CC BY
76
Вестник Челябинского государственного университета. 2016. № 4 (386). Филологические науки. Вып. 100. С. 121-126.
УДК 821.161.1.09. 882 (092) Окуджава
ББК 83.3
Е. Н. Матюшкина
К ВОПРОСУ О «ПЕТЕРБУРГСКОМ ТЕКСТЕ» В ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ Б. ОКУДЖАВЫ «ПУТЕШЕСТВИЕ ДИЛЕТАНТОВ»
Рассматривается проблема «петербургского текста», выявляются его особенности в историческом романе Б. Окуджавы «Путешествие дилетантов». Писатель сохраняет за собой право на эмоциональное, поэтическое воплощение городского пространства. В романе Петербург николаевской эпохи представлен как символ несвободы. Город способен оказывать значительное влияние на жизнь героев (дилетантов), подталкивая их к совершению роковых поступков.
Ключевые слова: Б. Окуджава, «петербургский текст», исторический роман, «глоток свободы».
Изучение «петербургского текста» как некого культурного кода, объединяющего произведения писателей разных эпох, является одной из наиболее актуальных и дискуссионных проблем современного литературоведения, которая постоянно привлекает внимание ученых (В. Топоров, Ю. Лотман, 3. Минц и др.). Примечательно, что, несмотря на большое количество исследовательских работ, «петербургский текст» в творчестве Б. Окуджавы рассматривается довольно редко, это объясняется традиционным восприятием его только как московского автора. Здесь уместно вспомнить слова В. Топорова: «Петербургский текст менее всего был голосом петербургских писателей о своем городе. Устами Петербургского текста говорила Россия, и прежде всего Москва» [10. С. 25].
Обратившись к прозе, Б. Окуджава сохранил за собой право на поэтическое, эмоциональное воплощение городского пространства, представляя его сквозь призму человеческого сознания. И. Ничипоров, анализируя поэтические портреты городов, отмечает: «Город запечатлелся у Окуджавы как многосложный психологический комплекс, как модель целостности мира, вместилище душевных переживаний лирического героя и его современников, в качестве прообраза всечеловеческого единства, средоточия личной и исторической памяти. В силу этого есть основания рассматривать данного рода "портреты" как художественную, смысловую и жанровую общность» [6. С. 68].
В окуджавоведении одним из центральных понятий является «московский текст» или «арбатский текст» (Г. Белая, С. Шмидг, Г. Кна-бе, М. Муравьев и др.). Если Арбат в поэзии
автора - символ целого поколения людей, то «арбатство» — понятие, вобравшее в себя такие нравственные ценности, как добро, человечность и благородство. Нельзя не согласиться с Н. Кякпгго: «Образы Арбата и арбатского двора при всей их конкретности и хоть и ретроспективной, но реальности обретают черты архетипа, перемещаются из мира Окуджавы в индивидуальное и коллективное подсознательное целого поколения русских интеллигентов второй половины XX в. и всех тех, кто по своему мироощущению считает себя арбатцем. Эти образы вошли в русскую и мировую поэзию» [3. С. 132].
В 1960-е гг. Б. Окуджава несколько лет жил в Ленинграде. Восприятие города поэтом постепенно переходило от восторженного к разочарованию позднего периода творчества. Раннее произведение «Нева Петровна, возле вас - все львы...» (1957) представляет собой ироничное и непосредственное обращение к Неве, которая изображена в образе женщины в «платье цвета белой ночи» [8. С. 138].
