CC BY
19Обзорная статья УДК 82-1/-9 ГРНТИ 17 81 99
DOI 10 35231/25419803_2022_4_96
nQaccess (d
К. Б. Уразаева, Г. Ерик
Казахские переводы сказок А. С. Пушкина как сверхтекст. Влияние казахской риторики на перевод*
В статье исследуется влияние казахской риторики на переводы Бай-турсыновым сказок Пушкина и устанавливаются признаки сверхтекста. Культуроориентированные стратегии перевода: доместикация и остра-нение - анализируются в аспекте пушкинского парадокса как инструмента жанрообразования и жанровосприятия. В доместикации выделены такие приемы литературной и языковой игры, как фразеоресурсы казахского языка, зрелищная и звуковая символика, пародирование формул семейного этикета, просторечная и бранная лексика, гипербола. Остранение обусловлено национальной концептосферой, что объясняет активизацию у читателя ценностных представлений казахского народа. Это также корреляция фабулы и сюжета, приемы ритуальной обрядовой практики, адресованность сказки Пушкина ребенку и взрослому. Перспективность разработки понятия «казахстанский пушкинский текст» и обособление в его составе переводов сказок расширяет теорию сверхтекста с позиций художественного перевода как фактора обновления жанров принимающей культуры.
Ключевые слова: сказки Пушкина, переводы Байтурсынова, казахстанский пушкинский текст, сверхтекст.
Для цитирования: Уразаева К. Б., Ерик Г. Казахские переводы сказок А. С. Пушкина как сверхтекст. Влияние казахской риторики на перевод // Art Logos (искусство слова). - 2022. - № 4. - С. 96-121. DOI 10.35231/25419803_2022_4_96
Еще в XIX веке Александр Пушкин стал в восприятии казахского народа фольклорным героем. Такое восприятие было подготовлено переводом Абаем Кунанбаевым «Евгения Онегина». Далее уже в литературном сознании казахского народа «портрет» Пушкина обрел полноту благодаря новым переводам его произведений, критико-био-
* Статья написана в рамках проекта «Научная концепция казахской риторики: риторический идеал, идентичность, аргументация и речевая практика».
© Уразаева К. Б., Ерик Г., 2022
графической, литературной и научной Пушкиниане, которая в современной науке может быть описана понятием сверхтекста. Выявлению признаков казахстанского пушкинского текста как сверхтекста, в том числе переводов сказок русского поэта, посвящена настоящая статья.
Следует отметить, что к моменту создания казахских переводов «Сказки о рыбаке и рыбке» и «Сказки о золотом петушке» А. Байтурсыновым в 20-е годы ХХ века жанр литературной сказки не имел прецедента в нашей культуре. Во второй половине XIX века были опубликованы сказки И. Ал-тынсарина «Каракылыш», «Золотой чуб» и др., но их нельзя отнести к литературной сказке. Это просветительская, дидактическая проза. В этом смысле казахские переводы сказок Пушкина открыли дорогу новому жанру. Пополнение рядов казахских переводчиков сказок Пушкина З. Кабдоло-вым, С. Жиенбаевым и А. Асылбеком сопровождало историю литературной сказки в казахской культуре.
Объект исследования в настоящей работе - переводы А. Байтурсыновым сказок А. Пушкина - позволяет охарактеризовать культуроориентированные стратегии - доместикацию и остранение - как способы передачи парадоксально -сти сказки русского поэта и изучить пути влияния казахской риторики на результаты перевода.
С позиции отмеченных явлений актуальным для казахстанской науки представляется вопрос о рассмотрении переводов сказок Пушкина в составе казахстанского пушкинского сверхтекста. Изучение влияния казахской риторики на перевод и - в перспективе - на становление нового для казахской культуры жанра отводит художественному переводу роль признака казахстанского пушкинского текста как сверхтекста.
Способами решения поставленных в работе задач явились анализ влияния казахской риторики на культуроори-ентированные переводческие стратегии и приемы воздействия переводчика на адресата, в сравнении с оригиналом, установление роли культуроориентированных стратегий перевода для обновления жанров принимающей культуры, описание художественного перевода как фактора эффективного вхождения текста другой культуры в принимающую.
Решение данных вопросов способствует в перспективе созданию картины становления литературной сказки в казахской культуре в части художественного перевода. Теоретическая значимость работы обусловлена установлением связи жанрообразования и жанровосприятия в художественном переводе.
Материалы и методы
Использованные в работе методы сравнительно- и культурно-исторического анализа, сюжетологического и перево-доведческого подходов опираются на представление о том, что перевод - как объект культурного трансфера и вид культурной модели - строится на системе закономерностей, отражающих связь цели, установки переводчика и результатов перевода.
Обобщение плодотворных для концепции настоящей работы трудов построено на следующих направлениях, школах и подходах. Во-первых, это направления в области пушкинистики, которые способствуют изучению казахстанского пушкинского текста как сверхтекста. Это работы, посвященные пушкинской картине мира: В. Непомнящего [16], сюжетологии сказки - В. Вацуро [5], новаторства и жанровых открытий писателя - И. Сурат1. Внимание к данным работам из огромного массива пушкинистики объясняется изучением пушкинского парадокса как инструмента жанрообразования и жанровос-приятия, способов его воплощения в казахских переводах сказки. Во-вторых, особое место занимают работы о теории сверхтекста, восходящей к новосибирской школе Н. Меднис. Мысль ученого о факторах появления сверхтекста как «нового миро- и самосознания, что невозможно было сделать без опоры на некие важные точки, связанные с памятью культуры», представление о сверхтексте как системе «интегрированных текстов, имеющих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью»2, явилась базовой для концепции настоящей работы. Большое значение приобретают и исследо-
1 Сурат И. З. Личный опыт в лирике Пушкина и проблема построения биографии поэта: автореф. дис. ... д-ра филол. наук в форме научного доклада. - М.: ИМЛИ им. А. М. Горького РАН, 2001. 59 с.
2 Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе. Электронный ресурс. URL: http://medialib.pspu.ru/page.php?id=1280 (дата обращения: 01.09.2022).
вания о закрытости / открытости текста, принципиальной множественности интерпретаций, понимания мира как единого текста культуры в трудах Р. Барта [3], Ю. Лотмана [10], В. Топорова [22] и др. Принимались во внимание и научные дефиниции и категории сверхтекста, такие как центральное смысловое ядро, тексты-компоненты, разновидности сверхтекстов: «городские» («петербургский текст», «московский текст», «венецианский текст», «флорентийский текст», «вильнюсский текст», «пермский текст» и проч.), «событийные» (в основе которых - событие, оставившее след в истории, культуре, литературе), «персональные» («пушкинский текст», «булгаковский текст» и т. д.). Известно, что более всего изучены петербургский и московский тексты русской литературы. Их различение и противопоставление по принципу культурных кодов основано на выявлении особенностей тем, мотивов, типов героев и языковых особенностей.
Интересен опыт системного изучения петербургского текста. К примеру, сборник «Moscow and Petersburg. The city in Russian culture» объединил имена зарубежных ученых: Дж. Е. Манро о Петербурге как поликультурном локусе, М. Баньянин, Е. Юдиной и Э. Джонсон - о новых критериях сверхтекста, в том числе «мета-метатекста» [28].
Понятие «московский текст» стало объектом исследования таких ученых, как Н. Анциферов, Ю. Лотман, И. Весело-ва, Е. Левкиевская, Н. Меднис, С. Небольсин, И. Ничипоров, Т. Николаева, С. Бурини, С. Диккинсон. В изучении московского текста следует выделить цикл «Московский текст» русской культуры в «Лотмановском сборнике», сборник «Москва-Петербург: Pro et contra» [13], статью Ю. Манна «Москва в творческом сознании Гоголя» [11], «Москва в книге "Война и мир"» Н. Великановой [6]. На примере эмигрантской прозы И. Шмелева понятие «московского текста» исследовано в диссертации Е. Андрюковой1. Своего рода обобщением изучения московского текста явился сборник «Москва и московский текст в русской литературе и фольклоре» [15].
