CC BY
260
УДК 902(5)
doi: 10.18097/1994-0866-2015-0-8-137-144
Контакты и взаимоотношения древних монголоязычных народов с предками тунгусо-маньчжуров и корейцев
© Дашибалов Эрдэм Баирович
кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры истории и регионоведения стран Азии Бурятского государственного университета Россия, 670000, г. Улан-Удэ, ул. Ранжурова, 4 E-mail: erdem10120@yandex.ru
В статье рассмотрены древние контакты и взаимоотношения монголоязычных народов группы дунху с предками тунгу -со-маньчжуров и корейцев. Анализ имеющихся материалов позволяет говорить, что племена дунху в эпоху позднего бронзового и раннего железного веков проживали в Южной Маньчжурии и прилегающих районах Внутренней Монголии. Установлено, что в работах лингвистов высказывалось предположение о древней единой этнической общности, состоящей из предков тунгусо-маньчжуров и монголов. В статье приводятся аргументы, позволившие рассматривать общие истоки в формировании древних монголов, тунгусо-маньчжуров, корейцев.
Высказано предположение, что в глубокой древности эти народы составляли во многом близкородственные этносы, история которых протекала на землях южной Маньчжурии и Внутренней Монголии. Именно на этих территориях, в родственной близости с тунгусо-маньчжурами и предками корейцев и теснейшем взаимодействии с китайским этносом, проходило становление культуры и традиций древних монголов.
Ключевые слова: этногенез, археология, древние корейцы, древние монголоязычные народы, тунгусо-маньчжуры, Маньчжурия, Корея.
Contacts and Relationships of Ancient Mongols with the Ancestors of Manchu-Tungus and Koreans
Erdem B. Dashibalov
PhD, Senior Lecturer, Buryat State University
4, Ranzhurova Str., Ulan-Ude 670000, Russia
This article describes the ancient contacts and relationships of ancient Mongols with the ancestors of Tungus peoples and Koreans. Analysis of the available materials suggests that the Tungus tribes in the late Bronze Age and early Iron Age lived in South Manchuria and the surrounding areas of Inner Mongolia. Linguists suggested that there was an ancient united ethnic group, consisting of the Tungus-Manchu's and Mongolian ancestors. The article's arguments allow us to consider common origins in the formation of ancient Mongols, Tungus Peoples, Koreans. The author suggested that in ancient times in the lands of southern Manchuria and Inner Mongolia these peoples were closely-related ethnic groups. Culture and traditions of the ancient Mongols also developed on this territory in close connection with Tungus-Manchues, Korean ancestors and in contacts with chinese culture.
Keywords: ethno genesis, archaeology, ancient Koreans, ancient Mongols, Manchu-Tungus people, Manchuria, Korea
Древний этап истории монголоязычных народов связан с народами группы дунху, к которым восходит формирование всех последующих монголоязычных народов — ухуань, сяньби (муюн, тоба), кидани, шивэй. В настоящей статье мы рассмотрим контакты и взаимоотношения народов группы дунху с предками тунгусо-маньчжуров и корейцев.
С древним дунхуским этапом истории монгольских народов соотносится археологическая культура верхнего слоя Сяцзядянь. Раскопки памятников этой культуры выявили вполне оседлый уклад жизни предков средневековых монголов. На долговременных поселениях с богатым культурным слоем исследованы стационарные жилища типа землянок и полуземлянок, а также наземные постройки жилого и хозяйственного назначения. Основу хозяйства обитателей землянок составляло зерновое земледелие. Многочисленные находки костей домашних животных позволяют еще больше убедиться в прочной оседлости населения, оставившего культуру верхнего слоя Сяцзядянь. Больше всего обнаружено костных останков свиней и собак. Находки в большом количестве костей свиней — животных, не характерных для кочевого образа жизни, служат еще одним веским аргументом в пользу малоподвижности обитателей поселений.
Культура верхнего слоя Сяцзядянь характеризуется самостоятельным бронзолитейным производством. Ритуальные бронзовые сосуды отличаются высоким качеством литья и своеобразными чертами в форме и орнаменте, близкими к керамическим изделиям этой же культуры. Керамика представлена разнообразной посудой, в том числе триподами. Триподы являются типичной находкой, отражающей оседлый земледельческий пласт в древних культурах Северо-Восточного Китая.
Таким образом, наряду с кочевыми племенами дунху некоторые подразделения древних монго-лоязычных дунху в эпоху позднего бронзового и раннего железного веков проживали в южной Маньчжурии в долинах рек, впадающих в Желтое море (провинции Хэбэй, Ляонин и прилегающие районы Внутренней Монголии). Причем они были оседлыми земледельцами и разводили свиней и собак. Следовательно, образ жизни протомонголов особо не отличался от образа жизни живущих рядом тунгусо-маньчжуров и предков корейцев.
