CC BY
29
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. XIV, № 4
онтекст как ненаука, порождающая науку
studies) или о работе ученых в лаборатории. Появляются утверждения философов, социологов, историков науки о том, что ученый в своей деятельности и не стремится к истине, ему важен только успех, что в лаборатории вообще нет «природы» и полу-
« И
к; <<■
Яр
ш
жен
Л. А. МАРКОВА
Попробую ответить на вопрос, в какой мере социальный контекст играет «роковую» роль в формировании научного знания, действительно ли научное знание настолько погружается в этот контекст, что перестает быть научным? Или, используя терминологию Б. Пружинина, можно ли утверждать, что социальный контекст «растаскивает» научное знание, в результате чего оно перестает быть самим собой, перестает быть объективным?
В середине прошлого века широко обсуждается тема включенности науки в культуру, пишутся труды о типах научной рациональности, о возможности (или невозможности) диалогического общения между ними, о логической соизмеримости фундаментальных научных теорий, сменяющих одна другую во времени. Внимание исследователей, таким образом, переключается с изучения дедуктивного ряда следующих друг за другом теорий, сменяющих одна другую в зависимости от степени их соответствия действительности (что проверяется экспериментом), на изучение возникновения теории в особых условиях той или иной исторической эпохи. Другими словами, интерес представляет уже Jj не столько процесс получения нового знания из старого, сколько ^ зарождение научного знания из того, что наукой не является. Ак- X туальным становится вопрос о контексте знания, причем про- х странство контекста все больше минимизируется. Речь уже идет 41 не о социуме или культуре определенной эпохи, а об отдельных К «случаях» возникновения знания в конкретной ситуации (case х
Л. А. МАРКОВА
чаемые результаты не имеют к ней никакого отношения. Если в классической науке из научного результата, из его логической структуры полностью (в идеале) исключался субъект познания, то теперь из него исключается предмет изучения.
Главная трудность в создавшейся ситуации состоит в том, что контекст получения нового знания должен быть как-то ограничен, он не может содержать в себе все, состоять из бесконечного числа составляющих. Ведь если пойти по такому пути, то вместо бесконечного разнообразия отдельных случаев получения знания мы будем иметь равенство всех контекстов, каждый из которых бесконечен, а значит, ничем не отличается от другого. Внимание исследователей переключается на изучение контекста, который не есть наука, но который, как порождающий именно науку, отличается от нефилософии, или неискусства. Событие создания нового как бы выпадает из временной линии развития, но при этом имеет место избирательность при формировании контекста. Создание нового осуществляется вроде бы на пустом месте. Действительно, если новое уже содержалось в том или ином виде в прежнем знании, то какое же оно новое? Но контекст получения нового не может быть абсолютно произвольным, он должен иметь отношение к науке, хотя бы в форме ненауки. Трудно представить себе, что случайно формирующийся контекст порождает знание, которое вписывается в логическую структуру уже существующей науки. Невозможно, считает, к примеру, М.К. Мамардашвили, чтобы содержание наших мыслей в виде законов природы, физических констант, эмпирических величин и т.п. появлялось хаотически, случайно. Ничто, предоставленное самому себе, не ведет себя свободно. За познанием не может стоять машина, бросающая кости. Невозможно объяснить, каким образом нечто, вероятность чего практически равна нулю, все-таки происходит, да еще порождает все более и более совершенный порядок. Нужно как-то оправдать допущение, что, будучи свободными, творческие события не случайны в определенном смысле. Здесь напрашивается, полагает ■Е названый выше автор, представление об ограничениях на хаос, и налагаемых самим свободным действием, обеспечивающим ус-уГ тоичивость и рост индивидуальных упорядоченностеи. ^ Доказав всеми имеющимися у него логическими средствами
ц[ невозможность обоснования новообразований в науке ни предсу-К шествующим в природе порядком, ни предшествующим знанием, ни случайностью, Мамардашвили концентрирует внимание на таких понятиях, как «мыслительное поле», «"текстовость" реальности» (она рассчитана на понимание, произойти может толь-
£ ев
ко понятное), «порождение "местом"», «упорядочивание хаоса». Восприятия и мысли принадлежат человеку-индивиду, но их со-
КОНТЕКСТ КАК НЕНАУКА, ПОРОЖДАЮЩАЯ НАУКУ
держание и реализация невозможны без того, чтобы через него не действовали силы большие, чем само восприятие, и концентрированные вне субъекта. С помощью этих понятий он вводит в рассмотрение некоторую нелошческую базу, постоянно присоединяемую в познании к логике и служащую ее основанием. Нелогика порождает логику, или, уточним и несколько переформулируем мысль Мамардашвили, ненаука порождает науку. Вот эта самая ненаука и есть контекст, выделенный из хаоса бесчисленного разнообразия элементов, образующих условия появления нового знания в науке.