Изучение сверхтекста включает также опыт изучения культурно-географической парадигмы, обращенной к Мехи-
1 Андрюкова Е. А. "Московский текст" в творчестве И. Шмелева (период эмиграции): дис. ... канд. филол. наук. - Вологда, 2013. 149 с.
ко, Буэнос-Айресу, Нюрнбергу, Мюнхену, Парижу, Флоренции, Стамбулу, Амстердаму, Виченце, Венеции в работах П. Вайля и Н. Меднис [12]. Следует отметить исследование алтайского ученого М. Гребневой о флорентийском тексте1.
В казахстанском литературоведении разработка сверхтекста в качестве «алмаатинского текста» предпринята Н. Иси-ной [29]. Так, на примере романа Д. Накипова «Круг пепла» исследователь обосновала понятие «алмаатинский текст» с позиций традиционализма. Аргументами в пользу выделения алмаатинского текста стала рефлексия - как проявление мифологической поэтики - и изучение семантики круга.
Третья группа трудов, которая важна для выработки признаков казахстанского пушкинского текста как сверхтекста, это труды С. Абдрахманова2 [1], С. Ананьевой [2]. Следует выделить диссертацию Е. Адильгазинова, посвященную изучению перевода в контексте восприятия читателя3. Значимость труда определяется установлением роли прозы Пушкина для казахской литературы. Объектом анализа исследователя стали переводы произведений Пушкина Абаем и в начале ХХ века - Ш. Кудайбердиевым и М. Бекимовым.
В-четвертых, для обоснования роли художественного перевода как признака сверхтекста важны труды об иллокутивном воздействии автора на адресата речи. Это исследования таких ученых, как Дж. Остин [17; 18], П. Стросон [21], В. Васили-на [4]. Это также работы о риторическом идеале: А. Сковород-никова [20], А. Михальской [14], И. Анненковой4. В связи с исследованием иллокутивного воздействия автора перевода на реципиента важно изучить риторическую аргументацию. Она является предметом анализа в трудах А. Колмогоровой
[9].
С позиций изучения казахской риторики важно назвать работы Г. Гиздатова5, А. Кажигалиевой6, С. Кенжегалиевой
1 Гребнева М. П. Концептосфера флорентийского мифа в русской словесности: дис. ... д-ра филол. наук. - Томск, 2009. 348 с.
2 Абдрахманов С. А. С. Пушкинннщ «Евгений Онегин» романынын, ^аза^ эдеби жэне фольклорльщ дэстурендеп орны: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Алматы: Институт литературы и искусства им. М. О. Ауезова, 1999. 30 с.
3 Адильгазинов Е. З. Вопросы восприятия прозы А. С. Пушкина в казахской советской литературе и критике: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - Алматы: КазГУ им. аль-Фараби, 1992. 28 с.
4 Анненкова И. В. Современная картина мира: неориторическая модель (Лингвофилософский аспект): автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - М., 2012. 56 с.
5 Гиздатов Г. Три стиля казахстанской риторики. Электронный ресурс. URL: http://expertonline.kz/a2145/ (дата обращения: 01.09.22).
6 Кажигалиева А. О казахском риторическом идеале. Электронный ресурс. URL: http://www.rusnauka.com/17_SSN_2007/ Philologia /14665.doc.htm (дата обращения: 01.09.22).
и А. Карташевой [8]. Связь риторической задачи и риторического анализа, выработка риторической концепции жанра, анализ коммуникативной модели риторики как основы обучения текстовой деятельности рассмотрена К. Уразаевой в работах о риторической модели художественного перевода [23-24].
Литературная специфика сказки Пушкина, как показали результаты предпринятого в рамках докторской диссертации Г. Ерик исследования, обусловлена парадоксом как инструментом жанрообразования и жанровосприятия. В процессе анализа автором диссертации в «Сказке о рыбаке и рыбке» были установлены виды парадоксальности: внетекстовая, сюжетная, стилистическая. В «Сказке о золотом петушке» оппозиция живого и мертвого описана с позиций имплицитной и эксплицитной парадоксальности. Изучение переводной сказки как текста-компонента по отношению к смысловому центральному ядру (сказке Пушкина) позволяет рассмотреть способы передачи парадокса и видов парадоксальности.
Таким образом, можно сказать, что существуют предпосылки рассмотрения казахских переводов сказки А. Пушкина как сверхтекста. Данная статья написана в продолжение темы о казахстанской Пушкиниане, рассмотренной ранее в аспекте «пушкинского текста» [25]. Казахстанская Пушкиниана стала объектом описания с позиций сложившихся в ней направлений, переводов произведений, посвящений поэту.
Результаты исследования автором казахских переводов сказок Пушкина в аспекте литературной специфики, которая заключается в способах передачи парадокса, влияния казахской риторики на перевод, создает предпосылки для установления художественного перевода как признака сверхтекста. При таком подходе выявляются факторы обновления жанров принимающей культуры, в качестве которых может быть рассмотрена казахская риторика. Ряд статей авторов настоящей работы [25; 26; 27] содержит опыт анализа доместикации, форенизации, остранения и культурной решетки переводчиками сказок Пушкина на казахский язык. Было показано значение художественного перевода как
культурной трансмиссии и фактора эффективного вхождения текста другой культуры в принимающую. Такой взгляд, основанный на выявлении факторов обновления жанрового состава принимающей культуры, взаимодействия русской и казахской литератур и культур, убеждает в значимости предпринятого исследования и способствует постановке новой проблемы: влияние казахской риторики на перевод при воплощении пушкинского парадокса. Таким образом, для национального риториковедения перспективной становится задача классификации коммуникативных стратегий и значение риторического мастерства переводчиков для создания сверхтекста.
Результаты
Рассмотрено влияние казахской риторики на культуро-ориентированные переводческие стратегии. Передача сме-ховой поэтики и парадоксальной природы сказок Пушкина требовала понимания метода русского писателя. Байтур-сынов, чей 150-летний юбилей в этом году стал очередной вехой возвращения в культурный оборот произведений репрессированной национальной интеллигенции, открывает в казахстанской Пушкиниане новые страницы. В период с 1903 по 1909 гг. Байтурсынов перевел произведения Пушкина «Конь», «Песнь о вещем Олеге», «Вольтер», сказки «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Золотой петушок». Для литературной и переводческой судьбы Байтурсынова значимым является факт издания произведений А. Пушкина в 3 томах на казахском языке под общей редакцией С. Сейфуллина [7, с. 42]. В указанной статье казахстанских ученых не приведены примеры включения в собрание сочинений Пушкина на казахском языке переводов Байтурсынова. Между тем включение переводов сказок Пушкина Байтурсыновым в новые собрания сочинений или антологии произведений Пушкина на казахском языке представляется задачей, направленной на интеграцию науки, книжного издательства и формирование читательской культуры.
В переводе «Сказки о рыбаке и рыбке» пушкинский парадокс передается Байтурсыновым прежде всего воспроизведением духовной семантики оригинала. Старик выступает
в роли жертвы обстоятельств, произвола и самодурства старухи, но вместе с тем подтекст скрывает надежду на милость свыше, символизируя волю небес к рыбке. Вместе с тем в идиоречевом стиле старика сохранена бессознательная манипуляция жертвы и апелляция к рыбке для защиты. Такое решение поэтики волшебного отражает сходство фоль-клорно-сказочных традиций, характерных для русской и казахской культур.
