CC BY
64
Символическая реальность, ориентированная на бытийносмысловую целостность, вместе с тем обязательно предполагает определенную структуру текста и пространственную организацию художественного мира, конечного и человечески завершенного. Символ основывается на литературных и культурных традициях, он всегда формируется как индивидуальная целостность, опирающаяся на взаимосвязи всех элементов и всех уровней текстовой структуры, так что символическими оказываются каждая частица и каждый компонент целого. Атом и космос, деталь и мироздание предстают в символической реальности нераздельными.
В гоголевской художественной картине мира маг-юрисконсульт становится символом недетерминированной русской действительности, лишенной веры и упования на Бога, России, в которой путаница и неразбериха случаются на каждом шагу. Художник пытается (сознательно или бессознательно) запечатлеть и раскрыть человеческое несовершенство в образах своих героев, дабы, указав человеку на его ошибки и недостатки, причины его несовершенства, тем самым указать и путь из хаоса. И если Хлестаков у Гоголя воплощает для городничего лишь неизбежную случайность, то маг-юрисконсульт уже являет собой случайность, возведенную в степень, а значит - закон русской жизни.
Библиографический список
1. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя. - М.: Художественная литература, 1988.
2. Маркович, В.М. «Комедия Гоголя «Ревизор». Анализ драматического произведения. - Л.: Изд-во ленинград. ун-та, 1988.
3. Белый, А. Мастерство Гоголя, исследования. - М.: МАЛП, 1996.
4. Гончаров, С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. - СПб.: РГПУ им. А.И. Герцена, 1997.
5. Золотусский, И.П. Поэзия прозы: статьи о Гоголь. - М.: Советский писатель, 1987.
6. Гоголь, Н.В. // Полное собрание соч.: в 14 т. / под ред. Н.Ф. Бельчикова, Н.И. Мордовченко, Б.В. Томашевского. - М.: Академия наук
СССР, 1951. - Т. 7.
7. Флоренский, П.А. - М: Правда, 1990. - Т.1, Ч. 1.
8. Гадамер, Х.Г. Текст и интерпретация / под ред. В. Штегмайера, Х. Франка, Б.В. Маркова // Герменевтика и деконструкция. - СПб.: Образование, 1999.
9. Гоголь, Н.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. / под ред. Н.Ф. Бельчикова, Н.И. Мордовченко, Б.В. Томашевского. - М.: Академия наук СССР, 1951. - Т. 6.
10. Курганов, Е. Анекдот - Символ - Миф: Этюды по теории литературы. - СПб.: Образование, 2003.
11. Аверинцев, С.С. Поэты. - М.: Художественная литература, 1996.
Bibliography
1. Mann, Y.V. Gogol’s Poetics / Y. V. Mann. 2nd edition. - M.: Fiction literature, 1988.
2. Markovitch, V. M. «Gogol’s comedy “Inspector”». Drama analysis / V. M. Markovitch. - L.: Publishing house of Leningrad university, 1988.
3. Beliy, A. Gogol’s skill, researches / A. Beliy. - M.:MALP, 1996.
4. Goncharov, S.A. Gogol’s fiction in religious and mystical context/ S.A. Goncharov. - SPb.: RGPY A.I. Gertsena, 1997.
5. Zolotusskiy, I.P. Poetry of prose: articles about Gogol / I.P. Zolotusskiy. - M.: Soviet writer, 1987.
6. Gogol, N.V. Collected works in 14 volumes. V. 7/ N.V. Gogol; edit. N.F. Belchikov, N.I. Mordovchenko, B.V. Tomashevskiy. - M.: Academy of science USSR, 1951.
7. Florenskiy, P.A. V.1, part 1: Pillar and assertion of truth/ P.A. Florenskiy. - M.: Pravda, 1990.
8. Gadamer, Kh. G. Text and interpretation / Kh. G. Gadamer; edit. Shtegmayer V., Frank Kh., Markov B.V.// Hermeneutics and Deconstruction. SPb.: Education, 1999.
9. Gogol, N.V. Collected works in 14 volumes. V. 6 / N.V. Gogol; edit. N.F. Belchikov, N.I. Mordovchenko, B.V. Tomashevskiy. - M.: Academy of science USSR, 1951.
