Культурно-информационные аспекты распада советской системы Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 316.7

М.С. Ельчанинов КУЛЬТУРНО-ИНФОРМАЦИОННЫЕ АСПЕКТЫ РАСПАДА СОВЕТСКОЙ СИСТЕМЫ

Автор исследует культурно-информационные аспекты распада советской системы. Влияние культурного контекста на социополитические про-

цессы является весьма важным фактором социально-исторических изменений в современном мире.

Социальная энтропия, межкультурная коммуникация, социокультурные изменения, распад советской системы

M.S. Elchaninov CULTURAL AND INFORMATION ASPECTS OF THE COLLAPSE OF THE SOVIET SYSTEM

The author researches the cultural and information aspects of the collapse of the Soviet system. The influence of the cultural context on socio-political processes is a highly important factor of the socio-historical changes in the modern world.

Social entropy, intercultural communication, sociocultural changes, the collapse of the soviet system

Великая идея в дурной среде превращается в ряд нелепостей

В. Ключевский

Смутное время побуждает к размышлению, но оно же порождает бесконечное множество иллюзий и мифов, утешающих несчастных людей, которые неожиданно оказались в неустойчивой ситуации перемен и хаоса. По-видимому, русские интеллектуалы традиционно склонны к мифотворчеству. Это мешает ясно и адекватно осмыслить исторические катастрофы, которые произошли в нашей стране в прошлом столетии. Без рациональной рефлексии крайне трудно извлечь из трагических событий в начале и конце XX века полезные и поучительные уроки. Поэтому, безусловно, критические размышления нужны, чтобы сегодня не повторять ошибок и глупостей, совершенных в прошлом.

Советское общество являло собой фрактальную социетальную систему, организованную и управляемую Партией/Государством. Это обеспечивало абсолютное монополистическое господство партийной номенклатуры и поразительную устойчивость коммунистического социального строя. В советской системе центральную роль играли партийные структуры власти, которые управляли советским государством и обществом, контролируя поведение огромных масс людей и обеспечивая стабильный социальный порядок. Как отмечает А.А. Зиновьев, «коммунизм принадлежит к такому типу организации человейников, при котором доминирующей является не самоорганизация масс людей снизу, а принудительная организация сверху, как это имело место в истории России с самого начала её существования. При этой организации решающую роль в объединении людей в целое принадлежит системе власти и управления, а не другим факторам, в том числе - не экономике» [3. С. 408].

Советская система, таким образом, в максимальной степени зависела от власти и управления. Следовательно, процессы, происходящие во властной иерархии, санкционированной и оправданной традиционной политической культурой, определяли функционирование и развитие советского государства и общества. Ключевую роль в советской системе играла правящая коммунистическая элита - номенклатура, которая широко использовала в своих собственных целях патриархальную психологию основной массы населения страны. В комплексе Партия / Государство номенклатура занимала центральное место, хотя это было скрыто декорациями мнимого конституционализма. По словам М. Восленского, «вождь революции Ленин изобрел организацию профессиональных революционеров. Глава аппарата Сталин изобрел номенклатуру. Изобретение Ленина было рычагом, которым он перевернул Россию... Изобретение Сталина было аппаратом, при помощи которого он стал управлять Россией, и оно оказалось гораздо более живучим» [2. С. 82].

Номенклатура стремилась к монопольной власти и безраздельному господству над населением страны. Поэтому коммунистический режим базировался главным образом на иерархической структуре советского общества, бедности и пассивности масс, искренне веривших в демократизм советской власти, хотя за её кулисами реально господствовала партийная олигархия. Советская система была закрытой, и процессы социальной энтропии в ней были неизбежны. Особенно закрытый характер носила партийная номенклатура, и поэтому в её среде уровень энтропии был наиболее высок. В период сталинской диктатуры процесс олигархизации коммунистической партии жестоко контролировался вождем, который, как правило, периодически уничтожал партийных олигархов. Тем не менее предотвратить энтропийные процессы в закрытой социальной системе объективно невозможно. Поэтому в период застоя и упадка государственного социализма резко ускорились процессы физической и интеллектуальной деградации советской партийной номенклатуры. По мнению А.А. Зиновьева, «в самой сильной степени кризис власти затронул её стержневую

