CC BY
25
Е. В. Макеева
МПГУ, Москва
КОРРЕЛЯЦИЯ ИСКОННОГО И ЗАИМСТВОВАННОГО СЛОВА В СИНОНИМИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ В ЯЗЫКЕ А. С. ПУШКИНА И М. Ю. ЛЕРМОНТОВА: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АСПЕКТ
Вопрос о корреляции заимствованного1 и исконного слова в идиостиле писателей первой трети XIX века, если учитывать особенности языковой ситуации этого периода, оказывается вопросом принципиальной важности сразу по нескольким причинам: ответ на него, во-первых, характеризует автора как языковую личность, во-вторых, наглядно иллюстрирует пути развития словарного состава русского языка, а значит, способствует «восстановлению лексического колорита эпохи» [Калиновская и др. 2012: 322].
Формирование новых культурно-бытовых и морально-этических представлений, происходившее в XVIII веке «при активном участии иноязычных концептов» [Лисицина 1999: 61], в начале XIX века продолжается. Заимствованные ранее понятия становятся неотъемлемой частью картины мира образованного носителя русского языка первой трети XIX века; они развиваются, получая различные приращения, взаимодействуют со старыми понятиями, полностью или частично накладываясь на них. На неизбежные в связи с этим изменения в языке наиболее чутко реагируют художники слова, что находит отражение в их идиостиле.
Наблюдения над особенностями употребления заимствованной лексики западноевропейского происхождения в языке А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова показывает, что использование этих единиц всегда обусловлено художественными задачами автора, а наделение такого слова особыми стилистическими
1 В данной статье речь пойдет о заимствованиях из западноевропейских языков.
функциями оказывается весьма частотным приемом. В определенном смысле использование заимствованного слова в языке Пушкина обусловлено стремлением к «точности и при этом энергической краткости передачи мысли» [Сорокин 1953: 351] и нередко связано с созданием иронии. У Лермонтова, скорее, преобладает второе.
Эволюция языка и стиля каждого из писателей, их взглядов на развитие русского языка не могла не отразиться на характере синонимических рядов, включающих западноевропеизмы и их дериваты, на особенностях употребления исконного и заимствованного слова в синонимическом значении.
В. А. Гречко, один из составителей и научный редактор «Опыта синонимического словаря языка А. С. Пушкина», отмечает, что «синонимы в языке Пушкина — одно из самых активных средств в художественном творчестве поэта и одновременно в семантико-стилистической, жанровой организации литературного языка» [Гречко и др. 2006: 3], западноевропеизмы же и тем более их дериваты становятся у него полноправными членами синонимического ряда, взаимодействуя как с доминантой этого ряда, так и с отдельными его членами.
У Лермонтова такие синонимические ряды едва ли можно назвать менее частотными, но, по предварительным наблюдениям, они более приближены к общеязыковым.
Материалом для исследования послужили тексты полных академических собраний сочинений А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, а также ряд словарей: «Словарь языка Пушкина» [СЯП], «Частотный словарь Лермонтова» [ЧСЛ], «Опыт синонимического словаря языка Пушкина» [Гречко и др. 2000, 2006]. Кроме того, для решения частных задач привлекались материалы Национального корпуса русского языка.
К проблеме корреляции исконного слова и заимствованного (или его деривата) можно подходить как минимум с двух сторон: с точки зрения выбора того или иного слова в равнозначных позициях у каждого из авторов (т. е. сравнительно-сопоставительный анализ словоупотребления у двух различных авторов) и с точки зрения авторской правки (т. е. сравнительно-сопоставительный анализ первоначального и последующего выбора автора).
В рамках данной статьи будет представлена лишь часть наблюдений, касающаяся слов, так или иначе связанных с поведением человека в ситуациях общения с противоположным полом и сопровождающей это общение «самопрезентацией» в одежде, поведении, действиях и т. д., а также с оценкой такого поведения другими представителями общества: модник/модинка — франт/франтик— денди/dandy— щёголъ/щеголиха— кокетка — прелестница; щегольство — франтовство — кокетство; модничать — франтить — щеголять; кокетничать/кокетство-вать/кокетиться— куртизанить— любезничать— амуриться — волочиться; ангажировать — приглашать. Указанные ряды оказались более интересными при сопоставлении выбора того или иного слова в равнозначных позициях у каждого из авторов, варианты авторской правки позволили сделать лишь отдельные наблюдения.
