CC BY
81
К
ОНСТРУКТИВНЫЙ РЕАЛИЗМ,
ИЛИ КАК ВОЗМОЖНА КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ1
Борис Исаевич Пружинин - доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии». E-mail: [email protected]
Boris Pruzhinin - doctor of philosophy, editor of the journal "Voprosy Philosofii".
Татьяна Геннадьевна Щедрина - доктор философских наук, профессор Московского педагогического государственного университета.
Tatiana Schedrina - Moscow Pedagogical State University.
Современный эпистемологический конструктивизм действительно предельно антиреалистичен в своей интенции. По мнению П. Ватцлавика, одного из ярких представителей радикального конструктивизма, единственное, что существует, - это множество различных версий реальности, которые к тому же могут противоречить друг другу. На наш взгляд, парадоксальность ситуации в том, что эта форма конструктивизма странным образом вынуждена эволюционировать к реалистическим установкам.
Что мы имеем в виду, выдвигая этот тезис? Прежде всего то обстоятельство, что для эпистемологии, особенно для ее логико-методологических направлений, конструктивизм (если оставить в стороне терминологические нюансы) отнюдь не является чем-то принципиально новым. Его идейные контуры начали определяться вместе с идеей активности научно-познавательной деятельности, так или иначе обнаруживая себя у Дж. Беркли, Д. Юма, И. Канта и неокантианцев, у А. Шопенгауэра и Больцано, у Л. Витгенштейна, У. Куайна, К. Поппера и др. В прошлом столетии мощные идейные импульсы пришли из математики и физики, что стимулировало становление инструментализма, конвенционализма и проч. Тем не менее собственно конструктивизм обрел статус особого эпистемологического направления лишь к 1980-м гг. При этом сфера действия конструктивистских идей уже в качестве вполне определенной философско-методологической программы стала интенсивно расширяться. Сегодня она принимается методологами социологии, методологами психологии. Ее методологическая экспансия на другие науки социально-гуманитарного цикла (и, заметим, прежде всего социально-гуманитарного) весьма значительна.
Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект № 13-03-00336.
(Л (Л 3 О (А
(В
Б.И. ПРУЖИНИН, Т.Г. ЩЕДРИНА
Естественно, возникает вопрос: что собственно послужило основанием для такого расширения? А самое главное, что стало причиной кристаллизации конструктивизма как особого методологического направления? Почему сегодня именно эта сторона познания и этот набор идей приобрел эпистемологическую актуальность? Почему сегодня радикальный конструктивизм считается более современным, чем, скажем, операционализм Н. Кэмпбелла и У.П. Бриджмена или инструментализм Дж. Дьюи?
Нам представляется, что этот вопрос можно рассматривать как один из аспектов вопроса, который поставил Владислав Александрович, - о значимости спора конструктивистов и реалистов для познавательных практик. Мы лишь предлагаем расширить сферу рассмотрения этого вопроса, погрузив его в сферу истории и интеллектуальной культуры.
Дело в том, что если мы расширим контекст рассмотрения эпистемологических установок конструктивизма (как это предполагает культурно-историческая эпистемология), то в поле нашего зрения попадают характеристики конструктивизма как умонастроения, порожденного социокультурной ситуацией XX в. Этот взгляд открывает новый аспект в понимании конструктивистской эпистемологии. В начале века конструктивизм проявлялся в целом ряде областей социокультурных практик - в искусстве, сфере техники, архитектуре, сфере пропаганды и т.д. В основе его лежали мощные процессы и утопические ожидания, связанные с индустриализацией. Сейчас социокультурная ситуация изменилась, и это отличает конструктивизм сегодняшнего дня от умонастроения 1920-х гг. Если конструктивисты начала XX в. стремились формировать новую среду обитания, чтобы в ней постепенно менялся Человек (абстрактный), то современные конструктивисты не ставят себе такой масштабной задачи. Они работают на «микроуровне», на уровне изменения сознательного и бессознательного отношения конкретного человека к окружающей реальности. Конструктивисты 1920-х гг. меняли мир вещей для того, чтобы изменить человека, строили вокруг него «вторую» природу, чтобы в ней изменился он сам. Сегодняшние конструктивистские установки связаны с попытками изменить самого человека, поскольку граница
О между миром и человеком, между «первой» и «второй» природой пе-(Л реместилась в сознание. Ибо перспективы преобразовать мир связа-д ны сегодня с развитием технологий, а возможности технологий очень О многим кажутся ничем не ограниченными. И попытки сконструиро-2 вать «мягкий» и «удобный» для проживания мир связаны сегодня с _ манипулированием сознанием человека.
Между тем сфера сознания человека, погруженного в культуру, Я отнюдь не является областью произвола. Это лишь кажется, что человек, совершенствуя технологии, может достичь всего, что пожелает.
Культурная ситуация, кстати, напоминает ситуацию времен Сократа, который показал, вопреки софистам, что духовный мир человека отнюдь не является сферой произвола, что он структурирован не менее жестко, чем физический мир. Так же обстоит дело и сегодня. Знако-во-символическая реальность языка не менее реальна, чем реальность физическая. Она отличается от реальности физической, но это иллюзия, будто с ней можно поступать как угодно. Так же, как и с идеальными объектами, не имеющими прямых референтов. Владислав Александрович это отмечает, подчеркивая специфику познавательных программ, связанных с такого рода объектами. Смешение объектов, имеющих референты и требующих особого познавательного к себе отношения, и объектов, не имеющих референтов, действительно порождает конструкционистские иллюзии в психологии, социологии и других гуманитарных областях. При этом Владислав Александрович апеллирует к когнитологическим исследованиям, мы - к философской рефлексии над культурой и историей.
