CC BY-NC-ND
38
Русская литература
О.Л. Довгий
К ВОПРОСУ ОБ ИСТОЧНИКАХ
«МЕДНОГО ВСАДНИКА»: ПУШКИН И БАРРИ КОРНУОЛЛ
В статье проводится сравнительный анализ поэмы Пушкина «Медный всадник» и творчества Барри Корнуолла, который позволяет включить сочинения английского поэта в круг источников пушкинской поэмы.
Ключевые слова: Пушкин, «Медный всадник», Барри Корнуолл, Петербург, Вавилон.
«Медный всадник» «является произведением мирового литературного значения» - этот тезис Л.В. Пумпянского1 - аксиома для каждого, кто отваживается писать о пушкинской поэме. Круг русских и западноевропейских источников «Медного всадника» (включая библейские) тщательно изучен, однако это не означает, что его нельзя расширить. «Пушкин - читатель» - тема, изучение которой не может быть закончено никогда, а значит, следование за Пушкиным по страницам читаемых им книг будет приносить новые открытия. Особенно если речь идет о поэте, для Пушкина жизненно важном, каким был его «последний литературный собеседник Пушкина» (термин Н.В. Яковлева) - английский поэт-романтик Барри Корнуолл (Barry Cornwall). Наибольшее количество перекличек с сочинениями Корнуолла встречаем в произведениях, созданных в первую болдинскую осень - «Маленьких трагедиях, «лирике», 8-й главе «Евгения Онегина»2; но и в дальнейшем Пушкин не раз обращался к книге четырех английских поэтов3. Следы чтения Корнуолла можно обнаружить и в произведениях, созданных после 1830 г., в частности - в «Медном всаднике». Для сравнения с «Петербургской повестью» Пушкина мы привлекаем поэму «Вавилон» («Babylon»), стихотворение «Видение» («A Vision») и поэму в октавах «Диего де Монтилла» («Diego de Montilla»). Ассоциации, вызываемые парал-
© Довгий О.Л., 2011
лельным чтением «Медного всадника» и произведений Корнуолла, идут по двум направлениям.
Первое можно обозначить как тему Вавилона. Параллель Петербург-Вавилон уже существовала в пушкинскую эпоху. Летом 1833 г. Пушкин переписал в свою рабочую тетрадь три стихотворения А. Мицкевича из 4-го тома парижского издания «Стихотворений Адама Мицкевича» (1828-1832). Среди них - «Олешкевич (День накануне петербургского наводнения 1824)» («Oleszkiewiez»), в котором польский художник Олешкевич предрекает Петербургу -новому Вавилону - неминуемую гибель, предсказанную в Библии и Кабале: «straszne - lecz niezrozumiane» («страшное и непостижимое»: «Pan Wstr^snie sczceble assurskiego tronu/Pan wstr^snie grunty miasta Babilonu/lecz treci^. widziec, Panie, nie daj czasu! -/Rzekl i podroznich zastawil u wody/A sam z latark^. zwolna szedl przez schody» («Кто доживет до утра, тот будет свидетелем великих чудес, /То будет второе, но не последнее испытание: / Господь потрясет ступени ассирийского трона, / Господь потрясет основание Вавилона, / Но третьего не приведи, господи, увидеть!»4). Этот том Пушкин взял с собой в Болдино, где продолжал работу над «Медным всадником». Развитие темы Вавилона, размышление о его трагической судьбе Пушкин нашел и в сочинениях Барри Корнуолла. Вновь, как и в первую болдинскую осень, произведения английского поэта оказались созвучны пушкинским замыслам: в пору работы над «Медным всадником» уже само название поэмы Корнуолла не могло не привлечь внимания Пушкина «странным сближением» со стихотворением Мицкевича, задевшим Пушкина за живое. Немногим раньше, чем Мицкевич и Пушкин, Корнуолл размышляет на тему, которая по праву относится к числу вечных: судьба рокового мистического города и его великого основателя. Произведения Корнуолла на тему Вавилона расширяют заочный круг участников дискуссии. Снова у Пушкина и Корнуолла общая тема и - как мы увидим далее - во многом близкое ее восприятие и освещение: отношение Корнуолла к Вавилону сравнимо с отношением Пушкина к Петербургу.
