CC BY-NC-ND
115
Проблемы истории и теории культуры
С.В. Польской
КОНЦЕПТ «МОНАРХИЯ» И МОНАРХИЧЕСКАЯ РИТОРИКА В РОССИИ XVIII ВЕКА
Статья посвящена истории актуализации концепта «монархия» и становлению его как «ключевого понятия» в России XVIII в. «Монархия» рассматривается в соотношении с другими понятиями политического лексикона этой эпохи («самодержавство», «самовластие», «деспотизм»).
Ключевые слова: история понятий, монархия, самодержавие, деспотизм, политическая мысль России XVIII века.
29 апреля 1802 г. Валериан Зубов довольно резко высказался по поводу предполагаемой реформы Сената в своей записке, адресованной императору Александру I. Он прямо заявлял, что при неограниченной власти расширенные права Сената явились бы только риторическим украшением, которое лишь скрыло бы бесправие и самого «хранилища законов», и подданных императора. Зубов заключал:
Теперь же давать ему [Сенату] права не только значит играть словами, но и приучать народ к ложным понятиям, отнимать силу у истины, заставлять его ни в чем не верить Правительству, коего Монархический язык чрез столько лет постоянно не согласен был с делами1.
Что же имел в виду екатерининский генерал, говоря о «монархическом языке» правительства, и почему он был «не согласен с делами» российских монархов? Для того чтобы разобраться в этом, необходимо обратиться к истории концепта «монархия» в России.
© Польской С.В., 2012
И хотя данная проблема в историографии рассматривалась с разных точек зрения, вопрос о соотношении понятия «монархия» с терминами «самодержавие», «самовластие», «деспотия» и «республика» в русской политической лексике остается дискуссионным2. Греческое слово «^ovapxía» в XVII в. употреблялось прежде всего в церковной литературе. В петровскую эпоху это понятие появляется на страницах переводных политических трактатов, проникает в официальные акты. Например, в «Правде воли монаршей» слово «монарх» употребляется гораздо чаще, чем «царь». Затем оно попадает в исторические и публицистические сочинения А.И. Ман-киева, П.П. Шафирова, В.Н. Татищева, причем слова «монархия», «единовластие», «самодержавие» и «самовластие» часто употребляются как синонимы3. Все это сближало русскую политическую лексику с западной, а российскую политическую элиту - с европейскими «благоучрежденными народами».
Из переводной политической литературы русский читатель мог узнать о существовании разных видов монархии. Хотя большинство таких переводов были рукописными, но и опубликованный трактат С. Пуфендорфа содержал недвусмысленное разделение монархии на абсолютную и ограниченную4.
Если в первой половине XVIII в. русская правящая элита постепенно адаптировала европейскую лексику, то уже в середине века «монархия» становится «ключевым понятием» ее политического дискурса. Это происходит во многом благодаря распространению идей Ш.Л. Монтескье. Они создавали основу для развития «монархической риторики» как в официальных документах, так и в сочинениях дворянских вольнодумцев. Почерпнутая у Монтескье идея монархии, ограниченной правами сословий, оказала существенное влияние на политические взгляды русской дворянской элиты 1750-1760-х годов. Концепция «умеренного правления», основанного на фундаментальных законах, позволила И.И. Шувалову предложить императрице Елизавете ввести подобные установления. Позже, в Манифесте 18 февраля 1762 г., Р.И. Воронцов попытался увековечить права «благородных» как фундаментальный закон «монархии». Наконец, в 17621763 гг. Н.И. Панин разрабатывал проекты государственных реформ, призванных упорядочить «монархическое правление» в России. Сама Екатерина II, несомненно, активно использовала классификацию форм правления Монтескье в своих сочинениях.
В 1760 г. был анонимно опубликован трактат «Русские письма», созданный чиновником Коллегии иностранных дел Ф.Х. Штрубе5, который пытался оспорить теорию Монтескье и защитить россий-
скую монархию от обвинения в деспотизме. Штрубе доказывал, что кроме монархии ограниченной (monarchie limitée), которую описывает Монтескье, существует монархия абсолютная (monarchie absolu), отличающаяся от деспотии наличием законов и гражданских прав. Автор «Русских писем» утверждал, что «деспотизм» и «самодержавие» сходны неограниченным характером власти, но они существенно отличаются: деспот велит во всем себе повиноваться, «принадлежащие ему рабы ничего своего не имеют», все их имущество «в государственной воле и власти», тогда как народы Гражданской Монархии своему Государю «во всем том праведно повинуются, что к общей пользе касаться может». Штрубе полагал, что «Россия никогда деспотственным государством не бывала, да от глубокой древности истинными монархами управлялась». Автор трактата использовал характеристики «умеренной монархии» Монтескье для доказательства существования в России так называемой «гражданской монархии» (Etat civil). В частности, он утверждал, что дворянство и другие сословия в России имеют закрепленные в законах права6.
