CC BY
271
УДК 81'42
КОНЦЕПТ «РАДОСТЬ» В ЛИНГВОКУЛЬТУРЕ РУССКОГО ЯЗЫКА И ЕГО РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ В РУССКИХ ПРОЗАИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ
THE CONCEPT «JOY» IN THE CULTURE OF RUSSIAN LANGUAGE AND ITS REPRESENTATION IN RUSSIAN PROSE TEXTS
Е.Г. Озерова, М.Ю. Покручина E.G. Ozerova, M.Y. Pokruchina
Белгородский государственный национальный исследовательский университет, Россия, 308015, г. Белгород, ул. Победы, 85 Belgorod National Research University, 85, Pobeda Str., Belgorod, 308015, Russia
E-mail: [email protected]
В статье рассматриваются особенности концепта «Радость» на материале прозаических текстов Н.С. Лескова, И.С. Тургенева и И.А. Бунина. Концепт понимается в качестве многомерного лингвоментального образования, реализованного в знаковой форме с высокой семиотической плотностью, обладающего структурной и смысловой многослойностью и этнокультурной спецификой. Семантическое поле концептов репрезентирует множество разнообразных смыслов, процесс формирования лексико-семантического наполнения лингвокультурного концепта «Радость» обусловлен не только общекультурными ценностями, но и национально-культурной спецификой языка.
The article discusses the features of the concept "Joy" on the material of prose texts by Leskov, Turgenev and Bunin. The concept is understood as a multidimensional linguistic and mental phenomenon, implemented in symbolic form with high semiotic density with structural and semantic layers and ethno-cultural specificity. The semantic field of concepts represents a variety of meanings, the process of formation of lexical-semantic content of a linguistic-cultural concept of "Joy" due to General cultural values and national-cultural specificity of language.
Ключевые слова: концепт, радость, ментальность, этнокультурная специфика, аксиологические культурные маркеры, семантическое поле.
Key words: concept, joy, mentality, ethno-cultural specificity, cultural axiological markers of the semantic field.
Введение
В качестве предмета исследования выступают лингвокультурные механизмы порождения и восприятия концепта «Радость», вербализующиеся эмотивными лексемами.
Понятие «концепт» в современной лингвистике не имеет единого толкования, это некий лингвосоциальный конструкт, о вопросах архитектоники, классификации, типологии, вербализации и методов изучения которого дискутируют многие исследователи.
В качестве логико-лингвистической категории, которая создает мост, связующий мир конкретных понятий и абстрактные категории, рассматривает концепт П. Абеляр и подчёркивает, что это сущность предельно субъективного характера, ориентированная на адресата [1].
В работах Э. Сепира [2] идёт речь о концепте как о некой «капсуле мысли», которая содержит (и, возможно, генерирует) в конденсированном виде все возможные переживания и опыт человека.
В российской лингвистике в качестве языковедческого термина данный феномен впервые употребляется в научной статье «Слово и концепт», опубликованной в 1928 г. в журнале «Русская речь» С.А. Аскольдовым. Автор рассуждает о природе концепта, репрезентирует заместительную функцию этого феномена и определяет его в качестве «мысленного образования, замещающего в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода» [3].
В современной лингвистике существует три основных подхода к пониманию термина «концепт», они основываются на положении о том, что концепт номинирует содержание понятия.
Во-первых, это когнитивно-семиологический подход Ю.С. Степанова, согласно которому изучаются «не разнородные языковые средства, реализующие один и тот же концепт, но именно отдельные концепты» [4]. При данном подходе язык рассматривается в качестве вспомогательного средства, роль которого второстепенна, так как он «форма оязыковления существующего сгустка культуры, концепта» [5].
Во-вторых, это когнитивно-семантический подход, которого придерживаются Н.Д. Арутюнова [6] и Н.Ф. Алефиренко [7]. Концепт, таким образом, - это единица семантики, совмещающая в себе память и воображение и, в конечном итоге, обладающая этнокультурно обусловленным смысловым содержанием, в основе которого лежит определенное понятие.
Согласно третьему подходу, концепт - это «термин, служащий объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знания и опыт человека» [8, с. 90].
Для нас особый интерес представляет архитектоника концепта как структурно-смыслового образования, так как знание структурных компонентов концепта способствует выявлению его сущности.
