CC BY
28
РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ
А.А.Сальникова
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ*
Сальникова Алла Аркадьевна — доктор исторических наук, профессор Казанского университета.
Проблема реконструкции модели взаимоотношений исторической действительности как объекта познания и историка как познающего субъекта традиционно занимала одно из ведущих мест в зарубежной исторической науке. Не обошло своим вниманием эту проблему и американское россиеведение, всегда подчеркивавшее особую роль и место историка-исследователя в формировании, интерпретации и осмыслении имеющихся представлений о прошлом. В процессе развития россиеведения как научной дисциплины в США сменилось уже несколько поколений исследователей истории России и произошла определенная трансформация представлений о том, кто и как должен заниматься изучением упомянутых проблем.
Особую актуальность этому вопросу, как, впрочем, и вопросу о будущности и перспективах развития американского россиеведения в целом, придали известные события начала 1990-х годов в России, полностью опрокинувшие прежние представления американских ученых о российском феномене и заставившие их пересмотреть целый ряд сформировавшихся к тому времени концепций и категорий.
Как нельзя более образно характеризует сложившееся положение известное выражение М.Малиа «из-под глыб»1, живописующее поистине трагический образ западного россиеведения, поверженного не только нагромождением глыб рухнувшего коммунистического строя в России, но и собственными концептуальными руинами. Естественно, что главный удар пришелся по тому направлению западной интеллектуальной мысли, которое и в отечественной, и в зарубежной литературе традиционно именуется «советологией» и которое было сконцентрировано на изучении новейшей истории России. Но было бы неправильно и неадекватно представлять советологию в отрыве от россиеведения, поскольку она выросла из после-
" Статья опубликована в сборнике «Clio Moderna» (Казань, 1999, вып. 1).
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ ^
днего и является его составной частью и логическим продолжением, т.е. по существу неотделима от него ни исторически, ни эпистемологически.
Несмотря на сохраняющееся признание россиеведения как «элитарной» и перспективной дисциплины, зарубежные исследователи не могли не констатировать ее кризисного состояния и необходимости существенной переориента-ции2. Подчеркивалась неразработанность ее теоретических и методологических основ, слабость и явная недостаточность историографических, и, в особенности, источниковедческих изысканий в этой области. «Нынешний поток информации о России просто подавляет», считают советологи3, и далеко не всегда наличествует соответствующий методологический и методический инструментарий для его поглощения и адекватного анализа.
Не менее важно, по мнению зарубежных исследователей, отказаться сегодня от некоторых ложных, но прочно устоявшихся методологических установок и ориентиров в изучении российской истории. Один из наиболее существенных из них — нежелание сказать всю правду о советском прошлом, независимо от того, как ее могут воспринять. «Немногие позволяли себе явные искажения, — пишет М.Мэт-тьюз, — но слишком многие были против обнародования неприятных фактов... В данном случае молчание было неотделимо от интеллектуальной нечестности»4.
В этих условиях необычайную актуальность приобретает наряду с вопросом о том, что же делать дальше, и вопрос о том, кто и как будет изучать историю России за рубежом в третьем тысячелетии. А в необходимости такого взгляда на российскую историю «извне» никто сегодня не сомневается, поскольку без обращения к данным сюжетам невозможно осмысление исторического процесса в целом. Как отмечал по этому поводу американский историк Э.Глисон, «в прошлом разработка истории государств и народов была в основном уделом национальных историографий, то есть писалась как бы “изнутри”, внутренними наблюдателями... Они знают язык, культуру, лучше знакомы с архивными материалами. Именно они обычно создают исследовательские парадигмы... В то же время весьма важная роль нередко принадлежит “внешним” наблюдателям, поскольку они способны бросить вызов господствующему режиму, обратившись к таким проблемам, которые официальная школа предпочла бы проигнорировать»5.
Решение вопроса о перспективах развития западного россиеведения ассоциируется в нашем понимании с построением некоего идеального образа, своеобразной модели историка-россиеведа. Причем для построения такой модели в американской историографии есть целый ряд посылок.
Прежде всего, делать это следует не абстрактно, не умозрительно, а опираясь на опыт, удачи и ошибки предшествующих поколений историков. Как пишет М.Каммен, в соответствии с заветным правилом одного из старейших американских советологов (и, кстати, одного из самых замечательных подающих в истории американского бейсбола) С.Пейджа, игрокам не следует оглядываться назад, «ибо
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-„ РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
Вд РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
они могут вас настигнуть». «Они, — разъясняет Каммен, — это следующее за нами поколение историков, те, кто так легко обращается с квантитативными методами и компьютерами, запросто пользуется терминологией, достаточно необычной для историографических дискуссий до 1973 г.». Но именно для них и ради них, именно потому что «они» неизбежно нас «настигнут», целесообразно и уместно «оглянуться назад»6.