Общность культуры и быта протомонголов, корейцев и тунгусо-маньчжуров, а также их ближайшее соседство порождали тесные связи, нередко переходящие в более близкие отношения. С. А. Комиссаров говорит о единстве монгольского, тунгусо-маньчжурского и корейского языков в рамках алтайской языковой общности. Исследователь пишет: «...сам факт сохранения существенных элементов общности в эпоху бронзы — раннего железа может стать одним из оснований для локализации центра формирования алтайской языковой семьи на территории Маньчжурии и прилегающих областей» [8].
Изыскания специалистов свидетельствуют о ряде параллелей в корейском и монгольском языках. Монгольский ученый Б. Сумьяабаатар в монографии «К вопросу об этнолингвистических взаимоотношениях предков монголов и корейцев» на большом количестве материала аргументированно показал общность древних корней обоих народов. Проанализировав древнекорейские антропонимы, топонимы и этнонимы, а также лексику, зафиксированную в корейских и китайских исторических сочинениях, автор нашел много соответствий с монгольским языком. Древнекорейские антропонимы, названия титулов и чинов не только в фонетическом и смысловом, но и морфемно-структурном отношении сходны с монгольскими аналогами [19].
Протокорейская культура древнего Чосона сложилась в Южной Маньчжурии и Северной Корее на территории современных китайских провинций Ляонин, Гирин и корейских провинций Пхенан, Хванхэ, Хамген, Канвон. В конце II — начале I тысячелетия до н. э. в Маньчжурии и на Корейском полуострове начали широко распространяться скрипковидные кинжалы из бронзы (известны также как кинжалы ляонинского или маньчжурского типа).
Скрипковидные кинжалы были типичным образцом церемониального вооружения бронзового века Корейского полуострова и Южной Манчжурии. Это обычно короткие (до 40-50 см) бронзовые клинки, отличаются выпуклой нижней частью (похожей на деку струнного инструмента — отсюда и название), резко выделяющимися «зубцами» с обеих сторон посередине и постепенным сужением клинка к концу. Т-образная рукоятка часто орнаментирована меандрическим «громовым» узором. По внешнему виду такие кинжалы легко отличаемы от образцов современным им иньской, чжоусской и ордосской бронзы [14, с. 26].
Самые ранние образцы «скрипкообразных» мечей известны по южно-маньчжурским стоянкам рубежа 11-1 тыс. до н. э., в частности, по находкам в уезде Синцзинь, провинция Ляонин. В целом к V веку до н. э. большая территория Корейского полуострова (за исключением районов восточного побережья) входила в сферу влияния «культуры скрипкообразных кинжалов».
Определенная стандартизация в форме важнейшего ритуального предмета на большей части Корейского полуострова и южной части Маньчжурии, очевидно, свидетельствует о начале процессов становления единой культурной традиции и о консолидации в формировании маньчжуро-протокорейской этнокультурной общности [21]. Следует заметить, что не все исследователи считают скрипковидные кинжалы корейскими. Китайский археолог Цзинь Фэньи рассматривает их как принадлежность монголоязычных дунху и возражает корейским ученым, включающим в состав Чосона Ляодун и Ляоси. Японский археолог Акима также полагает, что скрипковидные кинжалы изготовляли дунху [9].
К культовым предметам можно отнести бубенцы и колокольчики различной формы. Они орнаментированы растительным узором, использовались для того, чтобы «отгонять» злых духов и «призывать» добрых. В целом традиция колокольчиков характерна для дальневосточных культур. Пхаль-джурены (колокольчики) также обнаружены в 1971 г. при раскопках стоянки Тэконни (уезд Хвасун, провинция Южная Чолла). Исследователи полагают, что во время шаманской церемонии вожди и
жрецы держали их в руке. Украшены эти предметы узором в виде солнечных лучей. Вызывает интерес тот факт, что близкие шестибубенчиковые колокольчики найдены в сяньбийских могилах Восточного Забайкалья и курумчинских погребениях Прибайкалья. Имеет определенное сходство плани-графия и архитектура корейских и курумчинских горных городищ [23].
В области жилищного строительства наземная часть полуземлянок «поднимается» и начинает распространяться подогреваемый пол (ондоль) — оригинальное техническое приспособление, которое является главной отличительной чертой традиционного жилища в маньчжурско-корейском культурном ареале. Стоит отметить, что этот вид технического приспособления не характерен для Китая.
Весь вышеописанный археологический комплекс был характерен для эпохи Древнего Чосона.