След казахской риторики обнаруживает выбор Байтурсы-новым стратегии доместикации1. Более того, здесь открывается возможность изучения жанрообразования и жанровос-приятия. Так, одним из приемов доместикации переводчика является апелляция к представлениям казахов об устройстве жилья. Описание ветхой землянки стариков активизирует коллективное бессознательное казахов. Описание верха и низа землянки: Уст1 шым, асты шуцыр жерден жырган // Баспана мекенгнгц сицы турган2 (дословно: Сверху дерн, внизу дыра, // Чудом стоит на земле) (112) - несет в себе указание на износ жилища в прямом значении (ветхий домик), а в подтексте скрыто сострадание к возрасту героя. В переводе конкретизация в описании жилища героев определяется реалистической традицией, когда экспозиция требует приемов бытового повествования. Казахская несказочная проза выработала арсенал художественных средств, социализирующих положение героев как первый опознавательный сигнал для формирования коммуникативной настройки у читателя - создание у него расположения, сочувствия к героям. Возраст и описание жилья усиливаются бездетностью стариков и становятся сигналами повествования. Интересен момент внимания автора к бездетности супругов. В народной традиции был распространен обычай не приглашать на праздничные торжества бездетных супругов. Обычай был связан с суеверием, толкованием бездетности как греха, а также смертностью в условиях кочевой жизни от болезни, в годы голода, джута. В переводе Байтурсынова упомина-
1 Доместикация - это этноцентрический подход, при котором текст оригинала зачастую сокращается, акцент делается на культурных ценностях языка перевода, а автор приближается к читателю (Venuti L. The Translator's Invisibility: A History of Translation. L.; N.Y.: Routledge, 2017. 344 p.).
2 Сказка А. Пушкина в переводе А. Байтурсынова цитируется по изданию: Байтурсынов А. Шыгармалары: ©лендер, аудармалар, зерттеулер. (Кураст. Шэртов Э..Дэуггов С.). - Алматы: Жазушы, 1989. - 320 б. Цитируемая страница указана в круглых скобках.
ние о бездетности супругов становится знаком сочувствия и возвращает нас к наблюдению о том, что для фабулы перевода значима подтекстовая аллюзия.
Приемы пародирования восходят к восточной книжной традиции: описание дворца предстает в декоративной росписи стен, изображении поющих птиц: Салган уй салта-натты сэтменен, // Боятн, оюлаган мэнгменен. // Сай-раган бацшасында турлг щстар // Келтгрген квцгл хошын энгменен (дословно: Дом построен как торжественный дворец // Раскрашен, покрыт узорами. // Во дворце различные птицы // Поднимают настроение пеньем своим) (114). Использование условной книжной традиции становится, с одной стороны, приемом доместикации. Переводчик апеллирует к представлениям казахского читателя об интерьере и роскоши у знати. Переводчик активизирует представления народа о социальной иерархии: делении на 'ца-рашекпен' (черночекменщики) и 'ацсуйек' (белая кость).
Доместикация используется переводчиком для создания психологического портрета старухи, и здесь диапазон приемов пародирования представляет широкую градацию. Это указание на нетерпимость и властность старухи для срочного исполнения рыбкой прихоти старухи. Здесь значимо дополнение от автора: Ж'умыстыц ты€ызды€ын, тезгн айт-ты (дословно: указала на срочность исполнения дела) (117). Это и примеры акцентирования власти старухи деталями социального свойства. Старуха повелевает в сане царицы: Тапсырды шалга жумыс, эмгр етгп (дословно: поручила старику, демонстрируя власть) (115). Роль доместикации для усиления переводчиком пародирования автором оригинала семейных отношений потребовала от Байтурсынова применения фразеоресурсов казахского языка и пословиц. Например: Свз цатсац, жыртылады жарац (дословно: Не сдержишь слова. т.е. не выполнишь требуемого, воротник будет порван, т.е. будешь наказан) (117). Или использование идиомы: Кез салды жан-жагына мойнын бурып (дословно: озирается, т.е. вертит шеей) (117). Так переводчик вовлекает в сферу иронического повествования образ старика, что созвучно концепции оригинала.
Самостоятельную группу пародирования, которая объясняет особенности использования доместикации, составляют приемы комической модальности и языковой игры. Так, пушкинским 'дурачина' и 'простофиля' найдены соответствия: Ацымац ... алжыган, кеткен есгц! (дословно: бестолочь, сумасшедший (маразмирующий)) (113), Миы ашыган, цу квк сацал! (дословно: Скисшие мозги, сивая борода) (113), адырагал (дословно: таращишь глаза), миыц ашып кеткен шгргп (дословно: Мозги твои прокисли, сгнили) (114). Старуха использует для большей негации прием общественной репутации старика. Переводчик прибегает к кальке: Кадгрсгз мужыц деген ат халыцца (дословно: Для народа лишенный уважения мужик). Эта калька является единственным случаем форенизации, что свидетельствует не только о максимальной адаптации оригинала к сознанию казахского читателя, но и мастерстве Байтурсынова в достижении аутентичности перевода. Примеры: Эдепсгз, ацылы жоц, жа-рым (дословно: Невоспитанная, глупая моя старуха) (115) и Ацымац, эдебг жоц, алжыган цул (дословно: Бестолковый, невоспитанный, сошедший с ума слуга) (116) - отражают также интересные способы адаптации русской сказки к восприятию казаха посредством распространенных в обиходе вульгаризмов. В комической модальности перевода можно выделить и зрелищную символику психологического свойства: Кемпгрг шалга квзгн бажырайтты (дословно: Старуха вытаращила глаза) (113). Такое пародирование отсутствует в оригинале, но оправдано найденным переводчиком решением. Оно связано с мировоззренческой природой смеха, характерной для русской народной сказки.
Для комической модальности перевода типичны приемы языковой игры, построенные на использовании формул семейного этикета. Обозначение старухи просторечным 'цатыны' передает не только встречающееся в обиходе грубое и лексически эквивалентное баба. В казахском обычном институте семьи это обозначение социальной роли и знак принадлежности семье (его жена). Переводчик использовал и такую семейную категорию: 'жарыц' (твоя жена), где флексия содержит не только значение принадлежности, но и ал-
люзию на безволие старика и принятое в пантеоне семейных ценностей распределение ролей.
Игру вульгаризмами, направленными на передачу склочного и сварливого нрава старухи, представляют примеры перевода Байтурсыновым пушкинского 'вздурилась'. 'Вздурилась' - переход границы разумного - привело в переводе к созданию отклонения поведения старухи от общепринятых норм: Кемтрдгц муц-муддесгн (дословно: печаль, желания, намерения) (114). Автор акцентирует внимание читателя на осознании стариком избыточности требований старухи, чувстве вины героя за несоразмерность притязаний старухи, что привело переводчика к выбору способа оправдания стариком его жены: Таянды жынданут кемпгр жетгп (дословно: Старуха дошла до предела безумия) (115).
Применение доместикации включает такие приемы создания комической модальности, как синтаксические и стилистические фигуры. Например, пародирование старухи при помощи риторического вопроса: Катыны, цайтып кел-се, болтн ханым, // Касына шал цалайша жолар ендг?! (дословно: Вернулся, а баба его стала барыней. // Как же теперь старик приблизится к ней?) (114) - усиливает дистанцию между супругами и подчеркивает бесправие старика. Рито-ризация стиля является в переводе Байтурсынова доминирующим способом достижения аутентичности в воспроизведении оригинала.
Приемы языковой игры - как основного источника пародирования - привлекают внимание к использованию Байтурсы-новым повтора при описании дворца и усилению производимого на читателя эффекта с помощью лексемы с обобщенным значением. Например: при помощи лексической единицы 'бэрг' (все) переводчик создает гиперболический образ изобилия. Акцентирование признаков материализованного богатства воспроизводит пародийный стиль оригинала: Бэрг мол, бэрг байлыц, бэрг грг (дословно: Всего вдоволь, все богато, все крупное) (114). Объектом пародирования становится описание позы старухи: Пацсынып сыртцы есгкте тур кемпгрг (дословно: в позе защитника, охранителя) (115). Это не просто формула состояния: деепричастие передает обусловленность высокомерия и спеси старухи ее новым социальным стату-
сом. Ирония передана и в оппозиции социального прошлого и настоящего: Бурынгы мужыцтыгы естен кетгп (дословно: Забыла крестьянское прошлое) (115). Дополняет иронические коннотации реплика рыбки, комментирующей желания старухи стать царицей, и снисхождение к просьбе старика: Журггзгп журтца эмгргн мейглгнше, // Айбынды болар патша жарыц» (дословно: Пусть показывает власть людям, // Будет старуха твоя царицей) (116).