10. Kurganov, E. Anecdote - Symbol - Myth: theory literature sketches / E. Kurganov. - SPb.: Education, 2003.
11. Averintsev, S.S. Poets / S.S. Averintsev. - M.: Fiction literature, 1996.
Article Submitted 10.01.11
УДК 80
Е.Е. Анисимова, канд. фило. наук, доц. СФУ, г. Красноярск, E-mail: eva1393@mail.ru
К ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ БЕЛЛЕТРИЗОВАННОЙ БИОГРАФИИ Б.К. ЗАЙЦЕВА «ЖУКОВСКИЙ»
В статье реконструируется история написания Б.К. Зайцевым биографического романа о В.А. Жуковском. На основе дневниковых записей писателя-эмигранта выстраивается «сюжет» приходящегося на 1940-е гг. зайцевского увлечения жизнетекстом поэта. Существенной чертой личности и творчества Жуковского, обусловившей внимание к нему со стороны Зайцева, стало провиденциально-христианское понимание жизни.
Ключевые слова: Жуковский, Зайцев, биография.
Б.К. Зайцев определил специфику создания биографического текста следующим образом: «если кто-то пишет о жизни русского писателя или святого, или музыканта, это значит, что заранее признает он важность предмета и свое к нему любовно-почтительное отношение. Писание биографии есть нечто вообще смиряющее. Пишущий освобождается от себя, живет чужой жизнью, к которой всегда у него отношение “преклонения”» («Двадцать первое марта», 1949) [1; IX; с. 271]. Здесь высказана идея психологического, а в перспективе и исторического самоотождествления - принципиального слагаемого идентичности писателя-эмигранта. По наблюдению современника писателя, Г.В. Адамовича, Зайцев и Жуковский не
просто были духовно близки друг другу, но и занимали сходное место в литературном процессе своего времени:
«“И меланхолии печать была на нем...” Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из “Сельского кладбища” не случайно. Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства.
Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие. Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский, прошел, как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким
другим не спутаешь. Пушкин, “ученик, победивший учителя”, его ничуть не заслонил» [1; VII; с. 447].
Тяготение представителей диаспоры к автоописанию обусловило интерес собственно к биографии, а также к ее разновидности - агиобиографии, часто понимавшихся как неразрывное целое. Биография Жуковского является не единственным биографическим текстом Зайцева: она встроена как в компактный контекст беллетризованных биографий русских писателей («Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»)1, так и в обширный круг биографических и автобиографических текстов художника (тетралогия «Путешествие Глеба», «Дом в Пасси», «Золотой узор», «Преподобный Сергий Радонежский», биографические очерки внутри книг «Москва», «Дни», «Далекое» и т.д.). Импульсом к созданию романа о Жуковском становится не творческое наследие поэта, привычное с детских лет, а более позднее знакомство с подробностями его жизненного пути. Зайцев эстетизирует нравственнорелигиозный аспект биографии Жуковского, обретая в ней эталон для конструирования собственного жизнетекста.
Упоминания о Жуковском в дневниках, письмах, статьях, воспоминаниях Зайцева имеют совершенно определенную хронологическую закономерность: до конца 1930-х гг. высказывания носят единичный характер, начиная с 1940-х гг., напротив, Жуковский «не сходит с уст» Зайцева. Все это свидетельствует о наличии в сознании писателя особого «сюжета Жуковского», требующего интерпретации.
До 1940-х гг. эстетический код Жуковского входит в произведения Зайцева опосредованно - через сюжетно-мотивный комплекс русской классической литературы, у истоков которой стоял поэт. Сам Зайцев определяет влияние Жуковского для себя как позднее, но наиболее сильное:
«Он в моей юности не сыграл роли. А пришел поздно и незаметно. Постучался тихонько <...> Да, не торопясь он завладевал. Еще до осени был я свободен, а теперь нет. Под пушки и пулеметы августа он входил, медленно и вежливо, тихий, нешумный, мечтательный и благообразный и занял меня всего так, что теперь нет свободного угла. Его читаю, о нем читаю, о нем думаю. О нем и писать собираюсь. Если даст Бог сил, будет книга» [1; IX; с. 220-221].