Лингвокультурный концепт будет отличаться от термина «концепт», использующегося в когнитивной лингвистике. Так, когнитивному концепту, как правило, соответствует одна языковая единица, лингвокультурный же концепт обладает таким свойством, как полиапеллируемость, так как он репрезентируется с помощью целого ряда единиц языка и речи.
Концепт «Радость» обычно относят к эмотивным, репрезентирующим эмоции и чувства, что обусловило особый подход к нему, который предполагает интегративное исследование данной проблемы как с точки зрения когнитивной лингвистики, так и лингвокультурологии. Эмотивный смысл концепта «Радость» является универсальным, однако в лингвокультурной репрезентации отличается лексической представленностью, степенью глубины и конкретизации, изменчивостью на разных этапах функционирования. Таким образом, следует говорить об эмотивном смысле концепта «Радость» как репрезентанте ментальной идентификации текста.
Основная часть
Радость - универсальное чувство, которое способен испытывать любой человек независимо от его национальности и культуры. По мнению Ю.С. Степанова [4], несмотря на столь широкую интерпретацию значения, радость в языке описана недостаточно, чрезвычайно мало. Возможно, это связано с её неуловимостью, сложностью описания. Некоторые исследования по данному концепту были проведены А.Б. Пеньковским [9], однако он исследовал концепт «Радость» в оппозиции с концептом «Удовольствие», в то время как мы зачастую в текстах прозы замечаем их сходство и взаимообусловленность. Ю.С. Степанов эксплицирует два самых общих признака радости:
1) «это есть внутреннее чувство, противопоставленное внешнему, физическому ощущению удовольствия» [4]. Например: Но с какой радостью встрепенулись они, когда услышали скрип проезжей телеги! Земляк! Они окружили его, улыбались и жали ему руку, словно не видались много-много лет. Разбуженные говором, подымались с земли и другие и, застенчиво скрывая свою радость, тоже толпились у телеги проезжего, закуривали трубки и были готовы говорить хоть до самого света... (И.А. Бунин «На край света»). Когнитивная репрезентация чувства радости возникает, когда происходит встреча земляка, однако это ощущение внутреннее, его стараются не проявлять внешне, это тихая, застенчивая радость, эксплицирующая внутреннее чувство;
2) «имя радости, то есть само слово радость» [4]. Например: Глафира! - позвал Горданов. Ответа не было. - Глафира! Радость моя! Мое счастье, откликнись же!.. дай мне услышать твое слово! - Радость твоя не Глафира. - Нет? Что ты сказала? Разве не ты моя радость? (Н.С. Лесков «На ножах»). В данном контексте словосочетание «радость моя» является ласковым обращением Горданова к Глафире и отражает его доброе отношение к ней.
Вопрос о ментальных особенностях концепта «Радость» в русской лингвокультуре недостаточно полно освещен исследователями, но часто встречается в русской религиозной жизни. Например: Перистые облака, порою солнце, синие клоки луж... В доме напротив нас молебствие, принесли икону «Нечаянной Радости», поют священники. Очень странно кажется это теперь. И очень трогательно. Многие плакали (И.А. Бунин «Окаянные дни»). В данном контексте говорится об иконе «Нечаянная Радость», которая является символом прощения и избавления от греха, несет людям чувства родства, человечности, святости, так характерные для русского характера и русской ментальности.
В прозаических текстах Древней Руси встречаем оппозицию: радостное (связанное с небесным) -печальное (связанное с мирским). Эта же оппозиция будет сохраняться и в прозаических художественных текстах, например, в творчестве И.А. Бунина: Жизнь только в жизни духа, а не в жизни тела. Плод же духа - любовь, радость, мир, милосердие, вера, кротость, воздержание... Это повторяли людям все великие учителя человечества, начиная с Будды... (И.А. Бунин «На даче»). Отметим, что духовность является одной из основных черт идиостиля Бунина, и как раз радость он относит к плодам духа, связанного с божественным, небесным. В один смысловой ряд ставятся любовь,
жизнь, вера, милосердие, кротость, воздержание - все постулаты жизни по Священному писанию. В.В. Колесов обращает внимание на то, что в древнерусских текстах радость представлена как благодать, исходящая от Бога [10]. Возможно, именно с этим связано отсутствие чёткого толкования радости в русской лингвокультуре: земная жизнь для людей знакома и проста, в то время как небесная непостижима: Сердце тихо говорило мне, что я совершаю в эту минуту великий грех — лишаю тебя счастья, радости... Но тут пришло в голову мудрое правило: вредно, не полагается баловать детей (И.А. Бунин «Цифры»). В данном контексте эксплицируются мысли и чувства героя, когда он отказывает ребёнку в радости, которые репрезентируются во внутренней речи, при помощи которой, по утверждению Л.С. Выготского [11], происходит обогащение слов смыслом и преобладание смысла над значением достигает предела. Объясняется это двумя факторами. Во-первых, согласно учению А.Р. Лурия, «...мысленная речь навевается моментами разного рода раздумий...», во-вторых, внутренняя речь является, как видим, речью «для себя» и «про себя», в то время как внешняя (озвученная) - это речь для других [12].