Кроме общности темы, обращает на себя внимание композиционное сходство двух поэм. Поэма Корнуолла «Вавилон» построена так: вступление, тематически и по настроению напоминающее вступление к «Медному всаднику» (рассказ о том, что было в библейские времена, когда волею могучего властелина был воздвигнут славный город); затем рассказ о событиях, происшедших несколько позднее, при потомке того славного владыки, но все же во времена весьма отдаленные; заключение (слова, произносимые современным поэтом, дающим оценку событиям давних времен. По сути, это мост из далекого прошлого - через настоящее - в буду-
щее, ибо, по Корнуоллу, забвение никогда не постигнет этот давно не существующий город).
У Пушкина во вступлении также дана история сотворения великого города: от замысла могущественного правителя - до (через временной скачок) осуществления его. Посыл в будущее, мысль о вечности Петербурга и незабвенности его основателя - очень важный мотив вступления. В основной части поэмы - рассказ о современных событиях, в которых принимает участие дух Петра, вернее, его статуя (тема, очень близкая Корнуоллу5).
Кроме параллелей на уровне темы, композиции, есть и образные и текстовые переклички. Приведем начало поэмы Корнуолла.
Many a perilous age hath gone, Since the walls of Babylon Chain'd the broad Euphrates' tide -(Which the great king in his pride Turn'd, and drain'd its channel bare) -Since the Towers of Belus square (Where the solid gates were hung That on brazen hinges swung), Mountain sized, arose so high That their daring shock'd the sky.
Famous city of the earth,
What magician gave thee birth? -
What great prince of sky or air
Built thy floating gardens fair?
Thee the mighty hunter founded:
Thee the star - wise king surrounded
With thy mural girdle thick
Of the black bitumen brick...
Fenced thee round and round so fast
That, while the crumbling earth should last,
Thou, he thought, should be, and Time
Should not spoil thy lock sublime.
He (выделено B. C. - О. Д.) is gone.
He (выделено B. C. - О. Д.) is dead: his impious deeds
Are on the brass: but who succeeds? (p. 154)
Много грозных веков миновало С той поры, как стены Вавилона Сковали мощное течение Ефрата (Которое великий царь в своей гордыне
Повернул, и проложил канал) -С той поры, как башни на площади Белуса, (Где были повешены массивные ворота, Которые держались на бронзовых винтах) Размером с гору, поднялись так высоко, Что их дерзость бросила вызов небесам. Знаменитый город земли, Какой волшебник создал тебя? Какой великий князь, земной или небесный, Создал эти чудесные висячие сады? Тебя основал могущественный охотник. Тебя царь, умудренный звездами, окружил Плотным кольцом стен Из черного камня... Окружил тебя стенами так плотно, Что пока будет существовать эта земля, Ты, думал он, будешь существовать; и время Не сможет повредить твоему величию. Он - ушел.
Он - умер; его дерзкие дела
Записаны на бронзе; но кто ему наследует?6
И пушкинское:
На берегу пустынных волн
Стоял Он,
Дум великих полн...
Сразу обращает на себя внимание одинаковый у обоих поэтов способ первого упоминания о правителе: он не назван по имени, а введен при помощи личного местоимения. Форма местоимения третьего лица - «он» с заглавной буквы у Пушкина и <Ае» у Корнуолла, выделенное разрядкой - выглядит очень многозначительно: по сути, это аллюзия на начальные строки Книги Бытия, где идет речь о сотворении мира Богом. «Он» - «дум великих полн» о том, что «здесь будет город заложен», которому судьбой предназначено стать бессмертным. «Не» (он) Корнуолла также полон дум о том, что время не будет властно над этим великим городом. Оба поэта, описывая красоты великого города, подчеркивают, что он возник на диком месте, его строителям пришлось вести борьбу со стихией. В обоих произведениях в первых же строках речь о реке, которую побеждает воля строителей города: у Корнуолла «заковал широкое течение Ефрата», у Пушкина «в гранит оделася Нева», но стихия, хотя и смиренная, все же не побеждена до конца и напомнит о себе
страшной местью. «Громады стройные дворцов и башен» «Медного всадника» сродни «башням высотой с гору, бросающим вызов небесам» «Вавилона». «Висячие сады» заставляют вспомнить о мостах, что «повисли над водами», и «темно-зеленых садах», которыми «покрылись острова». Восхваление великого города идет в обеих поэмах в торжественном тоне, слово «люблю» повторяется несколько раз и у Пушкина, и у Корнуолла. Заканчивается это любование прекрасным городом у обоих поэтов тревожными словами, перебрасывающими мостик к рассказу о временах более близких и страшных.