Исследователи рассматривают этническую историю древнего Чосона в русле общей истории алтайского суперэтноса. С этих позиций народ — носитель легенды о Тангуне жил в неолитическое время и принадлежал к палеоазиатам. Он был вытеснен из Сибири в маньчжуро-северокорейский регион, где около XII в. до н. э. был ассимилирован племенами алтайского происхождения, известными под этнонимом емэк. Они принесли с собой культуру гладкой керамики, бронзы, а позднее — раннего железа, стали создателями Древнего Чосона [24].
Эта картина в трудах других этнологов предстает как часть более широкой панорамы этнической истории маньчжуро-корейского региона. В конце I тыс. до н. э. она рисуется как неделимая этническая история ветви алтайских народностей, которая мигрировала в регион вместе со многими культурными достижениями, отразившимися в том числе в культуре металла и в хозяйстве.
Выделение в этом процессе собственно корейской линии относят к Х11-Х вв. до н. э., когда в Китае упрочилась династия Чжоу. Основной движущей силой этой эпохи называют постоянные миграции в регион алтайских народностей. Именно им приписывается ведущая роль в создании Древнего Чосона. Ряд исследователей отмечает значительное влияние хуннских объединений и других кочевых образований на процесс становления государственности в Древнем Чосоне [7; 29].
Образование Древнего Чосона связывается с формированием особого этноса — чосонцев, в котором центральная роль отводится народности емэк. Емэк является наиболее древним этнонимом, принадлежащим одной из корейских народностей. Правда, не до конца ясно положение с составными частями этого этнонима: в литературе встречаются по отдельности этнонимы е и мэк (например, в «Вэйчжи»), неизвестно, имеют ли они общий генезис и лишь позднее разделились или существовали самостоятельно, имея разное происхождение, а позднее слились воедино.
В китайских источниках сведения об этих народах противоречивы: в одном фрагменте «Вэйчжи» е отнесены к тому же этносу, что и когурё, в другом месте говорится, что они — потомки мэк [16]. Судя по «Ши цзину», в VIII в. до н. э. мэк жили на севере Китая по соседству с царствами ЯньЧжуй, т. е. где-то в северных частях провинций Шэньси и Хэбэй.
Возможно, что этноним чосон возник от наименования политического образования. Основу этноса чосон составил не иллюзорный этнический конгломерат «дунъи» («восточных варваров») китайских летописей, а этнос мэк, который вступил на этой территории во взаимодействие с этносом е. Поскольку зона распространения нового этноса емэк оказалась шире владений Чосона, чосонцы могут считаться ветвью емэк.
Этнос е считают носителем гребенчатой керамики, позднее — погребальных каменных насыпей, первыми восприемниками дольменов, создателями каменных кинжалов без насада и без рукоятки. Этносу мэк приписывается изготовление гладкой керамики, каменных погребальных ящиков, постройка дольменов, коротких «скрипкообразных» бронзовых мечей. Этнос чосон пытаются связать с дольменами северного типа, с каменными кинжалами с рукояткой, с каменными же наконечниками, наконец, с бронзовыми мечами с насадом.
Особую проблему в этнической истории полуострова этого периода представляют народы хан на юге (махан, чинхан, пёнхан). Несмотря на стойкое убеждение, что это племена южного происхождения, в письменных источниках упоминается о неоднократныхих переселениях с севера в эти районы.
Теперь рассмотрим этническую историю еще одного древнекорейского государства. Пуё (кит. Фуюй), по мнению многих корейских исследователей, является одним из государств, созданных древнекорейскими племенами в Южной Маньчжурии во второй половине I тыс. до н. э.
Е. И. Кычанов не согласен с мнением корейских историков о том, что Пуё было раннекорейским государством. Он пишет, что, кроме мифа об основателях, схожих в Пуё и Когурё, нет других доказательств этой точки зрения. Российский исследователь полагает, что Пуё (Фуюй) могло быть первым государством тунгусо-маньчжур [11, с. 72]. Здесь он поддерживает точку зрения Сиратори Куракити,
который полагал, что фуюйцы были тунгусами с примесью протомонгольского элемента. Имя основателя Тонмёна можно прочитать, как и тунгусо-маньчжурское «тонгмангга» — «хороший стрелок из лука». Е. И. Кычанов сопоставляет это имя также с монгольским словом «мэргэн».
Следует отметить, что, как и в Пуё, низшей социальной и административной единицей у монго-лоязычных ухуаней также было ило. Ило ухуаней — это объединение совместно кочующих и проживающих семей, связанных родственными узами. Высшие чиновники в Пуё носили титул «га». По мнению корейского исследователя Ли Бёндо, «га» сходно по происхождению, значению и звучанию с монгольским словом хан, хакан, каган, а также с древнекорейскими словами хан, канн, кам, кым и обозначало знатных людей, а еще раньше — племенных вождей [1, с. 92].
