CC BY
119
УДК 330.117
к вопросу о собственности
и присутствии государства в рентообразующей сфере экономики
л. н. даниленко,
кандидат экономических наук, доцент кафедры экономики и финансов E-mail: daniluda@rambler.ru Псковский государственный университет
Исследователи все чаще определяют специфику социально-экономической системы, сложившейся в пореформенной России, через понятие ««рентно-сырьевая экономика». Системный характер проблем российской реальности неизбежно упирается в вопрос о собственности как ключевой социально-экономической категории, определяющей сущность экономической системы. Сделан вывод о том, что аргументы в пользу преимущественно частной собственности как магистральной формы собственности для современной России являются лишенными экономико-исторического обоснования.
Ключевые слова: собственность, приватизация, системная конкурентоспособность, легитимность, рента, рентная экономика, недра, корпорации, эффективность.
Влияние приватизации на отношения и права собственности в постсоветской России. В
контексте политико-экономического подхода собственность понимается как система экономических отношений, складывающихся между хозяйствующими субъектами по поводу присвоения средств и результатов производства: «Собственность - это... исторически определенная форма присвоения материальных благ, в первую очередь средств производства» [4, с. 16].
Вместе с тем в реальной хозяйственной практике экономические отношения собственности всегда выступают в той или иной правовой форме. Поэтому в современных исследованиях политико-экономический подход к пониманию собственности, как правило, дополняется экономико-правовым подходом, раскрытым в 1950-1960-е гг. в экономи-
ческой теории прав собственности А. Алчианом, Г. Демсецем, Р. Коузом. В рамках теории прав собственности указанные права определяются как правила, регулирующие доступ хозяйствующих субъектов к ограниченным благам. Хозяйствующий субъект-собственник воспринимается как носитель определенных прав (набора правомочий) на социально признанные действия в отношении объекта собственности: «Право собственности - это обеспечиваемое обществом право на выбор способов использования экономического блага» [1, с. 319].
Сторонники восстановления в России частной собственности в подтверждение своих убеждений апеллировали к опыту развитых рыночных стран1, умалчивая при этом о том, что форма собственности на Западе не определяет эффективность производства, не учитывали, что само понимание собственности претерпело там существенные изменения. Определяющее значение в современном мире имеют не столько формы собственности в вещном их понимании, сколько отношения собственности, то, как собственностью управляют, какие социально-экономические результаты дает это управление. Например, министр планирования Франции Л. Столерю подчеркивал, что с точки зрения роста производительности для правильно организованных вертикально интегрированных корпораций главное -не форма собственности, а наличие эффективного планирования и управления, подтверждением чему
1 См., например, Буздалов И. Частная собственность на землю - основа эффективного сельского хозяйства // Вопросы экономики. 2000. № 7.
может служить одинаковая эффективность работы государственной корпорации Renault и частного концерна Peugeot [19, с. 25].
Главное в отношениях собственности - кому принадлежит право на извлечение экономической выгоды из владения, использования и распоряжения объектами собственности: всему обществу, отдельным регионам, коллективам предприятий или конкретным физическим лицам. Например, фактическое различие между государственной и частной земельной собственностью заключается в присвоении земельной ренты - только в одном случае субъектом присвоения выступает общество (в лице муниципалитета или государства), а в другом -частное лицо.
Еще в самом начале рыночных реформ в России группа американских экономистов, в число которых входили лауреаты Нобелевской премии по экономике Ф. Модильяни, Дж. Тобин и Р. Солоу, обратились с «открытым письмом» к М. Горбачеву, в котором советовали сохранить общественную собственность на землю и другие природные ресурсы. Данную позицию поддержал и английский исследователь Ф. Харрисон, который предостерегал: «Россия пережила гражданскую войну, чтобы освободиться от феодального наследия в виде частной собственности на землю. Воссоздать эту систему... допустить приватизацию общественной собственности (той части создаваемого богатства, которая принадлежит обществу: земельную ренту и ренту за природные ресурсы) было бы трагедией в историческом масштабе. Если эта ошибка будет допущена, в один прекрасный день за нее придется очень дорого заплатить» [26, с. 42].
Как известно, подобные предостережения все же не были приняты во внимание. В первые годы рыночных реформ в России превалировали идиллические представления по вопросу возникновения цивилизованных институтов прав частной собственности и их защиты. Господствующим было ошибочное убеждение: «Главное состоит в том, что предприятия не зависят от государства и ориентируются на получение прибыли. При таких условиях владельцы будут обязательно стараться укрепить свои права собственности» [20, с. 19]. Создание института частной собственности воспринималось как акт, автоматически обеспечивающий стремительный прогресс и рост эффективности экономики. Сторонники реформ были убеждены в работоспособности следующей логической схемы.
На первом этапе - приватизация и создание в стране класса эффективных частных собственников, которые естественным образом будут заинтересованы в возникновении и поддержании цивилизованного режима защищенных прав собственности. Поскольку новые частные собственники предъявляют спрос на институты защиты прав собственности (например, суд, обеспечивающий исполнение контрактов; регулятор, обеспечивающий поддержку и развитие бизнеса и др.), то на втором этапе в соответствии с правилом рынка (спрос рождает предложение) такие институты появляются естественным образом в ответ на предъявляемый эффективными собственниками спрос.
Однако в России указанная схема не сработала, в том числе и по той причине, что постсоветская номенклатура - ключевой в стране экономико-политический актор - получив доступ к бывшим общенародным активам в результате механизма нелегитимного, а зачастую и нелегального присвоения, оказалась естественным противником совершенствования институтов цивилизованной защиты прав собственности. Да и определение «эффективный» менее всего подходит для характеристики того класса частных собственников, который сложился в России в результате «прихватизации»: ведь одно дело, когда собственность создается напряженным трудом в ходе конкурентной борьбы капиталов и интеллекта, и совсем другое, если она достается без приложения созидательных усилий. К примеру, если в США крупнейшие состояния, созданные интеллектуальным трудом, составляют 80 %, в Великобритании - 63, то в России их число - лишь 4 % [4, с. 25]. «Новейшей экономической истории просто неизвестен факт столь масштабного происхождения «незаработанной» собственности, как в пореформенной России», - пишет К. Хубиев [28, с. 28]. В такой ситуации надежды на появление «чувства хозяина», по определению являющегося мощным стимулом роста производства и фактором экономической эффективности, представляются заведомо иллюзорными2. Неэффективным собственникам не нужны
2 Стоит отметить, что иллюзии по поводу естественного возникновения в результате приватизации «правильных» институтов и эффективных собственников, сохраняются у власти и по сей день. Не об этом ли свидетельствует то, что в 2012 г., приводя аргументы в пользу очередного этапа приватизации, В. В. Путин высказался однозначно: «Нужно продать любой ценой, даже за копейки, с целью институциональных изменений. Имею в виду, что частные компании работают эффективнее государственных» [16, с. 12].