К о р н у о л л: «Он умер, но кто ему наследует?».
П у ш к и н: «.Была ужасная пора. / Печален будет мой рассказ.»
(VII, 1377).
В обоих случаях композиционный временной скачок: упоминание усопшего основателя - и сразу переход к его наследникам, при которых происходят ужасные события. На наш взгляд, такое близкое упоминание в тексте позволяет сделать вывод о том, что оба поэта верят в участие умершего владыки в судьбе города и видят его вину в происходящих страшных событиях (участие мертвых в жизни живых - излюбленная тема обоих поэтов8).
Нельзя не отметить и такую текстуальную перекличку: у Пушкина Петр предвкушает:
И запируем на просторе (VII, 135)
У Корнуолла вторая, страшная, часть начинается так:
Over Babylon's sandy plains Belshazzar the Assyrian reigns. A thousand Lords at his kingly call Have met to feast in a spacious hall.
Над песчаными просторами (выделено мною. - О. Д.) Вавилона Правит ассириец Валтасар.
Тысяча знатных мужей по его царскому зову собрались На пир (выделено мною. - О. Д.) В просторных (выделено мною. - О. Д.) залах (p. 154).
У Корнуолла этот «пир на просторе» оборачивается «пиром во время чумы», последним пиром Валтасара: в разгар пира происходит страшное событие:
For a hand comes forth, and 't is seen by all
To write strange words on the plaster'd wall!.. (p. 154)
И вдруг появляется рука, видимая всем,
И пишет странные слова стене...
Конечно, мы осознаем, что слова бедного Евгения: «Добро, строитель чудотворный! -/.Ужо тебе!» (VII, 148) и появление таинственной руки, начертавшей на стене роковые для правителя Вавилона слова, могут быть поставлены в один ряд с большой осторожностью и многими оговорками: у Пушкина живой человек грозит статуе, подвергается ее преследованию и погибает, сойдя с ума; у Корнуолла - грозное предупреждение богов живому правителю за святотатство, его собственное и его великого предка. У Корнуолла греховный правитель Вавилона погибает; о гибели петербургского правителя у Пушкина речи нет. Кроме того, у Пушкина град Петров остается стоять неколебимо, и статуя Петра гордо высится над Невой; а у Корнуолла Вавилон исчез с лица земли, хотя память о нем не исчезнет никогда. Но все же, как нам кажется, указать на эту перекличку нужно: ведь у Пушкина «прошло сто лет», а у Корнуолла речь о веках. Не исключено, что слова Евгения - это обращение к отдаленному будущему. В обоих предостережениях - напоминание о возмездии, которое рано или поздно настигнет гордый город и его создателя. У Корнуолла страшной мести подвергается живой правитель; но разрушение города, бывшего смыслом жизни и задуманного как венец творения - не есть ли возмездие и его основателю, пусть и перешедшему в мир иной? Такова, на наш взгляд, главная мысль «страшной» второй части.
А в заключение Корнуолл расставляет окончательные акценты. Прошло много веков - и где теперь былое великолепие Вавилона? Дается описание, сходное с описанием города начала поэмы, но каждая новая деталь сопровождается вопросом Where: где это теперь? Получается описание города, великолепного, пышного, но существующего лишь в поэтическом воображении, в стихах, в памяти. И такое существование представляется Корнуоллу не менее славным:
Thou art gone, but cannot die (p. 155)
Тебя уже нет, но ты не смог умереть.
