CC BY
76
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 25 (354). Философия. Социология. Культурология. Вып. 35. С. 7-13.
ФИЛОСОФСКИМ ВЗГЛЯД НА ГЛОБАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОСТИ
3
В. И. Ионесов
КУЛЬТУРА КАК ОРГАНИЗОВАННЫЙ МИРОПОРЯДОК: СИМВОЛИЧЕСКИЕ ФОРМЫ И МЕТАФОРЫ ТРАНСФОРМАЦИИ
Рассматриваются социокультурные универсалии в переходном процессе, их социально-нормативные и семантические значения. Раскрываются символические формы и коммуникативные возможности меморативных ценностей, языка, художественных метафор и ритуальной практики в организации социального миропорядка. Показывается ключевое противоречие переходного процесса, основанное на хаотическом институциональном распаде и динамичном мифо-художественном конструировании нового культурного поля. Предпринимается попытка объяснить генезис и парадигмы символических трансформаций в дискурсе культурно-антропологического знания.
Ключевые слова: переходная культура; ритуальный процесс; метафоры трансформации; символическая коммуникация; меморативные объекты.
Знак, символ, ритуал, образ формируют смысловые значения или, иначе говоря, опорные пункты в коммуникативном пространстве культуры (мир людей и вещей) и выстраивают социально-этические границы (порядок) их взаимодействия. Человек как в значительной мере освобождённое от природы существо (в человеке наличествует лишь часть природы (А. Ф. Лосев)) пребывает в состоянии перманентной онтологической недостаточности и перехода. Недостаточность человека делает для него мир, с одной стороны, предельно осознаваемым, пограничным, что принуждает его сострадать, стремиться к единению и миропорядку, и с другой - выталкивает индивидуума на перепутье, в томящую неопределённость. Сознанию в этом мире «узко и больно» (М. Я. Гефтер), и человек всякий раз переживает ситуацию, когда «снаружи пусто, внутри тесно» (А. Н. Башла-чёв). Преодоление своей антропологической неопределённости - это, прежде всего, лими-нальный шок, справиться с которым невозможно без имагинативно-символических и соционормативных установок. Они служат
своего рода способом маркирования границ, привнесения смысла, разграничения и доопределения культуры, т. е. реорганизации структурного порядка и институционализа-ции перехода. Трансформационный процесс запускает в действие такие механизмы социальной адаптации и регенерации культуры, как ритуальная практика, мифо-художе-ственное словотворчество и меморативная репрезентация.
Ритуальный процесс и трансформация культуры
Ритуально-символическая деятельность является предельно информативным источником моделирования культурных переходов и служит «общей схемой» или «концептуальным шаблоном» для осмысления культуры и возможностей её трансформации. Почти во всех теоретических построениях ритуал рассматривается как культурный институт, призванный подавлять и укрощать социальное насилие. Это особенно важно в критических ситуациях, когда именно ритуал, чаще всего, становится регенератором новой культурной реальности. Смысл символического модели-
рования в том, что ритуализация социальной драмы экранизирует конфликт для публики, что дает возможность его сценически разглядеть, понять и разрешить. Вынося конфликт на поверхность социальной жизни, проецируя его в мифо-художественной драматургии, ритуал институционализирует конфликт и, тем самым, снимает его деструктивную направленность.
Нередко ритуал вынужден сам инициировать очаги противостояния, преднамеренно провоцируя конфликт, с помощью которого маркируется пространство и привносятся различия. Нужно дать насилию выйти наружу, чтобы его уничтожить (Р. Жирар). Ритуальная экспликация насилия позволяет перевести негативное изображение в позитивное. Выражая собой «парадигматическое событие» (К. Гирц), ритуал проецирует в культурном процессе ключевые темы переходности и предстает как «метасоциальный» язык или «комментарий» по насущным запросам бытия. В критической ситуации культура конструирует и утверждает в образах ритуала, музыки, шутовства, празднества иной, не связанный с кризисной реальностью, часто перевернутый, «не от мира сего» мир бытия (М. М. Бахтин). С помощью таких механизмов ритуальной деятельности, как символическая имитация, подмена, мимикрия, двойное оппозиционирование, оборотниче-ство и др., нейтрализуются спровоцированные переходностью социальные конфликты, эскалация насилия, институциональный кризис и др. Эти механизмы широко представлены в обрядах перехода трансформирующихся обществ, в том числе и, быть может, наиболее ярко в погребальной практике и в ритуально-символических артефактах исторически трансграничной протобактрийской культуры, включая её имитативные обряды, кенотафные (ложные) захоронения, вотивные предметы и пр.1 Ритуал как способ удвоения реальности есть своего рода «лаборатория» по трансформации культуры, в чём видится социально значимая терапевтическая миссия символизации (ритуализации) социальной драмы перехода.