При этом неплохо было бы осмотреться и по сторонам, иначе говоря, четко оценить ситуацию, складывающуюся сегодня в американском россиеведении. Ситуация эта отнюдь не проста. Проявляется это, прежде всего, в общем падении интереса к российской истории, чем и объясняется, вероятно, уход в полидисципли-нарные сферы, отказ от изучения традиционной истории, как таковой. Подобная смена исследовательских ориентаций является, кстати говоря, в существенной степени результатом сознательно проводимой государственной политики, нежели субъективного или академического выбора. С одной стороны, это можно расценить как положительный фактор, поскольку россиеведение избавляется таким образом от случайных людей, привлеченных в эту область исторических исследований конъюнктурными соображениями. С другой — это в будущем может негативно сказаться на развитии россиеведения, ибо ограничивает приток молодых, перспективных исследователей. Следовательно, формирование образа современного историка-россиеведа предполагает включение сюда и ряда характеристик, которые были бы не просто необходимы, но понятны, реализуемы и привлекательны для творческой молодежи.
Наконец, формируемый исследовательский образ должен разумно сочетать специфические черты и проявления национальной историографической школы и некие общие наднациональные принципы и критерии, что обусловлено современной тенденцией к интернационализации исторических знаний.
При определении перспектив развития зарубежного россиеведения немалое значение приобретает также совмещение концептуального видения образа историка и практической реализации его при подготовке новых поколений историков-россиеведов. К сожалению, на педагогическую сторону проблемы обращается явно мало внимания в современной исследовательской литературе.
Содержание понятия «образ историка» можно трактовать довольно широко. Абстрагируясь от литературоведческих и искусствоведческих определений, позволим себе руководствоваться следующим: образ — живое, наглядное представление о чем-либо7. Безусловно, это не единственное и даже не самое главное понятие при характеристике историографической россиеведческой практики в США в последние десятилетия. Не претендуя на всесторонность и широту охвата историографического горизонта, отметим, что это понятие тем не менее позволяет провести некоторые обобщения и наметить перспективы развития американской историографии отечественной истории.
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ ^
Следует констатировать, что круг источников, которыми мы располагаем для решения поставленной проблемы, несколько ограничен. Особенно отчетливо это проявляется при обращении к источникам личного происхождения. Так, весьма невелико количество воспоминаний американских историков о своих учителях и коллегах. Таковые публикуются по преимуществу в мемориальных юбилейных сборниках. Существенным пробелом в россиеведении США следует считать и сравнительную малочисленность историографических исследований, посвященных современному состоянию этого направления в американской исторической науке, вкладу отдельных его представителей в разработку россиеведческой тематики, и, в особенности, теоретико-методологических и источниковедческих проблем ее изучения. Поэтому основными источниками информации по-прежнему остаются конкретно-исторические труды американских авторов, рецензии, а также материалы личных бесед и переписки с западными россиеведами.
