CC BY
83
УДК 882.09-32 ББК 84Р-44
КОНЦЕПЦИЯ ГРЕХА В РАССКАЗАХ И. БУНИНА «НАТАЛИ» И З. ПРИЛЕПИНА «ГРЕХ»
I К.Ю. Рылова
Аннотация. В статье рассматривается концепция греха в контексте межтекстового взаимодействия рассказов «Натали» И. Бунина и «Грех» З. Прилепина. Центральное место в проблематике рассказов отводится духовно-нравственному становлению героев. Объектом литературоведческого анализа являются ключевые образы и мотивы, актуализирующие заявленную проблематику: мотив искушения, символика яблока, розы, летучей мыши и крысы, дождя и реки, кладбища, а также образы свечи и Богородицы.
Ключевые слова: И. Бунин, З. Прилепин, грех, искушение, телесное и духовное.
THE CONCEPT OF SIN IN I. BUNIN 'S STORY "NATALIE" AND IN Z. PRILEPIN'S "SIN"
| K.Yu. Rylova
Abstract. The article considers the concept of sin in the context of intertex- 435 tual interaction of stories "Natali" by I. Bunin and "Sin" by Z. Prilepin. The central place in the problematic of the stories is given to the spiritual and moral formation of the characters. The subject of the literary analysis is the key images and motives that actualize the stated problems: the motive for temptation, the symbolism of an apple, a rose, a bat and a rat, rain and rivers, cemeteries, and images of a candle and the Virgin.
Keywords: I. Bunin, Z. Prilepin, sin, temptation, physical and spiritual.
Рассматривая культурный контекст рассказа З. Прилепина «Грех», К.Э. Солдатова обращает внимание на многочисленные межтекстовые взаимодействия, возникающие на уровне литературных, фольклорных и библейских аллюзий, от-
мечая при этом недостаточную изученность данной проблемы в критике и литературоведении [1]. Интертекстуальный анализ рассказа Приле-пина зачастую ограничивается исследованием библейского контекста, актуализированного заглавием произ-
436
ведения, а также символическим образом яблока как знака искушения [2, с. 142]. Между тем, границы межтекстового взаимодействия здесь значительно шире. Так, К.Э. Солдатова намечает пути исследования межтекстовых связей с отдельными произведениями И. Бунина, И. Шмелева [1]. Принимая во внимание ее наблюдения, остановимся на более подробном анализе интертекстуального диалога рассказа З. Прилепина «Грех» и бу-нинского рассказа «Натали».
Прежде всего, отметим, что рассказы объединяет проблема духовно-нравственного становления героев, а в основе внутреннего конфликта лежит необходимость выбора между телесным и духовным. Оба героя еще очень молоды: Виталий у Бунина «впервые надел студенческий картуз» [3, с. 340], прилепинский Захарка — юноша семнадцати лет, «нервно носящий свое тело» [4, с. 41].
Кроме того, действие обоих рассказов происходит летом, что является немаловажным для понимания заявленной проблематики: лето традиционно соотносится с порой цветения, на этот же период приходится и физический расцвет героев, «счастливых тем особым счастьем начала молодой свободной жизни, что бывает только в эту пору» [3, с. 340], когда «нравится жить легко, ежась на солнце, всерьез не размышляя никогда» (З. Прилепин) [4, с. 46]. Вместе с тем, зарождающаяся рефлексия героев очевидна, и обусловлена она, в первую очередь, постижением двойственности человеческой природы, что выходит за пределы личностного самоопределения и обретает онтологический смысл._
Кризисное самоощущение Виталия в бунинском рассказе связано с
переживанием двух прямо противоположных чувств: физической страсти к Соне и светлым обожанием Натали, «одна мысль о которой уже охватывает <...> таким чистым любовным восторгом...» [3, с. 350].
Героя Прилепина поражает собственная, доселе неизведанная, животная сущность, существование, «пресыщенное жизнью в самом настоящем, первобытном ее виде и вовсе лишенное души» [4, с. 56]. Важное значение здесь отводится эпизоду, в котором Захарка становится свидетелем того, как режут свинью: «Свинье взрезали живот, она лежала, распавшаяся, раскрытая, алая, сырая. Внутренности были теплыми, в них можно было погреть руки» [там же, с. 55]. Теперь герой «ясно видел свои органы, и выглядели они точно теми же, что дымились перед глазами минуту назад. И от осознания собственной теплой, влажной животности Захарка особенно страстно и совсем не болезненно чувствовал, как сжимается его сердце...» [там же, с. 56]. Как проявление этой «животности» он интерпретирует свою «изломанную, странную» [там же, с. 41] влюбленность в старшую двоюродную сестру Катю.