В переходной реальности зарождаются наиболее репрезентативные художественные артикуляции (символы, гимны, марши, песнопения, лозунги, заклинания и пр.). Потребность в ритуале и, шире, в мифо-художествен-ном творчестве тем значительнее, чем глубже
и радикальнее структурная трансформация культуры. Так же, как «потребность в красоте развивается тогда, когда человек в разладе с действительностью, в негармонии, в борьбе, то есть когда наиболее живет» (см. Ф. М. Достоевский. Записки о русской литературе). В стремлении преобразовать конфликтующий мир именно ритуалу лучше всего удаётся сочетать в себе ориентацию на сохранение и обновление культурных ценностей посредством механизма «ломки традиций в рамках самой традиции». К примеру, «обряды перехода стремятся трансформировать в уверенность страшную неуверенность»2.
Таким образом, кризис культуры находит своё имагинативное разрешение с помощью ритуально-символической практики3. Более того, можно сказать и так: кризис обнажает корневую основу культуры, так же, как ритуал выявляет культурный смысл кризиса. Современный мир с его сложным и неоднородным комплексом многокультурных взаимопритяжений не только актуализирует обращение к ритуально-символическому наследию в поиске конструктивной согласованности между своим и чужим, индивидуальным и универсальным, локальным и глобальным, но и ставит новые задачи по развитию межкультурного опыта, примирения и интеграции в условиях нарастающего культурного многоголосия и социальной турбулентности.
Вместе с тем, в глобализующейся культуре нарастает противоречие между процессом размывания традиций и очевидным запросом на их регенерацию. Поскольку «когда влияние традиций и обычаев в мировом масштабе ослабевает, меняется и сама основа самоидентификации - ощущение себя как личности»4. Противостоять этому деструктивному процессу без культивации новых ценностей и креативных практик невозможно. «В обществе, переживающем процесс детрадиционализации для сохранения религиозных ритуалов и обрядов, необходимы существенные рациональные основания»5. По мнению Э. Гидденса, «традиции прекрасно можно отстаивать нетрадиционным способом - и в этом кроется их будущее»6. Примером регенерации традиционных ценностей может служить практика распространения в сегодняшней культуре разного рода корпоративных ритуалов, деловых обычаев и профессиональной символической атрибутики, которые способны нейтрализовать пагубные
последствия современной десакрализации. Одним из важнейших механизмов структурирования социальной практики и преодоления неопределённости на этапе культурного перехода является язык.
Язык как культурная реальность: метафоры трансформации
Язык следует трактовать как систему, формирующую необходимое рефлексивно-знаковое пространство культуры. Коммуникативная природа языка делает мир видимым, осмысленным, различимым и узнаваемым. Наряду с этим в словесном творчестве удерживаются и воспроизводятся семантические значения и метафоры трансформации. Язык выступает в культуре как многосоставной коммуникативный комплекс по переработке и упорядочиванию действительности, обладающий двумя мощными амбивалентными свойствами - соединять/организовывать мир и разделять/фрагментировать реальность. Но суть языка/слова сводится к одному - делать мир выразимым и различимым для человека посредством рефлексивной трансформации и сигнификации действительности.
Словами маркируется реальность и выстраивается структура коммуникативного действия. Язык в культуре формирует область выразимого, различаемого и связующего. Культура, будучи сотканной человеком «паутиной смыслов» (К. Гирц, М. Вебер), обрамляет себя языковым «одеянием» и, тем самым, минимизирует «ожог от реальности» (Г. Марсель). Проименованная опасность не так страшит, словом снимается конфликтующий раскол переходности, деструктивность критических сдвигов. Воплощенное слово и есть спасение от отчаяния, и есть залог бытия (Ф. М. Достоевский).
