CC BY
41V. СОЦИАЛЬНО-ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТАБОЛИЗМ ГОРОДА
СТАТЬИ
О.Н. Яницкий
КРИТИЧЕСКИЙ СОЦИАЛЬНО-ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТАБОЛИЗМ ГОРОДА1
Введение
Метаболизм - это процесс обмена веществом и энергией как внутри организма, так и между организмом и средой, в которой он находится. Очевидно, что такой обмен может происходить и между самими социальными субъектами, и между ними и различными средами, живыми, инертными и косными. Под критическим социально-экологическим метаболизмом (СЭМ) города здесь подразумевается изменение всей его социально-функциональной структуры, под воздействием как внешних сил (стихийное бедствие, техногенная катастрофа, вооруженный конфликт), так и внутренних процессов деградации и распада. Предпосылками возникновения критического СЭМ являются многолетняя эксплуатация городской среды без ее надлежащего воспроизводства, резкое введение рынка, потребительская идеология, слабость территориальных органов управления и контроля, неразвитость местной самоорганизации.
Начало изучения СЭМ города социологами следует датировать работами лидеров Чикагской школы «человеческой экологии» 1920-1950-х годов [Park, Burgess, 1924; Park, Burgess, McKenzie, 1926; Park, 1952]. Новый его этап начался в 1950-1960-х годах, причем он шел в двух направлениях: изучение этапов городского метаболизма при переходе от земледелия к индустриальной эпохе [Mumford, 1961; Fischer-Kowalski, 1997; The ecology of a city and its people, 1981; Fischer-Kowalski, Haberl, 2007] и исследования метаболизма городов в аспекте источников и структуры по-
1 Статья написана при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, грант № 15-06-00158, и Российского гуманитарного научного фонда, грант № 15-03-000-27.
237
требления его энергетических ресурсов [Codoban, Kennedy, 2008; New-combe, Kalma, Aston, 1978; Wolman, 1965]. Собственно говоря, данную серию работ следует квалифицировать как необходимую предпосылку исследования СЭМ, хотя ни методика, ни конкретные примеры влияния энергетических потоков на социально-функциональную структуру города тогда специально не излагались и не исследовались. Однако в некоторых из этих работ были намечены методические подходы к интересующей нас проблеме [Martinez-Alier, 2009]. Не исследовались в этом блоке статей и процессы СЭМ в критических ситуациях. Российскими социологами изучались теоретические и практические вопросы социального метаболизма городов [Усачева, 2012; Яницкий, 2013, 2014, 2014 а; Usacheva, 2013], проблемы СЭМ, возникающие при экстремальных нагрузках на городскую среду [Ермолаева П., 2014], и проблемы «мусорооборота» в эко-социальных системах города [Ермолаева Ю., 2013, 2013 а; Ermolaeva Yu., 2015]. Существует большая отечественная и зарубежная литература по проблеме рисков [см., например: Beck, 1992, 1999, 2015; Яницкий, 2003], но в ней вопросы СЭМ города также специально не рассматривались.
Методология, инструменты
Во-первых, как было показано нами ранее [Яницкий, 2003; Yanitsky, 2000], в обществе всеобщего риска (ОВР) нет абсолютно безопасных мест -есть только более или менее безопасные. ОВР означает, что риски и опасности генерируются как извне, так и изнутри, поэтому вся среда жизни данного человеческого поселения становится потенциально опасной для человека. В условиях ОВР сама задача самосохранения становится проблематичной, так как все процессы жизнедеятельности «критического сообщества», включая оказание помощи пострадавшим, зависят как от степени и динамики разрушительных сил, так и от быстроты и эффективности реакции на них государственных служб помощи и спасения. В ситуации ОВР вместо обеспечения стабильности данного поселения на первый план выходят задачи сохранения населения и восстановления жизненно важных структур его жизнеобеспечения. В этом случае сам термин «устойчивость» может трактоваться как реализация этих двух задач. Соответственно, три типа ресурсных потоков представляются главными: направленные на ликвидацию последствий катастрофы, на защиту населения и на восстановление инфраструктуры данного поселения.
Во-вторых, в ходе различных метаболических процессов риски могут не только перемещаться на большие расстояния, но также трансформироваться из сравнительно безопасных в высокоопасные. Собственно говоря, метаболические процессы, понятые широко, и сделали мир глобальным. Социум стал не только глобальным, но и гораздо более уязвимым для внешних рисков и генерируемых его собственной динамикой угроз. Замечу, что планетарный метаболизм рисков изучен мало, пока используются только агрегированные показатели опасности: например,
238
потепление или похолодание. В-третьих, перенос рисков на большие расстояния в совокупности с их метаболизмом означает, что локальные риски могут иметь глобальный характер (пример: Чернобыль, Фукусима-1), а глобальные - оказывать негативное воздействие на города и регионы. В этом случае производство социального капитала развития их населения вытесняется производством социального капитала самосохранения и выживания. В «критическом сообществе» происходит перестройка всей его функциональной структуры: одни ее элементы активизируются, другие практически перестают функционировать, третьи возникают как ответ на критическую ситуацию (волонтерские сети, криминальные группы и группы «халявщиков»), четвертые подчинены задаче спасения бедствующего населения и т.д. «Кокон основополагающего доверия» (в моей терминологии - «первичная экоструктура») разрушается, происходит всеобщая массовизация городской жизни, и это тоже риск, поскольку он препятствует реализации любых индивидуальных жизненных планов. Процессы собственно социального воспроизводства (образование, воспитание, в том числе обучение действием) также переходят в состояние внешней зависимости или прекращаются совсем. Соответственно, изменяется и коммуникативная структура «критического города»: одна ее часть подчинена задаче ликвидации последствий катастрофы и / или действиям сил самообороны, тогда как другая - межличностная коммуникация - минимизируется и всецело подчиняется задаче самосохранения жителей.