К началу 1940-х гг. относится появление системных дневниковых записей Зайцева о Жуковском. Если с их помощью реконструировать хронологию замысла биографической книги, то его отправной точкой можно считать появление в первой половине 1930-х гг. в личной библиотеке Зайцева «полного Жуковского»: «Елена Кампанари мне дала здесь, в Париже, том огромный - полный Жуковский (уже давно, более десяти лет)» (дневниковая запись от 10 марта 1945 г.) [1; IX; с. 220]. На основании записи в «Камер-фурьерском журнале» В.Ф. Ходасевича от 8 мая 1931 г. можно предположительно датировать получение подарка этим временем: «8, пятн. <ица>. Веч. <ером> у Зайцевых. (Кампанари (2), Алда-новы, Цетлин, Осоргина, Вольфсоны, Макеев). По дороге у Вишняка (Алдановы, Цетлин) (подчеркивание Ходасевича. -Е.А.)» [3; с. 174]. В комментариях к дневниковой записи Зайцева информация о Елене Кампанари отсутствует. Из записи Ходасевича видно, что гостей под фамилией Кампанари у Зайцевых в этот вечер было двое. Комментатор «Камер-фурьерского журнала» Ходасевича О.Р. Демидова указывает, что одной из них могла быть поэтесса Ольга Кампанари.
К этому времени было напечатано два полных собрания сочинений Жуковского в одном томе с кратким биографическим очерком. Оба претерпели несколько переизданий в 19001915 гг. Один из однотомников вышел под редакцией П.В. Смирновского в издательстве А.С. Панафидиной, биографический очерк в нем был составлен А.П. фон-Дитмар, второй - выпущен под редакцией П.Н. Краснова в издательстве
М.О. Вольф, где автор биографических данных не уточняется.
1 О беллетризованных биографиях Зайцева, в число которых входит «Жуковский» (1951), а также литературу вопроса см.: [2].
Содержание этих биографических сведений позволяет предположить, что, вероятнее всего, Зайцев пользовался более подробным очерком А.П. фон-Дитмар, отдельно изданном в 1902 г.
Многие вехи жизненного пути Жуковского, принципиальные для жизнетекста самого Зайцева и опущенные в издании П.Н. Краснова, намечены именно здесь. К их числу относится, например, эпизод создания образа Божьей Матери мелом [4; с. 8]. Краткая биография А.П. фон-Дитмар, в свою очередь, была основана на подробной биографии К.К. Зейд-лица [5], ставшей для Зайцева при написании романа о Жуковском одним из основных источников вдохновения:
«Зейдлиц, первый его биограф, трогательный и верный друг» [1; V; с. 186], «Эверс, закат жизни, так же Жуковскому подходил, как другое существо - утренняя заря, студент Зейд-лиц, с которым знакомство его с праздника корпорации, какого-то “фукс-коммерша”. Эверсу жить недолго. Зейдлицу еще целую жизнь. На всю эту жизнь он пленился Жуковским и Машей, Светланой. Милой и благодетельной тенью пройдет “добрый Зейдлиц” рядом с жизнями этими. Только добро, только забота, любовь от него исходят ко всему клану жуков-ско-протасовскому, ему дано всех пережить и всех увековечить в жизнеописании Жуковского, первом по времени, до сих пор сохраняющем важность первоисточника» [1; V; с. 244].
Наиболее вероятно, что в 1941 г. Зайцев внимательно читал «краткий очерк» биографии поэта, содержащийся в этом же томе, тогда же родился и замысел книги о Жуковском. Затем Зайцев перечитывает «огромный том» Жуковского полностью: «Года четыре назад перечел его биографию - краткий очерк. Но это из "наших”! И призадумался. Три года назад вновь начал читать, все по огромному тому - и уже мелькнуло, смутно еще, неуверенно: "вот о ком написать бы ”» (дневниковая запись от 10 марта 1945 г.) [1; IX; с. 220]. 4 февраля 1942 г. Зайцев создает в дневнике ключевую запись о поэте, опубликованную с дополнениями в 1948 г. в виде статьи под названием «О Жуковском. 4 февраля 1942». Здесь же, по сути, он прочерчивает биографическую канву будущей книги: «Старость Жуковского "вызрела ” из всей его жизни. Тихо жил, тихо созрел, мудрецом умирал» [1; IX; с. 194].
