CC BY
99
Кт
ассика, неклассика, постнеклассика: прокрустово ложе схемы
Д.А. АЛЕКСЕЕВА
В российской философии схема классика-неклассика-постне-классика очень популярна. Она имеет значительный эвристический потенциал как инструмент выявления различий и фиксации изменений в типах научной рациональности, подходах в эпистемологии, образах науки в культуре. Однако термины «классика», «неклассика», «постнеклассика» так активно используются, что часто принимаются за понятия, содержание которых не нуждается в прояснении. Более того, классику, неклассику и постнеклассику нередко представляют как сменяющие друг друга этапы развития знания в широком смысле слова. На мой взгляд, универсализация схемы приводит к искусственности классификации, произвольности подбора примеров, а также вынуждает прибегать к терминам с размытым значением.
В подтверждение тезиса разберем вариант универсализации названной схемы, представленный в работе Л.А. Марковой, обращая внимание на следующие моменты: (1) к каким конкретно областям применяется схема (говорим ли мы об образах науки в культуре, о различиях в «региональных онтологиях» отдельных наук, о разных подходах в эпистемологии); (2) является ли типологизация концептуальной или темпоральной (могут ли сосуществовать классические и неклассиче- и ские области исследования и подходы); (3) каковы основания типоло- ^ гизации (критерии обоснованности знания, представление о субъекте ц познания и его взаимодействии с объектом и т.д.). Ограничимся при Я этом анализом описания перехода от классики к неклассике.
Итак, термины «классика», «неклассика», «постнеклассика» при- ^ меняются в работе Л.А. Марковой для обозначения радикально отли- х чающихся друг от друга интерпретаций научного мышления, обусловленных двумя моментами: «Во-первых, они вызваны развитием '—
самой философии, назревающими в ней проблемами, требующими решения. Во-вторых, фундаментальными изменениями в самой науке»1. Переход представляется как единый процесс, в который вписываются изменения в науке, в философии и в интерпретации научного мышления, происходящие более или менее синхронно. Термины «классика», «неклассика», «постнеклассика» одновременно применяются и к науке, и к моделям и критериям научности, выработанным в философии. Указывается временная локализация перехода от классики к неклассике - вторая половина XX в.
Начнем с оснований типологизации. Таким основанием признается роль субъекта научной деятельности: «В XX в. логика классических теорий перестраивается таким образом, что на передний план выдвигается субъект научной деятельности» (С. 53). Как именно меняется роль субъекта при переходе к неклассической парадигме?
Изменение роли субъекта описывается на примере изменений в физике микромира. Показательна ссылка на представителя копенгагенской интерпретации в квантовой физике Макса Борна, который пишет: «Каждое измерение представляет собой нарушение наблюдаемого явления; однако [в классической физике] допускалось, что путем искусного эксперимента это нарушение может быть сведено к ничтожно малой величине. Но современная физика показала, что как раз это неправильно» (С. 52). Если придать строгую логическую форму этому высказыванию, получится: современная физика показала, что неверно, что всякое нарушение наблюдаемого явления путем искусного эксперимента может быть сведено к ничтожно малой величине. Отсюда делается закономерный вывод, что ученый «должен учитывать влияние наблюдателя на протекающие в экспериментальной установке процессы». Здесь напрашивается возражение, что такое влияние наблюдателя на наблюдаемый объект имеет место в физике микромира, но не в других естественных науках. Так, сам Борн указывает, что при рассматривании микроба в микроскоп не возникает таких проблем, как с изучением электрона, и что проблема физиков заключается в несоответствии наших приборов предмету исследова-^ ния: «Смотря в микроскоп, я могу увидеть микроб и проследить его движение. Почему невозможно сделать то же самое в отношении ато-5Г мов или электронов, просто применяя более мощные микроскопы? Ответ состоит в том, что выражение "смотря в микроскоп" означает, что вы посылаете через него пучок света или пучок фотонов. Они сталкиваются с теми частицами, которые должны наблюдаться. Если эти частицы тяжелы, подобно микробу или даже атому, то толчок фотона не окажет на них существенного влияния, и отклоненные, а за-61 тем собранные линзами фотоны дадут действительное изображение
« —1-
1 Цит. по: МарковаЛ.А. Наука без истины, субъекта и объекта, что дальше? С. 51 на-
^^ стоящего номера.
КЛАССИКА, НЕКЛАССИКА, ПОСТНЕКЛАССИКА
объекта. Но если это очень легкая частица, например электрон, то от соударения с фотоном она откатится» (С. 52).