Язык канализирует (структурирует) в культуре хаотические движения и, тем самым, нейтрализует их разрушительную силу. Страх вызывает то, что не различимо для человека, не распознано, безымянно, безобразно. Не случайно слово 'ад' в переводе с греческого означает 'невидимое'. Различить и проименовать угрозу, значит уже, в некотором роде, её обезвредить. Язык, явленный в слове, есть по существу регистрация социальной и коммуникативной разобщенности. Поэтому самые торжественные слова, призывы, заклинания, лозунги звучат в предельно острых общественных противостояниях - во время конфликта, войны, революции, кризиса, т. е.
в ситуации радикального перехода, трансформации. В критические моменты самые обычные слова превращаются в выразительные мифо-художественные манифестанты (восклицания), обрастая ореолом святости и непоколебимости. Без них не обходятся всевозможные праздничные гуляния, парады, шествия, торжественные митинги, ритуалы и пр. Именно поэтому в пограничных, переходных состояниях общество испытывает такую настоятельную потребность в словотворчестве.
Следовательно, слово присутствует там, где есть какая-то незавершенность, недостаточность. Если на острие слова лежит нечто завоёванное, выраженное и оформленное, то на его противоположном фланге - нечто отсутствующее, невыразимое, недостающее. В языке замечательно проецируется онтологическая двуаспектность переходности, выраженные в метафорах трансформации, которые позволяют нам рассмотреть культуру более объёмно как со стороны того, что она отображает, так и со стороны того, что в ней отображается. Иными словами, «то, что мы видим, и то, что смотрит на нас»7.
Если язык есть нечто выразимое, то бинарной противоположностью языка является нечто невыразимое, то, что провоцирует культуру и бросает ей вызов, а именно то, чего культуре не хватает, то, в чём культура нуждается. В языке позиционируется не только присутствие, но и отсутствие того, что хотелось бы иметь, нечто утраченное. Транзитивные свойства языка проявляются в том, что слово переводит хаос в порядок и, по существу, вторгаясь в «terra m^gmia», перерабатывает так называемые реликтовые образования культуры, о чём свидетельствуют длинные списки этимологических ссылок. Любопытно, что слово 'языкъ в древнерусской традиции использовалось в значении 'переводчик, лазутчик, проводник'8. Методологическое значение языка состоит также в изучении корневых или так называемых стволовых клеток культуры. В любом случае, все то, что выражает язык, включается в культуру, а всё, что включается в культуру, так или иначе служит человеку и способствует развитию.
Следы и вещи: артефакты трансформации
В трактовках механизмов реорганизации переходной культуры зачастую игнорируются возможности материальных объектов и ме-
моративных комплексов в структуре повседневной социальной практики. Между тем, именно артефакты трансформации обеспечивают зримый и устойчивый миропорядок в сбалансированном развитии современной культуры. В период глобальных трансформаций возрастает социальная значимость культурных констант и, прежде всего, меморатив-ных комплексов и предметно-символических артефактов. Наиболее визуально репрезентативными константами культуры в ситуации нарастающих перемен выступают объекты культурно-исторического наследия и символические артефакты повседневной культуры, иными словами и в широком смысле вещи9. Вещи, которые по своему образу и своей фактуре удерживают прошлое или, точнее, наследуют его. В артефактах наследия отражается феноменология следа, остатка, отпечатка прошедшего времени. По существу, в этимологических ссылках на наследие фиксируется одна главная смысловая установка в значении 'след, отслеживать, выявлять, приводить в порядок'. Культурное наследие экранизирует субстанциональное утверждение вечности, в нём «пульсирует вечное возвращение к неизменному», но одновременно позиционируется перманентно давящая на него угроза исчезновения, временной исчерпанности и телесной ограниченности. В артефактах наследия, выражаясь словами А. Ф. Лосева, вечное и временное «синтезированы в вечный лик», образуя так называемую «фигурную вечность»10.