Доместикация построена и на поиске лексических соответствий. Например, распространенное в казахском обиходе понятие 'шабарман' (посыльный) становится ритуальным пародийным обозначением статуса рыбки.
Интересны примеры использованного Байтурсыновым остранения. Анализ примеров остранения позволяет охарактеризовать их как факты проявления и влияния национальной концептосферы, а по функции отнести к разновидности доместикации, позволяющей выявить и описать новаторство переводчика. В пользу приведенного тезиса свидетельствует функция ритуальных фраз речевого этикета, обладающих прозрачной семантической и коммуникативной направленностью: Балыцца айт менен квп-квп сэлем! (дословно: Передай рыбке от меня большой привет) (117).
В основе остранения лежит прием активизации воображения и сознания адресата перевода. Например, указание на возраст старика и его физическую немощь вызывают ассоциацию с уважением и почитанием в казахской народной культуре. Немощь передается при помощи тропа элг жоц свз цайырар (дословно: Нет сил - сил для возражения) (117). Однако избиение старика становится перевертышем ценностных народных представлений.
В числе примеров остранения можно назвать и другие формулы казахской риторической культуры. Например, успокоение рыбкой старика: 'цайгырма' (дословно: не печалься). Выражение не обладает аксиологической окраской оригинала и выдержано в границах формул утешения, характерных для казахской культуры. Риторическая стратегия переводчика, которая отражает нормы выработанного казахским народом речевого этикета, наблюдается и в такой формуле успо-
коения (утешения) в ситуациях выражения соболезнования, как 'сабыр ет'. Она закреплена в похоронно-поминальной обрядовой практике казахского народа.
Остранение достигается и применением формул, актуализирующих на бессознательном уровне следующие ценностные представления казахского народа. Например: Кун кврген бишаралар / Болмапты терт тулгктен ырымга мал (дословно: Не знавшие жизни бедолаги, / Не имея домашнего скота) (112) - оперирует понятием терт тулгк. Оно обозначает четыре вида почитаемых кочевым народом домашних животных, у каждого из которых есть свой покровитель. В-третьих, это назидательная составляющая в виде формул мудрости. Бурынгы айтпап па едг мацалдарын? (дословно: разве не учит нас старина) (116) - риторический вопрос, отражающий дидактизм как этиологическую установку на слушателя. Она типична для казахского менталитета, фольклора и системы повествования в эпосе.
Остранение - как утрата аксиологии оригинала - выражается в переводе описанием желания старухи стать царицей. Это состояние неудовлетворенности показано переводчиком с помощью сниженного употребления слова 'жан' (душа): Жеткен жоц жаным элг ырзалыцца. // Ацсуйек дэре-жесгн азсынамын, // Патша етсгн менг дереу бгр халыцца! (дословно: Не удовлетворена душа старухи по-прежнему / Мало ей быть белой костью, // Хочет стать царицей у народа) (115).
Остранение влияет на трансформацию хронотопа оригинала. Например, финал перевода: Тусгргп таз кебгне бгр-ац кунде, // Койыпты цу цацбасты Кудай урып (дословно: В один миг все стало как было // Проклял бог хитрую ненавистную старуху!) (117) - являет переводческую деривацию. У Пушкина нет морали в виде самостоятельного, структурно выделенного компонента. Назидательный философский смысл оригинала тяготеет к библейскому сюжету «голый человек на голой земле», но в пародийной коннотации. Поэтому к поэтике финала сказки Пушкина применимо понятие «обратной перспективы» (П. Бицилли). У Байтур-сынова финал обладает значением сиюминутности, тщетности устремлений старухи. Вместе с тем психологическая
сложность финала, когда переводчик «играет» коннотатив-ными смыслами, совпадает в трактовке идеи с оригиналом: покорный воле жены старик переживает со старухой возмездие свыше. Отсюда утрата номинально грубого значения идиомы 'цу цацбас' (дословно: бездетный, ненавистный, противный) по отношению к старухе.
Итак, переводческая стратегия Байтурсынова, характеризующаяся влиянием казахской риторики, достигается, главным образом, при помощи доместикации и остранения. Доминирование доместикации объясняется популяризацией сказки Пушкина, необходимостью разработки формульной поэтики сказки, адаптированной к казахскому слушателю. Доместикация построена на пародировании, языковой и литературной игре как способах передачи пушкинской комической модальности и парадоксальности сказки. Определяющую роль играет опора переводчика на фразеоресурсы родного языка. Остранение - как разновидность доместикации - отражает влияние национальной концептосферы на выражение авторского стиля.
Изучение доместикации в переводе «Сказки о золотом петушке» показывает как применение апробированных в переводе «Сказки о рыбаке и рыбке» приемов, так и использование новых. Например, доместикация коснулась ономастического принципа. Имя царя в переводе стало 'Дадан'. Вероятно, здесь сказалось влияние казахского сингармонизма. Интересен прием доместикации, когда пушкинский текст: лихие гости с востока - обрел полноту смысла в двоякой значимости. С одной стороны, переводчик сохранил смысл топонимических координат. С другой, эти понятия обладают историко-культурными коннотациями для читателя оригинала. Так, в оригинале восток активизирует в сознании реципиента ассоциацию, касающуюся противостояния славян и половцев. Байтурсынов перевел юг и восток как цырдан (с возвышенности, холма) и сырттан (с внешних границ). Вместе с тем в переводе встречается пример воспроизведения исторического факта противостояния и религиозной оппозиции. Таков фрагмент: Кырдан кутсе, жау суда, // Сырттан десе, цубыладан. // Жан-жагынан жау урды1 (Ждут
1 Сказка А. Пушкина в переводе А. Байтурсынова цитируется по изданию: Байтурсынов А. Шыгармалары: Элендер, К. Б. Уразаева, Г. Ерик 109
со стороны холма, а враг - со стороны воды, ждут с внешних границ - а они со стороны Киблы, со всех сторон обрушился враг) (118). Кибла является для исповедующего ислам человека знаком высокого значения. Это понятие символизирует направление с любой точки на земле в сторону священной Каабы в Мекке. В этом направлении мусульмане совершают обряд молитвы. Это направление семиотично как часть духовно-религиозного культа и ритуалов. Сравним: в другом месте казахского перевода восток осмыслен - в соответствии с оригиналом - как географическое и космологическое понятие и переведен дословно: куншы€ысца.
Интересно наблюдать сложную природу образности в переводе Байтурсынова при создании им картины мира как парадоксального явления, совмещающего в себе предметы быта (дорба вместо слова «мешок», арба вместо «колесницы») для создания реалистического антуража и мифологические представления в изображении чувств и состояний героев. Автор перевода вызывает у читателя на бессознательном уровне устойчивые ассоциации, обладающие закрепленным за ними значением. Например: уйцыдан айрылды (лишился сна, точнее покоя), жан шошитын (вызывающая испуг у души). На границе с метафорами мифологического свойства Бай-турсынов использует в качестве способов психологического воздействия на читателя фразеоресурсы родного языка. Интересна идиома мойныцдаFы мгндеттг. Мойындау в казахском языке означает признать вину (дословно: взять на свою шею). На границе с метафорическим осмыслением аналогичную выразительность приобретает зрелищная и звуковая символика. Например: Кара цанга малшынган (Погруженный (по горло) в черную кровь) - передает интенсивную степень трагического события, исключительную степень кровавого побоища. В оригинале автором использована метафора фольклорно-мифологического ряда: «по кровавой мураве», что щадит впечатлительность читателя, создавая отвлеченную картину боя.