Кто пользовался наибольшей популярностью у представителей другого пола? Очевидно, тот, кто следовал моде, следил за ее направлениями и изменениями, т. е. модник. Слово, обозначающее это понятие, образовано на базе русского языка и известно в нем со второй половины XVIII века: «Тот, кто во всем следует моде, одевается по моде» [СРЯ XVIII 12: 243]; само же слово мода от французского 'mode' появилось значительно раньше — в Петровское время [Черных I: 537].
Любопытно, что слово модник в словарях А. Д. Михельсона и А. Н. Чудинова и во всех более поздних словарях объясняется через слово франт [Михельсон 1865; Чудинов 1894: 541], однако, как указывает П. Я. Черных, последнее получает значение 'щеголь', 'модник' только в начале XIX века, причем в словаре Н. М. Яновского дается еще пока значение, близкое к значению слова петиметр, которое оно и вытеснило [Черных II: 324].
В языке Пушкина слово модник встречается всего дважды (оба употребления в «Евгении Онегине») в значении 'следующий моде' (в широком смысле), т. е. в обоих случаях речь идет о том, что следование моде проявляется не столько в одежде, в предметах быта, но главным образом — в манере поведения, в действиях героя (подобный пример употребления зафиксирован и в СРЯ XVIII века: «Благотворительные законы и здравый смысл сию
моду <фехтовать> и сих модников осудили к изгнанию. Н. Стрхв Кн. карм. I 80» [СРЯXVIII 12: 243].
Первый пушкинский пример — из черновых вариантов 4-ой строфы Главы 4:
(1) Смешон конечно важный модник Систематический Фоблас, Красавиц записной угодник. [Пушкин 13: 337].
После кардинальных переработок, о чем свидетельствуют черновые варианты, строфа остается вообще без текста, однако сочетаемость слова модник в приведенном примере все-таки обращает на себя внимание: эпитет важный ('исполненный достоинства; величавый, гордый' [MAC 1: 134]), употребленный Пушкиным, несомненно, для передачи иронии, выражает в данном случае также и самооценку людей, имеющих подобные представления о том, как следует вести себя в обществе; не случайно поэтому и Систематический Фоблас {систематический — «следующий определенной системе» [ТСИС 646], здесь — системе поведения).
Этот пример интересен еще тем, что в качестве приложения выступает контекстуально синонимичное слово исконного происхождения угодник (подчеркнутое рифмой), которое, благодаря сочетанию с прилагательным записной, встраивается во вполне определенный ряд (вспомним записных кокеток и франтов записных). Игра собственными именами (Фоблас/Ловлас — еще в одном из вариантов) также конкретизирует понятие «модник», выводя на первый план характеристику 'умение общаться с женщинами'. Можно сказать, в подобных примерах слова модник, кокетка, франт характеризуют скорее не одного конкретного человека, а являются своего рода обозначением соответствующего образа жизни, манеры общаться с представителями противоположного пола, и эта манера общения отнюдь не высоконравственна.
Второе употребление слова модник в одном из вариантов беловой рукописи:
(2) И русской Н, как N французской Произносить умела в нос {Так между модников велось). [Пушкин 1937: 570]
интересно, прежде всего, тем, что существительное мужского рода выступает в обобщенном значении, а с учетом данного контекста косвенно относится к представительнице женского пола. Следует отметить, что слова модница, вполне ожидаемого, в пушкинских текстах нет, хотя в словаре XVIII века оно есть и имеет следующие иллюстрирующие контексты: НЬкто модницей плЪнился, (...) На манерщицЪ женился. Трут. 1770 50; Несравненно безопаснее и лучше жениться на молодой и простой деревенской дЬвушкЬ, нежели на модной и развращенной какой-нибудь московской модницЪ и вертопрашкЬ. Зап. Блтв II 444. [СРЯXVIII 12: 243].
Оба примера показывают наличие отрицательной коннотации у слова.