Стихотворения Б. Окуджавы проникнуты памятью о трагических событиях истории XX в. В центре внимания автора всегда находится «частный» человек. Например, «солдатик», охраняющий Летний сад во время гражданской войны: ...Это было тогда, когда
помутнела в Неве вода
и, отфыркиваясь устало, всем пробоинам вопреки допотопные броневики становились на пьедесталы;
и по Летнему саду бродил солдатик в шинели, так что статуи
цепенели... («Летнийсад», 1959) [8. С. 171]. В «Песенке о Фонтанке» лирический герой обращается к ленинградцам, пережившим блокаду:
От войны еще красуются плакаты, и погибших еще снятся голоса. Но давно уж - ни осады, ни блокады -только ваши удивленные глаза [8. С. 194]. Многие стихотворения, посвященные Ленинграду, можно считать лирическими размышлениями автора о своем времени, о себе и о друзьях («Ленинградская элегия», (1964), «Ленинградская музыка», (1962), «Плывут дома, как корабли, из дальних стран...», (1964) и др.): Ни огонька, спят фонари - к чему они? Зачем их слабый свет дорогам? Ночь белая, остановись, повремени... Мне хорошо с тобой молчать о многом.
Как корабли, плывут они из дальних стран, спокойных дум не нарушая... Ночь белая, сегодня ты - мой океан... Мне по душе твоя душа большая [8. С. 560]. В 1980-е гг. в поэтическом наследии Б. Окуджавы на первый план выходят размышления о бессилии человека, звучит разочарование в прежних представлениях и идеалах. Показательным в этом отношении является стихотворение «Ленинград» (1984), где парадный облик города не вызывает у лирического героя преклонения и восхищения: Год от года пышней позолота, многослойнее тонны румян, но погибелью тянет с болота, и надежды съедает туман.
Он совсем для житья не пригоден: нету в нем для души ничего... Саша Кушнер и Шура Володин -вот и все из полка моего [8. С. 574]. Современный писатель Д. Быков точно определяет значение Ленинграда-Петербурга в творчестве Б. Окуджавы: «Ленинград, где все напоминало о катаклизмах русского XIX в., заставил его обратиться к истории; он смягчил разочарование от печально закончившейся оттепели, а главное - заставил мыслить в иной системе координат <...> Петербург так устроен - его прямые улицы выпрямляют осанку и душу; ум здесь привыкает к дисциплине, все видится ясней. Если б не эта питерская пауза,
когда Окуджава был оторван и от литераторской среды, и от "Литгазеты", и от московских поклонников, - не было бы взлета во второй половине шестидесятых: впрочем, ситуация обманутой надежды всегда его стимулировала» [2. С. 426—427]. Действительно, сам писатель в одном из интервью рассказывал о том, что именно город пробудил в нем интерес к истории и к созданию исторической прозы: «В начале 60-х я переехал в Ленинград, бродил по его улицам, а он весь - история, у каждого здания свой сюжет. Я стал искать нужные книги, появились какие-то образы, постепенно они оживали. Я профессионал и мое изучение истории выразилось в писании, сначала были наброски, попытки киносценария, а потом созрел и роман» [9].
Примером «петербургского текста» в прозе Б. Окуджавы можно считать роман «Путешествие дилетантов» (1979). Основное действие произведения происходит в «суровом» Петербурге николаевской эпохи 1840-50-х гг., представленной как период подавления любой свободы человека. Важно учесть, что история в произведениях писателя всегда проецируется на современную автору реальность, так обнаруживается некое созвучие удаленных дуг от друга эпох.
Н. Анциферов время первой половины XIX в. назвал «сумерками Петербурга». Ученый обратил внимание на то, что в этот период наметился раскол между властью и обществом: «Русская интеллигенция стала развиваться независимо от самодержавия и против него, так как деспотизм царей давил ее. Все это изменило и "чувство Петербурга" в душе русского общества <...> Город олицетворяет отныне деспота, попирающего вольность. Так прямые линии города перестают казаться привлекательными своей простотой и строгостью» [1. С. 74]. В романе Б. Окуджавы николаевскую эпоху характеризует тотальный контроль над частной жизнью, в это время преследуется любая попытка самостоятельного мышления. Абсурдным представляется постоянное преследование и выслеживание влюбленных, осуждаемых петербургским обществом и властью: «...главную массу составляют шпионы по любительству, шпионы-бессребреники, совмещающие основную благородную службу с доносительством и слежкой, готовые лететь с замирающим сердцем на Фонтанку и сладострастно, чтоб не сказать хуже, докладывать самому Дубельту о чьей-то там неблагонаме-
ренности. Шпионство у нас - не служба, а форма существования, внушенная в детстве, и не людьми, а воздухом империи» [7. С. 41].