Байтурсынов в передаче комической модальности, когда развертывается сюжет искушения, соблазна Дадона, бли-
аудармалар, зерттеулер. (Кураст. Шэртов Э..Дэуггов С.). - Алматы: Жазушы, 1989. - 320 б. Цитируемая страница указана в круглых скобках.
зок к автору оригинала. Это приемы пародирования. Если Пушкин использовал в качестве пародии приемы условной восточной книжной традиции, то для переводчика выбор доместикации с прояснением состояния царя, впавшего в детство, напоминающего ребенка, получившего куклу, достигает пика язвительной иронии: Нуры кундей шашылып / Куыршацца цуанган, // Балаларша уанган, //ЖылаFанын хан цойды (Словно осиян лучами солнца, // Обрадовавшийся кукле, // Как младенцы угукают, // Хан перестал плакать) (122). Высшей степени травестирования переводчик достигает в сцене поучения Дадоном мудреца. Отказ царя, его мотивация: Куартн шал! Сый алмай, // Кыз сурайсыц уялмай, // Соццан сенг захмет. // жогал! Кет! (Высохший старик! Не стыдясь, просишь девушку, Грех тебя попутал, // Пошел прочь!) (124). Такое решение Байтурсынова представляется удачным, поскольку парадоксальная смена горя и полное забытье царя вписываются в жанровую природу оригинала. Не меньшей иронией и сарказмом отмечен портрет царицы: слацдаган сызылып (кокетничая, ломаясь) (122). В поведении щеголихи, кокетки акцентирован жест манерного лицемерного угодничанья. Сатирическим предстает портрет мудреца, настаивающего на дани в лице шамаханской царицы. Переводчик травестирует в образе звездочета признаки возраста, используя прием гиперболы: Ац бвркг бар басында. // Ет жоц, урты суалтн, // Сацал, мурты цуарган, // Кара цыл жоц шашында (В белой шапке, // Тощий, запавший рот, // Реденькие, высохшие борода и усы, // Ни единого черного волоса). Дадон издевательски подчеркнуто обращается к звездочету (будучи его ровесником): царт бабам (почтенный старче, отче). К примерам доместикации следует отнести и дополнения от автора. Гнев, который Дадон обрушил на мудреца, сопровождается ремаркой переводчика: Кы-сыл¥аннан шыцты тер (Аж пот выступил от гнева) (124). Такое авторское «вмешательство» в повествование не только усложняет логику повествования, но отражает прежде всего жанровые признаки литературной сказки как нового для казахской культуры единства.
Перевод Байтурсынова содержит и приемы форени-зации. Первый случай кальки вплетен в переводческую
дисперсию. 'Кири-ку-ку' у Пушкина является частью иронического парафраза, апеллирующего к идиоме и звукоподражанию семантического свойства. Выражение: Царствуй, лежа на боку! - апеллирует к фразеологизму лежебока и вызывает ассоциацию с законом чуда, волшебства в русской сказке. В переводе 'Кгри-ку-ку' является частью дословного перевода, где русский фразеологизм не нашел лексического эквивалента. Вторая калька являет описание смеха шамаханской царицы: Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!'. Таковы два случая форе-низации в переводе Байтурсынова.
В пользу обоснования остранения как переводческой стратегии, представляющей собой вид расширенной доместикации, тяготеющей к большей степени обобщения и абстрагирования, обеспечивающей парадигматизацию сюжета, свидетельствуют следующие примеры. Исключительная, критическая для Дадона ситуация: Что и жизнь в такой тревоге! (128) - переводится понятным для казаха языком. Дословный перевод фрагмента: «Безген ат боп белгнен, // Нэр нэпсгнгц желгнен» (До пояса конь, / Ниже - кобылица) (126) -не передает экстремального положения, в котором оказался царь. Образная картина коня-изгоя создает параллелизм, обладающий психологическим и философским смыслом. Безген называют человека, бежавшего с родины. Безген ат -конь на чужбине. Нэпа переводится как аскет и в то же время страсть. Желин - вымя. Следы ритуалистики в остра-нении обнаруживаются в обращении звездочета к Дадону: Кабыл ет, хан, арызды! (Хан, прими просьбу) (123). Ритуальное цабыл несет след пожелания не гневить неупомянутого тут Бога. Здесь мы видим проявление парадоксальной природы сказки.
Остранение является приемом парадигматизации сюжета. Когда Дадон отправляется в поход, то автор сопровождает это действие напутствием-благопожеланием, имеющим не просто ритуализованный характер. Автор перевода сохраняет иллюзию в отношении героя, ведомого чувствами и долгом царя и отца. В выражении Кутты болтй деп цадам (120) - закодировано пожелание благого пути. Казахи, благословляя человека на важном переломном этапе жизни, произносят ритуальную фразу: Куты болсын цадамыц (да благоволит тебе удача).
К проявлению остранения можно отнести и аллюзию на скопца. У Пушкина данный момент является не просто предметом иронии: он содержит аллюзию на абсурдность требования звездочета, на что, возможно, намекает Дадон. Байтурсынов ограничивается аллюзией на данное обстоятельство. В сцене финальной встречи Дадона с мудрецом на скопца указывают реденькие борода и усы мудреца. Требование звездочета-мудреца сосредоточено исключительно в этическом поле: он настаивает на том, чтобы царь сдержал свое обещание.
Примером остранения является случай «корректировки» переводчиком пушкинского хронотопа. Сравним акцентирование автором русской сказки повторов временных интервалов: между важными событиями, основными звеньями фабульного ряда проходит 8 дней. У казахского переводчика замена цифры 8 на 7 имеет мифопоэтическую и ритуальную основу. Апелляция к сакральной цифровой символике казахов - это обращение к бессознательному, потому что цифра 7 ассоциируется у казаха с этапом поминального обряда. Эта символика обладает позитивной коннотацией. Например, ритуал казахов печь 7 лепешек по пятницам несет следы поминовения духа предков.
Остранение обнаруживает себя и в табу на прямое именование смерти: Сугып, тапцан тынышты (Нашедшие покой с вонзенным в них оружием) (121). Известно, что ислам осуждает страх перед смертью, отсюда два финала легенды о Коркуте. Бегство от смерти Коркута, пытавшегося обмануть ее игрой на кобызе, в мусульманской версии заканчивается неизбежностью конца. В языческой версии Коркут остается жив. Осуждение страха смерти связано с основной идеей ислама о гармонии как невмешательстве в природный порядок вещей, ход событий. Типичные для казаха представления, являющиеся результатом адаптации канонов и догматов ислама к народным представлениям, могут трактоваться как пример остранения.
К примерам остранения следует отнести, условно говоря, «жок,тау» Дадона. Это поминальный жанр, похоронная песня, характеризующаяся определенными формулами па-ралеллизма. Они образуют синтаксический параллелизм
в плаче отца: Екг азамат султаным! // Екг лашын-суцца-рым! // Аура тускен, алданран. // Маран кутк! Маран дерт! // Маран ел1м! Маран мерт! (Два моих богатыря! //Два моих сокола! // Обманутые, попавшие в сети! // Мне горе. Мне скорбь! // Мне смерть! Я искалечен (изувечен)) (121).
Передача литературной специфики сказки Пушкина в казахском переводе под влиянием казахской риторики способствует анализу воздействия автора на адресата.