Мы считаем, что концепт «Радость» является именно лингвокультурным, так как это мировоззренчески ориентированная смысловая единица, которая культурно маркирована, является продуктом коллективного мышления, хранится в сознании языковой личности и объективируется рядом средств языка.
Рассмотрим, что же выступает в качестве аксиологических культурных маркеров концепта «Радость». Полагаем, что это, во-первых, многообразие лексем, которые репрезентируют концепт в языке, и их частотность. Для выделения лексических единиц, репрезентирующих концепт «Радость», мы использовали ряд синонимических словарей: «Словарь синонимов русского языка», «Новый объяснительный словарь», «Словарь синонимов русского языка» и др., - что позволило говорить о такой синонимической группе, как радость, восторг, отрада, радостность, веселье, развлечение, удовольствие, праздничное настроение, жизнерадостность, ликование, забава, торжество, эйфория, услада и др. Следует обратить внимание на разнообразие лексем, среди которых встречаются существующие в системе языка ещё древнейшего периода (услада, забава, радость), современные (жизнерадостность) и заимствованные (эйфория).
Обратившись к художественным текстам И.С. Тургенева, Н.С. Лескова и И.А. Бунина, заметим, что в них также концепт «Радость» встречается довольно частотно:
- в прозе И.С. Тургенева радость имеет 116 употреблений, рад - 163 употребления, радостный, радостная - 66 употреблений, радовать/радоваться - 85 употреблений;
- в прозе Н.С. Лескова: радость - 167 употреблений; рад - 146 употреблений, радостный/-ая -61 пример употребления, радовать/радоваться - 112 употреблений;
- в прозе И.А. Бунина: радость - 189 употреблений, рад - 47 употреблений, радостный /-ая -128 употреблений, радовать/ радоваться - 67 употреблений, также нами зафиксированы варианты сложных слов радостно-хищный, радостно-безумный, блаженно-радостный, радостно-шальной, радостно-жуткий, грустно-радостный.
Во-вторых, это наличие ментальной обусловленности концепта. Ментальность, согласно философской энциклопедии, - «образ мышления, общая духовная настроенность человека, группы. Менталитет - это или «склад ума» (от фр. тейаШе), или социально-психологические установки, способы восприятия, манера чувствовать и думать. В монографии «Дискурс, культура, ментальность» рассматриваемый термин понимается как «когнитивно-культурная характеристика, определяющая функциональную способность общества создавать и накапливать интеллектуальный опыт» [13]. Заметим, что ментальность бессознательна, она эмпирически понимается и поведенчески реализуется, но не имеет чёткой формулировки, дефиниции.
Ментальная обусловленность концепта «Радость» проявляется, когда контекстуально указывает на связь с миром небесным, находится в русле православных традиций: Она возносит в этот день прекрасную и полную глубокого смысла молитву: - Вси рабы твоя, боже, упокой во дворах твоих и в недрах Авраама, - от Адама даже до днесь послужившая тебе чисто отцы наши, други и сродники! Разве случайно сказано здесь о служении? И разве не радость чувствовать свою связь, соучастие «с отцы и братии наши, друга и сродники», некогда совершавшими это служение? Среди моих предков было, верно, немало и дурных. Но всё же из поколения в поколение наказывали мои предки друг другу помнить и блюсти свою кровь: будь достоин во всем своего благородства. (И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»). В данном контексте чувство радости возникает на основе чувства близости с «отцы и братии наши, друга и сродники», чувства святости. Интертекст, аллюзию к прецедентному библейскому тексту можно считать проявлением русского менталитета в идиостиле писателя, его близости к православной культуре. Прецедентные религиозные тексты - это «тексты, 1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, 2) имеющие сверхличностный характер, то есть хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, 3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [14]. Для русской ментальности
характерно чувство глубокой веры в Бога, таким образом, прецедентный текст Библии является отражением национальной особенности русского народа, а интертекстуальная ссылка на него в «Жизни Арсеньева» И.А. Бунина выполняет функцию репрезентации культурно-религиозной памяти в тексте.