Петербург в романе Б. Окуджавы «Путешествие дилетантов» становится символом несвободы. Главные герои - Мятлев и Лавиния -чувствуют себя здесь неуютно. Примером может служить концентрация определений-характеристик города, носящих явно негативный характер: «сумасбродный Петербург» [7. С. 147]; «В Москве дышалось легче, чем в Петербурге: дворцовые флюиды достигали Первопрестольной с опозданием и в ослабленном виде» [7. С. 159]; «черствое, расчетливое сердце Северной Пальмиры»; «сырое и продутое пространство» [7. С. 171]. В поисках личной независимости Лавиния и Мятлев покидают Петербург, отправляются на Кавказ, получая свой «глоток свободы»: «...и все-таки за шлагбаумом что-то ведь произошло, если они могли, безнаказанно обнявшись, покачиваться в дорожной рыдване <...>. А когда она возносится, эта полосатая палка, не вы ли слышите голоса воли, жизни, простора, надежды? И пусть вскоре все это гаснет, но разве единый вздох, доставшийся вам, восхищенное «ах!», вырвавшееся из вашей истомленной ожиданием души, - разве все это - пустая фантазия? Вздор?..» [7. С. 302-303]. Можно в этой связи привести слова С. Неретиной о «бегстве» дилетантов Б. Окуджавы: «Мятлев и Лавиния, пустившиеся во имя любви в свой крестный путь, на поиски рая, которого нет и о котором знали, что его нет. Раем было само их путешествие <.. .> Любовь и свобода сошлись на своем многотрудном пути» [5. С. 139].
«Степень» своей свободы герои определяют близостью к Петербургу: чем ближе город, тем они все больше чувствуют несвободу. «Путешествие» дилетантов на Кавказ воспринимается как «бегство» к свободе и спасению, но вместе с тем и как мнимый уход от действительности. Даже отдаляясь от города, герои осознают его влияние, ощущают прежнее бессилие перед ним. В романе постоянно звучат восклицания Мятлева и Лавинии: «Давайте уедем поскорее, — предложил он. — Видимо, мы не очень отдалились от Петербурга» [7. С. 306]; «Сергей Васильевич, - сказала она глухо, - давайте уедем, миленький. Петербург все еще близок <...>. Петербург действительно был совсем близко. Восьмисот верст словно и не существовало, тверские и новгородские леса будто и не синели на громадном пространстве, а реки не рассе-
кали Петербургское шоссе подобно стальным клинкам. В довершение ко всему из кондитерской, расположенной напротив, вышел человек, как две капли воды похожий на полковника фон Мюфлинга» [7. С. 319]. Трагизм всего творчества Б. Окуджавы заключается в том, что каждый герой, познавший «глоток свободы», испытывает томительное ощущение пустоты. Показательно в этом отношении письмо Лавинии Мятлеву: «Я так надеялась, что за шлагбаумом начнется иная жизнь, да, видимо, мы выехали не за тот шлагбаум: особых перемен в своей судьбе не замечаю» [7. С. 233]. В конце романа князь Мятлев, сосланный на Кавказ, а затем помилованный, умирает в своем имении, а «господин ван Шонховен» (Лавиния) обречен на бесконечное скитание по «заснеженным пространствам» России: «По некоторым слухам, Лавиния Ладимировская, похоронив Мятлева, навсегда покинула Россию. Однако господин ван Шонховен в потертом армячке, по-видимому, продолжает пересекать заснеженные пространства, оставляя нам в назидание свои следы» [7. С. 528].