В-четвертых, в последние годы в мире возросла международная напряженность, а в некоторых приграничных районах РФ, как и в других регионах (например, в странах Африки), идет настоящая война. И знание об этих конфликтах и процессах (через СМИ) трансформируется в изменение поведенческих стереотипов и институциональных структур далеко за пределами этих очагов напряженности. В-пятых, современные города, сосредоточившие в себе сложные и взаимозависимые технические и социальные системы, являются все более опасными для здоровья и жизни их жителей. Это означает, что понятие нормы функционирования города как социального организма сегодня необходимо включает периодически возникающие критические ситуации в городе в целом или в его отдельных районах.
Возникает главный вопрос: как оценивать последствия формирования общества всеобщего риска и какова перспектива его динамики? Представляется, что сегодня в теоретической социологии определились три исследовательские и политические перспективы: технократическая, апокалиптическая и «обучающая», или, в терминологии У. Бека, «освободительный катастрофизм» (emancipatory catastrophism). Сторонники первого полагают, что все экологические проблемы могут быть решены средствами естественных наук (в частности, генетики и генной инженерии) и с помощью ресурсосберегающих технологий. Это означает, что изменения собственно человеческой природы и созданных человеком социальных
239
институтов являются излишними. Апологеты второго, напротив, считают, что природа человека (в ее крайнем современном выражении олигархического и финансового капитализма) не может быть изменена [см. об этом подробнее: Asayama, 2015]. Но есть и третья, диалектическая точка зрения. Как писал в одной из своих последних работ У. Бек, негативные побочные эффекты производства благ могут иметь позитивный результат, поскольку «они производят нормативные горизонты производства общего блага». Или, иными словами, «у производства бедствий есть и позитивные результаты» [Beck, 2015, p. 75]. Бек успел лишь обозначить основные фазы этого движения: глобальная катастрофа разрушает неписаные, но сакральные нормы человеческого бытия и современной цивилизации; в результате возникает антропологический шок, а затем наступает социальный катарсис [Beck, 2015, p. 75, 78]. Там же Бек вводит еще одно методологически важное для нас понятие: метаморфозис мира (metamorphosis of the world), который он противопоставляет понятию презентизма (presentism) [Beck, 2015, p. 77]. Отвечая своим критикам, Бек наметил три линии социологического исследования метаморфозиса: категориальный (categorical metamorphosis), институциональный (institutional metamorphosis) и нормативно-политический (normative-political metamorphosis) [Beck, 2015 a, p. 125].
Представляется, что принципы подхода, предложенного Беком и его коллегами, могут быть положены в основу изучения СЭМ современных городов, но только в пределах европейской культуры (культуры модернизма). Тем более что ранее мы уже исследовали возможности приложения концепции «общества всеобщего риска» к изучению локальных и региональных критических ситуаций в РФ [Яницкий, 2003, 2010 и др.]. Данная статья излагает результаты такого применения на новом материале. Инструментарий, которым мы пользовались, разнообразен: построение хроник течения аварий и катастроф, глубинные интервью с различными их участниками и жертвами, вторичный анализ документов, построение схем взаимодействия (графов), изучение реакции на эти события в социальных сетях и др.
Актуальность проблемы СЭМ сегодня
Предпосылки возникновения критических ситуаций. Взятый в начале 1990-х годов курс на резкую смену формы общественного производства, сопровождавшийся пропагандой потребительской культуры через СМИ, привел к потребительскому буму в массе населения при отсутствии у нее представления о возможных негативных последствиях такой резкой смены способа производства для среды их непосредственного обитания. В погоне за сиюминутной выгодой представители института «власти-собственности» сочли охрану и / или реабилитацию среды обитания в городах, природной и социальной, задачей отдаленного будущего. Потребительская культура в ее крайних формах, безответственность «новых рус-
240
ских» и дефицит средств на поддержание среды обитания городского населения привели сначала к незаметной, но потом все более ускоряющейся деградации последней. Городские власти, осуществив кое-где ее «косметический ремонт» (например, очистку от мусора заброшенных парков и скверов), предпочли, следуя западному образцу, политику «субурбанизации», т.е. переселения состоятельных людей в зеленые пригороды, сокращая тем самым еще более природный потенциал поддержания здоровья для основной массы городского населения. Экономический кризис, сначала быстрый приток, а потом столь же быстрый отток мигрантов, работавших на уборке мусора на улицах и во дворах, а также коммерциализация сферы обслуживания усугубили деградацию городской среды. К сожалению, местные общественные инициативы и движения в защиту здоровой и безопасной среды обитания были нейтрализованы и отстранены от участия в работе над принципами городской экологической политики. Что же касается провластных экологических инициатив, то они целиком следуют в фарватере названной выше политики. В совокупности названные выше процессы можно квалифицировать как «ползучую катастрофу» или медленную, но неумолимую деградацию среды российских городов.