Двойственная природа влечения у Бунина мыслится как божья кара: «за что так наказал меня бог, за что дал сразу две любви, такие разные, и такие страстные, такую мучительную красоту обожания Натали и такое телесное упоение Соней» [3, с. 352].
Захар у Прилепина переживает двойственность своих ощущений как проявление человеческого несовершенства: «Отчего это мне дано... Зачем это всем дано... Нельзя было как-то иначе?» [4, с. 44]. Кроме этого, уже
само заглавие рассказа прозрачно артикулирует идею греховности. Чувство Захарки греховно вдвойне: герой влюбляется в замужнюю сестру, что противоречит не только этическим соображениям, но и христианским заповедям. Связь Виталия с кузиной Соней в бунинском рассказе сама по себе не репрезентирует идеи греховности: подобные отношения между кузенами в девятнадцатом столетии были весьма распространены.
Символическое значение в текстах рассматриваемых рассказов приобретают зоологические образы, выполняющие одновременно и функцию про-спекции. В частности, приезд Виталия в дом дяди сопровождается событием, в котором он читает мистический знак: «Впоследствии я не раз вспоминал, как некое зловещее предзнаменование, что, когда я вошел в свою комнату и чиркнул спичкой, чтобы зажечь свечу, на меня метнулась крупная летучая мышь. Она метнулась к моему лицу так близко, что я даже при свете спички ясно увидел ее мерзкую темную бархатистость и ушастую, курносую, похожую на смерть, хищную мордочку, потом с гадким трепетанием, изламываясь, нырнула в черноту открытого окна»> [3, с. 345].
В «Грехе» есть упоминание о том, что в избушке, где «дневал-ночевал» Захарка, «по дощатому полу иногда пробегали крысы» [4, с. 41]. В христианском представлении образ летучей мыши связан с дьявольским началом [5, с. 180]. Крыса также является символом зла, олицетворяющим смерть и божью кару [там же, с. 165].
«Сладкий морок» томительного телесного влечения, таким образом, у обоих писателей непосредственно соотносится с дьявольским началом.
Показательно, что активному приле-пинскому герою удается навсегда избавиться от крысы, в тексте же Бунина летучая мышь лишь исчезает в «черноте открытого окна» [3, с. 345].
В развертывании сюжета каждого из рассказов существенное место отводится мотиву искушения, напрямую связанному с образами Сони в рассказе «Натали» и Кати в рассказе «Грех». Бунинский герой любуется открытыми руками Сони, ее батистовым пеньюаром с оборками и мягким ночным халатиком, «под которым, верно, ничего нет» [там же, с. 341]. Искусительная темно-красная бархатистая роза в волосах Сони актуализирует символику роковой соблазнительницы Кармен. Как амбивалентный образ-символ роза знаменует небесное совершенство красоты и одновременно вполне земное сладострастие [5, с. 275]. Определяющим в символическом контексте Бунина становится тот факт, что цветок оказывается на полу, увядший и лиловый, что следует трактовать как символ грехопадения Виталия.
Рассматривая мотив искушения в «Грехе», необходимо оговориться, что он также непосредственно соотносится с образами двух героинь — сестер Кати и Ксюши. Однако концептуальное значение заявленный мотив приобретает именно в связи с Катей. Во-первых, символическое наполнение получает упоминание яблока в двух эпизодах рассказа: сначала герои гуляют по саду, где Катя выбирает зрелые, красные плоды, затем берет яблоки с собой на речку, и Захарке кажется, что «Катин смех выглядит как эта влажная, свежая, хрусткая белизна» [4, с. 47]. Библейская отсылка к христианскому сюжету об Адаме
ВЕК
438
и Еве указывает на идею грехопадения и изгнания из Рая. В связи с этим важно обратить внимание на существенную деталь: огрызки съеденных яблок Захарка выбрасывает в воду, да и сам он испытывает острое желание омовения: «Хотелось, чтобы рядом, в нескольких шагах, была река: он бы нырнул с разбегу в воду и долго не всплывал бы, двигаясь медленно, тихо касаясь песчаного дна, видя увиливающих в мутной полутьме рыб» [там же, с. 48]. Здесь вода становится символом очищения: герою хочется остудить внутренний жар, побороть греховное желание.