Создавая образ Петербурга, Б. Окуджава употреблял многочисленные топонимы, однако они скорее упоминаются, так как подробное описание улиц, переулков, площадей в романе отсутствует. Петербургский топос используется только для обозначения основного места действия: «Однажды на углу Большой Морской Мятлев отпустил коляску и пошел по Невскому, намереваясь посетить книжную лавку» [7. С. 50]; «он проходил по Гороховой, отпустив коляску, как вдруг из-за угла со светло-голубой вывески глянула на него будто с детства знакомая фамилия. "Салон Свербеев и К°. Шитье дамского и мужского платья по лучшим английским образцам"» [7. С. 178]; «Поэтому, мой дорогой друг, не заезжайте с Итальянской ни в коем случае. Оставьте коляску на Невском и прогуляйтесь по Садовой до красной свежевыкрашенной калитки. Вас будут ждать...» [7. С. 272]; «Когда она вышла и направилась по набережной Фонтанки после разговора, ей все казалось почему-то, что разговор этот еще предстоит, и она, как урок, повторяла слова, которые должна будет сказать графу. Наконец она вышла на Невский. Был солнечный майский день. Публики было много» [7. С. 70].
Важную роль в поэтике «петербургского текста» играет цвет. Цветовая гамма города в романе Б. Окуджавы размыта: «Бледная душная пыль завивалась змейками под ко-
лесами экипажа и оседала на лице и плечах» [7. С. 113]; «Внезапно, как это тоже случается в Петербурге, косая тень откуда ни возьмись наползла на беззащитное солнце, краски кругом померкли» [7. С. 51]. Автор использует традиционные для «петербургского текста» климатические зарисовки, представляя Петербург как город дождей и туманов: «Все приходилось начинать заново; прошлого не было вовсе, будущее не проглядывало сквозь грозный осенний петербургский туман» [7. С. 259]; «Сейчас пишу Вам, а за окнами - какой-то не весенний вечный дождь, серость, уныние, как и вся наша короткая жизнь <.. .> Вчера, например, еду из присутствия по Литейному. Грязь, ветер» [7. С. 427].
Белая ночь, делающая Петербург самым фантастическим городом, в романе «Путешествие дилетантов» становится фоном для лирических размышлений самого автора: «А там, в Петербурге, напротив, стояла светлая белая ночь, но в ее тщедушной белизне словно таилось некое коварство: все это притихшее, притаившееся, белесое царство выглядело предостережением смертным, склонным к обольщениям, живущим с легкомысленной самоуверенностью в собственной непогрешимости. В такую ночь говорилось шепотом, дышалось с тревогой, думалось с оглядкой: что там? Кто? Где? Куда?.. Для чего?.. Возможно ли? Да не придумано ли все вокруг? Да вправду ли в домах - живые и видят сны? Да не лучше ли, расхохотавшись над собственной суетностью, над желанием властвовать и повелевать, самоутверждаться, царить, господствовать, править, поучать, неистовствовать, не лучше ли ахнуть, пасть на колени, прокричать свое "прости-про-щай", умолкнуть и ожидать наступления утра с гордой радостью просто живого и потому великого существа, трепещущего, ищущего, прозревшего и мудрого?..» [7. С. 383-384] Благодаря таким лирико-эмоциональным откровениям, когда писатель намеренно отвлекается от героев, создается эффект диалога с читателем.