Выделение археологических памятников пуё связано с большими трудностями. По мнению ряда китайских и корейских археологов, к пуё следует отнести такие могильники, как Лаохэшэнь, Сича-гоу, Шиюй и поселения Маошан, Лонтаншан [28]. Южнокорейский археолог Чжун Сук Бэ с пуё соотносит культуру ситунаншань в Маньчжурии [22, с. 13].
По легендам, основатель корейского государства Пуё (Тонмён) происходил из северной страны кочевников Кори (Гаоли). Ученые То Юхо и Хон Гимун название Когурё, особенно в варианте Корё, увязывают со страной Кори. Из этого мифического государства вели происхождение предки народов пуё и когурё [5]. По мнению Кан Инсука и Ли Джирина, государство Пуё (в частности, Северное Пуё находилось в верховьях реки Ляохе) и в разных источниках называлось по-разному — в том числе и Коригуг. Во второй половине I тысячелетия до н. э. там обитали дунху [1, с. 48]. Ли Кан считает, что в создании Когурё участвовали выходцы из Северного Пуё — народы группы дунху [3, с. 106]. Китайские исследователи поддерживают версию о том, что население Пуё (Фуюй) могли составлять монголы [20, с. 81]. Этот материал говорит о большой близости исторических судеб монголоязычных дунху и древних корейцев.
Длинный и сложный путь прошла этническая общность когурёсцев. В мифах о происхождении когурёсцев ощущается родство когурё с пуё, а через них — с другими северными народами и с е — древним населением Маньчжурии. Эта двойственность проявилась и в сведениях китайских источников о происхождении когурё: одни отстаивают их прямое родство с пуё, другие не столь категоричны. «Вэйчжи» прямо утверждает, что е одного племени с когурёсцами: обе народности говорят на одном языке, живут по одинаковым законам и обычаям и только одеваются по-разному. Но вместе с тем когурёсцы рассматриваются как отдельное («отделившееся») племя пуё, изменившее одежду и обычаи, но сохранившее прежний язык [12, с. 231]. Сама двойственность объяснима: изначально в сложении когурёсцев участвовало несколько этносов. Северный элемент в этих мифах служит дополнительным аргументом в пользу концепции переселения на земли будущего Когурё кочевников из Северного Пуё — выходцев из этнической группы дунху.
Движение на юг из Пуё в Когурё, по-видимому, прошло несколько этапов. В этногенезе когурёсцев, возможно, участвовали палеоазиаты, жившие к северу от когурёсцев. Иконографический материал — фрески курганов — рисует когурёсцев как несомненных представителей большой монголоидной расы. Судя по фрескам у них желтоватая кожа, ярко выраженный эпикантус, черные прямые волосы, слабая растительность на лице. Среди прочих представителей этой расы их выделяют узкое длинное лицо, слегка выступающие скулы, слабая растительность на лице. Перечисленные признаки позволяют отнести их к маньчжуро-корейскому типу этой расы, что не противоречит и письменным данным. Не противоречат этому выводу и люди «европеоидного» типа на тех же фресках — со слабым эпикантусом, узким носом — типа, вполне уживающегося с классическим в рамках современных северных китайцев, корейцев и маньчжуров [6, с. 97].
В конце Х!Х в. В. Гриффис писал о миграциях, имевших место в юго-восточной Маньчжурии и Корее в последних веках до н. э.: «Между тем с севера в течение нескольких столетий двигались новые завоеватели: то были рослые, сильные люди монгольского типа, пришедшие с берегов р. Сунгари и основавшие несколько небольших самостоятельных государств к югу от этой реки. Главными основанными ими государствами были Фуюй и Когурё» [4, с. 52]. Ряд исследователей отмечает наличие тесных связей между когурёсцами и сяньби. Например, изобретение стремян некоторые ученые приписывают когурёсцам [27], хотя появляются материалы, указывающие на более раннее появление стремян у сяньби. За небольшой срок стремена от сяньбийцев были заимствованы когурёсцами. По мнению С. В. Комиссарова, данный факт указывает на то, что и в эпоху раннего средневековья сохранялась определенная историко-культурная общность, в рамках которой древние монголы развивались вместе с маньчжурами и корейцами [10].