Потребительская идеология создала не только особый - потребительский - образ жизни, максимой которого является «жизнь здесь и сейчас», который на деле оказался жизнью в кредит. Эта идеология также породила феномен одноразового потребления, как продуктов питания и одежды, так и среды. На той же основе возникла индустрия производства упаковочного материала и тары одноразового использования из пластика, которые нельзя, как это было в советское время, использовать многократно (как, например, молочные бутылки). Как известно, выгодность увеличения доли упаковки в стоимости конечного (потребительского) продукта есть неотъемлемый движитель капиталистического производства. Произошел резкий, в разы, скачок душевого потребления энергии вследствие стремительной технической оснащенности быта массы горожан. За этим последовало неконтролируемое развитие индивидуального автотранспорта, который создает сегодня 3/4 загрязнения городского воздуха; плюс неконтролируемый сброс автовладельцами использованных смазочных масел и антифризов в городскую канализацию или слив прямо на землю. К тому же потребительская идеология периодически порождает стяжательство и коррупцию как формы всеобщего риска.
Далее, еще с советских времен существуют неконтролируемые легальные и нелегальные сбросы промышленных отходов в воздух (феномен «черного неба»), канализацию и естественные водоемы. Дополнительными источниками загрязнения городской среды, оказывающими временное, но также негативное воздействие на здоровье жителей города, являются периодически случающиеся в черте города пожары, техногенные катастрофы (пожары на складах и в институтах, на лакокрасочных предприятиях, прорывы магистральных газопроводов, сетей горячего водоснабжения
241
и др.). Риски и катастрофы постепенно становятся неотъемлемым атрибутом городской жизни.
Потребительская идеология, высокая трудовая и иная мобильность, индивидуалистическая идеология большинства жителей города (Not in my backyard! - Только не в моем дворе!), соединенная с психологией массы «временщиков» («челноков», мигрантов, гастарбайтеров), для которых город есть лишь место временного пребывания с целью заработка, обучения детей, получения дополнительных знаний, и ряд других факторов создали в совокупности феномен «отчужденного горожанина». Он пребывает в городской среде, пользуется ее возможностями и услугами, но социально и психологически отчужден от нее. Среда его обитания стала средой временного пребывания. Получается, что потребительский принцип «использовал - выбросил» (но за собой не убрал!) переносится и на городскую среду. Избыточное потребление, свойственное обеспеченным горожанам, когда до трети объема конечных продуктов ими выбрасывается в мусорные контейнеры, продолжается. Более того, в современном городе властвует дух сепаратизма, который обретает формы социально-пространственной сегрегации: деградирующие зоны прежней застройки, благополучные, обеспеченные всем необходимым и хорошо защищенные пригороды и «зоны потенциального риска», населенные мигрантами, временно безработными. Жители благополучных пригородов, а также старых районов города предпочитают не встречаться с теми, кто живет в городских гетто, трущобах, подвалах, на свалках и т.д. Считается, что заботиться о последних должны специальные люди (волонтеры) и организации (благотворительные). Таким образом, автономность бытия и свобода выбора, превращаясь в индивидуальный и групповой эгоизм и коллективную безответственность, становятся потенциальными силами разрушения городской среды.
Следующая причина загрязнения городской среды - неразвитость этики «экономного и природоохранного потребления», предполагающей экономию (или как минимум рационализацию) всех видов потребляемых в быту ресурсов, и в частности - практику предварительной сортировки и домашней переработки бытовых отходов. Принцип «использовал - выбросил» господствует и здесь. А пропагандировать экономное потребление некому: в городах РФ практически нет общественных движений «одного пункта», одновременно выступающих «против» идеологии «одноразового потребления» и «за» сокращение избыточного расходования ресурсов. Все еще относительно низкая плотность городской застройки с наличием в ней «ничейных пространств», а также невысокая «плотность» самой городской жизни также потворствуют неконтролируемым сбросам промышленного и бытового мусора. Возникновению критических ситуаций способствует и архаичность методов работы коммунальных служб по уборке улиц и территорий, в результате которых уличный мусор не собирается, а распыляется в атмосфере города или проникает в его почву (пример: некон-
242
тролируемая поливка улиц реагентами зимой и их «мытье» водой в теплое время года). Эти процессы перемешивания, распыления и переноса на большие расстояния взвешенных в воздухе частиц пыли и мусора неизбежно усиливаются «городскими ветрами», создаваемыми многоэтажной городской застройкой. Результатом происходящего становятся смешанные, т.е. не рассортированные бытовые отходы жилого сектора плюс множественные свалки бытового мусора в парках и около остановок общественного транспорта; а также тайные ночные сбросы производственного и бытового мусора промышленными предприятиями и магазинами. Далее идут неизбежные потери мусора при его транспортировке и перевалке, дополнительно загрязняющие городскую среду. Наконец, регулярная засыпка полигонов бытовых отходов естественным грунтом, добываемым в пригородных карьерах, ведет к образованию новых источников городской пыли в жилых районах. Нельзя не упомянуть и «вторичную» сортировку и потребление пищевых и других отходов на полигонах бомжами и «лицами без определенных занятий»; использование этих полигонов криминальными группами для сокрытия следов преступлений.