эффективные институты защиты прав собственности по причине их (институтов) функциональной опасности для таких собственников. Более того, именно те политически и экономически влиятельные акторы (борцы за ренту), которые преуспели на первом этапе реформирования, становятся главным препятствием на пути социально и экономически позитивных преобразований на втором этапе реформ.
Заметим, что подобная ситуация не является чисто российским феноменом. Экономические системы, в которых ресурсообеспеченные агенты заинтересованы именно в плохих институтах защиты прав собственности, описаны и зарубежными авторами [32]. В таких экономиках большую роль играет неравенство возможностей - социальное, имущественное, политическое, которое способствует манипулированию сложившимися институтами таким образом, что ресурсы продолжают активно перераспределяться в пользу богатых, что еще больше усиливает неравенство.
Институт собственности существует как свод правил (пучок правомочий, в терминологии А. Оно-ре), но содержание этих правил мало чего стоит, если отсутствует неотвратимость наказания за их нарушение. Теоретически государство заинтересовано в процветании своей страны и своих граждан (хотя бы потому, что налоговые поступления зависят от общего благосостояния). С этой точки зрения государство должно бы гарантировать и защищать права собственности. Но на практике государственные чиновники, в чьих руках находится ресурс принуждения, испытывают неудержимый соблазн переиграть права собственности с учетом своих личных интересов. Возникает институциональная дилемма, которую Б. Вейнгаст сформулировал так: «Любое правительство, достаточно сильное, чтобы предоставить минимальные институциональные условия для рынков - например, защищенные права собственности, объективную правовую систему, стабильную денежную систему - также имеет достаточно возможностей, чтобы присвоить богатства своих граждан» [5, с. 6]. История приватизации в России может служить наглядным и печальным примером этой дилеммы.
В научной литературе отмечается тот факт, что деформация сложившейся хозяйственной системы в России, ее настроенность на «долларовую цену за баррель нефти, а не на производительность общественного труда», уходит своими корнями в просчеты, допущенные при реформировании от-
ношений собственности [17, с. 3, 7]. В результате этих просчетов средства, вырученные государством от приватизации государственной собственности, составили лишь 15 % ее истинной стоимости, и это притом, что государство «выпустило из рук» рентные сферы деятельности. Сферы настолько доходные, что только за 2000 г. рентный доход, оставшийся в частных руках, равнялся 11,4 млрд долл., «что примерно в 3 раза больше, чем весь доход от приватизации, полученный российской казной за предыдущие 10 лет» [2, с. 12, 13].
По глубокому убеждению автора, то, что внешне выглядит как просчет, на самом деле является тщательно выверенным расчетом. Как пишет В. Рязанов, «форсированная приватизация, проведенная в Российской Федерации, и особенно ее ваучерная фаза, а затем и использование залоговых аукционов, словно специально были проведены для того, чтобы подтвердить. знаменитую формулу Прудона: «Собственность - это кража» [24, с. 287]. Неслучайно Ч. Тилли, анализируя историю зарождения и становления государственных структур в европейских странах, рассматривает государство как механизм присвоения ресурсов и их последующего перераспределения во имя целей, определяемых элитой [34]. В России такой элитой явилась постсоветская номенклатура.
Многие исследователи отмечают номенклатурный характер российской приватизации. Номенклатурная приватизация означает перевод в режим частной собственности той доли общенародной собственности, что находилась в распоряжении советской номенклатуры. Уже в период перестройки при фактическом распаде административно-командной системы страны основное содержание социально-экономических процессов составляло «освоение» общенародных ресурсов, по сути, их «расхищение и превращение в товары и деньги, сопряженное с превращением расхитителей в рыночных агентов» [15, с. 71]. В результате номенклатурной приватизации произошла смена статуса чиновников и «красных директоров» (номенклатуры) с условных владельцев и пользователей общенародной собственности на статус легальных частных собственников. Заметим, однако - легальных, но нелегитимных собственников, что нашло отражение в исключительно точном народном определении российской приватизации как прихватизации, легализовавшей результат фактически теневого передела общенародной собственности «по чину» и позволившей
«прихватизаторам» вывести «прихваченные» активы за границу, чтобы таким специфическим способом ввести их в рыночные отношения.
Анализируя структуру и особенности отношений собственности, сложившихся в России в результате приватизации, исследователи разграничивают две характеристики феномена собственности -легальность и легитимность. Если легальность характеризует сложившиеся права и отношения собственности с точки зрения их соответствия формальным механизмам спецификации, то легитимность связана с неформальными механизмами признания прав собственности и характеризует отношения собственности с позиций их соответствия обычному (естественному) праву. В зависимости от сочетания этих двух характеристик возможны разные институциональные режимы: от «институционального оптимума», когда права и отношения собственности и легальны, и легитимны, до режима «чистой криминальности», при котором они нелегальны и нелегитимны. Как промежуточные варианты могут складываться режимы «внелегаль-ности» (институт собственности легитимен, но нелегален) или «безлегитимности» (при формальном признании прав собственности отсутствует их неформальное принятие). Как правило, в странах с устойчивой политической системой и нормально работающей экономикой поддерживается «институциональный оптимум»; для развивающихся стран типичным является режим «внелегальности»; для многих постсоциалистических стран характерен режим «безлегитимности» [14].