А у Пушкина: «Вода сбыла, и мостовая / Открылась.» (V, 143). Разрушения города не произошло. Он остался стоять непоколебимо. Позиция и Пушкина, и Корнуолла такова: вопрос о великом городе, основанном на месте, отвоеванном у стихии, очень сложен; сложна и неоднозначна оценка деяний его создателя. За грехи высший суд посылает ему возмездие в виде самого для него больного удара -
разрушения города. Стихия мстит не только за себя; она - орудие в руках судьбы - мстит за все жертвы, за всю кровь, пролитую при строительстве, за разрушение равновесия мировых сил (а как конкретно был разрушен Вавилон, Корнуолл и не говорит: это не важно для его концепции). Но все-таки при всей справедливости возмездия город выживает (реальный, как у Пушкина, или поэтический, как у Корнуолла), а вместе с ним и его основатель (ведь даже если когда-то Петербург и исчезнет с лица земли, он останется в памяти, в поэзии, и образ Петра не уйдет из сознания людей). Думается, Пушкин не мог пройти мимо поэмы «Вавилон», где рассматривается тема, так волновавшая его самого, тем более что «Медный всадник» создавался в 1833 г. в Болдине, где все дышало поэзией Корнуолла, столь сильно влиявшей на Пушкина в первую болдинскую осень.
В стихотворении Корнуолла «Видение» среди картин древности, которые встают в воображении поэта, - «город, поднимающийся из водных глубин во всем великолепии»; знаменитый Вавилон, с его жителями, среди которых основатель - царь Навуходоносор:
And now from out the watery floor A city rose, and well she wore Her beauty, and stupendous walls, And towers that touch'd the stars. .-This was famous Babylon.
(С.154)
«Стены невиданной высоты», «башни,что касаются звезд» - этот посмертный гимн «славному Вавилону» по стилю напоминает уже проанализированное нами описание Вавилона из одноименной поэмы Корнуолла. Стихотворение - еще одна иллюстрация взглядов Корнуолла на тему рокового города и его правителя. Вывод, вытекающий из всех сочинений Корнуолла, посвященных Вавилону, таков: великий город и его основатель живут и после смерти. Думается, что слова английского поэта, прозвучавшие так кстати, не могли остаться не услышанными Пушкиным. В целом во взглядах двух поэтов на проблему рокового города и его основателя больше сходства, чем различий.
Другой мотив, позволяющий соотнести «Медного всадника» с творчеством Корнуолла, - мотив молодого человека, неожиданно потерявшего возлюбленную и ставшего безумным. Герой поэмы в октавах «Diego de Montilla» после смерти возлюбленной Авроры впал в безумие; любимым его занятием стало бродить по берегу озера, по лесу; и однажды мать нашла его хладный труп в заброшенной башне. Она опустила его в могилу, а когда умерла она сама, какой-то незнакомец похоронил ее рядом с сыном.
Ср. у Пушкина:
Домишко ветхой.. Был он пуст
И весь разрушен. У порога Нашли безумца моего, И тут же хладный труп его Похоронили ради бога.
(V, 149)
Смерть Евгения и Диего и похороны «ради бога» - похожи. Может быть, Пушкин обратил внимание на эту деталь.
На наш взгляд, приведенные примеры, во-первых, позволяют пополнить список источников «Медного всадника» произведениями Барри Корнуолла; во-вторых, расширяют наши представления о включенности пушкинской поэмы в общеевропейский литературный контекст; а в-третьих, заставляют усилить внимание к теме «Пушкин - читатель».
Примечания
1 ПумпянскийЛ.В. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII века // Пумпянский Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 158.
2 См.: Кулагина О.Л. Пушкин и Барри Корнуолл: Автореф. дис. ... канд. фи-лол. наук. М., 1990 (С. 21-22: библиогр. статей автора по теме дис.).
3 The Poetic Works of Milman, Bowles, Wilson, and Barry Cornwall. Paris: Gal-lignani, 1829. Произведения Корнуолла цитируются по этому изд., с указанием страницы (по 4 пагинации).
4 Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты / Подготовили к печати и комментировали М.А. Цявловский, Л.Б. Модзалевский, Т.Г. Зенгер. М.; Л.: ACADEMIA, 1935. С. 535-549.
5 См. об этом: Кулагина О.Л. Указ. соч. С. 16; Барри Корнуолл // Довгий О., Махов А. Двенадцать зеркал Пушкина. М: Intrada, 1999. С. 146.
6 Подстрочный перевод произведений Корнуолла везде наш. - О. Д.
7 Произведения Пушкина цит. по: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935-1959. В тексте римская цифра обозначает номер тома, арабская - страницу.
8 См. об этом: Кулагина ОЛ. Указ. соч. С. 16; Барри Корнуолл... С. 146.