Собственно социальный метаболизм (ССМ)
Представляется необходимым введение такого понятия, поскольку в условиях критической и / или катастрофической ситуации происходит тотальная (структурная, социально-функциональная, психологическая и моральная) реструктуризация данного (городского) социума. Кратко говоря, «критический социум» - это уже качественно иной социум, хотя и возникающий на базе прошлого, «мирного» социума. Во-первых, ССМ - это уже мобилизационный метаболизм, поскольку все городские структуры переходят из нормального в мобилизационный режим функционирования. Это, в свою очередь, означает, что социально-территориальные «рамки» данного социума резко изменяются. С одной стороны, он резко расширяется за счет прибытия спасателей МЧС, военных, медиков, волонтеров и т.д. Но, с другой стороны, он начинает быстро «сжиматься», так как жители города или его покидают, или резко сокращают привычную мобильность (т.е. изменяют привычный для них динамический стереотип, создают запасы продовольствия и медикаментов и т.д.).
Во-вторых, в условиях критической ситуации вся городская инфраструктура (информационная, транспортная и др.) меняет режим функционирования: от принципа своего построения «по потребности» она переходит в режим «по необходимости». Городская инфраструктура недаром именуется в литературе «критической», потому что от ее функционирования на 80-90% зависит жизнедеятельность всего городского организма. Конечно, если это малый город или поселок городского типа, то наличие индивидуальных хозяйств снижает эту цифру до 40-50%. Однако все равно вода, газ, электроэнергия остаются критически важными ресурсами для существования местного населения. Что происходит при разрушении этих
243
сетей? Возрастают заболеваемость и смертность, город переходит на режим рационирования, растут цены, расцветают «левые» и криминальные формы снабжения населения товарами и услугами. Вместе с тем очевидно, что критический режим означает серьезное упрощение систем связи и снабжения населения ресурсами. Более того, в городе выстраиваются специализированные «сети спасения» (rescue networks) с целью тушения пожаров, спасения имущества, восстановления ресурсных потоков, эвакуации раненых и пострадавших и т.д. Кроме того, вследствие сокращения возможностей выбора и / или доступности тех или иных информационных каналов мобильная связь резко возрастает в цене. Разрушение / блокирование ее сетей является, по существу, гуманитарной катастрофой.
В-третьих, происходит дифференциация городского населения. В то время как основная масса населения города резко ограничивает свои потребности и подвижность, т.е. выбирает стратегию самосохранения, криминальные элементы активизируются, выстраивают собственные стратегии и сети. В общем и целом в условиях критической ситуации (КС) самоорганизация населения, как правило, сокращается, в то время как самоорганизация криминалитета возрастает (структура населения города в критических условиях подробно описана в: [Яницкий, 2015]). Однако заметим, что если в городе уже существовали низовые ячейки самоорганизации (гражданские инициативы), то в условиях КС они логично трансформируются в силы территориальной самообороны.
В-четвертых, в условиях КС изменяются как общая психологическая атмосфера жизни, так и психология самих жителей. КС трансформирует «обывателей» в «пострадавших». Или, что еще больнее, «жители» в одночасье превращаются в «беженцев». Это очень серьезный, «тотальный» стресс, поскольку речь идет о выживании горожан. Существует большая литература о беженцах, но вопросам изменения их психологии, как правило, уделяется недостаточное внимание. Как было показано нами ранее [Yanitsky, 2012], человек всегда имеет некоторую «первичную ячейку» своей повседневной жизни (я назвал ее первичной экоструктурой). В течение всей своей жизни он ее изменяет, перестраивает, но без нее он существовать не может. Даже в условиях КС он до последнего стремится ее сохранить, хотя и в урезанном виде. Вот почему даже погорельцы просят построить им новый дом именно на старом месте, и чтобы рядом с ними снова были прежние соседи.
В-пятых, поскольку КС чаще всего развивается непредсказуемым образом, отследить и тем более оценить воздействие на людей рискоген-ных химических соединений, возникших в ходе процессов СЭМ, не представляется возможным. Да и в условиях КС нет необходимых для этого ни времени, ни аналитических инструментов. Поэтому спасатели и волонтеры практикуют два метода защиты людей: или их эвакуация, или же защита на месте (в подвалах домов, бомбоубежищах). Если же КС затягивается на месяцы, то жители таких городов находятся в «режиме ожидания», не-
244
определенности, что негативно сказывается на их здоровье и психическом состоянии.