Еще одна особенность петербургской «картины мира» - «театральность» (Ю. Лотман). В романе Б. Окуджавы одним из свидетельств «театральности» является маскарад как определенная реальность городской жизни второй половина XIX в., а также важный структурный элемент дворянского быта. Вся третья вставная глава произведения посвящена описанию
дворцовых маскарадов. Хотя Б. Окуджава не дает подробного изображения масок и маскарадных костюмов, однако его герои появляются облаченные в наряды русалок, нимф, химер и рыцарей. В центре внимания находится маскарадный Цезарь, в образе которого предстает император Николай I: «Голубая туника Цезаря, возвышающегося в первой колеснице, казалась продолжением небес; венок из благородного лавра обрамлял его высокое чело; пергаментный свиток в руке знаменовал надежды, ради которых склонялись ниц его счастливые дети. Николай Павлович хорошо помнил этот вечер <...> и он сам - Цезарь, призванный осчастливить, очистить, возвысить свой горький, мятежный, подобострастный и великий народ...» [7. С. 335-336].
Определенной культурной реалией XIX в. можно считать карты и карточную игру. Справедливым представляется утверждение Ю. Лотмана: «Для честного игрока пушкинской эпохи <...> выигрыш был не самоцелью, а средством вызвать ощущение риска, внести в жизнь непредсказуемость. Это чувство было обратной стороной мундирной, пригвожденной к парадной жизни. Петербург, военная служба, самый дух императорской эпохи отнимал у человека свободу, исключал случайность. Игра вносила случайность» [4. С. 154]. Карточная игра в романе «Путешествие дилетантов», становясь воплощением определенных черт николаевской эпохи, очерчивает границы петербургского дворянского быта. Князь Мят-лев, оказавшись на балу, наблюдает за игрой в карты: «В соседней комнате мужчины играли в карты и курили трубки, и, глядя на них, можно было подумать, что мир в своем развитии достиг окончательных высот и все остановилось, пребывая в полном совершенстве» [7. С. 226].
«Петербургский текст» Б. Окуджавы продолжает общую традицию моделирования образа города в русской литературе. Вместе с тем поэт, создающий историческую прозу, не может избежать субъективности в изображении городского пространства, а также необходимости звучания своего голоса в романе. Петербург у Б. Окуджавы способен оказывать значительное влияние на жизнь героев (дилетантов), подталкивая их к совершению роковых поступков, неизменно оканчивающихся глубоким разочарованием.
Список литературы
1. Анциферов, Н. П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга / Н. П. Анциферов. - М., 1991. - 421 с.
2. Быков, Д. JI. Булат Окуджава / Д. JI. Быков. - М., 2009. - 777 с.
3. Кякнгго, Н. Н. «Московский текст» в поэзии Булата Окуджавы / Н. Н. Кякпгго // Миры Булата Окуджавы: материалы Третьей международной научной конференции. 18-20 марта 2005 г. Переделкино. - М., 2007. - С. 128-136.
4. Лотман, Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века) / Ю. М. Лотман. - СПб., 1994. - 414 с.
5. Неретина, С. С. Тропы и концепты / С. С. Неретина. - М., 1999. - 220 с.
6. Ничипоров, И. Поэтические портреты городов в лирике Булата Окуджавы / И. Ничипоров // Окуджава. Проблемы поэтики и текстологии. - М., 2002. - С. 68-80.
7. Окуджава, Б. Ш. Путешествие дилетантов / Б. Ш. Окуджава. - М., 1986. - 560 с.
8. Окуджава, Б. Ш. Стихотворения / Б. Ш. Окуджава. - СПб, 2001. - 710 с.
9. Сотников, А. Булат Окуджава: «Я грустный оптимист» (Неизвестное интервью Булата Окуджавы. Творческий вечер в Томске) / А. Сотников // Новый берег. - 2004. - № 6. - URL: http:// magazines.russ.ru/bereg/2004/6/okl 1 .html.
10. Топоров, В. Н. Петербургский текст русской литературы: Избранные труды / В. Н. Топоров.-СПб., 2003.-616 с.
Сведения об авторе
Матюшкина Екатерина Никитична - кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы Санкт-Петербургского государственного экономического универси-
Bulletin of Chelyabinsk State University. 2016. No. 4 (386). Philology Sciences. Issue 100. Pp. 121—126.