У Пушкина в значении 'модница' каламбурно употребляется слово модинка, создающее иронию, — окказиональное образование (одно словоупотребление):
(3) (с намеком на лицейского товарища Пушкина Модеста Корфа). Как легка тень, в глазах явилась юбка (...) Монах встает, как пламень покраснев, Как модинки прелестной ала губка. [СЯП 1: 636].
Тексты Лермонтова дают всего лишь одно словоупотребление слова модник — в «Мыслях, выписках и замечаниях»:
(4) Во всякой стране по своему изъясняются в любви. Прошлого года Парижский модник показывал свою любовь барышне, прикладывая ее руки к своему уху: объяснение довольно странное! [Лермонтов 6: 396].
Здесь, как подсказывает контекст, реализуется культурный компонент значения слова. Подобное наблюдается и у других слов этого ряда, что будет показано далее.
И у Пушкина, и у Лермонтова высока частотность существительного мода и прилагательного модный (Пушкин: соответственно 84 и 47 словоупотреблений; Лермонтов: 27 и 25), которые могут использоваться для обозначения людей определенной манеры поведения. В текстах Пушкина, например, встречаются такие описательные оценочные обозначения, как модный враг и модный муж, у Лермонтова — модные красавицы. В подав-
ляющем большинстве подобных употреблений содержится ирония. Между тем слова модник, модница оказываются малочастотными или вообще отсутствующими (хотя они и ожидаемы) при обрисовке среды, которая вызывала явное неприятие у обоих поэтов. Проявляющееся на разных уровнях ироническое отношение Пушкина к высшему свету не раз было предметом внимания исследователей (см., например, [Гладкова 1941]). Так, в «Арапе Петра Великого» Пушкин с горечью характеризует изменения, происходящие в обществе и относящиеся не столько к описываемой исторической эпохе, сколько ко времени самого поэта:
(5) Литература, ученость и философия оставляли тихий свой
кабинет и являлись в кругу большого света угождать
моде, управлять ее мнениями. [Пушкин 8 (1): 4].
Отношение же Лермонтова к высшему свету проявляется буквально в каждом произведении — достаточно вспомнить его «Думу».
Есть основания предположить, что слово модник неактивно включалось в тексты потому, что для Пушкина и Лермонтова оно имело оттенок разговорности: в MAC, дающем к этому слову помету «Разг.» и следующее толкование: «тот, кто во всем следует моде; франт» [MAC 2: 286] (очень близкое к толкованиям в словарях А. Н. Чудинова и А. Д. Михельсона), в качестве иллюстрации приводится пример из «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова, опубликованной в «Современнике» в 1847 году. Весьма ограниченное количество вхождений слова модник (20) для текстов, созданных с 1820 по 1900 годы, дает и Национальный корпус, причем в большинстве примеров слово имеет коннотацию — от ироничной до резко отрицательной [НКРЯ].
Принадлежность к категории модных людей могла быть обозначена у поэтов словами денди, в том числе и в графике языка-источника, франт', щеголь, щеголиха (последнее — только у Пушкина — в «Барышне-крестьянке», причем в реплике Лизы, переодетой Акулиной). К данному ряду может быть присоеди-
2 Анализ употребления этого слова, польского по происхождению, не входило в задачи исследования, однако включение его в синонимический ряд считаем оправданным.
нено слово кокетка. Среди указанных слов западноевропеизмами по происхождению являются кокетка и дендщ о последнем написано довольно много. Так, в известном комментарии Ю. М. Лот-мана к роману «Евгений Онегин» сообщается, что «ориентация русских щеголей на английский дендизм датируется началом 1810-х гг.» и что «в отличие от петиметра XVIII в., образцом для которого был парижский модник, русский денди пушкинской эпохи культивировал не утонченную вежливость, искусство салонной беседы и светского остроумия, а шокирующую небрежность и дерзость обращения» [Лотман 1983: 124] (выделение наше. — Е.М.). Этот комментарий по сути показывает путь от «русского щеголя» до «русского денди», все нюансы которого очень тонко понимали и Пушкин, и Лермонтов, что нашло отражение в выборе слова для характеристики героя или для выражения отношения к окружающим вне художественного произведения. Так, в текстах Лермонтова слово денди встречается дважды и оба раза — в «Журнале Печорина» как слово, относящееся к лексикону именно этого героя. В одном из примеров оно помогает передать свойственное Печорину ироничное отношение к «водяному обществу»:
(6) Остроты здешних денди её не смешили; крутизна обрыва, у которого она стояла, её не пугала, тогда как другие барышни пищали и закрывали глаза. [Лермонтов 6: 298].