Р. Ш. Джарылгасинова полагает, что северные племена Кореи находились в тесном контакте со своими соседями и многое восприняли из их культуры, оказав, в свою очередь, собственное влияние, а южные племена находились в тесном контакте со своими северными соседями. Вполне вероятно, что среди древнекорейских племен жили какие-то другие этнические группы, позднее ассимилированные пэкчесцами и силланцами. Большую роль на ранних этапах формирования древнекорейских племен играли переселения этнических групп с территории Китая. Это подтверждается сообщениями китайских летописей о наличии китайских слов в языке населения Пэкче и Силла. Передвижения «китайцев» на территорию Корейского полуострова происходили несколькими волнами, в разные периоды истории, с разных территорий Китая, разными путями (сухопутным через Ляодун и морским). Возможно, что это были даже различные этнические группы. Поселившись на территории Кореи, они сначала жили обособленно, сохраняли свой язык, свои обычаи. Со временем они ассимилировались с силланцами и пэкчесцами, восприняв их язык, но обогатив его частично своей лексикой [4].
Этническое и лингвистическое родство когурёсцев с другими древнекорейскими племенами может служить основанием для предположения об общности их происхождения. Изучение хозяйства, материальной и духовной культуры когурёсцев свидетельствует об их древних родственных связях с тунгусо-маньчжурскими народами. Так, не случайно описание «ымну» (илоу), в которых многие исследователи видят предков маньчжуров, помещено в китайских летописях «Саньгочжи» и «Хо-уханьшу» среди разделов, посвященных характеристике древнекорейских племен. С глубокой древности древнекорейским племенам был известен термин мальгаль (мохэ), который первоначально означал одну из групп племени е — «восточных е», населявших территорию современной провинции Хамген. Все маньчжурские народы, начиная с мохэ, считали район Тхэбэксана (Чанбошаня) — район древнего расселения когурёсцев — своей прародиной.
В материальной и духовной культуре тунгусо-маньчжурских народов Приамурья и Приморья и ныне сохраняется много черт культуры когурёсцев. К их числу, например, относятся: в области жилища — устройство канов в виде идущих вдоль стены нар; в одежде — шаманский костюм; в религии — представление о дереве духов и почитание отдельных видов птиц и животных [4].
Все эти факты свидетельствуют об общности происхождения когурёсцев и тунгусо-маньчжурских народов.
Вместе с этим, очевидно, следует указать и на монгольское присутствие в регионе формирования предков корейцев и тунгусо-маньчжуров. При исследовании вопросов оседлости монголов большое значение приобретают работы В. С. Старикова, долгое время (1935-1955) жившего в Маньчжурии. Его исследования показали, что собственно китайское земледелие здесь является достаточно новым, так как китайцы освоили эти северные земли не очень давно. Вместе с тем земледельческие традиции в Маньчжурии имеют древние корни. Изучение земледельческих орудий и истории земледелия в этом регионе позволило В. С. Старикову провести неразрывную связь между собственно маньчжурским и, что очень важно, между монгольским земледелием. В. С. Стариков делает принципиально важный вывод о том, что земледелие в Маньчжурии «имеет прямую связь с глубокой древностью появления плуга у протомонголов, с непрерывностью занятия земледелием какой-то части монголов, несмотря на преобладание кочевого скотоводства» [17, с. 13-14]. Работами В. С. Старикова обоснован выдвинутый им вывод о Южной Маньчжурии как особом монголо-маньчжуро-корейском очаге древнего земледелия [18, с. 26, 27]. Аналогичный вывод был сделан и Н. В. Кюнером. Он также полагал, что Южная Монголия и Ляодун являлись независимым от Китая центром плужного земледелия монголов и маньчжуров [2, с. 132, 185].
Основной культурой, характерной для монгольского земледелия, было просо. Исследователями высказано мнение, что древние монголы были знакомы и с возделыванием риса. Кроме того, в Северо-Восточном Китае — территории расселения предков монголов дунху — известны находки сосудов для варки риса. Это позволяет думать об очень раннем, независимом от Китая знакомстве предков монголов и тюрков с культурой риса. Л. Л. Викторова делает еще одно интересное заключение. Так как рис относится к южным зерновым культурам, то, надо полагать, что часть монгольских народов сформировалась южнее ныне заселенной территории [2, с. 132, 192].