Наследие как культурная селекция и каталогизация человеческого опыта выражает деятельный и динамичный процесс. Наследие - это завершенная часть незавершенной культуры или, точнее, культурного процесса. При этом наследие всегда граничит с известной недостаточностью, условностью, дефи-циентностью, угрозой разрушения, утраты, исчезновения. Поскольку «завершенность произведению придаёт, прежде всего, то, что раскалывает его, превращая в произведение дробное, во фрагмент истинного мира, в обломок символа», - пишет В. Беньямин11. Это позволяет рассматривать артефакты памяти и наследия не только как константы и универсалии культуры, но также как активные социальные трансформеры, позволяющие культуре осуществлять смену своих жизненных циклов и удерживать себя от распада на крутых виражах эпохальных переходов. Насле-
дие не живёт без связи с настоящим, без обретения своей структурно-функциональной значимости и социальной востребованности, т. е. без включённости в культурную систему современного социума. Ведь, «прошлое представляет интерес для культуры только тогда, когда оно по-прежнему является настоящим или может ещё стать будущим»12.
Меморативные комплексы - наилучшая среда для спасения и адаптации меняющейся культуры. Поскольку чем радикальнее инновации, тем незыблемее должны быть традиции, только в этой функциональной связке становится возможной конструктивная (позитивная) трансформация культуры. Между тем, в современной культуре увеличивается отрыв предметного мира от духовных ценностей, инноваций от традиций. Мир вещей превращается в самостоятельный обособленный конгломерат чисто материальных индикаторов и технологических новаций. Вертикальные (временные) и горизонтальные (пространственные) модусы трансформации в период перманентных потрясений почти смыкаются и образуют сплошной поток тотальной изменчивости. Между традициями и инновациями практически стираются различия. Это обезразличивание приводит к деструкции и нивелированию культурных значений.
Способность символических артефактов культуры преодолевать и соединять время не только делает их образцом исторической устойчивости, но и обрекает их быть первой жертвой межэтнических, межрелигиозных и социально-политических конфликтов. Примерами ненавистнического самоуправства и социальной мести в отношении объектов культурно-исторического наследия могут служить: уничтожение талибами статуй Будды в Бамияне (Афганистан), крушение мавзолеев в Тимбукту (Мали), разрушение памятников в Ираке, Сирии, Египте, осквернение памятников В. И. Ленину в постреволюционной Украине и пр. Однако очевидно, что в период инновационной экспансии поддержание устойчивой социальной «транспортировки» культурных объектов из прошлого в настоящее (с помощью новой ритуально-символической практики, актуальной музеефика-ции и меморализации артефактов наследия) становится, в конечном счете, императивом выживания и жизнеспособности трансформирующейся культуры. Ведь именно через современность прошлое обретает свою соци-
альную значимость, а современное обретает через прошлое свою функциональную завершенность.
Примечания
1 Iоnesоv, V. I. The Struggle between Life and Death in Proto-Bactrian Culture : Ritual and СопА^. Lewiston, N. Y. : The Edwin Mellen Press, 2002. 220 p.
2 Жирар, Р. Насилие и священное. М. : Новое культур. обозрение, 2000. С. 345.
3 Ионесов, В. И. Культура на переходе : императивы трансформации и возможности развития. Самара : СГАКИ : Самар. культуролог. о-во : АКР : Век # 21, 2011. 537 с.
4 Гидденс, Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М. : Весь мир, 2004. С. 63.
5 Там же. С. 62.
6 Там же. С. 61.
7 Диди-Юберман, Ж. То, что мы видим, то, что смотрит на нас. СПб. : Наука, 2001. 264 с.
8 Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. Т. 4. М. : Прогресс, 19861987. С.550-551.
9 Вещи в пространстве визуальной коммуникации и креативной экономики [Электронный ресурс] // Креативная экономика и социальные инновации : междунар. информ.-аналит. журн. 2012. Вып. 2. URL : www.cesi-jоurnal. сот
10 Лосев, А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М. : Политиздат, 1991. С. 185.
11 Benjamin, W. Les "Affinités Electives" de Gоethe (1922-1925) / W. Benjamin; trad. M. de Gandillac // Benjamin, W. Œuvres, I. Mythe et Vtolence. P., 1971. P. 297-314.
12 Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М. : Прогресс, 1993. С.485.