В-третьих, слово должно иметь активную производящую основу и входить в состав устойчивых идиоматических выражений. В большой лексикографической статье «Словаря живого великорусского языка» В.И. Даля [13] зафиксированы следующие значения:
РАДОСТЬ, ж. Веселье, услада, наслажденье, утеха, противопол. скорбь, грусть, горе, печаль и пр. внутреннее чувство удовольствия, приятного, вследствие желанного случая; | самое событие или предмет, возбудивший эти душевные чувства. Сказать вам радость? т. е. радостную весть. Моя радость, утеха моя, что или кого люблю, чему или кому радуюсь, утешаюсь, услаждаюсь.
Также в прозаических текстах встречаем устойчивые сочетания с лексемами, эксплицирующими концепт «Радость». Ниже приводятся некоторые из них.
Бог дал беспримерный талант, необыкновенные умственные силы, и человек сам это прекрасно знает. Казалось бы, что еще нужно? Главный труд всей жизни, главная ее цель -использовать на великую радость ближнего своего только это - талант и ум» (И.А. Бунин «Освобождение Толстого»); Храни Вас Бог на радость нашу и укрепление изнемогающего духа (Н.С. Лесков «Письма Л.Н. Толстому»). Следует отметить, что в ряде контекстов И.А. Бунина и Н.С. Лескова устойчивые сочетания с лексемой Радость - интертекст к прецедентным библейским текстам, таким образом, можно утверждать, что у этих авторов ментальность тесно связана с Верой, святостью.
В-четвертых, это «семантическая нагруженность» концепта, тот комплекс смыслов и значений, который он несёт в себе. Так, концепт «Радость» в прозаических текстах Н.С. Лескова, И.С. Тургенева, И.А. Бунина обладает обширным семантическим полем, включающим разнообразные коннотативные значения: Ну, а вы тут как свое время провождали? - расспрашивает опять жену Зиновий Борисыч. - Наши радости-то, чай, всякому известны: по балам не ездим и по тиатрам столько ж. - А словно радости-то у вас и к мужу немного, — искоса поглядывая, заводил Зиновий Борисыч (Н.С. Лесков «Леди Макбет Мценского уезда»). В данном контексте радость приобретает коннотативное значение контекстного синонима любви, которую героиня не чувствует к мужу, что он и предполагает, но, задавая наводящие вопросы, хочет точно знать. Ну так что же!.. Значит, всё как следует быть... всё прекрасно... Со временем... если вам откроется, в чём состоит жизнь, и вы захотите жить самым лучшим образом, то есть жить так, чтобы духи злобы вас гнали, - то вы тогда будете это понимать... Когда они гонят - это прекрасно, это радость... это счастье! (Н.С. Лесков «Томленье духа»). В данном контексте наблюдается градация, доминантной вершиной которой достигается радость, которая репрезентирует счастье как состояние абсолютного довольства и гармонии человека с миром.
Скажи, пожалуйста, - пищит опять, плачучи, воительница, - жаль ли хоть тебе меня, дуру неповитую? - Очень, - отвечаю, - жаль. - А людям ведь небось и не жаль, смех им небось только. И всякий, если кто когда-нибудь про эту историю узнает, посмеется - непременно посмеется, а не пожалеет, - а я все люблю, и все без радости, и все без счастья без всякого. Бог с ними, люди! не понять им, какая это беда, если прилучится такое над человеком не ко времени. Ходила я к сталоверу, - говорит: «Это тебе аггел сатаны дан в плоть...» (Н.С. Лесков «Воительница»). В данном контексте эксплицируется антиномия Любовь - Радость, далее в тексте говорится, что любовь -радость, только если она ко времени. Любовь репрезентируется как безрадостное, тяжелое чувство, так как оно не взаимно в данное время. Используется также темпоральная характеристика чувства любви, говорится, что любовь должна возникать в нужное время, что невозможно, так как возникновение чувства любви никак не зависит от времени и желания человека, это спонтанный процесс, обладающий иными предпосылками.
Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и человек он был вообще предобрый (И.С. Тургенев «Два помещика»). В контексте подчеркивается искренность такого чувства, как радость, наблюдается синкретизм концептов «Искренность» и «Радость» в словосочетании непритворно радовался.
Рассказчик помолчал. - В одной трагедии Вольтера, - уныло продолжал он, - какой-то барин радуется тому, что дошёл до крайней границы несчастья. Хотя в судьбе моей нет ничего трагического, но я, признаюсь, изведал нечто в этом роде. Я узнал ядовитые восторги холодного отчаяния; я испытал, как сладко, в течение целого утра, не торопясь и лежа на своей постели, проклинать день и час своего рождения, - я не мог смириться разом (И.С. Тургенев «Гамлет Щигровского уезда»). Автор использует антонимы радость - несчастье, восторг - отчаяние, которые в контексте таковыми не являются, крайность границ грусти и отчаяния как раз подчеркивается с помощью лексем, обычно относящихся к семантическому полю Радости.
Улыбка осветила суровое лицо Павла Антоныча, и давно уже не озарялось оно такою добротою, такою старчески-детскою радостью. - Погоди, - шепнул он, снимая со стены
гитару. Сперва он сыграл «Качугу», потом «Марш на бегство Наполеона» и перешел на «Зореньку» (ИА. Бунин «Танька»). В контексте используется довольно необычное сочетание старчески-детская радость, по своей внутренней структуре являющееся антиномией, однако в данном контексте её употребление объясняется тем, что герой, беря гитару, вспоминает молодость и погружается в прошлое, детство, но в то же время об этом рассказывает своей внучке, оставаясь её старым дедушкой. В сложном эпитете старчески-детскою радостью обращает на себя внимание соединение различных «сенсорных предикатов» (термин Дж. Миллс и Р. Кроули). Доминирующее свойство окказионального слова, отклоняющегося от нормы и потому подчеркнуто экспрессивного, заключается в его неразрывной связи с контекстом, образовании вместе с ним единого эстетического целого. Окказиональная лексема возникает как производная разовая лексема, семантика которой раскрывается в конкретном тексте. Эстетический потенциал сложного слова также демонстрируют контексты, содержащие художественный прием антонимии: старческий - детский.
Итак, семантическое поле концепта «Радость» эксплицирует разнообразие смыслов, некоторые из которых являются универсальными, характерными для всех людей (счастье, восторг, смех, удовольствие и др.), другие являются индивидуальными (старчески-детская радость ИА. Бунина, ядовитый восторг отчаяния И.С. Тургенева, безрадостная любовь не ко времени Н.С. Лескова), третьи обусловлены национальными и ментальными особенностями. Так, при анализе прозаических текстов Н.С. Лескова и ИА. Бунина нами были замечены следующие характерные черты.
1. Наличие прецедентного библейского текста: У меня характер письма твердый, - отвечал он и сейчас же добавил: - Вам угодно, чтобы я что-нибудь написал? - Да, потрудитесь. Он сел за мой рабочий стол и через минуту подал мне лист, посередине которого четкою скорописью «твердого характера» было написано: «Жизнь на радость нам дана. - Иван Петров Аквиляльбов (Н.С. Лесков «Белый орел»). Строками о необходимости радоваться пронизана вся Библия: и Ветхий завет («Все дни несчастного печальны; а у кого сердце весело, у того всегда пир», «Не бойся, земля; радуйся и веселись, ибо Господь велик, чтобы совершить это»), и Новый (апостол Павел: «Всегда радуйтесь»). Отметим, что в тексте Библии частотность употребления лексемы радость составляет 106 вхождений. Автор использует прецедентный текст, благодаря которому не только эксплицируется культурная память, но и преобразуется смысловое пространство текста, он обретает сакральный характер, становится авторским наставлением всем людям.
2. Духовность: И разве не радость чувствовать свою связь, соучастие «с отцы и братии наши, друга и сродники», некогда совершавшими это служение? Исповедовали наши древнейшие пращуры учение «о чистом, непрерывном пути отца всякой жизни», переходящего от смертных родителей к смертным чадам их - жизнью бессмертной, «непрерывной (ИА. Бунин «Жизнь Арсеньева»). Герои Н.С. Лескова и И.А. Бунина ощущают неразрывную связь с родиной, её прошлым, настоящим и будущим, историей, своими предками, родственниками, что эксплицируется в текстах. Особенно сильно чувство Родины, близости к ней, тоски по Родине проявляется в творчестве ИА. Бунина, что связано не только с особенностями его жизни, но также и с детством, так как духовность берёт начало именно в том мире, который окружал писателя в детские годы.