Многолетние работы Дальневосточной экспедиции под руководством А. П. Окладникова явились основанием гипотезы об отличном от китайского самостоятельном дальневосточном центре земледелия [25]. Вопросы происхождения земледелия у степных племен Забайкалья и Монголии также связаны с выводами, полученными в Дальневосточном регионе. А. П. Окладниковым было отмечено широкое и раннее распространение земледельческой культуры к востоку от Байкала. На это указывали остатки древних оросительных каналов, встречающиеся в речных долинах Селенги, Хилка и Бар-
гузина. В коллекциях местных краеведческих музеев известны находки земледельческих орудий — литые чугунные и кованые железные сошники. Среди забайкальских коллекций имеются и каменные орудия, связанные с земледелием. Следует обратить внимание на то, что сошники и лемехи, найденные в Бурятии и Агинских степях, однотипны орудиям, известным на Дальнем Востоке, в Северном Китае, Корее. Эти и другие материалы позволили А. П. Окладникову высказать идею о том, что в Северной Корее, Дунбэе, Монголии и Забайкалье в эпоху неолита и ранней бронзы существовала обработка земли плугом с применением тяглового животного. По его мнению, плуг и пахота с применением тягловой силы могли возникнуть именно в контактной зоне, на границе степи и плодородных лёссовых долин, где встречаются культуры мотыжных земледельцев Китая и степных обитателей Дунбэя и Монголии, освоивших лошадь и корову. Скотоводство насельников Северного Китая в эпоху бронзы имело своим естественным продолжением земледелие [15, с. 596]. Эти выводы подкрепляются работами В. Е. Ларичева, указывавшего на то, что древнейшие образцы плугов найдены в Маньчжурии, Внутренней Монголии и Корее, то есть за пределами собственно Китая [13, с. 121, 122].
В. С. Стариков показал, что Маньчжурия является древнейшим центром оседлой и городской культуры, и здесь местные традиции градостроительства развивались, в одних случаях соприкасаясь с китайскими архитектурными и планировочными нормами, а в других — совершенно независимо, опираясь на собственные изобретения и навыки [18]. Предстоит еще большая и кропотливая работа по выявлению особенностей оседлых поселений и городов и крепостных сооружений Внутренней Монголии и Дунбэя.
Таким образом, изложенный материал позволяет выдвинуть тезис о наличии тесных связей между предками древних монголов, тунгусо-маньчжуров и корейцев. Можно также предположить, что в глубокой древности эти народы составляли во многом близкородственные этносы, история которых протекала на землях южной Маньчжурии и Внутренней Монголии. Именно здесь, в родственной близости с тунгусо-маньчжурами и предками корейцев и теснейшем взаимодействии с китайским этносом, проходило становление культуры и традиций древних монголов.
Литература
1. Бутин Ю. М. Древний Чосон (историко-археологический очерк). — Новосибирск: Наука, 1982. — 330 с.
2. Викторова Л. Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. — М.: Наука, 1980. — 224 с.
3. Воробьев М. В. Корея до второй трети VII века: Этнос, общество, культура и окружающий мир. — СПб.: Петербургское востоковедение, 1997. — 428 с.
4. Джарылгасинова Р. Ш. Когуресцы и их роль в сложении корейской народности // Советская этнография. — 1960. — № 5. — С. 42-57.
5. Джарылгасинова Р. Ш. Этноним когуре // Этнонимы. — М.: Наука, 1970. — С. 78-85.
6. Джарылгасинова Р. Ш. Этногенез и этническая история корейцев по данным эпиграфики . — М.: Наука, 1979. — 180 с.
7. Заднепровский Ю. А. Происхождение и этническая атрибуция срубных могил периода II в. до н. э. — II в. н. э. Северной Кореи // Изв. Сиб. отд-ния АН СССР. Сер. Истории, философии, филологии. — 1991. — № 1. — С. 53-61.
8. Комиссаров С. А. Комплекс вооружения культуры верхнего слоя Сяцзядянь // Военное дело древнего населения Северной Азии. — Новосибирск, 1987. — С. 39-53.
9. Комиссаров С. А. Комплекс вооружения Древнего Китая. Эпоха поздней бронзы. — Новосибирск: Наука. Сиб. отделение, 1988. — 120 с.
10. Комиссаров С. А. Распространение стремян (в контексте межэтнических контактов) // Вестник Новосибирского унта. — 2006. — Т. 5. — С. 20-23.
11. Кычанов Е. И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. — М.: Вост. лит-ра РАН, 1997. — 319 с.
12. Кюнер Н. В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. — М.: Вост. лит-ра, 1961. — 491 с.
13. Ларичев В. Е. Азия далекая и таинственная (очерки путешествий за древностями по Монголии). — Новосибирск: Наука, 1968. — 292 с.
14. Ли Ги Бэк. История Кореи: новая трактовка. — М., 2000. — 464 с.
15. Окладников А. П. Археология Северной, Центральной и Восточной Азии. — Новосибирск: Наука, 2003. — 664 с.
16. Пак М. Н. Описание корейских племен в начале новой эры (по «Сань-гочжи») // Проблемы востоковедения. — 1961. — № 1. — C. 115-138.
17. Стариков В. С. Земледельческие орудия лесостепных районов Восточной Азии (к истории земледелия на Дальнем Востоке): автореф. дис. ... канд. ист. наук. — Л., 1966. — 17 с.