Говоря о формировании образа историка-россиеведа в США, следует отметить, что каждая эпоха, каждое поколение американских историков создавало свой идеальный образ россиеведа, воплощавший в себе основные черты и атрибуты современной (однако, подчас далеко не идеальной) действительности. По существу вся история этого отнюдь не простого процесса делится на две неравные по времени части — до Октябрьской революции и после. Заметим, что именно Октябрьская революция и последовавшие за ней события породили в США всплеск интереса к россиеведческим изысканиям. Но относительно поздно зародившийся интерес к российской истории повлек за собой и ряд непростых последствий и проблем, среди которых назовем не только сравнительно слабое знание американцами к 1914 г. русской истории вообще и отсутствие адекватной источниковой и историографической основы для ее дальнейшего изучения, но и особое, подчас неоправданно повышенное, внимание к проблемам новейшей истории России за счет остальных периодов ее истории. Наличие в США таких достаточно компетентных истори-ков-россиеведов, как Ф.Голдер, Р.Кернер, А.Кулидж, С.Харпер, не восполняло имеющихся пробелов в сфере историков-профессионалов, специализирующихся на изучении российской истории. Поэтому эти лакуны были заполнены теми, кто оказался «под рукой»: с одной стороны, российскими историками-эмигрантами, с другой, полупрофессиональными американскими исследователями — журналистами, дипломатами, общественными деятелями, имевшими в ряде случаев также российское происхождение. Все это наложило отпечаток на формирующийся в США в то время образ историка-россиеведа, который ассоциировался зачастую в массовом общественном сознании с выходцем из России — интеллигентным, хорошо образованным, продолжающим традиции отечественной исследовательской школы, сосредоточившим свое внимание преимущественно на изучении истории российского средневековья. В образе этих людей было столько привлекательного, что, как выяснилось впоследствии, они оказали сильнейшее научное и общечело-
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
веческое влияние на молодое поколение советологов, обусловив отчасти и сам их приход в эту область исторических исследований. Например, именно на этот фактор, как на один из определяющих при формировании своего интереса к российской истории, указал в беседе с нами А.Рабинович. Он вспоминает: «В детстве я жил на даче в окрестностях Бостона. Дом располагался на пригорке. К нам часто приезжали В.Набоков (мы вместе ловили бабочек), Г.Федотов, один раз был И.Церете-ли — очень приятный человек. Но самым частым и дорогим гостем был Б.Никола-евский, который всегда ночевал в сарае, хотя в доме было достаточно места. В нескольких сотнях метров, на другом пригорке, стояла дача М.Карповича. Наш пригорок был более “левый”, их — более “правый”. Там бывали Г.Вернадский, А.Ке-ренский...»8 Большое влияние на интерес к России, по замечаниям самих американских и британских историков, оказал и русский язык. Как говорит по этому поводу английский советолог Дж.Хоскинг, он «мне казался самым прекрасным языком в мире, даже когда я не понимал ни слова на нем»9.
Однако некоторые особенности этих людей и их творческой деятельности не давали им возможности полностью интегрироваться в американскую научную среду, снижали интерес, а подчас вызывали и откровенное неприятие их трудов. Среди них — приверженность традиционным методам исследования и исследовательской проблематике, нежелание заниматься актуализированными проблемами современности, некий «этноцентризм», выразившийся, в частности, в определенном пренебрежении иностранными источниками по истории России, в слабом знании в ряде случаев английского языка. Так, известный американский журналист и писатель Г.Солсбери впоследствии вспоминал курс лекций П.Сорокина, прослушанный им в университете: «Сорокин говорил с таким акцентом, что я с трудом разбирал, о чем он толкует»10. Препятствовала интеграции в американскую научную среду и излишне публично проявляемая религиозность отдельных наших соотечественников. Именно это во многом объясняет тот факт, почему многие русские религиозные философы-эмигранты не были приглашены для чтения лекций ни в один крупный американский университет11.
В 1950-е годы, с превращением в США россиеведения и советологии в академическую дисциплину, положение кардинальным образом меняется. В этот период здесь наблюдается значительный рост количества исследований по российской истории12. Растет и число специалистов, причем за счет «своих», американских исследователей. Однако эти процессы отнюдь не свидетельствовали в пользу создания академического образа историка-россиеве-да. Сильнейшая политизация россиеведения в США в этот период (что проявлялось, кстати, даже и при изучении средневековой истории России) привела к появлению нового образа историка-россиеведа — активного борца с угрозой коммунизма. Этот образ настойчиво и открыто насаждался идеологической пропагандой времен «холодной войны». Он сознательно культивировался и субсиди-
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ ^
ровался государством. Но во многом он был подготовлен и теми сложнейшими общественно-политическими условиями, в которых проходило становление нового поколения россиеведов и как личностей, и как историков-профессионалов. Немаловажную роль сыграл здесь и собственный исторический опыт. Многим испуганным американцам зачастую казалось, что 1940-1950-е годы есть простое повторение 1930-х. «Кошмар “красного фашизма” вселял ужас в целое поколение и проявился в “холодной войне” и ее поборниках»13. Их интерпретации истории отражали духовные и политические взгляды того времени. Будучи «свидетелями ужасных последствий как правого, так и левого политического экстремизма, а также попыток практически применить биологический детерминизм и исторический материализм»14, они не хотели их повторения.