Заметки великой княгини Екатерины Алексеевны на книгу Штрубе часто служат основанием для суждения о ее «подлинных» политических идеалах7. Особое внимание историков привлекает ее заключение о необходимости для России деспотического (Despotique) правления. На основании этого краткого текста некоторые исследователи делают вывод, что Екатерина выдала себя с головой: вся ее «монархическая риторика» была лицемерием, необходимым для очарования Запада, а в действительности она была убежденной сторонницей деспотизма8. Другие доказывают, что она не приемлет апологию деспотизма со стороны Штрубе и поддерживает Мон-тескье9. Как известно, Екатерина тщательно выверяла свои тексты. Поэтому важно отметить, что во французском варианте «Наказа» мы нигде не встретим despotique как аналог русского определения «самодержавный»; она употребляет только слова monarchique или souveraine10. Как же тогда понимать заключение императрицы о книге Штрубе? В контексте ее предшествующих критических замечаний по поводу «деспотического правления», его можно было бы считать ироническим высказыванием: Екатерина сделала положения Штру-бе нелепыми, доведя их до абсурда. Но в своем «Антидоте» (1770) императрица вновь повторяет свое заключение, и практически теми же словами: «подданные никогда не жаловались на форму правления, и подлинно оная есть единственная, коя может существовать в России ввиду обширности сей Империи»11. Значит, Екатерина
приняла развитую в книге Штрубе идею «гражданской монархии», в которой царят законы для подданных, но суверен ими не связан. В характере императрицы политик-практик всегда торжествовал над политическим мечтателем, хотя Екатерина и любила, по ее собственным словам, возводить «châteaux en Espagne». В то же время Екатерина вынесла важный урок из чтения Штрубе: политическая риторика не менее важна, чем политическая практика. Поэтому в своих сочинениях императрица избегает выражения «деспотическое правление», которое наряду с «самовластным» и «самовольным» подвергается осуждению. В официальной идеологии ее царствования бесконечно транслируется идея господства в России «истинной монархии». Однако это не помешало брату ее последнего фаворита не без желчи отметить, что монархический язык императрицы «чрез столько лет постоянно не согласен был с делами».
Распространению «монархического языка» способствовали и переводы политических сочинений Я.Ф. Бильфельда и И.Г.Г. Юсти, а также статей из «Энциклопедии». Юсти, как и Монтескье, противопоставлял монархию и деспотию, указывая на непременное присутствие в монархии фундаментальных законов12. Луи де Жокур в «Энциклопедии» различал «монархию совершенную» (Monarchie absolue) и «монархию ограниченную» (Monarchie limitée). Последняя выступает как смешанная форма правления, где «три власти смешаны совокупно так, что одна другой служит перевесом и противуположением». Жокур полагал, что «единоначалие ограниченное наследное есть кажется наилучший образ Монархии», примером чему служит «правление Аглинское». Интересно отметить, что переводчик И.О. Туманский опустил следующее высказывание Жокура о России: «la monarchie de Russie est un pur despotisme» («русская монархия есть чистый деспотизм»). «Самодержавство» выступает в данном переводе одновременно как синоним монархии и как аналог политического суверенитета:
Ограничение власти самодержавныя не причиняет ни малейшаго предосуждения Самодержавству; ибо Государь или совет, которому поручено самодержавство, может отправляти все дела принадлежащая оному так равно, как и в совершенном Самодержавстве: вся разность в том только состоит, что в последнем определяет Монарх окончательно по собственному разсуждению, а в ограниченном Единоначалии есть Сенат, который купно с Государем отправляет некоторыя дела, и что согласие Сената есть толь нужное мнение, что Государь ничего не может решить без онаго13.
Ограниченная монархия подразумевает наличие не только непременных законов, но и определенных органов власти, делящих с монархом «самодержавство» (Souveraineté). В соответствии с этим положением русские конституционалисты 1760-1780-х годов (Н.И. Панин и М.М. Щербатов) предлагали как введение «фундаментальных законов», так и создание выборного дворянского Сената, наделенного законодательными полномочиями14.
Впрочем, к концу века в русском обществе происходят важные изменения в понимании «монархии» и «самодержавия». С одной стороны, официальные акты и периодическая печать пропагандируют идею «истинной монархии» Монтескье, прямо связывая ее с русским «самодержавием». Примечательно, что Словарь Академии Российской не имеет статьи «самодержавие(-ный)», зато в нем есть статьи «монарх» («государь, самодержец») и «монархия» (с пояснением - «единодержавие, самодержавие, единовластие»)15.