Что касается России, то Р. Капелюшников констатирует как «ключевой эмпирический факт» то, что «в российском обществе сложилось почти консенсусное неприятие приватизации и выросшей на ее основе крупной частной собственности». Так, в 2007-2008 гг. среди опрашиваемых россиян доля выступавших за полный или частичный пересмотр итогов приватизации колебалась в пределах 78-83 %. Желание «отнять и поделить» заново в значительной степени связано с убежденностью примерно 90 % россиян (среди предпринимателей доля таковых несколько меньше - 72 %), что приватизация проводилась с массовыми нарушениями не только неформальных, но и формальных «правил игры», что крупные состояния нажиты исключительно нечестным путем [14, с. 92, 95, 96].
Схожую трактовку событий, связанных с приватизацией прежде общенародной собственности,
дает Г. Вечканов, особо подчеркивая тот факт, что в объектах государственной собственности был воплощен труд многих поколений советских людей, а в результате приватизации произошло, по сути, «безвозмездное отчуждение труда миллионов трудящихся»3.
Неудивительно, что сегодня Россия лидирует среди стран мира по степени неравенства в распределении богатства: на долю самых богатых 1 % россиян приходится 71 % всех активов домохозяйств в стране. Для сравнения отметим, что в США на долю 1 % богатейших американцев приходится 37 % совокупных активов, в Европе аналогичный показатель составляет 32 %, в Японии - 17 % (при среднемировом значении показателя 46 %). Если оценить степень распределения богатства относительно 10 % самых богатых россиян, то и в этом случае наша страна является мировым лидером -87,6 % [6, с. 75].
Заметим, проблема собственности без легитимности имеет под собой как объективные основания (масштабы и темпы процесса приватизации; отсутствие не только практического опыта, но и глубокой теоретической проработки вопросов; запутанность процедур), так и субъективную подоплеку. На субъективные оценки прав и отношений собственности (легитимных или нелегитимных) влияют и идеологические конструкты, внушаемые людям, и их частные интересы, и их обыденные представления о том, «что такое хорошо, и что такое плохо». Социальная приемлемость отношений собственности формируется не столько законодательными актами государства, сколько экономическим поведением самих собственников [31]. Проблема социальной справедливости в отношениях собственности волнует людей не меньше, чем экономическая эффективность ее использования или соответствие положениям формального права. Согласно обычному праву, частная собственность легитимируется вложенным трудом, идеями и энергией, но отнюдь не политической властью. В России же, как писал В. В. Розанов еще в начале ХХ в., «вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало, и от этого она не крепка и не уважается» [23].
3 В подтверждение факта приватизации «по дешевке» ученый приводит историю с переоценкой основных фондов страны лишь через год после выдачи ваучеров: то есть вначале за бесценок приобрели, а затем стоимость основных фондов повысили более чем в 20 раз [4, с. 17-18].
Какие практические меры предлагают исследователи в целях придания результатам приватизации хотя бы флера легитимности? Назовем лишь некоторые наиболее популярные и часто обсуждаемые проекты.
Один самый простой, крайний вариант - оставить все как есть, без изменения. Да, в России процесс рыночной трансформации сопровождается резким усилением неравенства. Да, экономический рост интенсивного типа блокируется по причине неадекватного решения вопроса о собственности. И, тем не менее, «несмотря на то, что исключительно неравномерное распределение богатства негативно сказывается на экономическом развитии России, насильственное его перераспределение не принесет никакой пользы, дав толчок лишь бесконечному циклу перераспределений от богатых к бедным и обратно. При этом об экономическом росте придется... забыть», - пишет К. Сонин [25, с. 18].
Схожую позицию занимает Р. Капелюшников, предлагая смотреть на нелегитимный характер собственности в России как на институциональную «родовую травму» - вещь неприятную, но не являющуюся препятствием для роста. Тем более что «нелегитимность приватизации и выросшей на ее основе крупной частной собственности - это универсальный, кросснациональный феномен, типичный для всех экономик переходного типа» [14, с. 98, 100].
Иной точки зрения придерживается К. Хубиев, полагая, что государству следует провести массированную акцию - объявить приватизированные предприятия объектами инвестиционных конкурсов, победителями которых могут оказаться как нынешние собственники, так и сторонние лица. По результатам конкурсов активы предприятий следует перераспределить в пользу субъектов, инновационно мотивированных и инвестиционно состоятельных. Таким субъектом-победителем может быть, кстати, и само государство [28, с. 20].
Еще более радикальные меры предлагает Р. Кучуков, уточняя, что речь идет не о том, чтобы все крупные предприятия стали государственными, а чтобы «неправедно денационализированные крупные компании» были национализированы с тем, «чтобы искупить первородный грех в облике приватизации». Сферы же, определяющие социально-экономическое состояние страны и составляющие фундамент отечественной экономики (добыча и переработка полезных ископаемых, нефтегазовые и
энергетические комплексы, железнодорожный, морской, авиационный транспорт, основные секторы машиностроения), должны стать исключительно государственными, убежден ученый [17, с. 6].
В духе «первородного греха» рассуждает по поводу российской приватизации и Дж. Стиглиц, определяя ее как коррупционную приватизацию и уточняя тем самым характер «первородной греховности» [13, с. 56]. Как считает ученый, коррупционная приватизация в принципе не может привести к социально-экономической эффективности не только по причине ее нелегитимности в глазах общества, но и потому, что тот, кто получил собственность нечестным путем, понимает это и осознает, что его права собственности не защищены. Это понимание определяет и хищнический характер действий такого собственника: увод ресурсов из бизнеса и перевод капиталов за пределы страны; short-termism как временной горизонт деятельности; недоинвестирование основного капитала. Это не расширенное воспроизводство, и даже не простое, это путь к полной деградации экономики. Образно говоря, это «три дня на разграбление», ведь «после нас хоть потоп».
