» (та же природа), утопическая мечта (в «Дороге на Океан»), снова природа (в «Русском лесе»), то в итоговом романе леоновского семи-книжия круг замкнулся храмом. Эти локусы суть бытийные основы национальной жизни или безысходного существования русского человека: от природы к монастырю - к утопической мечте - к трактиру - к храму и погосту. Такова «русская антропология» Леонова как форма бытия на пути к апокалипсису, надломленная «порочным геномом», загадку которого автор предлагает разрешить читателям [5, 275-276]. Нельзя отказать автору этой топологии в смелости, но всё-таки данный ряд топосов, выстроенный по лекалам модной теперь модульной теории, пришедшей в филологию из естественных наук, к месту и не к месту применяемой к области духовного творчества, на наш взгляд, содержит спорные моменты. Она имеет локально-герменевтический характер, не вмещая леоновские образы-символы и вербальные эмблемы, связанные с иным, метафизическим, философским измерением мысли, с возникшими на почве русской куль-
туры фразеологизмами и лексемами, национально религиозными представлениями: (чудо 2, 468, световая гора, благодать, 2, 616, бесконечная жизнь - 1, 186, ценность бытия - 2, 682, Всевышний - 2, 621 и мн. др.). Скорее, и той «библейской схемой», что, по словам самого Леонова, пригодна для проникновения в «глубь естества», раскрытия исторических черт русского национального характера. Эти символические сгустки авторской речи и речи героев (евангельские цитаты, имена, реминисценции из народной словесности и произведений русской и мировой классики), известны каждому носителю культурного сознания нации. Леонов, именуя весь этот «колорит» рассуждений «условно-библейским», призывая разуметь их «лишь в плане философской поэтики - для кратчайшего обозначения понятий, дозволенных к употреблению», (2, 664), избирает его в качестве прецедентного феномена, ориентирующего на непосредственное, звуковое восприятие слова. Внутренняя диалогичность такого дискурса является доказательством приобщения писателя к культуре, отражённой в православном предании, житиях, притчах, апокрифах, фольклорных текстах. Здесь и повторы, и пропуски слов (эллипсисы), и словесно-смысловая игра. Он словно бросает вызов традиции, настаивая на том, что литературный жанр покоится «исключительно на опорах отвлечённой мысли» (2, 446), он интегрирует повествование темами и мотивами, сюжетами, приобщающими к духовно-нравственным истинам. Своеобразное «обыгрывание» тех или иных литературных явлений в романе происходит на уровне ассоциаций, еле улавливаемых, но точно определяемых аналогий, аллюзий, разнообразие и концептуальная значимость которых позво-ляяют говорить об интертекстуальности произведения, его определённой интеллектуальной насыщенности.
Метафизика у Леонова является не только опытом философствования о причинах и смысле бытия, но и эстетической реальностью, порождённой способностью образа продлевать существование вещей и явлений. События и характеры, прозаические предметы обстановки и бытовые детали, обретя в тексте эстетическую завершённость, перемещаются в символический, ассоциативный план. Так складывается метафизическая структура произведения. В эти моменты художественное чувство срастается с тем просветлённым ощущением и видением мира, о котором рассуждает герой леоновского «Вора», Фёдор Фёдорович Фирсов - собрат автора по литературному ремеслу: «<...> человеческая душа <...> желает самолично созерцать всё, из
чего составлено бытие, то есть вечность, борьбу света с тьмой, начала и концы, а также всё прочее, в чём требуется строгий, однажды в жизни выбор и раздумье <...>» (2, 461).
В рамках одной статьи невозможно рассмотреть все стороны метафизической проблематики прозы Леонова. Наша задача значительно уже: наметить некоторые существенные линии писательской «предметологии». Это те исходные точки писательского внимания к миру, которые можно назвать важнейшими предметами художественного пространства книги. Они суть объектная реальность, часть авторского культурного тезауруса, в опоре на который моделируется картина человека и мира.