На основе фактов языковой репрезентации концепта «Радость» можно выявить следующее: 1) Радость входит в группу концептов, отражающих чувства и эмоции человека, показывающих его поведенческие реакции, вызванные как социальными, так и индивидуальными предпосылками; 2) Радость интернациональна, это универсальное чувство, которое номинируется и графически отображается в разных языках по-разному.
Обращаясь к этимологии русского корня «рад», можем предположить его связь с концепциями любви и свободы как источника счастья. В этимологическом словаре М. Фасмера «рад, рада, радо» понимается как охотный, то есть добровольный, совершающий что-либо по свободной воле; в то же самое время внутренняя форма краткого прилагательного позволяет определить его как «готовый к благодеянию»[4, с. 309]. В русский язык слово «радость» пришло из старославянского, в котором оно относилось к пласту древнейшей лексики, однако с течением времени в русской лингвокультуре приобрело также национальные, обусловленные именно русским менталитетом характеристики: во-первых, это контекстуальная связь с миром небесным, духовным. Радость - это проявление духа, чувство, которое человек не может объяснить и понять, определить его границы; во-вторых, это искренность в проявлении чувства, вне зависимости от желания утаить его или же поделиться радостью с окружающими, что довольно часто подчёркивается в художественных текстах: «...мы позволили бы себе выразить искреннейшую радость, если бы объявленный турнир по какому-нибудь счастливому случаю отменился». (Н.С. Лесков «Русские общественные заметки»). Русский человек проявляет радость абсолютно искренне, он не может притворяться, каков бы ни был повод этой радости.
Семантика слова радость с трудом поддается концептуальному анализу, так у него отсутствуют собственные, характерные только для него, семантические признаки, описать его возможно только в соотношении со смежными концептами и только на основе ряда черт, характерных для многих эмотивных концептов. Таким образом, мы полагаем, что к ядерной зоне концепта «Радость» можно
относить также синонимичные лексемы, являющиеся именами смежных концептов: «Веселье», «Торжество», «Счастье», «Удовольствие», «Ликование», - которые могут иметь как полностью совпадающее значение, так и значение с иной коннотацией. Например: Яков наслаждался своей победой, как дитя; всё его лицо преобразилось; особенно его глаза так и засияли счастьем (И.С. Тургенев, «Певцы»). Здесь лексема счастье полностью взаимозаменяема лексемой радость, их денотативное и коннотативное значения идентичны. Когда они гонят - это прекрасно, это радость... это счастье!» (Н.С. Лесков, «Томленье духа»). В этом контексте представлена семантическая градация: счастье выше, чем радость, это состояние полной гармонии, оно больше, чем просто чувство, ощущение. Счастье отличается от радости интенсивностью ощущений, по мнению Лейбница, счастье есть состояние устойчивой радости, [16, с. 419], Фромм же считает, что радость и счастье отличаются по признаку единичности/постоянства: радость - переживание единичного факта, в то время как счастье -постоянное и нераздельное переживание радости [17, с. 147].
Концепт «Радость» репрезентирует особый перцептивный образ, наглядно-чувственное представление, а также комбинацию концептуальных метафор. Мы будем использовать наиболее общий подход к понятию концептуальной метафоры и рассматривать её как видение одного объекта через другой. Мы структурировали образное поле радости и на основе исследованных прозаических текстов выделили следующие категории: образы природы, духовность, интеллект, внешность, действия, время, чувства, ощущения. На основе проведённого анализа нами были составлены диаграммы (1-3), содержащие статистические данные частотности словоупотребления категорий Образы природы, Духовность, Интеллект, Внешность, Действия, Время, Чувства, Ощущения в прозаических текстах И.С. Тургенева, Н.С. Лескова, И.А. Бунина. Они представлены ниже.