Не следует, однако, упрощать ситуацию и идентифицировать описанный образ с каждым, кто в 1950-1960-е годы занимался изучением истории России. Будучи вынужденными хотя бы в какой-то степени соответствовать образу «историка-борца», отдельные исследователи по существу своему представляли полный его антипод. И это было очень важно: именно они формировали новое поколение исследователей-россиеведов, образ Учителя для которых значил не так уж мало. В этой связи нельзя не упомянуть одну из немногих академических научных школ, сформировавшихся в американском россиеведении — школу Л.Хейм-сона. «Подобно тому, как классический русский роман, по известному выражению Достоевского, возник из гоголевской “Шинели”, так и последние американские исследования по социальной истории советской системы выросли на почве не менее плодотворных усилий Хеймсона», — пишет по этому поводу М.Малиа15.
Постепенно усиленная идеологизация образа историка в США все больше заменялась его профессионализацией. Немаловажную роль в этом сыграло внедрение в 1970-е годы методов «новой социальной истории» в теорию и практику россиеведения, что изменило его предметные границы («история снизу»), всемерно расширило источниковую базу исследований, усилило специализацию исторических изысканий в области российской истории. Все это потребовало от историков, в первую очередь, высокого профессионализма — идеологу в такой ситуации было просто не справиться. Синхронно этому процессу в американской историографии происходит и живая смена поколений историков-россиеведов, что меняет имидж последних и чисто внешне — по возрастному, половому, этническому признаку. Это, в свою очередь, также способствует в определенной мере расширению проблематики исследований, сосредоточению внимания на изучении различных прослоек и групп в российской истории (в том числе этнических, половозрастных, региональных), привносит с собой не только новые историографические, но и новые социально-психологические подходы с учетом менталитета присущего авторам как исследователям и как представителям определенных социальных групп.
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
Новому складывающемуся образу вынуждены были отныне соответствовать и ученые «старой школы» — сторонники «тоталитарного подхода» к изучению российской истории. Вторжение «нового» направления в россиеведение заставило их искать новые средства и методы для обоснования правоты созданной ими теории, правомерности ее существования, ее источниковедческого обоснования, что способствовало в значительной степени обновлению этого направления и переходу его на новый исследовательский уровень.
Сегодня традиции свободного академизма в американском россиеведении все более усиливаются, и именно в их русле происходит дальнейшее совершенствование образа историка-россиеведа. Новейшие исследования американских авторов позволяют получить довольно целостное представление об этом образе и его трансформации на современном этапе.
Центральной, определяющей чертой образа историка-россиеведа в США сегодня является его высокий профессионализм, проявляющийся во всем: и в выборе объекта исследования, и в источниковедческом и историографическом обосновании проблемы, и в методике ее изучения. Если говорить об исследовательской проблематике россиеведения, то нельзя не согласиться с М.Камме-ном, что «одной из примечательных черт современной американской историографии является высокий уровень понимания значимости постановки исторических проблем и стремление к точному и ясному видению их сущности»16. Однако по-прежнему удручающе выглядит в россиеведении США значительная количественная диспропорция в изучении российской истории XI — первой половины XIX в. и второй половины XIX-XX вв. Воспитанное русскими историками-эмиг-рантами, традиционно тяготевшими к изучению ранней российской истории, американское россиеведение, однако, всегда отдавало предпочтение исследованию российской истории второй половины XIX-XX вв., новейшей истории России — в особенности. Даже работы по российской медиевистике в большинстве своем были так или иначе актуализированы, связаны в своих выводах и исторических параллелях с современностью17. Можно найти ряд объективных причин, объясняющих такую диспропорцию в исследованиях, как то — сравнительно позднее складывание россиеведения и отсутствие соответствующей исследовательской традиции, сложности доступа и прочтения источников по ранней российской истории. Но, к сожалению, проблема эта остается весьма серьезной и по сей день. Так, проведенный нами анализ публикаций в ведущих американских исторических журналах, вышедших за последние 3-4 года (American Historical Review, Journal of Modern History, Russian Review, Slavic Review), показал, что основное место в них по-прежнему продолжают занимать статьи и рецензии на россиеведческие исследования, посвященные поздней императорской России и проблемам советологии. В опубликованной в 1998 г. статье-обзоре Е.Левиной «Проблемы российской истории на страницах журнала “Russian Review”» речь вновь идет в основном об исследовани-
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ ^
ях, посвященных российской истории Х1Х-ХХ вв., и не упоминается ни одной публикации, посвященной проблемам средневековой истории России»18. Таким образом, проблема диапазона исследовательских интересов сохраняет свое актуальное значение для формирующегося ныне в США образа исследователя-россие-веда.