Под категорией тезауруса - 1Ьё8аию - запас, сокровище (греч.), здесь понимается «структурированное представление и общий образ той части мировой культуры, которую может освоить субъект». Тезаурусный подход успешно применяется в гуманитарных науках более десяти лет. Его актуальность, как отмечает А. Б. Тарасов, определено «возможностью быть объективным, выражая субъективное» [7]. В частности, данный подход обеспечивает восприятие культурных накоплений через призму нравственных ценностей, отличается иерархичностью, творческим переосмыслением культурных феноменов, ориентирующим характером и способом построения - не от общего к частному, а от «своего» к «чужому». Продолжая перечисление признаков тезаурусного подхода, вновь сошлёмся на мнение его разработчиков, которые отмечают, что действительность входит в сознание человека последовательно. Основное место в тезаурусе субъекта (в нашем случае - писателя и героя) занимает «образ самого себя и другого человека: его внешний вид (причёска, костюм), поведение, поступки, затем мысли и чувства, образ жизни». Тезаурус перемещается от личности к семье, а от неё - к ближайшему окружению и социальной группе. Сначала осознаются окружающие вещи и природное пространство, а затем - следующие круги тезауруса (накопленных знаний и установок): своя улица, деревня, город, страна. Наконец, - широкая культурная сфера: религия, философия, наука, техника, общие жизненные законы, космос. Особенно важны эстетические, художественные аспекты восприятия действительности, значимые для воссоздания реальности, взаимодействия с миром в режиме диалога. Сказанного о тезаурусной методологии достаточно, чтобы понять исключительную конструктивность такого подхода в изучении художественного мира. Понятие тезауруса маркирует мировоззренческие структуры, которые напол-
няют смыслами повседневные действия людей, их будничную жизнь.Тезаурусный подход дополняется мотивным, который продемонстрирован в работах сибирских леоноведов. Л. Г. Якимова [см.: 8, 157-17]) обосновала свою концепцию мотивной поэтики Леонова. Наиболее последовательно он используется в её монографии «Мотивная структура романа Л. Леонова „Пирамида" [см.: 9], а в книге «Вводный эпизод как структурный элемент художественной системы Леонида Леонова» [см.: 10] старейший российский леоновед, изучая парадигмальные начала текстов писателя, сосредоточилась на анализе вводного фактора его произведений как «одного из заметных структурных элементов нарратива» [10, 3]. «Вставные конструкции», ставшие, по слову учёного, «сквозным» элементом леонов-ского стиля, не только являются знаком интертекстуальности произведений. Они связывают художественное сознание писателя с национальным культурным пространством, с совокупностью ментальных особенностей народа, с его мировосприятием. Соотнесение категории интертекстуальности с проблемой прецедентности делает возможным переход от рассмотрения реминисценций к соотнесению эстетики и мировоззрения писателя с национальным духовно-культурным опытом. Данная связь - своеобразный индикатор степени родства между писателем и читателем, писательского контакта с коллективной памятью общества.
Критика, сделав круг, не смогла избавиться от биографического подхода в толковании лео-новских идей и произведений. Трактуемый как вспомогательный, принцип углубления в авторскую личность ныне для леоноведения оказался едва ли не главным источником раскрытия художественного образа. Хотя В. В. Тюпа справедливо заметил по этому поводу: «Самому автору подлинный смысл его собственного шедевра открыт не более, чем нам открыта душа взрослеющего ребёнка. автор остаётся всего лишь одним из читателей» [11, 18].