Воздействие Байтурсынова-переводчика на адресата осуществляется в границах казахской риторической традиции в поле зрелищной символики, которая восходит к мифологической поэтике. Знаки: Бузылып судыц тусг лайланып (дословно: потемнело море, ил поднимается на поверхность со дна) (117), Карайып тен,1з бетг тунередг (дословно: потемнела поверхность моря) (115) - формируют у читателя ощущение и предвестие беды. Источником пародирования при описании интерьера в переводе Байтурсынова становится психологизация. Сравним описание дома старухи в роли столбовой дворянки. Пушкин иронически воссоздает наивные представления простого человека о быте, нравах и поведении дворян: Высокий терем. // На крыльце стоит его старуха / В дорогой собольей душегрейке, // Парчовая на маковке кичка, // Жем-чуги огрузили шею, // На руках золотые перстни, // На ногах красные сапожки. // Перед нею усердные слуги; // Она бьет их, за чупрун таскает1 (537).
В палитре средств воздействия на читателя перевода выделяется роль морфологической структуры казахского языка и процессов словообразования. Примеры грамматического плана, в том числе редупликация как усиление эмоционального воздействия на читателя, способствуют созданию иронии в изображении героев и применению смеховой поэтики. Например, употребление слов, структура которых основана на повторении корня: 'эп-эдемг' (очень красивый), 'салып-салып' (ударив), 'дэлме-дэл' (точь-в-точь), 'турып-турып' (постояв, постояв), 'жырыц-жырыц' (поцарапанный), 'ац-тац цалып' (поразившись). Для воздействия на адресата переводчик применяет лексику с экспрессивной окраской
1 Сказка цитируется по изданию: Пушкин А. С. Сказка о рыбаке и рыбке // Пушкин А. С. Стихотворения / Рос. АН. -СПб.: Наука, 1997. - С. 339-343. (Лит. памятники). В круглых скобках указана цитируемая страница.
при описании состояния героя: азап (мучение, страдания), 'тацырцаныП (поразившись). Так переводчик усиливает сострадание читателя к старику, ставшему жертвой произвола старухи.
Инструментами воздействия автора на читателя становятся риторический вопрос А€ына сацалыныц кгм царайды? (Кто же уважит его седины) (116), описание грубого обращения с ним и динамика глагольных форм: Желкелеп, суйреп, жулцып жулмалайды (дословно: вытолкали взашей, волоча по полу, дергая и толкая) (116). В эпизоде Шалды айдап алып келдг дгрдектетгп (дословно: притащили трясущегося, дрожащего старика) (117) событие достигает кульминации. Выворачивание ценностных начал подчеркнуто травестиро-ванием, создаваемым путем использования коллективной реплики: Журт кулгп: Шал екенсгц, - дедг, - жарым, / Ацылыц кем болтн соц, кгмге обалыц? (Дословно: Дорогой, если недостаточно ума, то кто виноват? Эквивалент: «На зеркало неча пенять») (116). Риторизация народной мудрости, обращенная к старику, содержит аллюзию на нарушение норм, формируя сострадание к старику за счет несобственно-прямой речи.
Среди средств воздействия автора оригинала на адресата особую роль играют техники манипуляции. И здесь роль остранения обусловлена использованием Байтурсыновым метафизических категорий. Например, манипуляция старика при обращениях к рыбке: Олдгм эбден тынышым кетгп (дословно: Покоя лишился окончательно, пришла моя смерть), Барады суйеггмнен свккенг втгп (дословно: До костей пробирает ее брань) (114). Среди техник манипуляции следует выделить и ироничное авторское: Сацтасын долы цатын пергсгнен! (дословно: Упаси Господь и сохрани от сварливой старухи!) (113).
Интересны примеры обращения переводчика к зрительному восприятию читателя, когда Байтурсынов «оживляет» воображение привычными картинами опознавательных и запоминающихся примет. Например, пушкинское: «Ни побоища, ни стана, // Ни надгробного кургана» в передаче на казахский язык удивления и недоумения Дадона и его рати приобретает характер реакции, ощущаемой как шок от со-
зерцания пустоты. Разное решение хронотопа: измерение в оригинале ожидаемыми знаками действительности после битвы и сражений при помощи реальных примет, а в переводе в качестве ожидаемой картины выступают образ муллы или надгробный памятник: Ешб1р белгг жолда жоц // - Мола да жоц, квр де жоц, // Салыц салган жер де жоц, // Согыс та жоц, цол да жоц (Нет никаких примет на дороге, // Ни муллы. // Ни могилы (надгробия), // Ни обложенных податью земель, // Ни войны, ни рати) (121) - позволяют судить о подвижности границ между культурной решеткой и доместикацией в переводе или совмещении двух стратегий Бай-турсыновым.
Литературная игра в оригинале и переводе построена на картине мира, в которой мировоззренческая основа стала источником драматической модальности, причем со знаками религиозно-духовного содержания. Образ надгробия вводит тему смерти, причем достойной отпевания и почитания. Аллюзия на сакральность смерти делает контраст с последующим поведением Дадона и развитием сюжета ярким жанровым признаком пушкинской сюжетной парадоксальности. В переводе парадоксальность также заключена в границы фабульно-сюжетного разрешения драматических и комических коллизий. Таким образом, доместикация «участвует» в переводе как принцип построения картины мироздания, запуская в сознании адресата перевода культурологические коннотации.
Обсуждение и выводы
Итак, передача Байтурсыновым парадоксальности сказки Пушкина посредством символики, звуковой и зрелищной, аксиологической семантики оригинала, психологической мотивировки поступков героев, двойственной природы сме-ховой поэтики и одновременной адресованности сказки Пушкина ребенку и взрослому позволяет судить о близости перевода оригиналу. Достижение аутентичности перевода обеспечивается способами воздействия автора на читателя, игрой комического и драматического. С позиции сюжетологии, парадоксальная природа сказки Пушкина обусловлена корреляцией синтагматической фабулы и па-
радигматическим сюжетом, что объясняет выбор культуро-ориентированных стратегий.
Описание структуры конфликта в казахских переводах и выявление факторов интеграции другой культуры в культуру языка перевода позволяет установить место казахских переводов сказки Пушкина в казахстанском пушкинском тексте.
Дополнение установленных отечественной наукой признаков сверхтекста как тематического и жанрового единства концепцией художественного перевода реконструирует и делает целостной картину литературного процесса в Казахстане в части жанрового обновления, в том числе жанром литературной сказки.
Список литературы
1. Абдрахманов С. Коран и Пушкин. - Астана: Елорда, 2006. - 288 с.
2. Ананьева С. В. Казахстанская пушкиниана. Последняя четверть ХХ века - первое десятилетие XXI. - Алматы: Жiбек жолы, 2009. - 292 с.
3. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: пер. с фр. / сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. - М.: Прогресс, 1989. - 616 с.
4. Василина В. Н. Иллокуция как коммуникативная характеристика высказывания // Вестник МГЛУ. - Серия 1. Филология. - 2005. - № 2 (18). - С. 44-53.
5. Вацуро В. Э. «Сказка о золотом петушке»: (Опыт анализа сюжетной семантики) // Пушкин: Исследования и материалы / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом). -СПб.: Наука, 1995. - Т. 15. - С. 122-133.
6. Великанова Н. П. Москва в книге «Война и мир» // Москва в русской и мировой литературе: сб. статей. - М.: Наследие, 2000. - С. 170-184.
7. Джолдасбекова Б. У., Баратов Ш. М. Исследование творчества Пушкина в литературоведении Казахстана // Вестник КазНУ. Серия филологическая. - 2016. - №1 (159). - С. 40-44.
8. Кенжегалиева С. К., Карташева А. Н. Казахские коммуникативные традиции // Риторика и речеведческие дисциплины в условиях реформы образования. - М.: Тезаурус, 2016. - 348 с.
9. Колмогорова А. В. Аргументация в речевой повседневности. - М.: Флинта-Наука, 2009. - 152 с.
10. Лотман, Ю. М., Успенский Б. А. Миф - имя - культура // Избранные статьи: в 3 т. - Таллинн: Александра, 1992. - Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. -С. 58-75.