Не меньшее значение имеет и проблема историографической и источниковедческой культуры историка. По мнению самих зарубежных исследователей, в американской высшей школе формированию источниковедческой культуры исследования уделяется предельно мало внимания. Место источниковедческих исследований в зарубежном россиеведении наиболее точно сформулировано Л.Вио-лой: «Традиционно в западной славистике, особенно в истории, источниковедение принадлежало к числу слабо разработанных дисциплин. Практически им занимались лишь сотрудники библиотек и библиографы»19. Сопоставление академических традиций преподавания источниковедения в России и США безоговорочно позволило американским исследователям сделать вывод о явных преимуществах первой. Дж.Энтин пишет: «В российской историографии особую роль сыграли традиции германской академической культуры... со свойственными им высокими стандартами эрудиции, строгостью критического анализа источников, неукоснительным соблюдением норм и правил цивилизованной научной полемики. Эти элементы академической культуры не встречались в столь ясно и мощно выраженной форме в американской системе образования... То, что эти традиции живут в России, ее великое преимущество перед другими странами»20.
Эти традиции связываются американской историографией с В.О.Ключевс-ким и его школой21. Вклад В.О.Ключевского в развитие мирового источниковедения всегда расценивался и продолжает расцениваться здесь необычайно высоко22. Причем в новейших исследованиях американских авторов все более явно прослеживается тенденция показать В.О.Ключевского в качестве идейного основоположника американского россиеведения. Так, Т.Сандерс пишет: «В.О.Ключевский является духовным отцом преобладающих американских научных построений русской истории. Он утверждает.., что русская история может быть вразумительно представлена лишь посредством анализа, а не только простого описания. Такое сочетание привлекает образованных русских-западников, как, впрочем, и образованных западных русофилов»23. В американской историографии признается не только опосредованное теоретико-методологическое и источниковое воздействие Ключевского на современное американское россиеведение (в частности, на его социопсихологическое направление)24, но указывается и на наличие прямой преемственности, осуществленной через Г.Вернадского, М.Карповича и их учеников25.
Неоднократно обращалось внимание и на сильнейшее воздействие российского литературоведения в лице М.Бахтина и семиотики в лице Ю.Лотмана и
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
Б.Успенского на формирование новых методологических источниковедческих подходов в американском россиеведении26.
Весьма высоко оцениваются в американской историографии и новейшие труды российских авторов, посвященные истории России. Отмечается, что при сопоставлении с концептуальными советологическими руинами Запада на Востоке наблюдается «прямо противоположная картина»27. Американским исследователям не чужды и труды их российских коллег в области изучения исторических источников, особенно источников российской истории XV-XVI вв., выполненные в русле лучших исследовательских традиций отечественного источниковедения.
Итак, образ американского историка-россиеведа требует разумного сочетания традиций и преемственности, в том числе и в масштабе мировой исторической мысли, с новациями и нестандартными подходами. Последние все четче обозначаются в новейших исследованиях как американских, так и отечественных авторов.
Серьезные дискуссии развернулись сегодня за рубежом, как известно, по поводу так называемой ненормативной историографии, ориентированной на изучение различных форм социализации личности и смещение интересов на исследование ментального мира, «идей, языка, сознания, индивидуальности, суждений»28. Такой подход позволил расширить проблематику россиеведческих исследований, предложил историкам новые, нетрадиционные источники, несущие в себе информацию не только и не столько о действиях и поступках личности, сколько об их скрытой мотивации, подчас отчетливо не осознаваемой ею самой. Среди них особое место заняли источники нетекстологического ряда, а также данные языка, рассматриваемого в качестве самодостаточной системы, как важнейшего источника информации о прошлом, о жизни людей, их поступках, представлениях, настроениях, как мощного стимулирующего фактора, способствующего осознанию собственного опыта и оформлению его понимания. Предваряя дискуссию «Язык и смысл в русской истории», Д.Хоффман указывал на благотворность для обеих наук — и истории, и лингвистики — объединения их методов: «Лингвистический подход в исторических исследованиях ведет историков к изучению языка — не просто как отражения материальной действительности, но как смысловой системы, создающей смысл и оформляющей идентификацию и поведение масс. В то же время новый исторический подход снимает некие ограничения в литературоведческом анализе путем включения сюда ряда нелитературных текстов, традиционно используемых историками. Эти тенденции, хотя и не без противоречий, обогащают обе науки, расширяя используемую ими методологию и предметы исследова-ния»29. Как указывала одна из ведущих американских социолингвистов К.Эмер-сон, «язык не только фиксирует события, но и быстро отвечает на них, он не только указывает на наличествующие вещи, но и вводит потенциальные ценности в обращение и создает новые реальности»30. Расширение предметного и источникового поля исследования в целом весьма приветствуется в американском россиеведе-
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ
нии, в том числе это касается работ, написанных на нетрадиционной источниковой основе31. Но подобное восхищение и приятие распространяется лишь до определенных пределов, а именно до тех пор, пока вышеозначенные новации не входят в противоречие с классическими канонами источниковедческого познания и не пренебрегают ими. В зарубежной историографии довольно единодушно признается сегодня некое позитивное влияние идей постмодернизма на изучение не столько истории, сколько источниковедения, ибо упор на первостепенное значение языка и углубленный текстологический анализ позволяют во многом углубить представление о том, как прошлое отражается в письменных источниках и как через источники ученые представляют его в своих исследованиях.