Наибольший резонанс получила в критике позиция Захара Прилепина, сформулированная первоначально в предисловии к сборнику ранней прозы Л. Леонова «Мир непомерный» и получавшая обоснование в книге из серии ЖЗЛ «Игра его была огромна» (М.: Молодая гвардия, 2010), которая вышла вторым изданием и тем же тиражом 5000 экземпляров, но уже без под новым названием «Подельник эпохи» [12] и вне знаменитой книжной серии. Расширенный вариант статьи был опубликован в шеститомнике Леонова [см.: 12] на правах вступительной статьи. То есть на протяжении нескольких лет Захар
Прилепин как биограф и критик, издатель и предстатель за Леонова перед читателями выстроил собственную - прилепинскую - «концепцию литературной индивидуальности» (Ю. Тынянов) автора «Пирамиды». В её основе - биографическая гипотеза о том, что в становлении и эволюции леоновского творчества сыграл социально-психологический момент: комплекс отца - и тщательно скрываемый страх разоблачения. Отождествляя Леонова и его героя из «Дороги на Океан» Глеба Протоклитова, биограф писателя находит аллюзию на его отношения со Сталиным в конфликте Курилова и Протоклитова, бывшего белогвардейца, о котором в романе сказано: «Игра его была огромна». Позже, рассказывая о событиях конца 1930-х годов, Прилепин сравнивает внутреннее состояние Леонова с состоянием загнанной лисы: Леонов . «таился и чувствовал себя, как и предсказал несколько лет ранее в „Скутаревском", подобно той самой, окружённой и подготавливаемой к смерти лисе» [12, 438]. Почти по психоаналитической теории Фрейда - здесь и проекция, и переложение собственных ощущений и комплексов на своих персонажей, и замещение - спасение в каждодневной писательской работе и подавление импульсов Эго и СуперЭго, связанные, в частности, с отношениями с отцом. Леоновская биография реконструирована З. Прилепиным. При этом, заявив, что стремиться понять Леонова, отрицая постулаты советской критики, наш модный автор и публицист реконструирует событийно-фактологическую сторону жизни Леонова, но не ценностные и смысловые составляющие его творческой личности. Не берётся во внимание старый постулат о несовпадении биографического образа с «прототипом», принципиальной неосуществимости достижения полной истины в этом вопросе. В. И. Хрулёв посвящает Приле-пину целую главу в своей недавно переизданной книге [см.:14, 256-286]. Говоря о склонности к эпатажу и авантюрности молодого сочинителя и то, что комментарий не самая сильная сторона прилепинского труда о Леонове, он считает позицию биографа уязвимой, поскольку тот главным своим ракурсом избрал отношение с властью. В целом поддержав выступление растущего прозаика и крупной медийной личности в защиту русского мира, маститый леоновед критически отозвался как о названии первого издания, так и второго. «В названии второго („Подельник эпохи"), - пишет Хрулёв, - акцент смещён на причастность классика ко всему неприглядному, что происходило в советское время»[14, 283]. Вместе с тем, заметив, что вне поля зрения биографа «осталась драма развития писателя, его
внутренние противоречия» [14, 286] автор нескольких книг и десятка глубоких леоноведче-ских статей, секретарь Леонова, сам не избежал некоторой тенденциозности. Для него роман-завещание явился средоточием неразрешённых противоречий автора, которые породили компромисс с властью и временем [там же]. Более продуманными надо признать критические суждения Н. А. Сорокиной, автора докторской диссертации «Типология романистики Л.М. Леоно-ва»[см.: 15] и монографии с тем же заголовком. Она выступила на леоновской секции Международной конференции, прошедшей в 2012 году в Ульяновске, с докладом, в котором поставила вопрос о необходимости создания подлинно научной биографии Леонова и высказала ряд серьёзных аргументов, подвергающих сомнению достоверность оценок и сам подход Прилепина к личности писателя. Инвективы леоноведа в адрес его во многом справедливы. Так она пишет: «Акцент на белогвардейском, хотя и мимолётном прошлом Л. Леонова - вот главная ударная сила книги Прилепина.<...>Это его главная находка, „прилепинское" открытие». Ссылаясь на журнальный отклик А. Колобродова [см.: 17], считающего, что «Прилепин немного пережимает с белогвардейским ключом к биографии классика, приближаясь к границам интеллектуальной спекуляции в духе Синявского-Терца», Н. В. Сорокина задаёт риторический вопрос: «Не стала ли книга З. Прилепина о Леонове конъюнктурной вещью, рассчитанной на очередной „успех" автора, сенсацию?» [16, 193]. Действительно, не похоже ли это частично на то, когда чья-то случайная подсказка (Прилепина натолкнул на мысль заняться Леоновым, по его собственному признанию, Дмитрий Быков, а тому, в свою очередь, рекомендовал Леонова в качестве непонятого классика небезызвестный Борис Парамонов) может послужить стимулом для осознания место и роли писателя в литературном процессе. Не стало ли спусковым крючком творческого механизма естественное стремление войти вслед за другими современниками в когорту писателей-критиков? Это побуждением объясняется стремительный рост в начале нулевых числа литераторов, работающих в биографическом жанре. Поэтому, вероятно, в последние десятилетия рядом с книгами «мейнстрима» беллетристического появляется и критика мейнстрима, вынужденная ориентироваться на массовую культуру с её особой читательской средой. Она ориентирована на жареные факты, сенсацию, негатив, имеет коммерческий успех. К примерам таких произведений надо отнести целый ряд новинок мемуарной литературы и новые литературные
биографии (среди них - «Маяковский. Трагедия-буфф в шести действиях» (2016) того же Дмитрия Львовича Быкова). Хотелось бы надеяться, что в своём познании литературы представители этой критической ветви не отвернутся от опыта профессиональной, академической критики.