18. Стариков В. С. Современная культура китайцев в Маньчжурии, ее истоки и развитие: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. — Л., 1973. — 45 с.
19. Сумьяабаатар Б. Монгол солонгос туургатны угсаа гарал, хэлний холбооны асуудалд (К вопросу об этнолингвистических взаимоотношениях предков монголов и корейцев). — Улаанбаатар, 1975. — 228 с.
20. Сунь Хун. Мохэ, бохайцы, чжурчжени // Древняя и средневековая история Восточной Азии. — Владивосток, 2001. — С. 80-89.
21. Тихонов В. М. История Кореи. Т. 1: С древнейших времен до 1876 года. — М.: Муравей, 2003. — 461 с.
22. Чжун Сук-Бэ. Древняя история Кореи // Лекции по истории Кореи. — М., 1997. — С. 4-21.
23. Dashibalov Е. В., Dashibalov B. B. Mountain fortified settlements of Cisbaikalia and south Siberia and their similarities with Korean fortresses // Proceedings of the World Congress of Korean Studies. — Seoul, 2006. — Т. 1. — Р. 483-487.
24. Kim Jung-bae. Formation of Korean people // Korea journal. — Seoul, 1975. — P. 12-16.
25. Kuzmin Y. Early Agriculture in Primorye, Russian Far East: New Radiocarbon and Pollen Data from Late Neolithic Sites // J. of Archaeological Science. — 1998. — 25. — P. 813-816.
26. Lee, Chung-kyu. The bronze dagger culture of Liaoning province and the Korean peninsula // Korea journal. — 1996. — Vol. 36, № 4. — P. 17-28.
27. Littauer M. A. Early stirrups // Antiquity. — 1981. — P. 99-105.
28. Pak Yangin. Archaelogical evidence of Puyo society in Northeast China // Korea journal. — 1996. — Vol. 36, № 4. — P. 39-54.
29. Riotto M. Ancient Koreans and Xiongny: What was the nature of their relationship // Journal of Northeast Asian History. — 2009. — Vol. 6, № 1. — P. 7-35.
References
1. Butin Yu. M. Drevnii Choson (istoriko-arkheologicheskii ocherk) [Ancient Chosun (historical and archaeological review)]. Novosibirsk: Nauka, 1982. 330 p.
2. Viktorova L. L. Mongoly. Proiskhozhdenie naroda i istoki kul'tury [Mongols. The origin of the people and the beginnings of culture]. Moscow: Nauka, 1980. 224 p.
3. Vorob'ev M. V. Koreya do vtoroi treti VII veka: Etnos, obshchestvo, kul'tura i okruzhayushchii mir [Korea till the second third of the 12th century: Ethnicity, society, culture and the environment]. St Petersburg: Peterburgskoe vostokovedenie, 1997. 428 p.
4. Dzharylgasinova R. Sh. Kogurestsy i ikh rol' v slozhenii koreiskoi narodnosti [Koguryo and their role in the Korean nation formation]. Sovetskaya etnografiya — Soviet ethnography. 1960. No. 5. Pp. 42-57.
5. Dzharylgasinova R. Sh. Etnonim kogure [Koguryo ethnonym]. Etnonimy — Ethnonyms. Moscow: Nauka, 1970. Pp. 78-85.
6. Dzharylgasinova R. Sh. Etnogenez i etnicheskaya istoriya koreitsev po dannym epigrafiki [Ethnogenesis and the ethnic history of Koreans according to epigraphy]. Moscow: Nauka, 1979. 180 p.
7. Zadneprovskii Yu. A. Proiskhozhdenie i etnicheskaya atributsiya srubnykh mogil perioda II v. do n. e. — II v. n. e. Severnoi Korei [The origin and ethnic attribution of carcass graves in North Korea of 2nd century BC — 2nd century AD]. Izvestiya Sibirskogo otdeleniya AN SSSR. Ser. Istoriya, filosofiya, filologiya — Proc. USSR AS SB. Ser. History, philosophy and philology. 1991. No. 1. Pp. 53-61.
8. Komissarov S. A. Kompleks vooruzheniya kul'tury verkhnego sloya Syatszyadyan' [Weaponry complex of the Upper Xiajiadian culture]. Voennoe delo drevnego naseleniya Severnoi Azii — Military affairs of the Northern Asia ancient population. Novosibirsk, 1987. Pp. 39-53.
9. Komissarov S. A. Kompleks vooruzheniya drevnego Kitaya. Epokha pozdnei bronzy [Weaponry complex of ancient China. Late Bronze Age]. Novosibirsk: Nauka, 1988. 120 p.