Дневниковая запись от 10 марта 1945 г. раскрывает детали восприятия Зайцевым личности Жуковского и содержит ключи к истории создания книги о нем:
«Семь месяцев не писал. Событий столько, что хоть отбавляй. А вот записывать не хотелось. Милый Жуковский! Дышал и дышу им, жизнию его и творением, жизнями близких ему. От всего этого - свет и поэзия, то есть то, что нужно, без чего тяжело жить.
Он в моей юности не сыграл роли. А пришел поздно и незаметно. Постучался тихонько: Елена Кампанари мне дала здесь, в Париже, том огромный - полный Жуковский (уже давно, более десяти лет). Иной раз заглянешь, посмотришь знакомые с детства “Ивиковы журавли”, “Кто скачет, кто мчится”. Года четыре назад перечел его биографию - краткий очерк. Но это из “наших”! И призадумался. Три года назад вновь начал читать, все по огромному тому - и уже мелькнуло, смутно еще, неуверенно: “вот о ком написать бы”.
Да, не торопясь он завладевал. Еще до осени был я свободен, а теперь нет. Под пушки и пулеметы августа он входил, медленно и вежливо, тихий, нешумный, мечтательный и благообразный и занял меня всего так, что теперь нет свободного угла. Его читаю, о нем читаю, о нем думаю. О нем и писать собираюсь. Если даст Бог сил, будет книга.
Сижу в библиотеке (Восточных языков), смотрю старые письма. Давние чувства, из-за могил, в чужом городе, до меня доходят лучше глупого радио, болтающего об избиениях. Мои тихие голоса говорят о любви, о примирении с земным горем и о Боге. Много о Боге! Те, в обществе чьем я сейчас, знали и умели о Нем говорить, потому что чувствовали «правильно», как выражалась одна светлая душа в Финляндии, одна из праведниц современных.
И пока я читаю в большой зале - по стенам шкафы с книгами, посредине столы - вокруг меня все одна картина: два-три таких же, как я “немолодых” русских, два-три десятка юнцов и юниц, шелестящих огромными словарями, выписывающих, отмечающих - иногда в словарях их такие иероглифы, что избави нас Боже! - тут учат китайскому, японскому, русскому и турецкому, мало ли еще чему.
Когда взволнует читаемое, откладываю, сижу молча. Дуня Киреевская, Александра Воейкова, Василий Андреич Жуковский (“Базиль”) - это все свои, наши. Столетие нас разделяет. Но они ближе современников и невозможно их не любить» [1; IX; с. 220-221].
В середине 1940-х гг. Зайцев настолько увлекается личностью Жуковского, что зачастую начинает воспринимать его как свое alter ego. Это находит отражение в дневниках, художественных произведениях и публицистике. Так, 11 марта 1945 г. он записывает в дневнике: «Вчера сел было писать, о чем ночью раздумался, а появился Жуковский, отвлек». Митрополит Евлогий на страницах дневника Зайцева становится почти точным двойником Жуковского: «Полный, неповоротливый, но с лицом прямо красивым, до такой степени туляк наш, сын протоиерея Георгиевского, как Жуковский - в миру Василий...» [1; IX; с. 221].
С 1947 г., после нескольких лет скрупулезной работы, начинают выходить первые главы романа «Жуковский» в нью-
йоркском «Новом журнале», очевидно, при содействии близкого Зайцеву архиепископа Иоанна: «Будьте здравы, крепки, - помогите Жуковскому сказать свое бодрое и мягкое слово людям нашего времени» (письмо архиепископа Иоанна от 25 декабря 1946 г.) [1; VII; с. 430]. 10 ноября 1948 г. Зайцев публикует статью «О Жуковском. 4 февраля 1942» в «Русской мысли» (№ 83).
Как видно из хронологии работы над биографией поэта, настоящий интерес к нему возникает у Зайцева во время Второй мировой войны. Перечитывая свою дневниковую запись от 4 февраля 1942 г. и оформляя ее в статью уже после войны, Зайцев сопроводил ее следующим комментарием: «В такие полосы острей свет чувствуешь - в религии, в литературе. Ищешь его, и он помогает жить» («О Жуковском. 4 февраля 1942», 1948) [1; IX; с. 253]. Во время Первой Мировой войны и революции, по замечанию Зайцева, его духовным проводником был Данте: «Подошла революция, а я все сидел над Данте. Что за власть такая его оказалась надо мной? Бушевала война, потом революция, страшные вещи, кровь, насилия, трагедия в нашей семье... - а он все глядел на меня загробно. Я не мог от него отделаться. Но он и помогал жить» («Непреходящее») [1; IX; с. 377]. Наконец, к 1951 г. относится первое издание литературной биографии «Жуковский», которую автор заканчивает непосредственно перед 100-летней годовщиной смерти поэта.