В-шестых, наиболее сложной для определения степени риска СЭМ для населения является «ползучая катастрофа», т.е. катастрофа, вызванная деструктивными процессами в «теле» самого городского организма. Речь, казалось бы, идет о рутинных чрезвычайных ситуациях, например когда в городе периодически объявляется «режим черного неба». Те, кто создает такие КС, полагает, что каждое отдельное превышение ПДК / ПДВ не смертельно для человека. Но если такие выбросы происходят систематически, в течение месяцев и лет, то кумулятивный эффект от подобного загрязнения среды обитания чреват, как правило, хроническими заболеваниями и летальными исходами детей, стариков и т.п. А тот, кто способен трудиться, попадает в ситуацию жестокого выбора. Или же он продолжает жить и работать в этом городе, зная, что его здоровье и благополучие его близких в опасности, что срок его жизни неумолимо сокращается. Или же он эмигрирует, но при этом знает, что его нигде не ждут, что этот выбор фактически будет «прыжком в неизвестность». Так или иначе, в результате это будут уже совсем другие люди, с иными взглядами на жизнь, привычками и потребностями.
Мораль и этика в вопросах СЭМ
Начну с диалектики «государственной» и местной морали: всегда есть разрыв между максимами «как надо» и «как мы хотим». Чем у местного населения больше возможностей для самоорганизации и прав участия в принятии решений, тем меньше этот разрыв. Но дальше начинается дифференциация: чем меньше населения на данной территории, тем меньше государственных ресурсов потребуется для ее обустройства, поддержания порядка, охраны и восстановительных работ в случае стихийного бедствия или техногенной катастрофы. Иными словами, если восстановительные работы ведут государственные силы (МЧС, армия и др.), то и мораль на пострадавшей территории будет действовать государственная, т.е. определяемая должностными нормами и инструкциями. «Государственная мораль» может контролироваться только организациями гражданского общества. Если таковых на пострадавшей территории нет, то и контролировать действие «государственной морали» некому. Если пострадавшее население есть, то в начальный (посткатастрофный) период спасение и выживание этого населения целиком зависят от государственной помощи. То есть тот, кто платит за спасение и первичное обустройство пострадавших, тот и устанавливает правила и способы помощи пострадавшим. Последующие (реабилитационные) работы также всецело подчиняются этой морали. И только в период рекреации, т.е. в период самостоятельного обустройства пострадавшим населением уже построенных для него государством жилищ, социальной и иной инфраструктуры и т.д.,
245
возможно «возвращение» традиций и обычаев местного населения в качестве регулятивных механизмов повседневной жизни.
Отсюда напрашивается вывод: в фазах собственно катастрофы и на следующих за ней этапах неотложных восстановительных работ сегодня всегда господствует «государственная мораль», закрепленная в ведомственных и должностных инструкциях. Однако продолжительность и характер восстановительных работ оказывают существенное влияние на морально-этическое состояние пострадавшего населения. Если это время измеряется неделями и месяцами, то население (в своей массе) согласно терпеть. Если же привычный уклад жизни не восстанавливается годами или структурируется практически заново, то население начинает роптать, доверие к местной власти падает и в конечном счете в массе населения верх берет этика «обездоленности», т.е. начинается его борьба за свои гражданские права и свободы. Я называю это «этикой справедливости». Но если население только требует от государства, никак не участвуя в восстановительных работах, то патернализм как основной принцип организации социального порядка возрождается и снова начинает генерировать «этику безответственности».
Наконец, есть еще одна этическая максима: «этика своеволия». В заброшенных или деградировавших селах и «мертвых городах», в том числе подвергшихся ранее радиационному облучению (Чернобыль, Фукусима-1), преобладает «этика своеволия». Это специфическое своеволие, суть которого в презрении (пренебрежении) ко всем правилам социального порядка и нормам личной безопасности. Эти добровольные изгои общества живут «как хотят», т.е. по своим собственным правилам. Так называемые «самоселы» - люди, вернувшиеся в свои города и поселки, которые подверглись чернобыльской радиации, - яркий тому пример.
Общественная и частная мораль
Проанализируем, как происходит воздействие факторов, порождаемых процессами СЭМ, на общественную и частную мораль.
Во-первых, непосредственно. Результаты этого воздействия неоднозначны: оно может вызвать реакцию пренебрежения или попытку защитить себя от такого воздействия, либо искейп или протест. В каждом из названных случаев индивид или группа придерживаются определенных моральных норм. Кроме того, непосредственное восприятие органами чувств субстанций, порожденных СЭМ, - сегодня весьма ненадежный источник знаний о степени грозящей человеку опасности.
Во-вторых, опосредованно, через СМИ (например, через объявление чрезвычайного положения). Очевидно, что СМИ используют данные служб мониторинга состояния окружающей среды и др., что эффективно только в том случае, если такой мониторинг осуществляется систематически.
246
В-третьих, через науку, через практику знания-действия. Речь идет о воздействии научного знания на практику просвещения, образования. И в частности, на практику подготовки детей и взрослых к экстремальным ситуациям на уроках ОБЖ и специальных курсах индивидуальной защиты.