Многие отечественные исследователи убеждены, что при существующих отношениях собственности никакая прогрессивная трансформация экономической системы России невозможна в принципе. Так, С. Губанов определяет сложившиеся отношения собственности как олигархические, дезинтегрированные и компрадорские, причем считает, что следует решать вопрос о собственности в пользу вертикально интегрированных форм с крупным блоком государственного сектора. «Необходимо заменить экспортно-сырьевую модель планово-интегрированной системой неоиндустриального воспроизводства. Обязательной. предпосылкой для этого выступает стратегическая национализация: земли, электроэнергетики, других инфраструктурных монополий. Правительство РФ хотело бы ограничиться существующей бюджетной национализацией экспортно-сырьевой ренты и не трогать отношения собственности. Но это позиция. пришла в противоречие с реалиями и вызовами времени. Национализация ради вертикальной интеграции - таков единственно верный выход», -выносит вердикт ученый [8, с. 10].
По мнению автора, перманентное инициирование отечественными учеными и общественными деятелями дискуссий о собственности, приватиза-
ции и национализации связано не только с низким уровнем легитимности и легальности событий 20-летней давности - ваучерной приватизации, залоговых аукционов, простого криминального передела (в противном случае, действительно, можно было бы рассчитывать на «угасание исторической памяти» в общественном сознании). Дело в том, что опасные игры вокруг собственности активно продолжаются и сегодня, хотя и под другими названиями (рейдерские захваты, государственно-частное партнерство, госкорпорации с их последующей приватизацией), но с неизменным содержанием -захват и передел4. При этом, как и 15-20 лет назад, операции с собственностью ведутся с массовыми нарушениями формальных и неформальных правил (яркими примерами являются нарушения, выявленные в 2012-2013 гг. в Министерстве обороны РФ, в Министерстве сельского хозяйства РФ, при строительстве стадиона «Зенит» в Санкт-Петербурге, олимпийских объектов в Сочи и др.).
Именно нелегитимность, а зачастую и нелегальность сегодняшних процессов, «завязанных» на институте собственности, имеют своим следствием такие негативные последствия, как «поддержание в обществе полудепрессивного социально-психологического климата», «ослабление инвестиционной активности и искажение самой структуры инвестиций (смещение вложений от долгосрочных к краткосрочным, от менее ликвидных к более ликвидным, от внутренних к внешним)» [14, с. 98]. Все это - результат процессов и отношений не столько вчерашнего, сколько сегодняшнего дня.
Ну и, конечно, ситуация усугубляется тем очевидным фактом, что пореформенная частная собственность в России оказалась экономически неэффективной (на начало 2013 г. объем промышленного производства в России составил лишь 90,1 % от уровня 1991 г.) и социально несправедливой, не привела к достойному качеству жизни трудящегося человека, но породила феномен олигархического капитализма. Как пишут ученые, «за 20 лет пореформенного периода (1992-2011 гг.) на прежних предприятиях, усилиями прежних коллективов, в условиях мирного времени Россия не только не достигла, но и ухудшила. стартовые технико-экономические показатели находившейся
4 К примеру, Правительство РФ отменило ограничения на выплату стимулирующих доплат и премий в государственных корпорациях «Оборонпром», «Объединенная авиастроительная корпорация», «Роснано» при том условии, что чистый убыток
«Роснано» в 2011г. составил 1,99 млрд руб. [4, с. 11, 12].
в «перестроечном кризисе» советской экономики» [10, с. 48].
Что касается размеров государственной собственности, то в 2005 г. доля государственного сектора в общем объеме выпуска российской экономики составляла 10,1 %; в общей численности занятых -14,9; в балансовой стоимости основных фондов -11,9 % [4, с. 5]. Таким образом, интегральная доля государственного сектора в национальной экономике оценивалась в 12,3 %, причем стратегические секторы экономики оказались сосредоточенными в основном в руках частного капитала. Так, интегральная доля государственного сектора в электроэнергетике достигала лишь 8,9 % (заметим для сравнения, что во Франции почти на 100 %, а в Австралии, Австрии, Великобритании и Канаде на 75 % все активы электроэнергетики находятся в собственности государства), в топливной промышленности - 7,4 %, в химической и нефтехимической промышленности - 12,0 % [2, с. 41]. Ученые считают, что для восстановления полноценной инвестиционной способности экономики государственная собственность должна занимать примерно 60-65 % в среднем, и, безусловно, 100 % - в базовых секторах, определяющих социально-экономическое состояние страны [17, с. 6].
Некоторые исследователи предпринимают попытки вывести формулу собственности, отражающую «соотношение государственной, вертикально интегрированной, смешанной, коллективной и частной собственности с учетом прогрессивного мирового опыта» [18, с. 41]. Но мировой опыт в этом вопросе очень разнообразен, и масштабы госсектора в разных странах заметно варьируются, в том числе и во времени, и в секторах экономики. Например, если оценивать долю госсектора в общей занятости населения, то в середине 1990-х гг. она составляла в США 14,5 %; в Германии - 15; во Франции - 25; в Швеции - 32 %. С другой стороны, статистические данные о динамике доли госрасходов развитых стран в их ВВП за последние 80 лет выявляют общемировую тенденцию к усилению степени и масштабов государственного присутствия в экономике. Так, доля госрасходов в ВВП США за 1929-2012 гг. увеличилась с 10 до 41,6 %; во Франции расходы государства за 1938-2012 гг. возросли с 21,8 до 56,2 % ВВП [28, с. 28-29].
С точки зрения автора, чрезвычайно важно не то, «много» государства в экономике или «мало», важно, чем оно занимается, насколько эффектив-
но его присутствие с социально-экономической позиции. Исследователи выделяют два подхода к содержанию государственной собственности:
1) ресурсный (через принадлежность государству ресурсов, имущества, имущественных прав и пр.);
2) «отношенческий».
Первый подход преобладает в рамках политической экономии; второй свойствен новой институциональной теории [18]. Как показывает практика, принадлежность государству определенных активов, будучи исходным моментом государственной собственности, является необходимым, но недостаточным условием, поскольку отношения собственности нельзя сводить только к пассивному обладанию ее объектами. Эти отношения проявляют свой характер в процессе использования и распоряжения объектами собственности. Номинально государственные ресурсы далеко не всегда «работают» на реализацию системных, общенациональных интересов. Опыт России, как новейший, так и исторический (традиционный ответ на вопрос о том, как идут дела в стране? - «Воруют...»), свидетельствует о том, что очень часто государственное имущество расхищается, используется асоциальным и неэффективным способом, становясь средством реализации индивидуальных или частных групповых интересов.