Однако более интересно другое лермонтовское словоупотребление:
(7) И точно, что касается до этой благородной боевой одежды, я совершенный денди: ни одного галуна лишнего; оружие ценное в простой отделке, мех на шапке не слишком длинный, не слишком короткий; ноговицы и черевики пригнаны со всевозможной точностью; бешмет белый, черкеска темно-бурая. [Лермонтов 6: 281].
В данном случае наблюдается развитие семантики: на первый план выходит сема 'безупречный', а не 'модный'. Ср.: в дневнике А. В. Дружинина от 18 ноября 1853 года:
(8) Защита дендизма. Будьте львом по твердости духа, джентельменом по безукоризненности нрава, женопо-
добным существом по теплоте и мягкости сердца, высочайшим денди по вежливости и приличию обращения. [Дружинин 1986] (выделение наше — Е.М.).
В большинстве современных словарей в толковании значения слова денди обязательно присутствует указание на изысканность, модность одежды (см.: [ТСИС 216]); в словаре же С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой дается такое толкование: «(устар. и ирон.). Человек с изысканными манерами, одевающийся модно и со вкусом» [ТСРЯ]. Однако даже немногочисленные примеры словоупотребления денди в текстах Лермонтова показывают, что семантический объем этого слова больше, чем указывается в различных словарях, а само оно обладает большим коннотативным потенциалом.
Мир денди, франтов и модников трудно представить без кокеток. Тексты Пушкина и Лермонтова дают много примеров употребления слова кокетка и его производных: кокетничать, кокетствоватъ, кокетственный, причем женское кокетство может быть как «милым», так и «несносным». Приведем примеры пушкинского употребления слов кокетка и кокетство, входящих в атрибутивные словосочетания с атрибутом — относительным прилагательным, образованным от названия нации, народности или государства:
(9) Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки — и поехал от степной Цирцеи. [Пушкин 8: 447].
(10) (...) кокетка польская, т. е. очень неблагопристойная; надобно признаться, что мы в благопристойности общественной не очень тверды. [Пушкин 12: 326].
(11) Надеюсь, что 2— обратит тебя на истинный путь: поручаю тебя ее Ватиканскому кокетству. [Пушкин 1948 8 : 55].
Если в первых двух случаях можно говорить о наличии потенциального культурного компонента значения у слова кокетка, связанного с видением особенностей поведения представителей той или иной нации и реализующегося в подобных сочетаниях, то в последнем определение Ватиканское создает подтекст, который может быть понят только из более широкого
контекста. Во всех примерах имплицитно или эксплицитно выражена оценка.
В начале XIX века продолжаются процессы «семантических изменений, связанных с оценочностью», которые в XVIII веке, по словам Н. Н. Кукановой, происходили «под влиянием самых разнообразных, экстралингвистических, прагматических факторов» [Куканова 1999: 89]. При этом в сферу действия данного процесса вовлекается все большее количество слов, в том числе и заимствованных, которые в языке-источнике могли быть нейтральными с точки зрения оценочности.
В пушкинских текстах можно наблюдать употребление слов кокетка и кокетство в оценочных контекстах, что, несомненно, способствовало закреплению коннотативных значений у этого слова. Ср.:
(12) С.<уворова> очень глупа, и очень смелая кокетка, если не хуже. [Пушкин 12: 320].
(13) Женщины боятся прослыть кокетками, мужчины уронить свое достоинство. [Пушкин 1948 8, : 37].
У Лермонтова контексты употребления указанного слова также в большинстве своем оценочны и нередко содержат иронию:
(14) Печорин дал себе честное слово остаться победителем: следуя системе своей и вооружась несносным наружным хладнокровием и терпением, он мог бы разрушить лукавые увертки самой искусной кокетки. [Лермонтов 6: 180].