Игнорирование реальности за пределами языка, превращение языка в самодовлеющую систему, а историографии в некое поле умозрительных импровизаций встречает резкую критику со стороны многих западных исследователей, рассматривающих эпистемологические и философские основы постмодернизма как весьма опасные для собственной дисциплины32. Так, весьма негативную оценку коллег получила последняя работа М.Перри, посвященная самозванцам Смутного времени и основанная преимущественно на слухах и легендах, но не предлагающая какого-либо особого исследовательского подхода при их изучении33. Отмечается также недостаточное внимание американских историков к некоторым традиционным источникам российской истории Средних веков и Нового времени, в частности, к законодательным, которые в последнее время все чаще становятся объектом изучения лишь в гендерных исследованиях34.
Большое внимание уделяется по-прежнему совершенствованию методики изучения традиционных исторических источников и установлению степени их достоверности путем выявления и объяснения наличествующих в них двусмысленностей и противоречий35. В этой связи не утратил своего значения созданный Р.Уинксом еще в 1969 г. образ «историка-детектива», идущего по следу своего источника в целях установления точных и адекватных представлений о прошлом36.
Таким образом, обновление в историографической практике круга исследуемых источников должно разумно сочетаться с использованием прежних традиционных материалов, а новые полидисциплинарные критические подходы — с классическими канонами источниковедческого анализа.
Наконец, немаловажное место в формировании современного образа историка-россиеведа в США занимает расширение регионального поля исследования. «Нельзя отождествлять понятия русская история и отечественная история, — пишет И.Куромиа. — Если игнорировать нерусские территории, невозможно будет понять Россию, как таковую»37.
Одной из весьма существенных особенностей новейшей американской историографии является проявление пристального внимания к морально-психологическим характеристикам образа историка-россиеведа, в частности, к его личност-
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
ному отношению к избранному объекту исследования. Таковое предполагает если не любовь к России, то, по крайней мере, отсутствие неприязненных чувств и явного злопыхательства по отношению к ней. Еще в 1980-е годы Ст.Коэн писал по этому поводу, что большинство из россиеведов «преданы науке в самом благородном смысле этого слова» и искренне увлечены Россией и ее историей, хотя и не отрицал, что среди советологов, в отличие от синологов, например, встречаются люди, которые «явно недолюбливают, а то и просто ненавидят объект своих исследований»38.
Подводя некоторые итоги, отметим, что рассмотренные выше признаки и особенности формирующегося на сегодняшний день образа историка-россиеведа в США, хотя и учитывают специфику национальной историографической ситуации, общеприемлемы для характеристики субъекта-исследователя проблем российской истории в целом. Воплощение их в жизнь во многом ассоциируется в американской историографии с процессом формирования нового поколения исто-риков-россиеведов, на которое их старшие коллеги возлагают большие надежды в плане качественного обновления россиеведения и советологии. «Пока советологи были озабочены реакцией на горькие последствия кризиса своей профессии, более молодые ученые осуществили ее впечатляющую ревитализацию. Интенсивная широкомасштабная работа, региональные исследования, применение новых методологий, используемых как общие при изучении истории всех регионов, ощутимо подняли уровень исследовательского материала и дискуссий», — замечает по этому поводу Ст.Коткин. Именно этому поколению принадлежит будущее. Оно способно воплотить в себе те идеальные черты образа историка-россиеведа, которые во многом будут способствовать глубокому и разностороннему изучению проблем российской истории и ее источников39.
Примечания
1. Malia M. From Under the Rubble, What? // Problems of Communism. January-April 1992. — V.41.— P. 89-106. В рус. пер.: Малиа М. Из-под глыб, но что? Очерк истории западной советологии // Отечественная история. 1997. — № 5. — С. 93-109.