часть - партийный аппарат. Он утратил былой контроль за системой власти и оказался изолированным от управляемого общества. На него взвалили главную ответственность за то, в каком положении оказалась страна. Все нападки на представителей власти, обвинения их в коррупции, бюрократизме и консерватизме относились прежде всего к работникам партийного аппарата» [3. С. 453]. И это было вполне закономерно, так как партия конституировалась как «руководящая и направляющая сила» советского общества. Критика советской системы была критикой в первую очередь партии, которая олицетворяла все достоинства и недостатки государственного социализма. В этой ситуации коммунистическая партия была обречена на то, чтобы нести тотальную ответственность за все, что происходило в СССР. Традиционная политическая культура способствует фетишизации власти со стороны масс, но в неустойчивой, кризисной ситуации это чревато непредсказуемыми разрушительными последствиями. Не случайно абсолютная власть Партии/Государства, безраздельно доминировавшей в советском обществе, внезапно обернулась эквивалентным бессилием, и распад советской системы стал необратимым.

В СССР деградация партийной номенклатуры была совершенно очевидной, и это проявилось в первую очередь в её буржуазном перерождении и предательстве. Яд старческого маразма, поразившего партийную геронтократию в брежневский период, отравил даже тех, кто не страдал физической дряхлостью. И они, к сожалению, тоже продемонстрировали интеллектуальную и моральную неадекватность вызову эпохи глобальных перемен. Например, М.С. Горбачев публично признался в том, что он прорывался к высшему посту в государстве с целью уничтожения коммунизма. «Горбачевское руководство развязало кризис, дало толчок к нему. Горбачев своей политикой «нажал кнопку», и бомба кризиса взорвалась. Возможно, у горбачевцев было искреннее намерение улучшить положение в стране, но оно реализовалось в таких мерах, которые ускорили и углубили кризис. Процесс вышел из-под контроля властей, превратив их в марионеток и навязав им форму поведения, о какой они не помышляли ранее» [3. С. 451].

Демократизация открыла СССР мировым культурно-информационным потокам, и идеологическая изоляция советского общества стала разрушаться с нарастающей скоростью. Это резко усилило дифференциацию идеологического поля, где раньше монопольно господствовали коммунистические символы. Когда ослабла партийная цензура, сразу же последовал гигантский взрыв свободного слова, что, без сомнения, вызвало обострение культурно-символической борьбы за формирование нового общественного сознания, за новое видение будущего социального мира. Драматическая переоценка официальных коммунистических догм в массовом сознании быстро распространялась на другие сегменты советского общества, порождая психологически невыносимую атмосферу шоковых перемен. Романтическая эйфория вербальной революции захватила большинство советских людей, и только немногие коммунисты рискнули защищать то, что было исторически обречено. СМИ с воинствующим плюрализмом инсценировали «демократию без берегов», но ортодоксов изображали исключительно в нелепом, допотопном виде, и у них не было никаких шансов остановить лавинообразный поток антикоммунистического «шума и ярости».

На мировой политической сцене команда Горбачева демонстрировала дипломатию «нового мышления», суть которой объективно состояла в том, чтобы отказаться не только от имперских амбиций, но и национальных интересов [4]. Большинство советских людей, очарованных краснобайством Горбачева, приветствовали деизоляцию СССР, мечтая о «социализме с человеческим лицом» и надеясь найти на Западе образец для социального подражания. Разумеется, эта была очередная великая утопия, на этот раз - капиталистическая. Она была внушена советскому народу не только материальным процветанием общества массового потребления, но и тотальной гедонистической пропагандой артефактов массовой культуры. В капиталистическую утопию слепо поверили многие советские люди, разочарованные в социалистическом аскетизме. По мнению А. А. Зиновьева, «была потеряна эпохальная цель общества - его ориентация на «полный коммунизм». Доминирующим стало состояние беспросветности. Идейные интересы заглохли или оттеснились на задворки человеческих душ. Разрушилось также сознание исторической миссии советского народа и сознание внешнего эпохального врага. Советские люди стали видеть коммунистический идеал на Западе» [3. С. 454].