ON THE QUESTION OF «ST. PETERSBURG TEXT» IN THE HISTORICAL NOVEL B. OKUDZHAVA «JOURNEY OF AMATEURS»
E. N. Matiushkina
St. Petersburg State University of Economics, [email protected]
The problem of «Petersburg text», revealed its peculiarities in the historical novel Okudzhava «Journey of amateurs». The author reserves the right to emotional and poetic expression of urban space, presenting it through the prism of human consciousness. Thanks to the numerous lyrical emotional revelations, when the writer deliberately distracted from the characters, creating the effect of a dialogue with the reader. Okudzhava tried numerous place names, but they are rather mentioned as a detailed description of streets, alleys and squares in the novel is not. Petersburg topos is used only to refer to the main scene. In the novel Petersburg era of the reign of Nicholas I presented as a symbol of unfreedom. The city is able to exercise significant influence on the lives of the characters (amateurs), pushing them to commit rock acts. The tragedy of creativity Okudzhava is that each hero has learned «breath of freedom», feels oppressive sense of emptiness.
Keywords: B. Okudzhava, «St. Petersburg text», historical novel, «breath of freedom».
References
1. Antsiferov N.P. Dusha Peterburga. Peterburg Dostoevskogo. Byl' i mif Peterburga [The Soul of St. Petersburg. Petersburg Dostoevsky. True story and the myth of St. Petersburg]. Moscow, 1991. 421 p. (In Russ.).
126
E. H. MarmouiKuna
2. Bykov D.L. Bulat Okudzhava [Bulat Okudzhava]. Moscow, 2009. 777 p. (In Russ.).
3. Kyakshto N.N. «Moskovskiy tekst» v poezii Bulata Okudzhavy ["Moscow text" in the poetry of Bulat Okudzhava]. Miry Bulata Okudzhavy: materialy Tret'ey mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. 18-20 marta 2005 g. Peredelkino [Worlds Bulat Okudzhava: Proceedings of the Third International Scientific Conference. 18-20 March, 2005. Peredelkino], Moscow, 2007. Pp. 128-136. (In Russ.).
4. Lotman Yu.M. Besedy o russkoy kul'ture. Byt i traditsii russkogo dvoryanstva (XVIII- nachalo XIX veka) [Conversations about Russian culture. Life and traditions of the Russian nobility (XVIII -beginning of XIX century)]. Saint Petersburg, 1994. 414 p. (In Russ.).
5. Neretina S.S. Tropy i kontsepty [Tropes and concepts]. Moscow, 1999. 220 p. (In Russ.).
6. Nichiporov I. Poeticheskie portrety gorodov v lirike Bulata Okudzhavy [Poetic Portraits of Cities in the lyrics of Bulat Okudzhava]. Okudzhava. Problemy poetiki i tekstologii [Okudzhava. Problems of poetics and textual], Moscow, 2002. Pp. 68-80. (In Russ.).
7. Okudzhava B.Sh. Puteshestvie diletantov [Journey of amateurs]. Moscow, 1986. 560 p. (In Russ.).
8. Okudzhava B.Sh. Stikhotvoreniya [Poem], Saint Petersburg, 2001. 710 p. (In Russ.).
9. Sotnikov A. Bulat Okudzhava: «Ya grustnyy optimist» (Neizvestnoe interv'yu Bulata Okudzhavy. Tvorcheskiy vecher v Tomske) [Okudzhava: "I am sad optimist" (Unknown interview Bulat Okudzhava. Recital Tomsk)]. Novyy bereg [New Beach], 2004, no. 6. Available at: http://magazines.russ.ru/ bereg/2004/6/okl 1 .html, accessed 26.01.2016. (In Russ.).
10. Toporov V.N. Peterburgskiy tekst russkoy literatury [Petersburg Text of Russian Literature]. Saint Petersburg, 2003. 616 p. (In Russ.).