Библиографический список
1. Зайцев, Б.К. Собрание сочинений: в 5 т. - М.: Русская книга, 1999-2000.
2. Громова, А.В. Жанровая система творчества Б.К. Зайцева: литературно-критические и художественно-документальные произведения: автореферат дис. ... д-ра филол. наук. - Орел, 2009.
3. Ходасевич, В.Ф. Камер-фурьерский журнал / вст. ст., подг. текста О.Р. Демидовой. - М.: Эллис Лак 2000, 2002.
4. Дитмар фон, А.П. Биография В.А. Жуковского. - М.: Издание А.С. Панафидиной, 1902.
5. Зейдлиц, К.К. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского. 1783-1852. По неизданным источникам и личным воспоминаниям. - СПб.: Изд. ред. «Вестника Европы», 1883.
Bibliography
1. Zaitsev, Boris Konstantinovich. Complete Works in 5 Vol. - Moscow: “Russkaya kniga”, 1999-2000.
2. Gromova, A.V. Genre System of Boris Zaitsev’s fiction, non-fiction and critic works. Author’s Abstract of Doctoral Dissertation. Orel, 2009.
3. Hodasevich, Vladislav Felitsianovich. Chamber Fourrier Journal / Ed. by O.R. Demidova - Moscow: “Ellis Lak 2000”, 2002.
4. Fon Ditmar, A.P. Vasilii Zhukovskii’s Biography. Moscow: A.S. Panafidina’s Publishing House, 1902.
5. Seidlitz, K.K. Life and Poetry of Vasilii Zhukovskii. 1783-1852. Based on Previously Unpublished Primary Sources and Memoirs. St.-Petersburg: Vestnik Evropy Publishing House, 1883.
Article Submitted 10.02.11
УДК 80
О.А. Клевачкина, асп. АГПИим. А.П. Гайдара, г. Арзамас, E-mail: lelich-88@mail.ru
ПУШКИНСКИЕ ЭТИКО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ТРАДИЦИИ В ПОЭМЕ Н.А. КЛЮЕВА «КРЕМЛЬ»
В работе рассмотрены пушкинские этико-художественные традиции в поэме Н.А. Клюева «Кремль», дающие основания для нового прочтения текста поэмы в контексте культурно-творческого диалога двух поэтов, выявлены особенности имитационно-полифонической организации текста поэмы, требующие научной переоценки этико-художественной значимости произведения Клюева.
Ключевые слова: Клюев, Кремль, поэма, Пушкин, пушкинские традиции, культурно-творческий диалог с Пушкиным, Нарымская ссылка, литературные традиции, литературный контекст, имитационно-полифоническая организация текста.
Лиро-эпическую поэму Н.А. Клюева «Кремль», бесспорно, можно отнести к итоговым произведениям поэта, которые в полной мере вобрали в себя как опыт нескольких десятилетий религиозно-философских и этико-эстетических исканий самого «олонецкого поэта», так и богатейший опыт, накопленный предшествующей отечественной словесностью, преемственность традиций которой декларируется поэтом с особым, неослабевающим постоянством на протяжении всего творческого пути. В то же время отметим, что декларация о преемственности ценностных ориентиров определенного кру-
га поэтов-предшественников, таких, например, как Пушкин, Мей, Никитин, Кольцов, у Клюева является неотъемлемой составляющей культурно-творческого диалога «олонецкого поэта» с эпохой первой половины XIX века; диалога, который стал неотъемлемой составляющей творческого сознания Клюева, во много обуславливая новаторский характер и своеобразие его поэзии. Одним из превалирующих проявлений данной особенности творчества поэта стал диалог Клюева с Пушкиным, который, безусловно, нашел свое отражение и в итоговой поэме «Кремль».