Вопрос, почему государственная собственность в принципе не может использоваться эффективно, рассматривался многими отечественными иссле-дователями5. На практике, однако, экономическая эффективность предприятий госсектора в разных странах неодинаковая. Например, в Норвегии, Швейцарии и Швеции она находится на высоком уровне. А во Франции государственные предприятия в целом в 1,4 раза эффективнее частных [4, с. 23]. Во многих нефтедобывающих странах действуют нефтяные государственные корпорации (в Норвегии -Statoil, Norsk Hydro, в ОАЭ - AbuDhabi National Energy Co, в Китае - Sinopec), функционирующие вполне успешно [29, с. 7]. Да и в России все не так однозначно, как принято думать. Если, к примеру, сравнить результаты работы «Роснефти» и ОАО «Лукойл» за 2011 г., то государственная компания (государство в той или иной форме контролирует
85 % уставного капитала «Роснефти») выглядит значительно лучше частной6.
«Распространенное в кругах российской власти и бизнеса мнение о принципиальной неэффективности государственных корпораций по сравнению с частными корпорациями не имеет серьезных оснований», - убежден Л. Черной [29, с. 7]. Неудовлетворительные же результаты работы отечественного государственного сектора «обусловлены специфической организацией российской модели и неумением эффективно управлять государственным хозяйством в промышленности», - поддерживают данную позицию и другие авторы [2, с. 10].
В. Дасковский и В. Киселев связывают неэффективность государственного сектора российской экономики с неадекватностью организационно-правовых механизмов государственного регулирования социально-экономических процессов и отношений. Речь идет о выборе акционерных обществ «в качестве основной организационно-правовой формы государственного участия в экономике». В результате «формально государственное действует на деле как частное», преследуются «типовые коммерческие цели акционерного общества». Например, наше «национальное достояние» ОАО «Газпром» «делит в кругу своих акционеров рентный доход, принадлежащий всему народу» [10, с. 36]. Практически то же самое делает и «Роснефть»: по итогам 2012 г. 25 % прибыли компании (а ее величина составила 342 млрд руб.) было решено направить на выплаты дивидендов акционерам. «Это рекордный показатель для компании с государственным участием», - прокомментировал решение академик А. Некипелов (являющийся и. о. председателя совета директоров «Роснефти») [30, с. 12].
Заслуживают внимания еще два аспекта проблемы - низкое качество государственного менеджмента и отсутствие законодательства, системно регулирующего управление госсобственностью в целом. Именно с этими аспектами специалисты связывают те факты, что, например, в 2011 г. из 2 645 акционерных обществ, в которых государству принадлежала существенная доля акций, только
5 См., например, Жаворонков С. Неэффективность управления государственной собственностью (на примере крупных предприятий) // Вопросы экономики. 2004. № 9; Фоминых А. Сопоставление эффективности государственного и негосударственного секторов: статистический подход // Вопросы экономики. 2004. № 9.
6 Выручка от реализации продукции у «Роснефти» составила 2,7 трлн руб., у «Лукойла» - в 1,6 раза больше (4,3 трлн руб.). А цифры по величинам прибыли и уплаченных налогов практически совпадают: у государственной «Роснефти» прибыль составила 405 млрд руб. (чистая прибыль - 319 млрд руб.), а у частной компании «Лукойл» - 422 млрд руб. (чистая прибыль равна 333 млрд руб.). К тому же большая часть дивидендов «Роснефти» поступит в государственный бюджет [16, с. 11].
582 (22 %) перечислили дивиденды в федеральный бюджет; что из года в год доходы в форме дивидендов на акции, принадлежащие государству, оказываются в разы меньше совокупного объема ежегодных вложений государства в уставные капиталы АО; что доля прямых бюджетных инвестиций в конкретные объекты капитального строительства неуклонно сокращается, поскольку единственно посильная для нынешнего госменеджмента процедура - это вложения в уставные фонды и имущественные взносы, большая часть которых, однако, не приобретает формы реальных инвестиций, а используется для скупки акций, вложений в банковские депозиты и др. Например, в 2011 г. в виде имущественного взноса в государственную корпорацию «Внешэкономбанк» было выделено 62,6 млрд руб. бюджетных денег для вложений в «Фонд прямых инвестиций». Через полтора года ситуация была следующая: 5,7 млрд руб. были использованы на приобретение акций ММВБ и ОАО «Интер РАО ЕЭС», а остальные средства оставались на счете Фонда во «Внешэкономбанке», то есть на реальные капитальные вложения «Фонд прямых инвестиций» не использовал вообще ни рубля [11, с. 15, 19-22].
Исследователи определяют характер пореформенного государственного сектора в России с помощью определений фиктивный или квазигосударственный. Совершенно очевидно, что квазигосударственный сектор в отличие от нормального государственного сектора, для которого прибыль и коммерческий интерес не являются непосредственной целью деятельности, не в состоянии обеспечить национальную экономику ни дешевыми кредитными ресурсами, ни дешевыми транспортными услугами, ни дешевыми энергетическими и сырьевыми ресурсами. Более того, в России именно секторы квазигосударственного сектора вносят основной вклад в инфляционные процессы в экономике. Ежегодный рост цен на газ, бензин, керосин, солярку, электроэнергию и тарифов на транспортные услуги, непомерно высокие кредитные ставки банков - побудительные причины пересмотра и повышения цен, роста затратности экономики на всех уровнях и во всех видах деятельности [10, с. 37].