Перестройка в СССР, который на протяжении всей своей истории был тщательно отгорожен от капиталистического мира, вовлекла страну в сложный и противоречивый процесс глобализации, который обострил социальные, национальные, экономические, политические противоречия в многонациональном государстве. СССР начал подвергаться соблазнительному воздействию западных информационных, торговых, рекламных и других образцов массовой культуры и потребительской психологии. Авторитарный режим оказался вместе с обществом в водовороте глобализации. Рекламируемые материалистические артефакты капиталистического Запада буквально колонизовали социальное пространство Советского Союза, и это дало мощный импульс эскалации кризиса в советском обществе. Советские люди, загипнотизированные яркой рекламной интервенцией, стремились пожать плоды модернизации, испытать приятные соблазны современного капитализма, но экономические институты и ценности, сформированные в рамках государственного социализма, не могли конкурировать с высокоразвитыми достижениями постиндустриального общества, нацеленного на научно-технические инновации и прогресс. Мировые информационные, технологические, торговые и рекламные потоки, разрушая рутину закрытого советского общества, наглядно иллю-

стрировали отсталость реального социализма, прежде всего - с точки зрения потребительской психологии. В ситуации культурного шока кризис государственного социализма углублялся, и в реформаторской политике появлялись и новые возможности, и новые, быстро нарастающие риски.

Процесс перестройки в СССР, таким образом, неожиданно вошел в стадию бифуркации, где роль случайности резко возрастает. Система Партия/Государство быстро деградировала, усугубляя процесс ха-отизации в советском обществе. Народ ещё наивно верил в социалистический идеал, тогда как номенклатура уже грубо и плотоядно вожделела частной собственности, власти, денег. Велеречивые заявления о верности партии социалистическому выбору выглядели нелепым, смехотворным фарсом на фоне нарастающей дез-интеграции СССР. Страна необратимо втягивалась в водоворот геополитической турбулентности, но коммунистические вожаки, раболепствующие перед Западом, с мазохистским сладострастием крушили социализм, а вместе с ним и тысячелетнюю российскую государственность, и русскую культуру. Горбачев и его окружение проводили откровенно антинациональную политику, превращаясь из руководителей великой державы в ничтожных терминаторов, направляемых Западом по пути рокового ослабления, а затем и уничтожения Советского Союза. Ирония истории состоит в том, что в первую очередь был уничтожен СССР, и постсоветское пространство оказалось отброшенным к мрачным временам этнического и племенного варварства.

Этой сумбурной, хаотической обстановкой цинично воспользовалась партийно-государственная номенклатура. Она поразительно легко отреклась от коммунистической идеологии в пользу либеральной и, по сути, осталась монопольным субъектом формирования новой модели общества - олигархического капитализма. Советская партийная номенклатура весьма искусно мимикрировала в квазидемократической среде и, более того, не только сохранила свои доминирующие позиции, но и многократно усилила их, причем если речь идет о новых привилегиях, то они стали просто беспрецедентными.

Реформирование посткоммунистической России продолжалось по сценарию социетальной катастрофы. Отсутствие национальной идеи и научных знаний, адекватных сложности бифуркационного процесса в постсоветском обществе, усугублялось доминированием традиционной политической культуры и радикальными импровизациями администрации Б.Н. Ельцина. В период его правления социальнополитический процесс представлял собой неустойчивую конфигурацию различных конкурирующих альтернатив, но выбор конкретной социетальной модели будущего зависел прежде всего от харизматического лидера и иррациональной психологии масс. Именно в контексте политической борьбы за власть определялся и вопрос об исторической альтернативе постсоветской России: 1) либерально-демократический капитализм; 2) демократический социализм; 3) дикий, криминальный капитализм; 4) реставрация государственного социализма; 5) полная анархия, хаос, развал и гибель государства.

В период постперестройки в поле политики действовали такие основные акторы, как радикальные демократы, умеренные демократы, социал-демократы и коммунисты, хотя соотношение этих политических сил со временем менялось. Радикальные националистические группировки занимали маргинальные позиции. Логика поляризации политического поля привела к тому, что основной конфликт развивался между радикальными демократами и коммунистами, вовлекая в свою орбиту второстепенные политические силы. В этой ситуации перспективы социальной демократии выглядели проблематично, хотя не исключено, что в будущем модель демократического социализма, возможно, будет востребована сильно дифференцированным обществом.