Диаграмма 1. Репрезентация концепта «Радость» Диаграмм 2. Репрезентация »»нцетта в художественных текстах И.С. Тургенева
«Радость» в художественных текстах Н.С. Лескова
60
50
ДО 5%
зо 21%
20 1646
Ю
Диаграмма 3. Репрезентация концепта «Радость» в художественных текстах И.А. Бунина
На основе сравнения нами были получены следующие выводы: а) концепт «Радость» репрезентируется в прозе И.С. Тургенева, Н.С. Лескова и И.А. Бунина во взаимодействии с концептами «Природа», «Внешность», «Интеллект», «Духовность», «Чувства», «Время», «Ощущения» и эксплицируется с помощью субконцептов, включающих дополнительные коннотативные значения; б) наиболее частотные образные характеристики концепта «Радость» относятся к категориям Чувства, Внешность, Образы природы.
Заключение
Изучив структуру лингвокультурного концепта «Радость» и особенности его репрезентации в прозаических текстах И.С. Тургенева, Н.С. Лескова и И.А. Бунина, мы пришли к следующим выводам:
1) вопрос о ментальных особенностях концепта «Радость» в русской лингвокультуре слабо освещён исследователями, но часто встречается в русской религиозной картине мира, где репрезентируется оппозиция «радостное - печальное»;
2) концепт «Радость» обладает рядом аксиологических культурных маркеров, таких как многообразие лексем и их частотность; ментальная обусловленность, наличие активной производящей основы и устойчивых идиоматических выражений, «семантическая нагруженность»;
3) семантическое поле концепта «Радость» репрезентирует разнообразие смыслов, одни из которых являются универсальными, другие - индивидуальными, третьи обусловлены национальными и ментальными особенностями.
Так как концепт «Радость» является не только универсальным, но также зависит от окружающей природной и социальной среды, исторического прошлого нации, в языке которой он существует, можно говорить о его особом культурологическом статусе. Таким образом, концепт «Радость» способен отражать ментально обусловленную картину мира и выступать в качестве идентификатора национального характера.
Список литературы
1. Неретина С.С. Абеляр и Петрарка: пути самопознания личности (текстологический анализ) / С.С. Неретина // Вопросы философии. - 1992. - № 3. - С. 134-160.
2. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи / Э. Сепир. - М.: Изд. группа «Прогресс»: «Университет», 1993. - 655 с.
3. Аскольдов СА. Концепт и слово / С.А. Аскольдов // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: антология; под ред. проф. В.П. Нерознака. - М.: Academia, 1997. - С. 267-279.
4. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. - М.: Академический проект, 2001. - 990 с.
5. Маслова В.А. Когнитивная лингвистика: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / В.А. Маслова. - М.: Издательский центр «Академия», 2004. - 259 с.
6. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека / Н.Д. Арутюнова. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. - 896 с.
7. Алефиренко Н.Ф. Лингвокультурология: Ценностно-смысловое пространство языка / Н.Ф. Алефиренко. - М.: Флинта: Наука, 2010. - 288 с.
8. Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С. Кубрякова, В.З. Демьянков, Ю.Г. Панкрац, Л.Г. Лузина. - М., 1996. - 245 с.
9. Пеньковский А.Б. Радость и удовольствие в представлении русского языка // Логический анализ языка: Культурные концепты / А.Б. Пеньковский. - М.: Языки славянской культуры, 1991. - С. 379.
10. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Книга 3: Бытие и быт / В.В. Колесов. - СПб., 1990. -
480 с.
11. Выготский Л.С. Мышление и речь / Л.С. Выготский. - изд. 5, испр. - М.: Лабиринт, 1999. - 352 с.
12. Лурия А.Р. Язык и сознание / А.Р. Лурия. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. - 189 с.
13. Олешков М.Ю. Дискурс, культура, ментальность: монография / отв. ред. М.Ю. Олешков // Серия «Язык и дискурс». - Вып. 3. - Нижний Тагил: Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия, 2011. - 526 с.
14. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. - М.: Едиториал УРСС, 2003. -
264 с.
15. Даль В. И. Словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль - М., 1999. - Т 1. - 779 с. Эл. ресурс / Режим доступа: http://slovari.yandex.ra/~книги/Толковый%20словарь%20Даля/
16. Лейбниц Г.В. Соч.: в 4 т. / ред. и сост., вступ. ст. и примеч. Г.Г. Майорова и А.Л. Субботина. - Т. 1. -М.: Мысль, 1983-1989. - 636 с.
17. Фромм Э. Психоанализ и этика / Э. Фромм. - М.: Республика, 1993. - 414 с.