В странах с развитой рыночной экономикой государственный сектор, функционирующий на принципах, отличных от принципов частного бизнеса, используется для повышения эффективности общественного производства. Очевидно, для того, чтобы российский государственный сектор адек-
ватно выполнял данную функцию, государство (как хозяйствующий субъект) не должно быть стеснено ролью акционера, а государственные чиновники искушаемы возможностью частного (акционерного) присвоения общественной собственности7. У государственного сектора целевые ориентиры и критерии эффективности не должны быть связаны с увеличением капитализации или текущих дивидендных выплат. А пока картина следующая: «подключившись к зарабатыванию дохода в компании с частными акционерами крупнейших банков, государство как кредитор фактически участвует в обескровливании отечественных предприятий непомерно высокими процентами. В компании с акционерами сырьевых экспортеров государство неуклонно поднимает цены на энергоносители, тепловую и электрическую энергию» [10, с. 48], снижая тем самым конкурентоспособность отечественной экономики как на внутреннем, так и на мировом рынках. Комментарии, как говорится, излишни: выходит, мы сами рубим сук, на котором сидим.
Но что определяет конкурентоспособность национальной экономики, то есть не конкурентоспособность продукта, фирмы, сектора экономики, а конкурентоспособность экономической системы страны в целом?
Один вариант ответа на этот вопрос предлагает теория известного американского экономиста М. Портера. На основе изучения практики компаний ведущих индустриальных стран мира, на долю которых приходится почти 50 % мирового экспорта, М. Портер предложил концепцию международной конкурентоспособности нации. Подход Портера заключается в том, чтобы рассматривать конкурентоспособность страны под углом зрения конкурентоспособности компаний, представляющих страну на мировом рынке, поскольку национальный доход создается компаниями-производителями, а международная торговля, по сути, перераспределяет
7 Обращает на себя внимание размер вознаграждений, получаемых членами совета директоров и top-менеджментом
акционерных обществ, фактически принадлежащих государству. Например, в 2011 г. совокупные вознаграждения высшего менеджмента ОАО «Внешторгбанк» составили 5,7 млрд руб., при том что величина дивидендов, перечисленных в федеральный бюджет (государству принадлежит 75,5 % акций ВТБ) была менее 4,6 млрд руб. ОАО «РусГидро», в котором государству принадлежит 58,1 % акционерного капитала, выплатило по этим акциям дивиденды на 1,4 млрд руб., тогда как вознаграждение top-менедж:мента составило 1,7 млрд руб. (не считая опционной программы на 763 млн руб.) [11].
продукт, созданный конкурентоспособными фирмами в конкурентоспособных секторах. Согласно представлениям М. Портера, изначально конкурентоспособны вовсе не страны, а национальные компании [21].
Позиции автора, однако, ближе точка зрения по вопросу национальной конкурентоспособности, предложенная С. Губановым [9]. По мнению ученого, первичной является общесистемная конкурентоспособность - конкурентоспособность национальной экономической системы, а продуктовая и отраслевая конкурентоспособность вторична, производна от общесистемной. Если неконкурентоспособна система общественного воспроизводства, то не могут быть конкурентоспособными ни экономика страны, ни товары и услуги, производимые ее секторами и фирмами. Следовательно, рассматривать проблему конкурентоспособности экономики нужно не на уровне фирм и секторов экономики, а все же на общесистемном уровне. С. Губанов подчеркивает, что понятия «рыночное хозяйство» и «конкурентоспособное хозяйство» не тождественны. Рынок сам по себе не является способом увеличения конкурентоспособности, равно как и «внедрение» частнособственнических отношений автоматически не решает проблему повышения конкурентоспособности национальной экономики8. По формальным признакам и в США, и в Евросоюзе, и в России система организации и функционирования расширенного воспроизводства однотипная - рыночная. Вместе с тем Россия формально ввела рыночную экономику, но не только не поднялась до уровня развития США и ЕС, а отстала от него в гораздо большей степени, чем отставала к началу 1990-х гг. Отсюда вытекает вопрос: что делает конкурентоспособной одну рыночную систему и мешает другой рыночной системе занять достойное место в мировом хозяйстве?
В первом приближении ответ такой: различия реально достигнутых стадий развития рыночных отношений определяют различия макроэкономических систем по уровню их конкурентоспособности. В свою очередь, критерием стадиальных
8 Схожую позицию в этом вопросе занимает К. Хубиев, обращающий внимание на ошибочность широко распространенного среди российских реформаторов представления, что «успех экономических реформ на нынешнем этапе следует определять формированием институтов рыночной экономики (не самой экономической системы, а именно институтов). В таком случае создание институтов, рассматриваемое как самоцель и безотносительно к их эффективности, неминуемо означает - и теоретически, и практически - бессистемность проводимых преобразований» [27, с. 54].
различий служит доминирующая в стране система обобществления труда и собственности. Например, для домонополистических стадий развития капитализма характерна децентрализованная частная собственность, которая предполагает существование множества мелких и средних собственников, обладающих реальной возможностью управлять своей собственностью так, чтобы достигать максимальной рентабельности своих активов. Именно такая собственность в экономической теории рассматривается как некий идеал.
Концептуальное обоснование отношений домонополистической стадии развития капитализма С. Губанов называет неовальрасианским императивом, который требует, во-первых, признания нацеленности всех частных собственников на максимальную рентабельность производства как промежуточного, так и конечного продукта, во-вторых, признания идеи, что общее макроэкономическое равновесие достижимо только путем обеспечения максимальной рентабельности каждым собственником и на каждом рынке отдельного товара (глобальный максимум есть сумма локальных максимумов). В-третьих, само рыночное хозяйство рассматривается как децентрализованное хозяйство: оно «рассыпается» на рынки каждого товара в отдельности, а частные собственники на этих рынках следуют ценовым сигналам рыночного саморегулирования.
На вопрос, следует ли современная экономическая практика неовальрасианскому императиву, или она, согласно законам диалектики, переходит в фазу его отрицания, С. Губанов дает следующий ответ. На низших стадиях капиталистического развития экономическая система, безусловно, подчиняется неовальрасианскому императиву. На высших же стадиях, к которым вышли лишь развитые державы мира, макроэкономическая система проявляет тенденцию отрицания неовальрасианского императива. В условиях высшего капитализма преобладает вертикально интегрированная форма обобществления экономики. В рамках вертикально интегрированной корпорации (ВИК) соединяются звенья и промежуточного, и конечного производства9. К системе
9 Например, мир нефти делится на три части: 1) downstream включает разведку, добычу нефти; 2) midstream охватывает транспортировку сырой нефти на нефтеперерабатывающие комплексы, для чего используются танкеры, баржи, трубопроводы, автоцистерны; 3) upstream включает переработку, маркетинг и дистрибуцию, вплоть до АЗС и магазинов, торгующих продуктами нефтепереработки [12, с. 870].