Среди исконных слов в значении, синонимичном слову кокетка, у Пушкина и у Лермонтова может выступать слово прелестница (11 и 1 словоупотребление соответственно). Показательно, что большинство употреблений этого слова у Пушкина приходится на стихотворные тексты. В письмах же встречается его шутливое употребление, относящееся к героине поэмы «Руслан и Людмила»:
(15) (...) меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает у меня охоту к изданиям. [Пушкин 13: 35].
Другими словами исконного происхождения, синонимичными словам кокетка и модник, могут быть слова щеголиха и
щеголь соответственно. Из трех употреблений слова щеголь в пушкинских текстах два представляют примеры сочетаемости с оценочными прилагательными, создающими в одном случае сарказм, в другом — иронию:
(16) Вл<астителъ> слабый и лукавый Плешивый щеголь враг труда Нечаянно пригретый славой Над нами ц<арство>вал тогда. [Пушкин 6: 521].
(17) Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу. [Пушкин 8: 17].
Третий пример пушкинского употребления слова щеголь встречается в реплике героя небольшого сатирического произведения <Альманашник> — некоего Бесстыдина:
(18) К тому же я не стану франтить в харчевне— [но на балах (...) о, на балах] я великой щеголь, это моя слабость. [Пушкин 12: 137].
Обозначение оппозиционных условий (харчевня — бал) применения слов, выражающих синонимичные понятия: франтить — 'вести себя как франт', я щеголь — я щеголяю — позволяет говорить не только о близости их значений, но и о том, что каждое их этих слов оказывается культурно маркированным. Как указывалось, в словарях через лексемы щеголь и франт дается толкование слова модник, что практически нивелирует эту маркированность в словаре и сближает значения указанных единиц в сознании носителя языка.
Нельзя сказать, что в текстах как Пушкина, так и Лермонтова исконные слова, синонимичные западноевропеизмам и их дериватам, названным выше, имеют численное преимущество по словоупотреблению. Напротив, Лермонтов, например, для обозначения лиц женского пола предпочитает использовать слово кокетка (12 словоупотреблений), ни одного словоупотребления щеголиха в его текстах не встречается. Для обозначения лиц мужского пола наиболее частотным оказывается слово франт (18 словоупотреблений). При этом слово щеголь также отсутствует, но представлено по 1 употреблению дериватов — щегольский и щегольски, характеризующих манеру поведения человека. Слово
прелестница у Лермонтова представлено всего одним словоупотреблением в стихах.
И заимствованное, и исконное слово при равноправности семантического окружения в языке поэтов зачастую употребляются с оттенком иронии, однако, по нашим наблюдениям, слова щеголиха, щеголь, щегольский, щегольски (во всех встретившихся случаях) участвуют в создании иронии легкой, доброй, употребление же западноевропеизмов и их дериватов нередко создает иронию, близкую к сарказму.
Отвлеченное существительное щегольство встречается только у Пушкина; кокетство более частотно: 5 словоупотреблений у Лермонтова и 15 у Пушкина, причем пушкинские контексты более разнообразны.
Показательно, что слово кокетство у обоих поэтов может быть отнесено к лицам как женского, так и мужского пола:
(19) (...) робость, неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? [Пушкин 8: 84].
(20) Я так живо изобразил мою нежность, мои беспокойства, восторги; я в таком выгодном свете выставил её поступки, характер, что она поневоле должна была простить мне моё кокетство с княжной. [Лермонтов 6: 300].
Поведение людей, их действия, обусловленные стремлением понравиться представителю другого пола, имеют в языке Пушкина и языке Лермонтова несколько обозначений: кокетничать— любезничать— амуриться— кокетствовать (А.С.Пушкин) и кокетничать — кокетиться — любезничать — куртизанить (М. Ю. Лермонтов). Обратимся к текстам.
В пределах одного фрагмента у М. Ю. Лермонтова (драма «Странный человек») в семантически равных условиях встречается употребление глаголов куртизанить к любезничать. Ср.:
(21) Арбенин точно так же куртизанил прошлого года Лидиной Полине; а тут и бросил ее, и смеется сам над нею. [Лермонтов 6: 239].
(22) К<няжна> Софья. Любезничал с Лизой Шумовой, рассказывал ей бог знает что и между тем просил меня отдать тебе письмо: вот мужчины! [Лермонтов 6: 239].