11. Манн Ю. Москва в творческом сознании Гоголя // Москва и «московский» текст русской культуры / отв. ред. Г. С. Кнабе. - М.: РГГУ, 1998. - С. 63-81.
12. Меднис Н. Е. Венеция В русской литературе. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1999. - 392 с.
13. Москва-Петербург: Рго et соШта / сост. К. Г. Исупов. - СПб.: РХГИ, 2000. - 1017 с.
14. Михальская А. К. Основы риторики. Мысль и слово: учеб. пособие. - М.: Просвещение, 1996. - 416 с.
15. Москва и московский текст в русской литературе и фольклоре. Материалы VIII Виноградовских чтений. - М.: МПГУ, 2004. - 244 с.
16. Непомнящий В. С. Собрание трудов: в 5 т. - М.: Издательский центр МГИК, 2019. - Т. IV. - 512 с.
17. Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов. Сборник / пер. с англ. / сост. и вступ. ст. И. М. Кобозевой и В. З. Демьянкова; общ. ред. Б. Ю. Городецкого. - М.: Прогресс, 1986. - 424 с.
18. Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. - М.: Прогресс, 1986. - Вып. 21. Теория речевых актов. - С. 22-129.
19. Пушкин А. С. Стихотворения. - СПб.: Наука, 1997. - 639 с. (Лит. памятники)
20. Сковородников А. П. Риторический идеал, или речевой (коммуникативный) идеал // Эффективное речевое общение (Базовые компетенции). - Красноярск: СФУ, 2014. - С. 557-558.
21. Стросон П. Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. - М.: Прогресс, 1986. - Вып. 17: Теория речевых актов. - С. 131-150.
22. Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. - СПб.: Искусство, 2003. - 617 с.
23. Уразаева К. Иллокутивное воздействие говорящего на слушающего // II-ой Всемирный Конгресс "Восток-Запад: пересечения культур". - Киото, 2019. - С. 63-69.
24. Уразаева К. Б. Национальная концептосфера и риторическая коммуникация автора - переводчика - адресата // Русский язык и литература в контексте глобализации. VI Международная научно-практическая конференция. - М.: МГУ МАПРЯЛ, 2019. -С. 516-522.
25. Уразаева К. Б., Ерик Г. "Пушкинский текст" и казахстанская пушкиниана: направления, переводы, посвящения // ART LOGOS. - 2021. - № 2 (15). - С. 19-33.
26. Уразаева К. Б., Ерик Г. Культуроориентированные стратегии и аутентичность художественного перевода (на материале перевода С. Жиенбаева произведения А. Пушкина «Сказка о золотом петушке») // Вестник ЕНУ. Серия Филология. - 2022. -№ 2 (139). - С. 138-150 DOI 10.32523/2616-678X-2022-139-2-138-150/
27. Уразаева К. Б., Ерик Г.'' Культуроориентированные стратегии Ахмета Байтурсы-нова - переводчика сказок Александра Пушкина'' // Вестник КазНУ. Серия Филология. - 2022. - №2 (186). - С. 245-258.
28. Байтурсынов А. Шыгармалары: Влендер, аудармалар, зерттеулер. (Кураст. Шэршов Э..Дэу1тов С.). - Алматы: Жазушы, 1989. - 320 б.
29. Isina, N. Circle as a Reflection: "Almaty" Text as a Wayto Express Traditionalism (D. Nakipov's Novel "The Circle of Ash") // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. - 2016. - V. 9. - № 5. - Рр. 1166-1173.
30. Ian, K. Lilly. "Moscow and Petersburg. The city in Russian culture". - Nottingham: Astra Press, 2002. - 120 p.
31. Urazaeva, K. B., Razumovskaya, V. A., Yerik G. Translating «The tale of the fisherman and the fish» into kazakh: Pushkin in other culture // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. - 2022. - Т. 15. - № 2. - Pp. 187-203.
Kuralay B. Urazayeva, Gulnur Yerik
Kazakh Translations of A. S. Pushkin's Fairy Tale as a Overtext. The Influence of Kazakh Rhetoric on Translation
The article is devoted to the influence of Kazakh rhetoric on Baitursynov's translations of Pushkin's fairy tales and the establishment of signs of a overtext. Culturally oriented translation strategies: domestication and estrangement are analyzed in the aspect of the Pushkin paradox as a tool of genre for-
mation and genre perception. In the domestication, such literary and language techniques as phraseological resources of the Kazakh language, spectacular and sound symbols, parody of family etiquette formulas, colloquial and abusive vocabulary, hyperbole are highlighted. The estrangement is due to the national conceptual sphere, which explains the activation of the reader's value ideas of the Kazakh people. It is also the correlation of the plot and the fabula, the techniques of ritual practice, the addressing of Pushkin's fairy tale to a child and an adult. The perspective of the development of the concept of "Kazakh Pushkin text" and the isolation of fairy tale translations in its composition expands the theory of overtext from the standpoint of literary translation as a factor of updating the genres of the target culture.
Key words: Pushkin's fairy tale, Baitursynov's translations, Kazakh Pushkin text, overtext.
For citation: Urazayeva K. B., Gulnur Ye. (2022) Kazahskie perevody skazok A. S. Pushkina kak sverhtekst. Vliyanie kazahskoj ritoriki na perevod [Kazakh Translations of A. S. Pushkin's Fairy Tale as a Overtext. The Influence of Kazakh Rhetoric on Translation]. Art Logos - The Art of Word. No. 4. Pp. 96-121. (In Russian). DOI 10.35231/25419803_2022_4_96
The article was written within the project of «Scientific concept of Kazakh rhetoric: rhetorical ideal, identity, argumentation and speech practice»
References
1. Abdraxmanov, S. (2006) Koran i Pushkin [Koran and Pushkin]. Astana: Elorda Publ. (In Russian).
2. Ananeva, S. V. (2009) Kazaxstanskaya Pushkiniana. Poslednyaya chetvert' XX veka -pervoe desyatiletie XXI [Kazakhstan Pushkiniana. The last quarter of the XX century - the first decade of the XXI] Almaty: Zhibek zholy Publ. (In Russian).
3. Bart, R. (1989) Izbrannye raboty: Semiotika Poehtika [Selected works: Semiotics: Poetics] Per. s fr. / Sost., obshch. red. i vstup. st. G. K. Kosikova[ Translation from french / General edition and the introductory article by G. K. Kosikova]. Moscow: Progress Publ.(In Russian).
4. Vasilina, V. N. (2005) Illokutsiya kak kommunikativnaya kharakteristika vyskazyvaniya [Illocution as a communicative characteristic of an utterance] Vestnik MGLU. Seriya 1. Filologiya [Bulletin of Moscow State Linguistic University. Philology]. No. 2 (18). Pp. 44-53. (In Russian).
5. Vatsuro, V. EH. (1995) «Skazka o zolotom petushke»: (Opyt analiza syuzhetnoi semantiki) ["The Tale of the Golden Cockerel": (Experience in the analysis of plot semantics)] Pushkin: Issledovaniya i materialy / RAN. In-t rus. lit. (Pushkin. Dom) [Pushkin: Research and Materials / RAS. In-t Rus. lit. (Pushkin House)]. St. Petersburg: Nauka Publ. T. 15. Pp. 122-133. (In Russian).
6. Velikanova, N. P. (2000) Moskva v knige «Voina i mir» [Moscow in the book "War and Peace"] Moskva v russkoi i mirovoi literature [Moscow in Russian and World literature] Sb. statei. Moscow: Nasledie Publ. Pp. 170-184. (In Russian).
7. Dzholdasbekova, B. U., Baratov, Sh. M. (2016) Issledovanie tvorchestva Pushkina v li-tera-turovedenii Kazaxstana [Research of Pushkin's creativity in literary criticism of Kazakhstan] Vest-nik KazNU. Seriya filologicheskaya [Bulletin of KazNU. Philological series]. No. 1. (159). Pp. 40-44. (In Russian).