ВИК неовальрасианский императив неприменим в принципе, ВИК невыгодно «выжимать» прибыль из промежуточного производства, поскольку такая прибыль составляет издержки конечного производства. Поэтому внутри корпорации используются плановые трансфертные цены, устанавливаемые по нормативным издержкам, а прибыль извлекается из производства конечной продукции, но не извлекается из производства промежуточной.
Основным звеном экономики выступает не обособленное предприятие, а межотраслевая корпорация, доходящая до размеров транснациональной. Чтобы все подразделения корпорации выдерживали согласованный ритм, они должны работать по единому, общекорпоративному плану. При этом план корпорации не может быть полностью изолированным от планов других компаний, смежных с ней. У любой корпорации есть внешнее взаимодействие с государственным сектором (через научные центры, энергетику, магистральный транспорт, инфраструктуру), с технологически смежными корпорациями (в составе альянсов и партнерств), с мелкими и средними предприятиями, которые стремятся получить контракт корпорации. В результате совокупность текущих и среднесрочных планов корпораций так или иначе охватывает отношения всего общественного воспроизводства.
Таким образом, экономике корпораций свойственна планово-корпоративная система организации, координации, регулирования процесса общественного воспроизводства. Именно планово-корпоративная система позволяет развитым государствам находить способ интеграции интересов государства и частного бизнеса, добиваться на базе их взаимодействия повышения конкурентоспособности как общесистемной, так и отраслевой. Складывается государственно-корпоративный капитализм, а макроэкономическая система, способная поддерживать именно данный вариант функционирования рыночного хозяйства, становится конкурентоспособной. С. Губанов констатирует отсутствие планово-корпоративной системы организации экономики в современной России.
Стоит заметить, что далеко не все отечественные авторы согласны с выводами и оценками С. Губанова. Например, известный исследователь С. Перегудов еще в 2008 г. утверждал, что «уже есть основания говорить о системе государственного корпоративизма, практически утвердившегося в стране». В определении государственного кор-
поративизма ученый отталкивается от подхода Ф. Шмиттера, одного из наиболее авторитетных концептуалистов в данной области, определявшего данное понятие как «систему взаимодействия, в рамках которой группы интересов в обмен на гарантируемое им государством монопольное представительство дают ему возможность осуществлять определенную степень контроля за подбором их лидеров, выработкой их требований и привержен-ностей». При этом модель государственного корпоративизма в России имеет ряд специфических черт, среди которых выделяются ключевая роль крупнейших корпораций в экономике и политике и высочайшая степень сращивания бизнеса и бюрократии, основой которым послужили приватизация и последующие переделы государственной и частной собственности. За годы реформ отношения между бизнесом и властью, замешанные на коррупции и клановости, превратились в системообразующие, предопределив неэффективность и неконкурентоспособность сложившейся в стране экономической системы [7, с. 16-17].
Другие исследователи также отмечают прочные институциональные связи, сложившиеся между правительством и сравнительно неэффективными корпорациями (в том числе и государственными), заинтересованными в централизованной поддержке. Проявлением этой связи является и политизация хозяйственных вопросов, и инструментарий воздействия со стороны регулятора на участников хозяйственных отношений10. Уверенность корпораций, являющихся системообразующими (too big to fail), в государственной помощи в случае каких-либо затруднений, искажает конкурентную среду, неизбежно порождает ситуации, в которых
10 Классическим примером является «Пикалевский синдром». Напомним суть конфликта. Частная компания РУСАЛ, модернизируя технологию производства глинозема, собиралась прекратить поставки отходов производства (шлама и коллоидного раствора) на предприятие в Пикалево, где данные продукты использовались как сырье для производства каустической соды и цемента. Пикалево - типичный моногород с градообразующим предприятием, оказавшимся под угрозой закрытия. Вероятность потери, по сути, единственного источника заработка заставила жителей перекрыть федеральную трассу в целях привлечения внимания властей к проблеме. Власть вмешалась в ситуацию. ФАС России возбудила против компании РУСАЛ дело о злоупотреблении доминирующим положением, а премьер-министр «убедил» руководство РУСАЛа подписать договор о продолжении поставок сырья в Пикалево. Социальный взрыв был предотвращен за счет административного принуждения к заключению договора («принуждения к обмену») о сохранении неэффективного производства.
«важнейшим средством соперничества между частными корпорациями оказывается использование («проплаченных») связей во властных сферах» [22, с. 15, 16].
Развивая идеи С. Губанова о неовальрасианском императиве, следует отметить, что идеология частной собственности по своей природе гармонична принципу методологического индивидуализма и абсолютизации экономической природы человека, его индивидуальных эгоистических интересов (модели Homo Economicus). Но принципы индивидуализма и эгоизма не очень соответствуют реалиям и вызовам современного общества. «Интеграционным процессам, идущим в экономике на основе новых технологий. более адекватна идея «социального человека», который по своим характеристикам кардинально отличается от «экономического индивида», - находим мы подтверждение своим мыслям у К. Хубиева [27, с. 47]. Очевидно, что модели «социального человека»11 гармонично соответствует форма собственности, теоретически способная наиболее адекватно выполнять социальную функцию (К. Хубиев пишет о социально пронизанной государственной собственности). Тенденцию к социализации факторов производства отмечают и другие отечественные авторы [17, с. 5].
Вообще, идея о том, что в современном мире собственность уже не является субъективным правом собственника, но «стала социальной функцией обладателя имущества, служащая обществу в целом», была высказана еще 100 лет назад французским исследователем права Л. Дюги [4, с. 18]. Сегодня в развитых странах актуальными стали вопросы, связанные с коллективными отношениями собственности. Э. Остром, лауреат Нобелевской премии и признанный специалист в вопросах экономической теории прав собственности, убедительно доказывает преимущества института коллективной формы собственности как основы для землепользования и других важных аспектов экономики [33].