Эта рефлексия, повторим, демонстрирует нам непроизвольность знаково-символической реальности. Воспользуемся приведенным Владиславом Александровичем примером. Действительно, бессмысленно делать предметом научного исследования свойства стола, который описал писатель, и ставить вопрос о том, насколько истинным является это описание. Но даже в самом фантастическом повествовании, описывающем «транспортацию» человека сквозь пространство и время, мы вполне способны оценить соответствие повести реалиям человеческого бытия и отличить пустой вымысел от правды жизни. Осмысленный текст, даже самый фантастический, отнюдь не произволен.
С точки зрения радикального конструктивизма в эпистемологии формулировать требования к научно-познавательной деятельности, сведенной к конструированию, следует не исходя из исторически релятивных характеристик социокультурного субъекта познания, но представляя познавательно-конструктивную деятельность как универсальную форму адаптивной активности всего живого (а может быть, и вообще всего того сущего, о котором говорит, скажем, синергетика). Так или иначе радикальный конструктивизм обращается к анализу конструктивных способностей человека, используя для обоснования своих методологических программ широко понятую натуралистическую аргументацию (биологического, нейрофизиологического, кибернетического и когнитологического характера). И если в форме конструктивистской социологии конструктивизм еще настаивает на праве каждого на свое уникальное видение мира, то в качестве методологической программы в нейробиологии он уже выдвигает вполне определенные требования к познанию, в чем ему, заметим, отнюдь
«Я (Л 3 О (А
(В
Б.И. ПРУЖИНИН, Т.Г. ЩЕДРИНА
не мешает радикальное отрицание какой бы то ни было данности объекта субъекту2.
С этой точки зрения в качестве предшественников радикального конструктивизма мы бы указали скорее на позитивистов и позитивистски ориентированных мыслителей - на принцип экономии мышления, идеи Германа Гельмгольца и Иоганнеса Мюллера, например. Мы думаем, принадлежность к этой методологической традиции характеризует радикальный конструктивизм в эпистемологии точнее, чем ссылки на Дж. Вико. Что же касается его специфики в рамках этой традиции, то здесь важно отметить следующее.
В радикальном эпистемологическом конструктивизме концептуальные акценты смещаются на познавательные операции описания, на нарративные операции, конструирующие мир, в котором мы живем. Иными словами, эпистемологический интерес смещается на затрагивающие нас напрямую процедуры познавательного конструирования и выражения познанного в языке. Каким мы видим мир, так мы себя в нем и чувствуем - психологически (даже биологически) комфортно или дискомфортно. Описание (как выражение познанного) конструируем мы, и оно нас удовлетворяет или нет, поскольку мы не просто достигаем внутри него каких-то практических целей, но еще и переживаем пребывание в нем. В описании мира мы выживаем. В этом и заключается, на наш взгляд, смысл тезиса радикальных конструктивистов о том, что познание ничего не отображает, но, тем не менее, имеет адаптивный характер. Познание как переживание - вот что является реальностью с этой точки зрения. Так что если следовать логике конструктивистов, на базе интуиции переживания как раз и могут осуществляться направленное конструирование и отбор адаптационно значимых нарративов. Но ведь «могут же осуществляться», и потому возможна наука.
Какого рода процессы в современной науке, в современной научно-познавательной деятельности проступают за такой эпистемологической установкой? Мы полагаем, можно вполне определенно ответить на этот вопрос: нарастание массива инструментального знания и смещение фундаментальных исследований на периферию научно-познавательной деятельности. По ходу этих процессов нарративное
О конструирование и переживание его адаптивной значимости как ос-(Л нования для его когнитивной оценки выходят на передний план. Ибо в инструментально-прикладном исследовании речь идет всегда о вы-
О (О
(В
полнении некоторого заказа-цели: такое исследование изначально ориентируется тем, «чего хотелось бы», и корректируется ощущени-
2 См. об этом работы С.А. Цоколова, в частности: Конструктивистский дискурс как философско-методологическая основа изучения когнитивных функций головного мозга (Нейробиологический конструктивизм Герхарда Рота). - // http://www.fund-intent.ru/science/fils005.shtml
ем внепознавательной эффективности результатов. Вот почему, мы думаем, радикальный конструктивизм и сформировался прежде всего в рамках направлений психологии и социологии терапевтически ориентированных, т.е. по сути прикладных. Познание как таковое в этих направлениях имеет служебный смысл, и место истинности знания занимает его эффективность. Яркой демонстрацией нарастания подобных процессов является появление так называемой технонауки, непосредственно подчиненной задачам совершенствования технологий. В технологически ориентированной познавательной деятельности реальность, которую мы познаем, действительно включает в себя собственный проект - предстает, например, как «техноландшафт».
Надо сказать, что доводы конструктивизма против эпистемологического представления о данности объекта субъекту познания достаточно убедительны лишь тогда, когда речь идет о достаточно примитивных эпистемологических представлениях. Отказ от данности объекта в принципе превращает познание в произвольное самовыражение индивида, которое ограничивается лишь натуралистическим переживанием прикладных мотивов познавательного конструирования. В этой «прагматизации» теории познания заключается одна из причин популярности конструктивизма в век нарастания массива прикладных исследований.
Вместе с тем превращение познавательной деятельности в почти психобиологический, в любом случае в технонатуралистический процесс и растворение человека познающего, так сказать, в ткани этого процесса, открывает перспективы положительного исследования познавательных процессов. Это, на наш взгляд, является бесспорно сильной стороной радикального конструктивизма и к тому же ведет как раз к выявлению форм укорененности человека в мире, в том числе и к выявлению форм данности объекта субъекту познания.
(Л (Л 3
о
(Л
(В