После падения коммунистического режима казалось, что наступил звездный час радикальных демократов и либеральной идеологии. Довольно быстро в стране была создана инфраструктура демократии и рыночной экономики, но эйфория демократизации исчезала по мере нарастания экономического, политического и социального кризиса. Будущее демократии, правового государства, гражданского общества, демократической политической культуры становилось крайне проблематичным, поскольку либерализация цен, инфляция и приватизация государственной собственности дали мощный импульс теневой экономике, которая, как известно, зародилась ещё в недрах социализма. В условиях постсоциалистической аномии криминализация российского государства и общества стала доминирующей тенденцией системной трансформации. Более того, криминальная практика капиталистической реставрации, резонирующая со смутой в стране, оказалась чрезвычайно агрессивной и живучей и, бурно развиваясь по пути наименьшего сопротивления, самоорганизовалась в систему дикого плутократического капитализма. Как утверждал М. Вебер, «капитализм по своему типу может выступать как авантюристический, торговый, ориентированный на войну, политику, управление и связанные с ними возможностями наживы» [1. С. 53].

Именно дикий, авантюристический капитализм стал уделом постсоветской России. Казалось, в ходе реформирования главная борьба в политическом поле происходит между демократами и коммунистами. На самом деле, однако, в кризисном обществе, где быстро разрушались традиционная политическая культура и устойчивые социальные связи, трансформационный процесс определялся такой латентной структурой, как организованная преступность. В обществе, освободившемся от коммунистической диктатуры и традиционной морали, структурированной и агрессивной оказалась мафия, эксплуатирующая теневую экономику. Организованная преступность развязала, по существу, криминальную войну за сферы влияния в экономике и настолько диверсифицировала свои нелегальные структуры, что смогла в своих корпоративных интересах

контролировать и использовать институты государства. В свою очередь, деградирующая управленческая элита превратилась в дисфункциональную иерархическую систему, в которой под влиянием субкультуры преступного мира утвердилось господство неформальных правил, норм и отношений, более действенных и значимых в реальной жизни, чем официальная система права. По сути, криминальный альянс мафиозных и бюрократических структур стал самогенерирующейся социальной флуктуацией, которая в момент бифуркации оказала чрезвычайно опасное формирующее воздействие на новую структуру-аттрактор (демократию/рынок) российского социума. Криминалитет моделировал макросоциальный образец России в соответствии со своими имманентными признаками, и поэтому социетальная система, сформировавшаяся в период радикальных реформ, запечатлела в своем социальном генотипе структурные и функциональные свойства теневой экономики и мафии. Другими словами, постсоциалистическая Россия была организована в соответствии с теми субкультурными образцами, правилами и ценностями, которые доминировали в мафиозно-бюрократическом мире. В результате в стране сформировался дикий, криминальный капитализм, отвергающий демократическую политическую культуру и совершенно равнодушный к национальным интересам России.

Итак, в период социетальной катастрофы резко возрастают нелинейные эффекты, появляются новые исторические альтернативы, включая, как ни грустно, фатальный вариант. Активные субъекты, ориентированные на лучшее будущее, пытаются осмыслить эти сложные метаморфозы и, несмотря на торжество социальной стихии, найти рациональные решения проблем нестабильного российского социума. Однако социетальное преобразование России происходит по традиционному сценарию радикальной импровизации и смуты, когда эгоистические желания властвующей элиты превалируют над национальными интересами страны. В этой неустойчивой ситуации обществу навязывается внешне заманчивая политическая мифология, маскирующая реальную стратегию, которая не отвечает национальным интересам России. В частности, для режима Ельцина либеральный курс был не только идеологической риторикой, но и орудием олигархической политики, с помощью которой постсоветской номенклатуре удалось конституировать в стране капитализм, правда, не либерально-демократический, а дикий и криминальный.

ЛИТЕРАТУРА

1. Вебер М. Избранные произведения / М. Вебер. М.: Прогресс, 1990. 808 с.

2. Восленский М. Номенклатура / М. Восленский. М.: Захаров, 2005. 640 с.

3. Зиновьев А.А. На пути к сверхобществу / А.А. Зиновьев. М.: Центрполиграф, 2000. 638 с.

4. Уткин А.И. Большая восьмерка: цена вхождения / А.И. Уткин. М.: Алгоритм, 2006. 480 с.

Ельчанинов Михаил Семенович -

Профессор Поволжского государственного университета сервиса, г. Тольятти

Mikhail S. Elchaninov -

Professor

Volga Region State University of Services, Tolyatti

Статья поступила в редакцию 24.10.11, принята к опубликованию 01.12.11