Совершенно очевидно различие описываемых ситуаций, вероятно, и заставляющих сделать выбор между глаголами с синонимичным значением. Обращает на себя внимание управление при глаголе куртизанить. Французское courtiser в значении 'ухаживать (за женщиной); обхаживать, угодничать, льстить', в варианте куртизироеатъ представлено уже в СРЯ XVIII, в котором оно объясняется через следующие исконные эквиваленты: «ухаживать, волочиться за дамами; угождать, ласкаться» [СРЯ XVIII 11: 88]. Как видно, значения заимствованного слова и его прототипа в языке-источнике совпадают. Словарь Н. Кириллова не дает этого слова; в словаре А. Н. Чудинова находим вариант куртизанить с указанием, что оно образовано от слова куртизан [Чудинов 1894: 442], т. е. оно обозначает действия, подобные тем, которые производят представители мужского пола, отличающиеся определенным образом жизни и соответствующими взглядами.
Обращает на себя внимание у Лермонтова управление при глаголе куртизанить: куртизанил (...) Лидиной Полине, которое может быть обусловлено влиянием не самого французского прототипа (во французском языке глагол courtiser является непереходным), а того словосочетания, через которое объясняется данный глагол в толковых словарях французского языка, в том числе исторических: faire la coure. Любопытно, что именно это выражение употребляется в русском языке как фразеологизм — калька с французского строить куры (кому), причем в словаре М. И. Михельсона «Русская мысль и речь: Свое и чужое: Опыт русской фразеологии» в качестве иллюстрирующего этот фразеологизм дается контекст из письма А. С. Пушкина к В. А. Жуковскому [Михельсон 1896: 182], т. е. фразеологизм в то время уже был в употреблении.
В текстах Пушкина также встречаются примеры употребления в одном фрагменте двух слов в синонимическом значении:
(23) Ей богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною
амурились е надежде на лишний билет. [Пушкин 8: 30].
Оба синонима — дериваты от западноевропеизмов, причем в СРЯ XVIII зафиксировано слово амуриться [СРЯ XVIII 1: 62]; а
словарь А. Н. Чудинова дает уже два варианта: амуриться и амурничать [Чудинов 1894: 69].
Среди пушкинских употреблений этого слова есть и переносное:
(24) С Наблюдателями и книгопродавцами намерен я кокетничать и постараюсь как можно лучше распорядиться с Современником. [Пушкин 12: 110].
Подобный перенос наблюдаем и у слова куртизанить в более поздних текстах других авторов, например, у Н. А. Добролюбова:
(25) В отношении к Бурбонам аббат нимало не куртизанит; над чудом святого Дженаро подсмеивается. [Добролюбов 1987].
Одинаково у двух поэтов количество употреблений слова волочиться:
(26) В красавиц он уж не влюблялся, А волочился как-нибудь; Откажут — мигом утешался; Изменят — рад был отдохнуть. [Пушкин 6: 76].
(27) Французская кадриль заменила Адама Смита. Всякой волочится и веселится, как умеет. [Пушкин 8: 55].
(28) Они пьют — однако не воду, гуляют мало, волочатся только мимоходом (...) Они играют и жалуются на скуку. Они франты. [Лермонтов 6: 262].
(29) Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной, — сказал он довольно небрежно и не глядя на меня. [Лермонтов 6: 300].
Как показывают контексты, в большинстве случаев выбор слова волочиться обусловлен стремлением выразить иронию по отношению к героям, подчеркнуть искусственность, намеренность действия, отсутствие настоящего чувства.
Таким образом, и Пушкина, и у Лермонтова наблюдаются две основные функции указанных слов: для выражения иронии, для создания социальной характеристики человека за счет реализации культурного компонента значения.
Интерес представляет и еще один ряд слов, связанный с процессом ухаживания за женщиной: ангажировать — приглашать {на танец).
СРЯ XVIII фиксирует более широкое значение первого слова: «Занять, пригласив куда-л. (в гости, на прогулку, на танец и т. п.)» [СРЯ XVIII 1: 67]. Словарь А. Д. Михельсона указывает два значения: «а) Приглашать на танец. Ь) Нанять на известное число представлений певца или актера» [Михельсон 1896: 182].