10. Komissarov S. A. Rasprostranenie stremyan (v kontekste mezhetnicheskikh kontaktov) [Spread of stirrups (in the context of inter-ethnic contacts)]. VestnikNovosibirskogo universiteta — Bulletin of Novosibirsk University. 2006. V. 5. Pp. 20-23.
11. Kychanov E. I. Kochevye gosudarstva otgunnov do man'chzhurov [Nomadic States from the Huns to the Manchus]. Moscow: Vostochnaya literatura, 1997. 319 p.
12. Kyuner N. V. Kitaiskie izvestiya o narodakh Yuzhnoi Sibiri, Tsentral'noi Azii i Dal'nego Vostoka [Chinese data on the peoples of Southern Siberia, Central Asia and Far East]. Moscow: Vostochnaya literatura, 1961. 491 p.
13. Larichev V. E. Aziya dalekaya i tainstvennaya (ocherki puteshestvii za drevnostyami po Mongolii) [Asia distant and mysterious (essays on travel for antiquities across Mongolia)]. Novosibirsk: Nauka, 1968. 292 p.
14. Li Gi Bek. Istoriya Korei: novaya traktovka [History of Korea: a new interpretation]. Moscow, 2000. 464 p.
15. Okladnikov A. P. Arkheologiya Severnoi, Tsentral'noi i Vostochnoi Azii [Archaeology of North, Central and East Asia]. Novosibirsk: Nauka, 2003. 664 p.
16. Pak M. N. Opisanie koreiskikh plemen v nachale novoi ery (po «San'-gochzhi») [Description of Korean tribes at the beginning of new era (according to "Sanguozhi")]. Problemy vostokovedeniya—Problems ofOriental studies. 1961. No. 1. Pp. 115-138.
17. Starikov V. S. Zemledel'cheskie orudiya lesostepnykh raionov Vostochnoi Azii (k istorii zemledeliya na Dal'nem Vostoke). Avtoref. dis. ... kand. ist. nauk. [Agricultural implements of East Asia forest-steppe regions (the history of Far East agriculture). Cand. hist. sci. diss.] Leningrad, 1966. 17 p.
18. Starikov V. S. Sovremennaya kul'tura kitaitsev v Man'chzhurii, ee istoki i razvitie: Avtoref. dis. ... d-ra ist. nauk [Modern culture of Chinese in Manchuria, its origins and development. Author's abstract of Dr. hist. sci. diss.]. Leningrad, 1973. 45 p.
19. Sum'yaabaatar B. Mongol solongos tuurgatny ugsaa garal, khelnii kholboony asuudald [To the problem of ethno-linguistic relationship between ancestors of the Mongols and the Koreans]. Ulaanbaatar, 1975. 228 p. (Mong.)
20. Sun' Khun. Mokhe, bokhaitsy, chzhurchzheni [Mohe, Fo-hai, Jurchens]. Drevnyaya i srednevekovaya istoriya Vostochnoi Azii — Ancient and Medieval History of East Asia. Vladivostok, 2001. Pp. 80-89.
21. Tikhonov V. M. Istoriya Korei. T. 1: S drevneishikh vremen do 1876 goda [History of Korea. V. 1: From the earliest times till 1876]. Moscow: Muravei, 2003. 461 p.
22. Chzhun Suk-Be. Drevnyaya istoriya Korei [The ancient history of Korea]. Lektsiipo istorii Korei — Lectures on history of Korea. Moscow, 1997. Pp. 4-21.
23. Dashibalov Е. В., Dashibalov B. B. Mountain fortified settlements of Cisbaikalia and south Siberia and their similarities with Korean fortresses. Proceedings of the World Congress of Korean Studies. Seoul, 2006. V. 1. Рp. 483-487.
24. Kim Jung-bae. Formation of Korean people. Korea journal. 1975. Pp. 12-16.
25. Kuzmin Y. Early Agriculture in Primorye, Russian Far East: New Radiocarbon and Pollen Data from Late Neolithic Sites. J. of Archaeological Science. 1998. No. 25. Pp. 813-816.
26. Lee Chung-kyu. The bronze dagger culture of Liaoning province and the Korean peninsula. Korea journal. 1996. V. 36. No. 4. Pp. 17-28.
27. Littauer M. A. Early stirrups. Antiquity. 1981. Pp. 99-105.
28. Pak Y. Archaelogical evidence of Puyo society in Northeast China. Korea journal. 1996. V. 36. No. 4. Pp. 39-54.
29. Riotto M. Ancient Koreans and Xiongny: What was the nature of their relationship. Journal of Northeast Asian History. 2009. V. 6. No. 1. Pp. 7-35.