В-четвертых, речь идет о воздействии факторов, порождаемых процессами СЭМ, которые не воспринимаются непосредственно органами чувств и поэтому наиболее опасны. Научный анализ всегда может определить степень их опасности для человека, но для этого нужны время, специальная аппаратура и другие ресурсы, а также постоянный контроль во множестве точек города и его пригородов.
В-пятых, во всяком обществе есть группы людей, наживающихся на человеческом горе, будь то голод, эпидемия или техногенная авария. Таких людей называют аморальными. Однако при ближайшем рассмотрении их активности можно заметить, что эти группы лишь реализуют наиболее откровенными способами неписаные правила и нормы коррупционных и других криминальных групп, существующие в данном обществе. Кроме того, занимаясь утилизацией завалов, образовавшихся после катастрофы, эти люди сами могут быть подвержены смертельному риску и подвергнуть ему других, столь же неосведомленных.
Наконец, в-шестых, в обществе, где господствуют стяжательство и потребительская идеология, в повседневной погоне за прибылью и успехом необходимость защиты здоровья природы и человека всегда будет второстепенной, «остаточной» моральной нормой. В таком обществе действует другой принцип: чем больше опасностей ему реально угрожает, тем больше индивидуальных средств и способов защиты от них ему предлагает капиталистический режим. «Главное - плати, и мы избавим тебя от всех страхов и забот» - такова «мораль» этого общества. Тем самым общественная мораль теряет свой императивный характер и становится предметом купли-продажи.
У проблемы морали есть еще и территориальный аспект. Если авария или катастрофа случается в сельской местности или же на обширных, но малонаселенных территориях, то по отношению к ним господствует «минималистская мораль». То есть общественное мнение считает достаточными те минимальные ресурсы, которые направляются на реабилитацию таких территорий. В действительности же «минималистская мораль» означает, что ресурсы направляются туда только для ликвидации самой катастрофы и ее непосредственных последствий, но не для развития этих территорий. Характерно, что центральные СМИ о долговременных последствиях критических ситуаций на малонаселенных территориях особенно не распространяются. Но в истории СССР известна другая мораль, которую я называю утилитаристской (в народе ее называют «безжалостной»). Рукотворная катастрофа, как это уже случалось не раз в отечественной истории, например при затоплении целых регионов при строительстве каскадов ГЭС, - вещь гораздо более болезненная. Речь идет, как пи-
247
сал великий писатель В.Г. Распутин, об уничтожении целых пластов русской и иной культуры, потому что под воду рукотворных морей безвозвратно уходила уникальная среда обитания, неразрывно связанная с жившими в ней людьми. Значительная часть вынужденных переселенцев превращались, таким образом, в «перекати-поле», в людей без роду и без племени. Этот тип морали не оставляет людям выбора.
Необходимо упомянуть еще один тип морали - общечеловеческий, или «универсалистский». Когда случился пожар в ИНИОНе (а до него - в библиотеке Академии наук в Санкт-Петербурге), он реально затронул лишь часть научной и культурной среды. Но, по сути дела, речь шла не более и не менее как о восстановлении культурной памяти общества, утерянной в результате этого пожара. Таким образом, эта рукотворная катастрофа, хотя и территориально локализованная, затронула глобальную проблему самосохранения человечества. А это уже ранг общечеловеческой морали: всякий предмет культуры, хранилище локальных или национальных ценностей есть общечеловеческое достояние. Или, переводя на общечеловеческий язык, культурное благо.
Наконец, представляется необходимым особо выделить мораль и этику в период «ползучей катастрофы». Это наиболее сложный случай для научного анализа и для разработки действенных мер по предупреждению подобных ситуаций. «Ползучая катастрофа» - это медленное и незаметное для невооруженного глаза накопление негативных последствий жизнедеятельности общества, воздействие которых на здоровье человека и состояние среды его обитания трудно уловить даже при помощи специального инструментария. Формально все законы и правовые нормы соблюдаются, однако их выполнение на местах трудно контролировать только из «центра». В осуществлении подобного контроля и состоит задача «средового подхода». В предупреждении такой катастрофы решающая роль принадлежит организациям гражданского общества - местным инициативам, экоНКО, экологическим движениям и т.п. Чувство ответственности за свою «малую родину» нужно развивать с детства. Однако в системе нашего дошкольного и школьного воспитания, например, задача утилизации бытового мусора даже не поставлена. Летний отдых школьников либо соединяется с работой по ремонту школ и их оборудования, либо является только отдыхом на природе. Сочетание отдыха с активностью по защите и регенерации городской среды, как это делается сегодня в других странах (например, практика организации «school beyond the school» - «школа вне школы»), в РФ не практикуется. Мораль здесь проста: без низовой самоорганизации предупреждение «ползучей катастрофы» невозможно.
Есть еще одна важная проблема. Речь идет о соотношении международного права и «права сильного». Уже в течение полувека США и Европейский союз все меньше согласуют свои действия с международным законодательством и все чаще прибегают к «праву сильного», или, как они именуют этот род действий, политике «мягкой силы». К сожалению, и во
248
внутренней политике стран и государств это «право» используется все чаще. Решение или не-решение экологических проблем города не являются здесь исключением. Следует признать, что в экстремальных ситуациях спасателям приходится действовать ситуативно, т.е. по обстановке, что может систематически расходиться с утвержденными нормами и правилами. Однако в подобных ситуациях медлить нельзя, и поэтому расхождение между правом и способом реального действия здесь неизбежно, хотя спасатели стараются действовать по инструкции. Однако вопрос о степени легализации спонтанных (ситуативных) действий остается открытым.