В словаре Н. Кириллова слово отсутствует; в словаре А. Н. Чудинова толкование выглядит так: «Приглашать (на танец), нанять (артиста), принять, обязаться» [Чудинов 1894: 77].
Примеры корреляции ангажировать — приглашать {на танец) встречаются только в лермонтовских текстах:
(30) Я тотчас подошёл к княжне, приглашая её вальсировать, пользуясь свободой здешних обычаев, позволяющих танцевать с незнакомыми дамами. [Лермонтов 1957: 285].
(31) Он наблюдал за нею пристально и заметил, что никто ее не пригласил на мазурку. [Лермонтов 1957: 143].
(32) Пермете (...) ну, да что тут!., просто ангажирую вас на мазурку. [Лермонтов 1957: 286].
(33) Я таки опять имею честь вас ангажировать (...) pour mazure. [Лермонтов 1957: 287].
Последнее употребление представлено в вариантах: первоначально было ангажеpour mazure. [Лермонтов 1957: 585].
Заимствование используется только в «Герое нашего времени» и только при создании саркастической характеристики драгунского капитана.
В пушкинских текстах для обозначения приглашения на танец не встречается слово ангажировать. Из 22 случаев употребления слова пригласить нет и ни одного случая употребления в значении 'пригласить на танец'. Для обозначения этого действия используются описательные обороты:
(34) В негодовании ревнивом Поэт конца мазурки ждет И в котильон ее зовет. [Пушкин 6: 116].
(35) Корсаков к ней разлетелся и просил сделать честь пойти с ним танцовать. [Пушкин 8: 20].
Ю. С. Сорокин, говоря об отношении первого поэта России к заимствованиям, писал:
Пушкин настойчиво борется против ограниченного пуризма, исходящего из внешних суждений, не проникающих в глубь языка и не считающихся с потребностями наиболее полного выражения мысли. Пушкин считает, что вопрос о выборе определенного слова или выражения для литературного употребления должен решаться не путем абстрактных, предвзятых схем, а определяться потребностями художественного замысла, возможно более полной, точной, конкретной и смелой характеристики образа. [Сорокин 1953: 352].
М. Ю. Лермонтов, как показывает анализ его словоупотребления, идет вслед за Пушкиным.
В большинстве представленных примеров корреляция между исконным словом и заимствованным (или его дериватом, сохраняющим для читателя первой трети XIX века мотивацию исходным иноязычным корнем) у обоих поэтов определяется художественными задачами; выбор того или иного слова художественно оправдан и эстетически выверен — в соответствии с «чувством соразмерности и сообразности». Иноязычное слово используется для создания иронии чаще, однако это не отрицает художественной нагруженности слова исконного; словоупотребления поэтов отличаются свободой в расширении границ сочетаемости как для исконного, так и для заимствованного слова (западноевропеизм осмысляется как полноправный член системы), в некоторых случаях возникают отношения контекстуальной смысловой антонимии; нередко проявляется культурная маркированность заимствованных слов; практически все словоупотребления реализуют возможности коннотации.
Источники
Дружинин 1986 — А. В. Дружинин. Повести. Дневник. М.: Наука. 1986. Электронная публикация. Адрес ресурса: http://az.lib.ni/d/ druzhinin_a_w/text_0260. shtml Лермонтов — M. Ю. Лермонтов. Сочинения: В 6-ти тт. М.-Л. : АН СССР. 1954-1957.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений: В 16-ти тт. М.-Л.: АН СССР. 1937-1959.
Литература
Гладкова 1941 — Е. Гладкова. Прозаические наброски Пушкина из жизни «света» // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.-Л.: АН СССР. 1941. С. 305-322. Электронная публикация: ФЭБ. Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v41/v41-305-.htm
Добролюбов 1987 — Н. А. Добролюбов. Собрание сочинений в трех томах. Том третий. Статьи и рецензии 1860-1861. Из «Свистка». Из лирики. М.: Художественная литература. 1987. Электронная публикация. Адрес ресурса: http://az.lib.rU/d/dobroljubow_n_a/text_ 0790.51Ит1
Калиновская и др. 2012 — В. Н. Калиновская, О. А. Старовойтова. Язык Н. В. Гоголя и его лексикографическая интерпретация // Русский язык XIX века: роль личности в языковом процессе: Материалы IV Всероссийской научной конференции (18-20 октября 2011 г.) / Отв. ред. О. А. Старовойтова. СПб.: Наука. 2012. С. 322-327.