Разумеется, такая постановка вопроса порождает массу новых проблем, ничуть не более простых, чем те, которые мы пытаемся сейчас решать. Но такие проблемы уже ставятся, например, в философии Ж. Делёза. План имманенции у него — это такой срез хаоса, который не есть философия, но порождает именно философские концепты. План референции в науке создает предпосылки возникновения разного типа научных теорий. В искусстве космос предопределяет многие существенные моменты создания художественного произведения. Р. Том, анализируя появление новых признаков у живых организмов, использует понятие жизненного пространства. Он берет под сомнение положение генетики, что развитием живых существ управляет исключительно случай, и из всей совокупности влияющих на живой организм факторов стремится выделить те, которые имеют больше шансов радикально изменить его наследственность. Организм должен быть готов в той или иной степени принять на себя удар раздражителя даже очень большой силы, иначе организм просто погибает. В связи с этим, по-видимому, Том обратил свой взгляд на теорию Ламар-ка: сильная потребность может привести к наследованию приобретенных признаков. Организм как бы подготавливает себя к ответу на соответствующий раздражитель и игнорирует остальные. Когда же внешнее раздражение оказывается созвучным с неудовлетворенной потребностью организма, происходит скачок, или катастрофа, как предпочитает говорить Том, организм дестабилизируется и переходит в новое состояние. Важно, что Том видит проблему: нельзя строить всю систему эволюционного развития на базе чистой случайности, необходимо искать другие пуги решения.
Здесь нельзя не заметить явную перекличку с проблемами, возникающими при изучении рождения нового в науке. Похоже, происходит переформулировка задач исследования. Вопрос не в том, может ли контекст тем или иным способом включаться в возникающее новое научное знание, а в том, каким образом это происходит и с какими последствиями. И как же быть с определением
Л. А. МАРКОВА
науки, в которое вроде бы непременно входит условие изучения природы как она есть, вне всякой связи с человеком? Не правы ли те исследователи прошлого века, которые говорили о конце науки? Или, может быть, наука все-таки была и есть (что, на мой взгляд, ближе всего к истине), но надо как-то уточнить ее определение? Не берусь отвечать на эти вопросы, но хочу предложить еще раз взглянугь на принцип фальсификационизма и принцип фаллибилизма К. Поппера, исходя из тех трудностей, с которыми мы сталкиваемся. Любое знание подвержено ошибкам, это неизбежно. Наличие ошибок делает возможным его опровержение, что, в свою очередь, является движущим моментом развития естествознания. Любопытно, то, что считалось препятствием на пути научного прогресса, - ошибки, неизбежно связанные с личностью ученого, его квалификацией, его талантом, - теперь становится условием успеха всего научного предприятия. Колеблется идеал научного знания как объективного знания о предмете, максимально отстраненного от человека, существующего за пределами Я. Похоже, все коллизии в изучении науки философами, социологами, историками во второй половине прошлого века базировались на псевдотрудностях с пониманием научного знания как обладающего свойством истинности и объективности, как несовместимого с плюрализмом и вторжением в него характеристик субъекта познания. Даже в классической науке, если взглянуть на нее глазами сегодняшнего дня, свойство истинности очень неустойчиво, преходяще, временно. Можно высказать предположение: если бы все элементы социального контекста удалось полностью устранить из логической структуры научного знания (как того требует определение классической науки), развитие естествознания стало бы невозможным.