С другой стороны, в это время в русском элитарном дискурсе начинают активно распространяться республиканские идеи. Принципы классицизма, воскрешавшего античные доблести Афин, Спарты и Рима, завораживали умы и сердца не только читающей молодежи. Появляется своеобразная мода на «республиканские добродетели», и ей приносит дань сама императрица, которая утверждает, что «моя душа всегда была весьма республиканской» («mon âme a toujours été singulièrement républicaine»16). Впрочем, эта фраза Екатерины из ее письма Й.Г. Циммерману (1789) как раз должна была служить красивым парадоксом, а не свидетельствовать о близости монархии и республики. Все словари эпохи говорят о семантической оппозиции республиканского/монархического. Примечательна одна из дефиниций в словаре Французской Академии: «республиканец» - это тот, кто имеет «чувствования противоположные монархическому состоянию, в коем он живет» («sentiments opposés à l'état monarchique, dans lequel il vit»)17. Видимо, Екатерина хотела сказать не более того, что она живет в монархическом государстве, хотя имеет в душе республиканские «чувствования».
В 1776 г. князь М.М. Щербатов прямо заявляет Корберону, что «допускает только республиканскую форму правления, даже для больших государств»18. Та же идея появляется в его критических «Примечаниях на Наказ», где он спорит с мыслью Монтескье о необходимости деспотического правления для государств с обширной территорией19. Здесь же Щербатов, в отличие от Екатерины II, понимает под «самодержавством» именно «самовластие» и «деспо-
тичество». Князь замечает желание автора «Наказа» выдать «само-державство» за «монаршическое правление», и прямо указывает на несоответствие этих двух понятий20.
А.Н. Радищев впервые противоречит официальной терминологии в печатном издании. Он, как и Щербатов, связывает «самодер-жавство» с деспотизмом, а не с монархией. В своем переводе книги Г.-Б. Мабли «Размышления о греческой истории» (1773) Радищев сопровождает утверждения автора о политической деградации греков от монархии к «самодержавству» (деспотии) собственным примечанием: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние»21.
Именно на волне новой политической моды растет противопоставление «республики» и «монархии». Обеспокоенная этим «республиканская императрица» в своей драме «Историческое представление из жизни Рурика» (1786) изображает Рюрика просвещенным монархом, а его оппонента Вадима коварным мятежником. Раскаявшись, Вадим просит у добродетельного государя прощения на коленях, и Рюрик дарует его как «новый Тит». Признанный столичной публикой драматург Я.Б. Княжнин в своем «Вадиме» (1788) осмелился дать иную трактовку тех же событий. Он изображает борьбу монархических и республиканских принципов, персонализированных в образах Рюрика и Вадима как равно достойных соперников. Острые дискуссии о преимуществах монархической («самодержавной») и республиканской форм правления, как известно, испугали императрицу. Она велела изъять и уничтожить все экземпляры пьесы Княжнина, в которой понятие «самодержавие» было окрашено самыми негативными красками. Во II действии трагедии сторонник Вадима - новгородский посадник Пренест произносит обличительную речь против монархии: «Самодержавие повсюду бед содетель, / Вредит и самую чистей-шу добродетель. / И, невозбранные пути открыв страстям, / Дает свободу быть тиранами царям». Республиканский идеал противопоставлен здесь не деспотии (как у Радищева), а именно монархии, которая, по мнению Пренеста, развращает даже добродетельного правителя: «Какой герой в венце с пути не совратился? / Величья своего отравой упоен, / - Кто не был из царей в порфире развра-
щен?»22.
«Монархическая риторика» в конце XVIII в. теряет былую привлекательность; она постепенно обретает оппозицию в виде «республиканского идеала», который «заражает» светских молодых людей. Среди них оказался и внук самой императрицы - великий
князь Александр Павлович. Его откровения о пользе установления республики вызывают удивление даже у А. Чарторыйского и П.А. Строганова23. Впрочем, Александр, вступив на престол, успешно реализует парадокс своей царственной бабки: он также остается республиканцем «в чувствованиях» - как частный человек, но не как государственный деятель.
***
Понятие «монархия» актуализируется в политическом лексиконе уже с начала XVIII в., конкурируя в употреблении, а иногда замещая отечественное «самодержавство». Однако «ключевым понятием» концепт «монархия» становится только во второй половине века, когда усвоение правящей элитой теории «умеренной монархии» Монтескье приводит к попыткам ее переноса на отечественную почву. В свою очередь «самовластие», бывшее еще в первой половине века синонимом «самодержавия», теперь все чаще противопоставляется ему как эквивалент «деспотизма». Дихотомия «самодержавство/самовластие» утверждается в официальной риторике екатерининского царствования. Она находит своих критиков, оспаривающих правильность понимания «монаршического правления» императрицей. Однако в конце XVIII в., с ростом республиканских настроений, в общественной мысли происходит снятие дуализма «монархия/деспотизм». Вместо этого проявляется новый конфликт концептов - противопоставление «монархии» и «республики»: с точки зрения республиканцев, «монархия» («самодержавие») потенциально несет в себе угрозу «деспотизма». Это концептуальное напряжение становится заметным еще накануне Французской революции, но окончательно актуализируется уже в следующем веке.