2. См.: Kenneth J. The New World Disorder. Berkeley, 1992; Janos A. Social Science, Communism and the Dynamism of Political Change // World Politics. October 1991. — V.114. — P. 81-112; Breslauer G. In Defence of Sovietology // Post-Soviet Affairs. July-September 1992. — № 3. — P. 197-238; King Ch. Post-Sovietology: Area Studies or Social Science? // International Affairs. 1994. — V.70. — № 2. — P. 291-297; Smith S. Writing the History of the Russian Revolution after the Fall of Communism // Europe / Asia Studies.
1994. — V.46. — № 4. — P. 563-578; Cox M. The End of the USSR and the Collapse of Soviet Studies // Coexistence. 1994. — V.31. — № 2. — P. 89-104; Confine M. Present Event and the Representation of the Past: Some Current Problems in Russian Historical Writing // Cahiers
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ
du monde russe 1994. — V.35. — № 4. — P. 838-868; Sandle M. New Directions, New Approaches, Old Issues. Recent Writings on Soviet History // Historical Journal. 1995. — V.38. — № 1. — P. 231-248 etc.
3. King Ch. Op.cit. P. 202; Сох M. Op.cit. P. 91 etc.
4. Мэттьюз М. Есть ли будущее у советологии? Размышления бывшего участника холодной войны // Новая и новейшая история. 1993. — № 2. — С. 38.
5. Глисон Э. Великие реформы в послевоенной историографии // Великие реформы в России: 1856-1874. М., 1992. — С. 8.
6. Каммен М. Современная американская историография и «проблемная история» // Вопросы истории. 1998. — № 3. — С. 45.
7. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1973. — С. 396.
8. По наблюдениям многих современников, молодой Г.В.Вернадский весьма напоминал внешне интеллигента-разночинца с картины И.Е.Репина «Не ждали». Об этом см.: Костиков В. Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции). М.,
1990. — С. 240.
9. Интервью с профессором Дж.Хоскингом // Отечественная история. 1997. — №5. - С. 121.
10. Солсбери Г. Сквозь бури нашего времени: Воспоминания. М., 1993. — С. 255.
11. Об этом см. воспоминания А.Небольсина в кн.: Башкирова Г.Б., Васильев Г.В. Путешествие в Русскую Америку: (рассказы о судьбах эмиграции). М., 1990. — С. 152.
12. С 1950 по 1962 г. в США было защищено около 1000 диссертаций о России и Советском Союзе (См.: Perkins D., Snell J. The Education of Historians in the US. N.Y., 1962. — P. 31).
13. Adler L., Paterson Th. Red Fascism: The Merger of Nazi Germany and Soviet Russia in American Image of Totalitarianism // American Historical Review. April 1970. — V.75. — № 4. — P. 1064.
14. Галай Ш. Конституционалисты-демократы и их критики // Вопросы истории.
1991. — №12. — С. 4.
15. Малиа М. Указ. соч. С. 101.
16. Каммен М. Указ. соч. С. 47.
17. Можно привести множество примеров, подтверждающих этот тезис. Так, серьезные дискуссии развернулись в западной историографии в связи с книгой М.Перри «Образ Ивана Грозного в русском фольклоре». Суть обсуждения сводилась к тому, насколько достоверной является экстраполяция информации, извлеченной из фольклора XVI в., на эпоху сталинизма. Иван Грозный, как утверждала автор, был первым и единственным русским главой государства, позитивно представленным в фольклоре вплоть до Сталина. (См.: Ferrie M. The Image of Ivan the Terrible in Russian Folklore. N.Y., 1987. — P. 117).
18. Левина Е. Проблемы российской истории на страницах журнала «Russian Review» // Отечественная история. 1998. — № 2. — С. 143-148.
19. A.Researcher’s Guide to Sources on Soviet Social History in the 1930. N.Y., 1990. — P. VII.
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ: О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ
Вд РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ Д историографии
20. Энтин Дж. Взгляд со стороны: о состоянии и перспективах российской историографии // Вопросы истории. 1994. — № 9. — С. 191.
21. См.: Emmons Т. Kliuchevskii’s Pupils // California Slavic Studies. V.14.
1992. — P. 85-97.
22. Из новейших работ см.: Byrnes R. Kliuchevskii, Historian of Russia. Bloomington,
1995. Кстати говоря., указанная книга представляет собой первую развернутую англоязычную биографию В.О.Ключевского.