В заключении задержу внимание на новой эпистеме леоновского наследия, которая может быть научно-продуктивной. На наш взгляд, в случае Леонова гораздо действенней предлагаемая лингвокультурологией и литературной герменевтикой методика прецедентного анализа. Такой подход, разрабатываемый, в частности Ю. А. Кондратьевым и др. филологами[18], во-первых, репрезентативен для писателя, художественный мир которого символичен. Во-вторых, в его текстах национальная и мировая культура представлена в многоликих и многосмысловых образах, самых неожиданных в генетическом и стилистическом плане. Это позволяет называть Леонова писателем-энциклопедистом, создавшим «„жанр-ансамбль", „супер-", „квази-" „мета-" „гипертекст", некое сверхструктурное художественное образование, превысившее во всём права „энциклопедии русской жизни", с чертами грандиозного жанрового обобщения и с явными признаками новой наджанровой природы вообще...»[19, 9 ]. В-третьих, прецедентная модель позволяет соотнести леоновские мотивы и сюжеты со всеми их ветвлениями в общей системе мотивов русской литературы.
Новая трактовка произведений Леонова предполагает синтез опыта аксиологической эстети-кии рассмотрение авторской историософии в качестве основной исследовательской модели [см., например: 20].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Правдухин Валериан. Литературная шивера //Сибирские огни. - 1928. -№3, - 200-2015).
2. Бурова С. Н. Проблемы текстологии и историко-литературный процесс: учебное пособие. - Тюмень : Изд-во ТГУ, 2006. - 212 с.
3. Татаринов А. В.Художественные тексты о евангельских событиях: жанровая природа, нравственная философия и проблемы рецепции. Автореф. дисс. ... доктора фил. наук. - Краснодар, 2006. Режим доступа: Ьйр://сЬе1оуекпаика. сот/ЪЫо2Ье81;уеппуе-1ек81у-о-еуа^е18к1Ь-8оЬуйуаИ-2Ьапгоуауа-р111^а-пгау81;уеппауа-Шо8ойуа->ргоЫету-ге18ер18и (дата обращения: 24.09.2018).
4. Ревякина А. А.Новаторство романа «Пирамида» Л. Леонова в рецепции критики (Аналитический обзор) //«Социальные и гуманитарные
науки». Отечественная и зарубежная литература. Серия 7: Литературоведение. -2015. - №1. -С. 166-181.
5. Вахитова Т. М. Художественная картина мира в прозе Леонова: (Структура. Поэтика. Эволюция). - СПб., 2007. - 317 с. - С. 275-276.
6. Леонов Л. М. Пирамида. Роман. «Голос». 1994. Т. I. - 736 с. Кн. II. - 688 с. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
7.Тарасов А. Б. Моделирование мира правед-ничества: тезаурусная парадигма Л. Н. Толстого // Знание. Понимание. - Умение. - 2008. - №4. Режим доступа: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/ 2008/4/Tarasov/ (дата обращения: 21.09.2018).
8. Якимова Л. П. Мотив блудного сына в романе Л. Леонова «Пирамида» // Вечные сюжеты русской литературы: «блудный сын» и другие. -Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. - С. 157-171.
9. Якимова, Л. П. Мотивная структура романа Л. Леонова «Пирамида». - Новосибирск : Изд-во СО РАН, 2003. - 250 с.
10. Якимова Л. П. Вводный эпизод как структурный элемент художественной системы Леонида Леонова. - Новосибирск: Изд-во Сибирского отд-ния Российской акад. наук, 2011. - 248 с.
11. Тюпа В. И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). - М. : Лабиринт, РГГУ, 2001. - 192 с.
12. Прилепин З. Подельник эпохи: Леонид Ленов.- М. : Астрель, 2012. - 831 с.
13. Прилепин Захар. Неизвестный Леонид Леонов // Леонов Л. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. Рассказы; Повести; Барсуки: Роман. Подельник эпохи : Леонид Леонов.- М. : Книжный Клуб Книговек, 2013. - С. 5-33.