Вторая проблема, на которую впервые обратил внимание У. Бек в 2010 г., - это соотношение транслокальных действий социальных движений в защиту среды обитания и национального законодательства, а также соотношение локальных и глобальных интересов в международных документах по защите окружающей среды.
Третья касается соотношения «вертикали» власти и демократии на местах в критических ситуациях. Обычно считается, что в таких условиях возможны только директивные действия. Это не совсем так. Директивные действия имеют максимальный эффект только тогда, когда население, со своей стороны, может эффективно сорганизоваться, мобилизовать свои внутренние ресурсы, выделить из своей среды «критических лидеров» (организаторов). В противном случае, как это мы уже наблюдали в Крым-ске, Хакасии и других местах, пострадавшее население сначала находится в растерянности, мешает работе спасателей, а позже начинает «качать права». Местные инициативы и их лидеры (организаторы) - важный дополнительный ресурс в реализации спасательных работ, в справедливом распределении гуманитарной помощи и т.д.
Выводы
Растущая в течение десятков лет интенсивная эксплуатация городской среды и ее загрязнение в СССР были изначально детерминированы политикой форсированной индустриализации и урбанизации, первоочередным развитием ВПК и связанных с ним производств, слабостью территориальных органов управления и служб контроля, отсутствием действенного «народного контроля». В послевоенный период и вплоть до начала «перестройки» продолжался курс на форсированную индустриализацию (плюс массовое жилищное строительство), которые также не способствовали сохранению природной среды. В начале 1990-х годов произошла новая резкая смена политико-экономического курса РФ: форсированное внедрение института частной собственности, за которым последовало его быстрое сращивание с мощным бюрократическим аппаратом (возникновение так называемого феномена «власти-собственности»). К сожалению, наше исследование показало, что как публичная, так и социологическая рефлексия по поводу критических ситуаций в Москве и других регионах страны в
249
целом пока идет в русле самосохранения и направлена на восстановление прежнего уклада жизни и социального порядка.
«Мобилизационная этика» понимается нами не только как императив мобилизации наличных ресурсов с целью самосохранения, но и в позитивном смысле - как то, что заставляет людей и их сообщества приспосабливаться к критическим ситуациям и эффективно преодолевать их. Борьба с критическими состояниями и катастрофами есть не только важная форма процесса обучения населения, освоения им навыков борьбы с ними, но и способ изменения морально-этических принципов современного жизненного уклада. Глобализация существует не только «где-то там», она реально воздействует на повседневные социальные практики всех слоев населения города, фактически выступая в роли «учителя жизни». В результате постепенно происходит сдвиг от принципа поведения «здесь и сейчас» к умению «мыслить будущим» и разрабатывать альтернативные сценарии реализации своих индивидуальных жизненных планов в современном «турбулентном мире».
Далее, население начинает осознавать, что оно живет в динамичной и малопредсказуемой социальной среде, что аварии и катастрофы становятся ее неотъемлемым компонентом и, следовательно, на этот случай надо иметь альтернативные стратегии поведения. Постепенно изменяются не только стереотипы поведения, но и сама логика индивидуального мышления и программирования собственных действий. Начинается переосмысление индивидуалистических принципов поведения в пользу коллективных действий, осуществляемых как in situ, так и в социальных сетях. Затем стартует двуединый процесс: постепенная минимизация избыточного потребления и создание материальных запасов, а также осуществление навыков выживания в экстремальных условиях, т.е. «критического знания-действия». Люди осознают, что лишь «побег» из зоны катастрофы - это паллиатив, временная мера, что надо создавать запас прочности своего повседневного бытия.
Еще один важный момент: люди, хотя бы один раз побывавшие в критической ситуации, начинают понимать, что надо мыслить проблемно, что обучение жизни в критических условиях - далеко не банальная задача. Именно этот процесс имел место в годы Великой Отечественной войны и в период послевоенного восстановления разрушенной инфраструктуры жизнеобеспечения европейской части СССР. А проблемное мышление рано или поздно приводит к поискам форм самосохранительного поведения, основанных на междисциплинарном знании. Наконец, в ходе критических ситуаций создаются самые разные формы местной и «вертикальной» самоорганизации [Yanitsky, 2011].
250
Список литературы
Ермолаева П.О. Новые тенденции в экологическом потреблении россиян под влиянием спортивных мега-событий (на примере Универсиады 2013 г., Казань) // Лабиринт: Журнал социально-гуманитарных исследований. - Иваново, 2014. - № 2. - С. 52-63.
ЕрмолаеваЮ.В. Мусорособиратели в России и мире: Проблемы, перспективы и риски // Теория и практика общественного развития. - Краснодар, 2013. - № 8. - С. 75-77.