Если Катя искушает Захарку естественной природной притягательностью, гармонией внешней красоты и нежного отношения к миру, то Ксюша обольщает брата преднамеренно: «Ты почему все время молчишь? — повторила она веселее и на тон выше — тем голосом, какой обычно предшествует действию. Так оно и было: Ксюша легко перекинула левую ножку через Захарку и села у него в ногах, крепко упираясь руками ему в колени, сжимая их легко. Вид у нее был такой, словно она готовится к прыжку» [там же, с. 58]. «Неизменно открытый животик» [там же, с. 46] девушки, ее «беспечная на ветру юбочка» [там же, с. 46] сближают образ Ксюши с образом роковой искусительницы Сони.
В «Натали» погружение в воду получает иное смысловое и эмоциональное наполнение, никоим образом не связанное с идеей очищения. Герой погружается в мучительный соблазн, бросаясь с головой в омут сладкого греха: «Когда они вернулись, пошел в купальню я <...> шел и опять думал с двумя совершенно
противоположными чувствами о Натали и о Соне, о том, что я буду купаться в той же воде, в которой только что купались они» [3, с. 349].
Сигналом возможного очищения становится в рассказе упоминание дождя, которым, по словам старой няньки, «обмывается» народившийся молодой месяц: «К дождю, спать хочется, — сказала Соня, подавляя зевок. — Нянька сказала, народился молодой месяц и теперь с неделю будет „обмываться". — И, помолчав, добавила: — Натали, что вы думаете о первой любви?» [там же, с. 354].
Затяжной дождь у Бунина выступает в роли посланника божьей воли: он побуждает Виталия к разлуке с искусительницей Соней и очищению в чувстве к Натали: «Я сел у раскрытого окна, в кресле возле постели, стал курить, думая <...> Должно быть, прошел еще небольшой дождь — еще теплее, мягче стал воздух <...> И она, в чем-то длинном, темном, шелковисто блестевшем, подошла к окну, тоже так таинственно неслышно... » [там же, с. 371].
В рассказе Бунина черты Натали имеют приметы небесной чистоты: «...и вдруг <...> увидал ее, — впереди всех, в трауре, со свечой в руке, озарявшей ее щеку и золотистость волос, — и уже как от иконы не мог оторвать от нее глаз <...> И, подойдя, с ужасом восторга взглянул на иноческую стройность ее черного платья, делавшего ее особенно непорочной» [там же, с. 366]. Даже свеча в ее руках становится атрибутом святости, поскольку разгоняет мрак. Тяга к чистоте возрождает в душе героя ощущение счастья и потребность любить.
Предметно-образная комбинация «Соня и свеча» выполняет противопо-
ложную задачу — высветить «темные аллеи» ее души: «И она встала, запахивая халатик, взяла в прихожей почти догоревшую свечу и повела меня в мою комнату <...> я долго и жадно целовал и прижимал ее к при-толке, а она сумрачно закрывала глаза, все ниже опуская капающую свечу» [там же, с. 345].
Когда выбор сделан в пользу физической страсти, дождь становится разрушительной стихией и приобретает приметы апокалипсиса: «Комната и сад уже потонули в темноте от туч, в саду, за открытыми окнами, все шумело, трепетало, и меня все чаще и ярче озаряло быстрым и в ту же секунду исчезающим зелено-голубым пламенем. Быстрота и сила этого безгромного света все увеличивались, потом комната озарилась вдруг до неправдоподобной видимости <...> вот оно, загорается земля и небо!» [там же, с. 361].
Образ Кати в «Грехе» непосредственно соотносится с Богородицей: «Катя положила Родику картошки в блюдечко. Он копошился в ней руками, весь в сале и масле, поминутно роняя картошку на ноги. Катя подбирала картошку с ножек своего дитя и ела, вся лучась» [4, с. 49]; «Долго ужинали. Разморенные едой, разговаривали мирно, неторопливо. Помаргивала лампадка у иконы. Захарка, выпивший с дедом по три полрюмочки, подолгу смотрел на икону, то находя в женском лике черты Кати, то снова теряя» [там же, с. 60].
Финал обоих рассказов связан с темой смерти: у Бунина Виталий приезжает на похороны мужа Натали, а в дальнейшем умирает и она сама.
В «Грехе» Захар и Катя неожиданно оказываются на кладбище. Именно
здесь Захарка готов преступить запретную грань: «У памятника без фото, без дат встали без смысла, смотрели на него. Катя — впереди, Захарка за ее плечом, близко, слыша тепло волос и всем горячим телом ощущая, какая она будет теплая, гибкая, нестерпимая, если сейчас обнять ее... вот сейчас...» [там же, с. 67]. Кладбище как пространство, соединяющее мир живых и мир мертвых, является в прилепинском повествовании неким сакральным топо-сом, где герою предстоит сделать окончательный выбор между духовным и физическим, что становится символическим знаком выбора между жизнью и смертью, ибо грех грозит обернуться нравственной гибелью. Захарке удается преодолеть себя, поэтому герои покидают кладбище «оживленные, словно побывали в очень хорошем и приветливом месте» [там же].