8. Kenzhegalieva, S. K., Kartasheva A. N. (2016) Kazakhskie kommunikativnye traditsii [Kazakh communicative traditions] Ritorika i rechevedcheskie distsipliny v usloviyakh reformy obrazovaniya [Rhetoric and speech disciplines in the context of education reform]. Moscow: Tezaurus Publ. (In Russian).
9. Kolmogorova, A. V. (2009) Argumentatsiya v rechevoi povsednevnosti.[Argumentation in everyday speech]. Moscow: Flinta-Nauka Publ. (In Russian).
10. Lotman, YU. M., Uspenskij, B. A. (1992) Mif - imya - kul'tura [Myth - name - culture] Izbrannye stat'i: v 3 tt. [Selected articles: in 3 vols] Tallinn: Aleksandra Publ. T. 1. Stat'i po semiotike i tipologii kul'tury [T. 1. Articles on semiotics and typology of culture]. Pp. 58-75. (In Russian).
11. Mann, YU. (1998) Moskva v tvorcheskom soznanii Gogolya [Moscow in Gogol's Creative Mind] Moskva i «moskovskii» tekst russkoi kul'tury. Otv. red. G. S. Knabe [Moscow and the "Moscow text" of Russian culture / Ed. by G. S. Knabe]. Moscow RGGU Publ. Pp. 6381. (In Russian).
12. Mednis, N. E. (1999) Venetsiya V russkoi literature [Venice In Russian Literature] Izdatel'stvo Novosibirskogo universiteta [Novosibirsk University Press]. Novosibirsk. (In Russian).
13. Moskva-Peterburg: Pro et contra (2000) [Moscow - Petersburg: Pro et contra] Ed. K. G. Isupov. St. Peterburg: RKHGI Publ. Pp. 325-332. (In Russian).
14. Mikhal'skaya, A. K. (1996) Osnovy ritoriki. Mysl' i slovo [Fundamentals of rhetoric. Thought and word] Uchebnoe posobie [Study guide]. Moscow: Prosveshchenie Publ. (In Russian).
15. Moskva i moskovskii tekst v russkoi literature i folklore (2004) [Moscow and the Moscow text in Russian Literature and Folklore] Materialy VIII Vinogradovskikh chtenii [Materials of the VIII Vinogradov readings]. Moscow: MPGU Publ. (In Russian).
16. Nepomnyashchiy, V. S. (2019) Sobraniye trudov: v 5 t. [Collection of works in 5 vol.]. Moscow: Izdatelskii tsentr MGIK. V. IV. (In Russian).
17. Novoe v zarubezhnoi lingvistike (1986) [New in foreign linguistics] Vyp. 17. Teoriya rechevykh aktov. Sbornik. Per. s angl. / Sost. i vstup. st. I. M. Kobozevoi i V. Z. Dem'yankova. Obshch. red. B. YU. Gorodetskogo [Issue17. Theory of speech acts. Collection. Translated from English / Comp. and introductory articles by I. M. Kobozeva and V. Z. Demyankova. General ed. by B. Y. Gorodetsky]. Moscow Progress Publ. (In Russian).
18. Austin, J. (1986) Slovo kak deistvie [Word as action] Novoe v zarubezhnoi lingvistike. Vyp. 21. Teoriya rechevykh aktov [New in foreign linguistics. Issue 21. Theory of speech acts]. Moscow, Progress. Pp. 22-129. (In Russian).
19. Pushkin, A. S. (1997) Stihotvoreniya. St. Petersburg: Nauka Publ. (Lit. pamyatniki). (In Russian).
20. Skovorodnikov, A. P. (2014) Ritoricheskii ideal, ili rechevoi (kommunikativnyi) ideal [The rhetorical ideal, or the speech (communicative) ideal] Ehffektivnoe rechevoe obshchenie (Bazovye kompetentsii) [Effective speech communication (Basic competencies)]. Krasnoyarsk: SFU Publ. Pp. 557-558. (In Russian).
21. Stroson, P. F. (1986) Namerenie i konventsiya v rechevykh aktakh [Intention and convention in speech acts] Novoe v zarubezhnoi lingvistike. Vyp. 17: Teoriya rechevykh aktov. [New in foreign linguistics. Issue 17: Theory of speech acts]. Moscow: Progress Publ. Pp. 131-150. (In Russian).
22. Toporov, V. N. (2003) Peterburgskii tekst russkoi literatury [The Petersburg text of Russian literature]. St. Petersburg: Iskusstvo. (In Russian).
23. Urazaeva, K. (2019) Illokutivnoe vozdeistvie govoryashchego na slushayushchego [Illocutionary effect of the speaker on the listener] Il-oi Vsemirnyi Kongress "Vostok-Zapad: peresecheniya kul'tur [2nd World Congress "East-West: Intersections of Cultures]. Kioto. Pp. 63-69. (In Russian).
24. Urazaeva, K. B. (2019) Natsional'naya kontseptosfera i ritoricheskaya kommunikatsiya avtora - perevodchika - adresata [National conceptual sphere and rhetorical communication of the author - translator - addressee] Russkii yazyk i literatura v kontekste globalizatsii. VI mezhdunarodnaya nauchno-prakticheskaya konferentsiya. [Russian language and literature in the context of globalization. VI International Scientific and practical conference]. Moscow: MGU MAPRYAL. Pp. 516-522. (In Russian).
25. Urazaeva, K. B., Yerik, G. (2021) "Pushkinskii tekst" i kazakhstanskaya pushkiniana: napravleniya, perevody, posvyashcheniya ["Pushkin's Text" and Kazakhstan's Pushkiniana: directions, translations, dedications]. ART LOGOS. No. 2 (15). Pp. 19-33. (In Russian).
26. Urazaeva, K.B., Yerik, G. (2022) Kul'turoorientirovannye strategii i autentichnost' khudozhestvennogo perevoda (na materials perevoda S. Zhienbaeva proizvedeniya A. Pushkina «Skazka o zolotom petushkE») [Culture-oriented strategies and authenticity of literary translation (based on S. Zhienbaev's translation of A. Pushkin's "The Tale of the Golden Cockerel")] Vestnik ENU Seriya Filologiya [Bulletin ENU Philology Series] №2 (139). Pp. 138150. DOI 10.32523/2616-678X-2022-139-2-138-150 (In Russian).
27. Urazaeva, K. B., Yerik, G. (2022) Kul'turoorientirovannye strategii Akhmeta Baitursynova - perevodchika skazok Aleksandra Pushkina [Culture-oriented strategies of Akhmet Baitursynov - translator of Alexander Pushkin's fairy tales] Vestnik KaZNU. Seriya Filologiya [Bulliten KazNU Philology Series]. No. 2 (186). Pp. 245-258. (In Russian).
28. BaHTypcHHOB, A. (1989) fflbirapMajnapbi: 0:neH;gep, aygapMa:nap, 3epTTeynep (KypacT. fflapinoB 9., flayiTOB C.). Ama™: ®a3ymbi Publ. (In Kazakh).
29. Isina, N. (2016) Circle as a Reflection: "Almaty" Text as a Wayto Express Traditionalism (D. Nakipov's Novel "The Circle of Ash"). Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. V. 9. No. 5. Pp. 1166-1173.
30. Ian, K. Lilly (2002) "Moscow and Petersburg. The city in Russian culture". Nottingham: Astra Press.
31. Urazaeva, K. B., Razumovskaya, V. A., Yerik, G. (2022) Translating «The tale of the fisherman and the fish» into kazakh: Pushkin in other culture. Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. T. 15. No. 2. Pp. 187-203.
Личный вклад соавторов
Personal co-authors contribution
70/30 %
дата получения: 02.10.2022 г. дата принятия: 16.10.2022 г. дата публикации: 30.12.2022 г.
date of receiving: 02 October 2022 date of acceptance: 16 October 2022 date of publication: 30 December 2022