Ермолаева Ю.В. Россия и отходы: Проблемы и перспективы // Социокультурное развитие большого Урала: Тренды, проблемы, перспективы: Материалы юбилейной всероссийской научно-практической конференции ХХ Уральские социологические чтения, Екатеринбург, 27-28 февраля 2015 г. - Екатеринбург: УрФУ, 2015. - С. 169-174.
Усачева О.А. Сети гражданской мобилизации // Общественные науки и современность. - М., 2012. - Вып. 6. - С. 35-42.
Яницкий О.Н. Волонтеры: Гражданские и государственные // Социологическая наука и социальная практика. - М., 2014 а. - Т. 1, № 5. - С. 71-89.
Яницкий О.Н. Метаболическая концепция современного города // Социологическая наука и социальная практика. - М., 2013. - № 3. - С. 16-32.
Яницкий О.Н. Причины и следствия современной войны: Взгляд социолога // Официальный сайт ИС РАН. - М., 2015. - Режим доступа: http://www.isras.ru/publ.html? id=3298 [Дата обращения: 26.08.2016.]
Яницкий О.Н. Социология риска. - М.: LVS, 2003. - 192 с.
Яницкий О.Н. Экологические катастрофы: Структурно-функциональный анализ // Официальный сайт ИС РАН. - М., 2014. - Режим доступа: http://www.isras.ru/publ.html?id= 2794 [Дата обращения: 26.08.2016.]
Asayama S. Catastrophism toward «opening up» or «closing down»? Going beyond the apocalyptic future and geo-engineering // Current sociology. - L., 2015. - Vol. 63, N 1. - P. 8993.
Beck U. Author's reply // Current sociology. - L., 2015 a. - Vol. 63, N 1. - P. 121-125.
Beck U. Emancipatory catastrophism: What does it mean to climate change and risk society // Current sociology. - L., 2015. - Vol. 63, N 1. - P. 74-88.
Codoban N., Kennedy C.A. The metabolism of neighbourhoods // ASCE j. of urban planning a. development. - N.Y., 2008. - Vol. 134, N 1. - P. 21-31.
Ermolaeva Yu. Wastepickers: Global trends and situation in Russia // Russian sociology: The period of crisis, critique and changes: Papers of Russian sociologists for the 11 th ESA conference Crisis, critique and changes, Torino, 28-31 August 2013 / Ed. by V. Mansurov. - Moscow; Torino: Russian society of sociologists, 2013. - P. 185-190. - Mode of access: http://www.ssa-rss.ru/files/File/PublikaciiROS/RussianSociologyInThePeriodOfCrisisCriti queAndChanges.pdf [Accessed 26.08.2016.]
Fischer-KowalskiM. Society's metabolism: On the childhood and adolescence of a rising conceptual star // The international handbook of environmental sociology / Ed. by M.R. Redclift, G. Woodgate. - Cheltenham; Northampton (MA): Elgar, 1997. - P. 119-137.
Fischer-KowalskiM., Haberl H. Socioecological transitions and global change: Trajectories of social metabolism and land use. - Cheltenham; Northampton (MA): Elgar, 2007. - XIV, 263 p.
Martinez-Alier J. Social metabolism, ecological distribution conflicts and languages of valuation // Capitalism, nature, socialism. - N.Y., 2009. - Vol. 20, N 1. - P. 58-87.
MumfordL. The city in history: Its origins, its transformations and its prospects. - N.Y.: Harcourt, Brace & World, 1961. - XI, 657 p.
Newcombe K., Kalma J., Aston A. The metabolism of a city: The case of Hong Kong // Ambio: A j. of the human environment. - Stockholm, 1978. - Vol. 7, N 1. - P. 3-15.
251
ParkR. Human communities: The city and human ecology. - Glencoe (IL): Free press, 1952. - 278 p.
ParkR., Burgess E. Introduction to the science of sociology. - Chicago (IL): Univ. of Chicago press, 1924. - XXIII, 1040 p.
ParkR., Burgess R., McKenzie R. The city. - Chicago (IL): Univ. of Chicago press, 1926. -
XI, 239 p.
The ecology of a city and its people: The case of Hong Kong / Boyden S., Millar S., Newcombe K., O'Neill B. - Canberra: Australian National univ. press, 1981.
Usacheva O. Urban social movements under disaster conditions (the case of Krymsk) // Russian sociology: The period of crisis, critique and changes: Papers of Russian sociologists for the 11 th ESA conference Crisis, critique and changes, Torino, 28-31 August 2013 / Ed. by V. Mansurov. - Moscow; Torino: Russian society of sociologists, 2013. - P. 480^88. - Mode of access: http://www.ssa-rss.ru/files/File/PublikaciiROS/RussianSociologyInThePeriodOfCrisisCri tiqueAndChanges. pdf [Accessed 26.08.2016.]
WolmanA. The metabolism of cities // Scientific American. — N.Y., 1965. - Vol. 213, N 3. - P. 179-190.
Yanitsky O. A Mobilizing role of disaster: Social movements, networks and democracy // CSPS Working paper series. - Salento, 2011. - Vol. 3, N 1. - P. 103-120.
252