14. Хрулёв В. И. Художественное мышление Леонида Леонова. - 2-е изд., испр. и доп. Часть II. - Уфа, 2015. - С.256-286.
15. Сорокина Н. В. Романистика Л.М. Леонова: Структурно-типологическая парадигма. Ав-тореф. дисс. ... доктора фил. наук. - Тамбов, 2006. Режим доступа: http://cheloveknauka.com/ romanistika-l-m-leonova. (дата обращения: 22.09.2018).
16. Сорокина Н. В. От «игрока» до «подельника»? Л. Леонов в «старой» и «новой» книгах З. Прилепина// Модели мироздания и трагическая судьба русской литературы XIX - нач. XXI в. Художественный и мемуарный дискурс. - Ульяновск : УлГТУ, 2012. - С. 185-194.
17. Колобродов А. «Время Прилепина» // Волга. - 2010. - №7-8. Режим доступа: http://magazines.russ. ru/volga/2010/ko17. html. (дата обращения: 24. 09.1018)
18. Кондратьев Ю. А. Прецедентные феномены русской православной культуры на материале текстов художественной литературы. - СПб. : Реноме, 2012. - 112 с.
19. Лысов А. Г. «После Леонова: десять лет»// Духовное завещание Леонида Леонова. Роман «Пирамида» с разных точек зрения. - Ульяновск: УлГТУ, 2005. - С. 3-28.
20. Воронин В. С. Миражи истории и метафизический образ мышления в прозе раннего Л. М. Леонова // Своеобразие и мировое значение русской классической литературы (XIX - первая половина XX столетия). Идеалы, культурно-философский синтез, рецепция. - М. : ООО ИПЦ «Маска», 2017. - 430 с. - С. 163-182.
Дырдин Александр Александрович, доктор филологических наук, профессор, старший научный сотрудник НИО Департамента научных исследований и инноваций УлГТУ, председатель Открытого Международного научного сообщества «Русская словесность: духовно-культурные контексты».
Поступила 24.09.2018 г.
УДК 821.161.1 Шолохов М. А. В. С. ВОРОНИН
СУГГЕСТИЯ И КОНТРСУГГЕСТИЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ РОМАНА-ЭПОПЕИ М. А. ШОЛОХОВА «ТИХИЙ ДОН»
Рассматривается роль внушения и контрвнушения в мире героев романа-эпопеи М. Шолохова «Тихий Дон».
Ключевые слова: «Тихий Дон» М. Шолохова, психология героев, суггестия, контрсуггестия, оппозиция «свой-чужой».
Исследованием роли суггестии и контрсуггестии (внушения и контрвнушения) в истории человечества плодотворно занимался замечательный и, быть может, исключительно своеобразный, советский историк и философ Б.Ф. Поршнев. В обыденной практике при внушении чего-либо люди далеко не всегда прибегают только к научным аргументам, а апеллируют к авторитету власти или отдельного лица, к вооружённой силе, к традиции и обычаю, к религии, к правде, божественной и человеческой, наконец, к фантазии собеседника или целой группы лиц. Фантазия в самом общем плане есть способность человека превращать в своём воображении некоторый объект А в объект Б. При этом нужно помнить, что и отражение реальности тоже в огромной мере идёт таким образом, что некоторое А объясняется через ряд других понятий и предметов. Однако реальное отражение вещей
© Воронин В. С., 2018
и явлений оставляет возможность возвращения к изначальному пункту познания, сверки отражения и оригинала, тогда как фантазию это не беспокоит. Она обращается к внушению без проверки и, попав на подходящую почву в человеческом сознании, способна ложь превращать в истину и обращать истину в ложь. Вводя простейшее подразделение на объекты и признаки, можно выделить следующие формулы преобразования мира в художественной реальности: 1. Сращивание признаков различных объектов; 2. Умножение и разделение объектов; 3. Установление реально не существующей связи между объектами; 4. Превращение части в целое, признака в объект и обратно; распад целого на части; замещение объекта его признаками; 5. Исчезновение и возникновение объекта [1, 6 - 7; 5, 207].
«Тихий Дон» и начинается как слом суггестии рода, религии, комплекса устоявшихся отношений между мужчиной и женщиной. Взяв в жёны турчанку, и, очевидно, мусульманку,