11 Антропологи описывают обычай, принятый у североамериканских индейцев - потлач (potlatch) - ритуальное празднество с приношением даров и раздачей еще более ценных подарков гостям. Этот обычай играл важную роль в становлении социальной иерархии среди индейцев. Общественное положение человека определялось не столько размерами его богатства, сколько размерами проявляемой им щедрости. Примечательно, что в конце XIX в. эта практика была запрещена и в США, и в Канаде, но была вновь «восстановлена в правах» в ХХ в. Пот-лач - пример института, искажающего привычные рыночные механизмы формирования ценности вещей и определения социального статуса человека.
Рассуждая о причинах последнего глобального кризиса, исследователи отмечают, что кризис порожден несоответствием частнорыночного регулирования общества потребления, история которого насчитывает около 400 лет, новому уровню обобществления производства, на котором «наука, образование, организационная культура, глобальные информационные сети имеют нетоварную природу, не находятся в частном владении и не замыкаются в национальных границах» [3].
Как промежуточный, можно сделать такой очевидный вывод: аргументы в пользу преимущественно частной собственности как магистральной формы собственности для современной России, в том числе и с обращением к опыту развитых рыночных стран, автору представляются лишенными экономико-исторического обоснования.
(Продолжение следует)
Список литературы
1. Алчиан А. Права собственности // «Невидимая рука» рынка / под ред. Дж. Итуэлла, М. Милг-рейта, П. Ньюмена. М.: ГУ ВШЭ, 2008.
2. Артемов А., Брыкин А., Шумаев В. Модернизация государственного управления экономикой // Экономист. 2008. № 2. С. 3-14.
3. Бляхман Л. Глобальный кризис и переход к новой социально-экономической модели развития // Проблемы современной экономики. 2010. № 1 (33). URL: http://www. m-economy. ru/art. php?nArtId.
4. Вечканов Г. Вопрос о собственности: приватизация и ее последствия // Экономист. 2012. № 7. С.16-26.
5. Волков В. Проблема надежных гарантий прав собственности и российский вариант вертикальной политической интеграции // Вопросы экономики. 2010. № 8.
6. Гонтмахер Е. Российские социальные неравенства как фактор общественно-политической стабильности // Вопросы экономики. 2013. № 4. С. 68-81.
7. Государственный капитализм в России // Мировая экономика и международные отношения. 2008. № 12. С. 3-24.
8. Губанов С. Вероятна ли рецессия - 2012? // Экономист. 2012. № 1. С. 3-10.
9. Губанов С. Державный прорыв. Неоиндустриализация России и вертикальная интеграция. М.: Книжный мир, 2012.
10. Дасковский В., Киселев В. О мерах и формах государственного участия // Экономист. 2011. № 8. С. 27-50.
11. Дмитриева О. Управление госсобственностью в России: иррациональность устоявшихся особенностей // Российский экономический журнал. 2013. № 1. С. 13-27.
12. Ергин Д. Добыча: всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть. М.: Альпина Паблишер, 2011.
13. Как избежать ресурсного проклятия / под ред. М. Хамфриса, Д. Сакса и Дж. Стиглица. М.: Институт Гайдара, 2011.
14. Капелюшников Р. Собственность без легитимности? // Вопросы экономики. 2008. № 3 С. 85-105.
15. Кордонский С. Сословная структура постсоветской России. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2008.
16. Кричевский Н. В частные руки: стоит ли продавать госсобственность // Аргументы и факты. 2012. № 24. С. 11-12.
17. Кучуков Р. Государственный сектор как локомотив модернизации // Экономист. 2010. № 9. С. 3-13.
18. Макаров А. Собственность: два подхода // Экономист. 2006. № 7. С. 40-47.
19. Орешин В. Развитие инфраструктуры и модернизация // Экономист. 2012. № 12. С. 21-27.
20. Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики. М.: Изд-во «Республика», 1996.
21. Портер М. Конкурентное преимущество. М.: Альпина Бизнес Букс. 2008.
22. Радыгин А., Энтов Р. «Провалы государства» : теория и практика // Вопросы экономики. 2012. № 12. С. 4-30.
23. Розанов В. Уединение. URL: http://www. vexi. net/rozanov/uedin. html.
24. Рязанов В. Хозяйственный строй России: на пути к другой экономике. Сб. статей. СПб: Изд. дом СПбГУ, 2009.
25. Сонин К. Институциональная теория бесконечного передела // Вопросы экономики. 2005. № 7. С. 4-18.
26. Харрисон Ф. Закон свободы. Частная собственность и государственные финансы в цивилизованном обществе. СПб, 1996.
27. Хубиев К. Государственная собственность и условия ее эффективности (методологический аспект) // Экономист. 2003. № 1. С. 45-56.
28. Хубиев К. Неоиндустриальная модернизация и альтернативные подходы к ней // Экономист. 2013. № 4. С. 27-32.
29. Черной Л. Нужны ли экономике России государственные корпорации? // Экономист. 2011. № 4. С. 3-9.
30. Энергетическая синергия // Аргументы и факты. 2013. № 26.
31. Duch R.M., Palmer H. D. It is Not Whether You Win or Lose, but How You Play the Game: Self-Interest, Social Justice and Mass Attitudes to Market Transition // American Political Science Review. 2004. Vol. 98. № 3.
32. Glaeser E., Scheinkman J., Shleifer A. The Injustice of Inequality // Journal of Monetary Economics. 2003. Vol. 50. № 1. Р. 199-222.
33. Ostrom E. Governing the Commons: The Evolution of Institutions for Collective Action. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.
34. Tilly Ch. Coercion, Capital and European States, AD 1990-1992. Oxford: Basil Blackwell, 1992.
dilib
Вы всегда можете приобрести последние номера и отдельные статьи всех журналов Издательского дома «Финансы и Кредит» в формате PDF на сайте электронной библиотеки dilib.ru. Также доступен электронный архив журналов с 2006 года.
www.dilib.ru