23. Sanders Th. [Rec.]: R.Byrnes. Op. cit. // Russian Review. April 1998. — V.57. — № 2. — P. 299-300.
24. Raeff M. [Rec.]: R.Byrnes. Op. cit. // Journal of Modern History. June 1997. — V.69. — № 2. — P. 409-410.
25. См.: Emmons T. Op. cit. P. 69-70.
26. См.: Steinberg M. Stories and Voices: History and Theory // Russian Review. July
1996. — V.55. — № 3. — P. 347.
27. Малиа M. Указ. соч. С. 102. На успешное возрождение лучших российских историографических традиций в настоящее время указывает и Дж.Хоскинг. См.: Интервью... С. 123.
28. См.: Рое M. [Rec]: В.Б.Павлов-Сильванский. Писцовые книги России XVI в.: Проблемы источниковедения и реконструкции текстов. М., 1991 // Russian Review. April, 1996. — V.55. — № 5. — Р. 329-330; Rowland D. [Rec.]: Лурье Я.С. Две истории Руси XV в.: Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства СПб., 1994 // Russian Review. July 1996. — V.55. — № 3. — P. 508-509; Эктон Э. Новый взгляд на русскую революцию // Отечественная история. 1997. — № 5. — С. 71.
29. D.H. (Hoffman D.) History and Literary Criticism // Russian Review. July 1996. — V.55. — № 3. — P. VII.
30. Emerson C. New Words, New Epochs, Old Thoughts // Russian Review. July 1996. — V.55. — № 3. — P. 356.
31. Так, весьма высокую оценку получила в американской историографии монография Р.Уортмана «Сценарий власти: мифы и церемонии российской монархии», написанная с привлечением таких «нетрадиционных» источников, как художественная литература, памятники и гравюра, а также монография Н.Л.Пушкаревой «Женщины России и Европы на пороге нового времени», особо отмеченная за привлечение таких источников, как фольклор, пословицы и поговорки. (См.: M.Perrie [Rec.]: Wortman R. Scenarious of Power. Myth and Ceremony in Russian Monarchy. V.I. From Peter the Great to the Death of Nicholai I. Princeton, N.Y., 1995 // Journal of Modern History December 1996. — V.68. — № 4. — P. 1033-1034; Kaiser D. [Rec.]: Пушкарева H^. Женщины России и Европы на пороге нового времени. М., 1996 // Russian Review. January 1998. — V.57. — № 1. — Р. 128130); См.: Spiegel G. History and Postmodernism // Past and Present. 1992. — V.135. — P. 200; Смит С. Постмодернизм и социальная история на Западе: проблемы и перспективы // Вопросы истории. 1997. — № 8. — С. 159 и др.
КТО И КАК БУДЕТ ИЗУЧАТЬ РОССИЙСКУЮ ИСТОРИЮ В США В XXI ВЕКЕ:
О ФОРМИРОВАНИИ ОБРАЗА ИСТОРИКА-
РОССИЕВЕДА В АМЕРИКАНСКОЙ „
историографии РОССИЕВЕДЕНИЕ В РОССИИ И ВНЕ ЕЕ
32. См. об этом: Смит С. Постмодернизм и социальная история на Западе: проблемы и перспективы // Вопросы истории. 1997. — № 8. — С. 154-161.
33. См.: Bushkovitch. [Rec.]: M.Ferrie. Pretenders and Popular Monarchism in Early Modern Russia: The False Tsars of the Time of Troubles. Cambridge, 1995 //Journal of Modern History June 1998. — V.70. — № 2. — P. 510-511.
34. См. об этом: Farrow L. Peter the Great’s Law of Single Inheritance: State Imperatives and Noble Resistance // Russian Review. July 1996. — V. 55. — № 3. — P. 431.
35. См.: Rowland D. Op. cit. P. 509.
36. См.: The Historian as a Detective? Essays on Evidence / Ed. by R.W.Winks. N.Y., 1969. — P. XX.
37. Kuromiya I. [Rec.]: Г.А.Бордюгов. Исторические исследования в России: тенденции последних лет // Russian Review. January 1998. — V.57. — № 1. — P. 155.
38. Cohen S. Rethinking the Soviet Experience. Scholary Missions: Sovietology as a Vocation N.Y., 1984; Коэн С. Бухарин. Политическая биография: 1888-1938. — M., 1990. — С. 3.
39. Kotkin St. 1991 and the Russian Revolution: Sources, Conceptual Categories, Analytic Frameworks // Journal of Modern History June 1998. — V.70. — № 2. — P. 385.