Примечания
Записка гр. Валериана Зубова о правах Сената при всеподданнейшем письме от 29 апреля 1802 г. РГИА. Ф. 1167. Оп. 16. Д. 8. Л. 14.
См.: Griffits D.M. Catherine II: The Republican Empress // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1973. Bd. 21. H. 3. S. 323-344; Madariaga I. de. Autocracy and Sovereignty // Canadian-American Slavic Studies. 1982. 16. P. 369-387; Каменский А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного
10
анализа). М.: РГГУ, 1999. С. 342-343; Lentin A. «Une âme républicaine»? Catherine, Montesquieu, and the Nature of Government in Russia: The Nakaz through the Eyes of M.M. Shcherbatov // Философский век. Альманах. Вып. 11. СПб.: Санкт-Петербургский Центр истории идей, 1999.
3 См.: Соколов С.В. Политические понятия, обозначающие формы правления, в российских исторических сочинениях XVIII в. // Документ. Архив. История. Современность. Вып. 11. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2010. С. 211-225.
4 О должности человека и гражданина по закону естественному, книги две сочиненные Самуилом Пуфендорфом. Ныне же на российский с латинского переведены повелением <...> государыни Екатерины Алексеевны. СПб., 1726. С. 436.
5 [Strube de Pirmont F.H.] Lettres Russiennes. [СПб.: тип. Акад. Наук], 1760. Вскоре был сделан русский рукописный перевод. См.: ОР РНБ. Ф. 550. ОСРК. Q.II.101. На титульном листе рукописи надпись: «Российския (или Руские) письма на французском языке изданы 1760 г., а со онаго на российской язык переведены 1761 года».
6 ОР РНБ. Ф. 550. ОСРК. Q.II.101. Л. 129, 133 об.
7 Заметки на книгу Струбе де Пирмонта // Сочинения императрицы Екатерины Второй / Под ред. акад. А.Н. Пыпина Т. 12. СПб., 1907.
8 Эта точка зрения весьма распространена, и кроме советских историков, ее разделяли многие западные исследователи. Так, А. Лортолари утверждал, что «Наказ» Екатерины был скорее адресован европейской публике, чем Уложенной комиссии. См: Lortholary A. Les «Philosophes» du XVIIIe siècle et la Russie. Le mirage russe en France au XVIIIe siècle. P.: Editions contemporaines, 1951.
9 Каменский А.Б. Указ. соч. С. 341. Plavinskaia N. Catherine II ébauche le Nakaz: premières notes de lecture de L'Esprit des lois // Revue Montesquieu. 1998. № 2. P. 72-73. Сочинения императрицы Екатерины II. Т. 7. СПб., 1901. С. 82. Существенное изображение естества народных обществ и всякаго рода законов сочиненное Господином Юсти. СПб., 1770. С. 89, 87.
О государственном правлении и разных родах онаго, из Енциклопедии переводил Иван Туманский Правительствующаго Сената переводчик. СПб., 1770. С. 57, 65, 72-73, 80-81. L' Encyclopédie. Т. 10. Р. 637.
См.: Сафонов М.М. Конституционный проект Н.И. Панина - Д.И. Фонвизина // ВИД. Т. VI. Л.: Наука, 1974. С. 261-280; Польской С.В. «Потаенные» сочинения князя М.М. Щербатова и его записка «Мнение о законах основательных государства» // Изв. Самарского научного центра РАН. 2010. Т. 12 (38). № 4 (34). С. 217-222.
Словарь Академии Российской. Ч. 4. СПб., 1793. С. 249. Сочинения императрицы Екатерины Второй. Т. 12. СПб., 1907. С. 595-596. Dictionnaire de l'Académie française. Т. 2. Р., 1694. Р. 398.
18 Интимный дневник шевалье де-Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. СПб., 1907. С. 137.
19 Хотя М.М. Щербатов всем сердцем сочувствовал республиканским идеалам, в своих проектах, посвященных России, он, не колеблясь, отдает предпочтение «монаршическому правлению». См.: Щербатов М.М. Неизданные сочинения. М.: ОГИЗ, 1935. С. 21.
20 Там же. С. 25, 27. М.М. Щербатов не сомневался, что «Наказ сей к деспотическому правлению ведет».
21 Радищев А.Н. Полное собрание сочинений: В 3 т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. Т. 2. С. 282.
22 Княжнин Я.Б. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1961. С. 270.
23 Чарторыйский А. Русский двор в конце XVIII и начале XIX столетия. М.: ГПБИР, 2007. С. 45; Чудинов А. Жильбер Ромм и Павел Строганов: История необычного союза. М.: НЛО, 2010. С. 321.