Куканова 1999 — Н. Н. Куканова. Семантические изменения качественных прилагательных в русском литературном языке XVIII в., связанные с различными основаниями оценки // Очерки по исторической лексикологии русского языка. Памяти Ю. С. Сорокина. СПб.: Наука. 1999. С. 89-107.
Лисицина 1999 — Т. А. Лисицина. Роль инокультурного концепта в формировании культурно-значимой лексики русского языка (на примере слова манера и его аналогов) // Очерки по исторической лексикологии русского языка. Памяти Ю. С. Сорокина. СПб.: Наука. 1999. С. 61-74.
Лотман 1983 — Ю. М. Лотман. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л.: Просвещение. 1983.
Сорокин 1953 — Ю. С. Сорокин. Значение Пушкина в развитии русского литературного языка // История русской литературы: В 10 т. Т. VI. Литература 1820-1830-х годов. М.-Л.: АН СССР. 1953. С. 329-368.
Словари
Гречко и др. 2000 — Опыт синонимического словаря А. С. Пушкина / Сост. В. А. Гречко, С. Н. Переволочанская, Е. Н. Широкова, И. В. Воде-нисова/Подред. В. А. Гречко. Вып. 1. Н. Новгород: Изд. ННГУ. 2000.
Гречко и др. 2006 — Опыт синонимического словаря А. С. Пушкина / Сост. В. А. Гречко, С. Н. Переволочанская, Е. Н. Широкова / Под ред. В. А. Гречко. Вып. 2. Н. Новгород: Изд. ННГУ. 2006.
Даль 1978 — В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. I-IV. М.: Русский язык. 1978.
КСИС — Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка, издаваемый Н. Кириловым: Вып. 1. СПб., тип. Губ. правд. 1845-1846. Электронная публикация РГБ. Адрес доступа: http://dlib.rsl.ra/viewer/01003506308#?page= 1
MAC — Словарь русского языка / Под ред. А. П. Евгеньевой. Т. I-IV. 4-е изд., стер. М.: Русский язык; Полиграфресурсы. 1999. Электронная публикация: ФЭБ. Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/ mas/mas-abc/13/ma22863 l.htm
Михельсон 1865 — А. Д. Михельсон. Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней. М.: Издание книгопродавца А. И. Манухина. 1865. Электронная публикация. Адрес ресурса: http://www.inslov.ru/html-komlev/fffranthtml
Михельсон 1896 — М. И. Михельсон. Ходячие и меткие слова. Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и отдельных слов (иносказаний). Санкт-Петербург: Типография Императорской Академии наук. 1896.
НКРЯ — Национальный корпус русского языка. Электронный ресурс. Адрес доступа: http://ruscorpora.ru/index.html
СРЯ XVIII — Словарь русского языка XVIII века /Гл. ред.: Ю. С. Сорокин. Вып. 1-19. Л., СПб.: Наука. 1984-1991. Электронная публикация: ФЭБ. Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/sll8/slov-abc/Oslov.htm
СЯП — Словарь языка Пушкина / Отв. ред. В. В. Виноградов. Т. I-IV. 2-е изд., доп. М.: Азбуковник. 2000.
ТСИС — Л. П. Крысин. Толковый словарь иноязычных слов. М.: Русский язык. 2003.
ТСРЯ 1992 — С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка. М.: Азъ. 1992. Электронная публикация. Адрес ресурса: http://slovari.ru/search. aspx?s=0&p=3068
ЧСЛ — Частотный словарь языка М. Ю. Лермонтова / Под ред. В. В. Бородина, А. Я. Шайкевича; Сост. А. А. Авдеева, В. В. Бородин, Н. Я. Быкова, С. М. Козокина, Н. А. Гордеева, Л. А. Макарова,
A. Я. Шайкевич // Лермонтовская энциклопедия. М.: Большая Российская энциклопедия. 1999. С. 719-774.
Черных — П. Я. Черных. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. I—II. М.: Русский язык. 2001.
Чудинов — Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка / Под ред. А. Н. Чудинова. СПб.: Издание книгопродавца
B. И. Губинского. 1894.