В бунинском рассказе эпизод приезда Виталия в дом Натали в день похорон лишь подчеркивает идею его нравственной гибели. Роковой выбор сделан, поэтому он ощущает себя на краю пропасти: «И мо- 439 лодость, красота всего этого, и мысль о ее красоте и молодости и о том, что она любила меня когда-то, вдруг так разорвали мне сердце скорбью, счастьем и потребностью любви, что, выскочив у крыльца из коляски, я почувствовал себя точно перед пропастью...» [3, с. 365].
Таким образом, борьба греховного и божественного начал у Бунина заканчивается духовным поражением Виталия. Натали, именем которой назван рассказ, остается в памяти героя в своей неизменной чистой сущности и остро переживается как нереализованный шанс иной жизни.
ВЕК
Бунинский герой так и не обретает согласия с собой. Он не осознает меры личной ответственности и даже спустя годы оправдывает себя незрелым возрастом и случайностью: «вина моя была все-таки не совсем вольная и даже в ту пору заслуживала снисхождения по моей крайней молодости и по тому удивительному стечению обстоятельств, в которое я попал» [там же, с. 369].
Захар у Прилепина, напротив, покидает деревенский «рай» в полном согласии с собой, и вместо пропасти перед ним открывается бесконечная жизнь: «Ехал в автобусе с ясным сердцем. "Как все правильно, боже мой, — повторял светло. — Как правильно, боже мой. Какая длинная жизнь предстоит. Будет еще лето другое, и тепло еще будет, и цветы в руках."» [4, с. 68]. Даже образ кладбища в финале повествования не содержит в себе ничего угнетающего и служит знаком душевного покоя: «И лишь под утро пришла неожиданная, с дальним пением птиц, тишина — прозрачная и нежная, как 440 кладбище» [там же]. И именно теперь Захарка приходит к выводу, определяющему дальнейший путь его духовного становления: «.Всякий мой грех... — сонно думал Захарка, -всякий мой грех будет терзать меня... А добро, что я сделал, — оно легче пуха. Его унесет любым сквозняком...» [4, с. 68]. Потому так важно его в себе сохранять.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Солдатова, К.Э. Культурный контекст рассказа Захара Прилепина «Грех» [Текст] / К.Э. Солдатова [Электронный ресурс]. — URL: http://studydoc.ru/doc/2230149/t-e-.-soldatova-kul._turnyj-kontekst-rasskaza-zahara-prile (дата обращения: 11.07.2017).
2. Славина, А.Б. «Грех» Захара Прилепина: семантика заголовка в контексте образа главного героя [Текст] / А.Б. Славина // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. — 2012. - Вып. 2. — С. 140-143.
3. Бунин, И. Темные аллеи: любовная проза [Текст] / И. Бунин. - СПб.: Азбука, Азбу-ка-Аттикус, 2013.
4. Прилепин, З. Грех: рассказы [Текст] / З. Прилепин. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.
5. Купер, Дж. Энциклопедия символов [Текст] / Дж. Купер. — М.: Ассоциация Духовного Единения «Золотой Век», 1995. — 401 с.
REFERENCES
1. Bunin I., Temnye allei: ljubovnajaproza, St. Petersburg, Azbuka, Azbuka-Attikus, 2013. (in Russian)
2. Kuper Dzh., enciklopedija simvolov, Moscow, Associacija Duhovnogo Edinenija "Zo-lotoj Vek", 1995, 401 р. (in Russian)
3. Prilepin Z., Greh: rasskazy, Moscow, AST: Redakcija Eleny Shubinoj, 2015. (in Russian)
4. Slavina A. B., "Greh" Zahara Prilepina: se-mantika zagolovka v kontekste obraza glavnogo geroja, Izvestija Volgogradskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo univer-siteta, 2012, No. 2, рр. 140-143. (in Russian)
5. Soldatova K.Je., Kulturnyj kontekst rasskaza Zahara Prilepina "Greh", available at: http://studydoc.ru/doc/2230149/k.-e-.-solda tova-kul._turnyj-kontekst-rasskaza-zahara-prile (accessed: 11.07.2017) (in Russian)
Рылова Кристина Юрьевна, аспирантка, кафедра филологии и методики, Педагогический институт, Иркутский государственный университет, rylova.kristina@yandex.ru Rylova K.Yu., Post-graduate Student, Philology and Methodology Department, Pedagogical Institute, Irkutsk State University, rylova.kristina@yandex.ru