Сторонники копенгагенской интерпретации делают онтологический вывод из трудности, с которой сталкиваются. Борн пишет: «Само наблюдение изменяет ход событий. Как в таком случае можем мы говорить об объективном мире?» (С. 52). Насколько я могу судить, именно этот вывод и определяет новую роль субъекта, по мнению Л.А. Марковой. Субъект не просто изучает объект, он создает его: «в неклассике знание определяется субъектом, а истинность в качестве его характеристики как минимум ставится под вопрос» (С. 53). Однако важно помнить, что подход сторонников копенгагенской интерпретации был сформулирован как гипотеза в начале XX в., противниками которой были Эйнштейн и Шредингер. Этот подход не является единственным даже в рамках квантовой механики (существует, например, многомировая интерпретация Эверетта). Распространение этого принципа на все остальные науки еще менее оправдано. Скажем, в биологии в силу иной размерности объектов изучения проблем, аналогичных тем, с которыми столкнулась квантовая механика, не возникало. У биологов не было оснований полагать, что внутреннее строение лягушки кардинально изменится, если ее препарировать. Получается, что при подобном понимании отношения субъекта и объекта научного познания наука в целом редуцируется к квантовой механике, а неклассическая научная картина мира основывается на гипотезе, которой придерживались сторонники копенгагенской интерпретации.
Еще одна сложность возникает при попытке показать, что в философии второй половины XX в. представление о роли субъекта научного познания меняется аналогично тому, как это происходит в науке. Предлагается, например, следующая интерпретация этого изменения: «Радикальный поворот во второй половине XX в. в философском осмыслении научного мышления состоял в том, что не предмет изучения, а ученый-исследователь во всей совокупности своих характеристик становится главным фактором, определяющим и содержание, и логику получаемого знания» (С. 53). Этот взгляд опять-таки отсылает к традиции философского обсуждения проблем квантовой механики физиками, которые, следуя положениям копенгагенской интерпретации, приходят к заключению, что наблюдатель со всей полнотой своих возможностей сознательного существа оказывается включенным в физический объект наблюдения, и наоборот. Ставится знак равенства между субъектом познания и субъективностью наблюдателя. По крайней мере так выглядит позиция Гайтлера в изложении Поппе-ра, и поскольку более подробно смысл словосочетания «ученый-исследователь во всей совокупности своих характеристик» в тексте Л.А. Марковой не раскрыт, я буду придерживаться этой версии. Однако нам следует помнить, что ученый-исследователь во всей сово-
и ?
и
<о ■
л
г ■
(В
Н
купности своих характеристик не тождествен наблюдателю в квантовой механике, и описанный выше взгляд не вытекает непосредственно из проблемы редукции волновой функции, а представляет скорее философские размышления физиков о том, как, возможно, устроен мир. Сложно найти пример выражения такой позиции в философии второй половины XX в., если не учитывать идеи философствующих физиков. Кроме того, даже если удастся это сделать, это не будет означать, что философия в целом перешла к такому неклассическому представлению о субъекте научного познания. Если же понимать под «совокупностью всех характеристик» не индивидуальность ученого, а его ангажированность, то придется вспомнить, что о принципиальной зависимости субъекта познания от фундаментальных бытийст-венных обстоятельств говорили, в частности, Фрейд и Маркс. Следовательно, представление о синхронном переходе от классики к неклассике в науке и философии не верно.
Итак, если мы хотим описать неклассику как концептуально и темпорально единый этап, на который переходит наука и философия, нам потребуется абстрагироваться от наук, теорий, мыслителей, которые не вписываются в нашу схему. К тому же придется максимально неопределенно описать, что же все-таки происходит с субъектом познания. То же самое мы будем вынуждены сделать и при описании перехода к постнеклассике. Например, если мы сочтем, что наиболее постнеклассическим является радикальный конструктивизм, нам придется отказаться рассматривать другие, не согласующиеся с ним позиции (например, эволюционную эпистемологию), а о возвращении вариантов реализма на современную философскую сцену мы сможем говорить лишь как о незначительном недоразумении, не разрушающем общую постнеклассическую парадигму в философии и науке. Также желательно будет проигнорировать тот факт, что Пуанкаре (родоначальник науки о хаосе, т.е. представитель постнекласси-ки) родился и умер чуть раньше, чем Бор (представитель неклассики). В противном случае мы вынуждены будем признать, что возникнове-
ач ние постнеклассического мышления произошло не после и не вслед-
X ствие недостатков неклассического этапа, а одновременно с ним.
I
