CC BY
59
65. Lindenau, Y.I. Description of the people of Siberia: I floor. XVIII century Magadan: Book publishing house, 1983.
66. The yakut national songs. A part II. Yakutsk: Book publishing house, 1977.
67. Bolo, S.I. The past of Yakuts before arrival of Russian on Lena (under legends of Yakuts of the former Yakut district). Yakutsk: Nat. Publishing house "Bichik", 1994.
Article Submitted 10.01.11
УДК 821.161.1.0-343
С.А. Кучина, канд. филол. наук, доц. ИЯГФ НГТУ, г. Новосибирск, E-mail: svkuchina@yandex.ru
СИМВОЛИЧЕСКИЙ ПОТЕНЦИАЛ ГЕРОЯ КАК СПОСОБ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ АВТОРСКОЙ МИФОЛОГИИ
В данной статье рассмотрен символический аспект художественного образа мага-юрисконсульта («Мертвые души» Н.В. Гоголь). Константы гоголевской художественной действительности - «миражность», иррациональность - актуализируются и кристаллизуются в художественном образе мага-юрисконсульта, задавая перспективу символического осмысления авторской мифологии.
Ключевые слова: символ, художественный герой, миф, мифология.
Символический аспект художественной картины мира -один из ключевых моментов исследовательской интерпретации творчества Гоголя. А. Белый, Ю.В. Манн, В.М. Маркович, Е.Н. Елистратова, С.А. Гончаров, М Вайскопф, выделяли символические лейтмотивы художественной действительности Гоголя. Образы «дороги», «птицы-тройки», «души» обнаруживают явно иносказательные смыслы. «Художественная символика существенно расширяет содержательный объем произведения. В ней - один из секретов жизненности и долголетия художественного образа, который, будучи связан с глубокой традицией, продолжая и преобразуя ее, сверх своих обычных, условно говоря, локальных смыслов грузится еще смыслами долговременными и надысторическими» [1, с. 275].
Размышляя о «втором сюжете» в «Мертвых душах», В.М. Маркович вслед за Ю. В. Манном выделяет основные аспекты символики художественной действительности Гоголя и связанные с ней принципы типизации. Универсальность художественных реалий создается с помощью уподобления частного явления более общему (уездный город - мир - человечество), а также подобием внешнего внутреннему (вещественный мир, окружающий человека - история человеческой души).
В.М. Маркович делает очень важное замечание о символической природе образа Чичикова, говоря о том, что «типизация переходит в символизацию уже вполне явственно: это выражается хотя бы в очевидной невозможности раскрыть конечную основу побуждений героя» [2, с. 30]. Расплываясь в зыбком мареве гротеска, фигура Чичикова обретает способность совместить в себе реальность «общественных форм русской жизни» с ее «глубоким субстанциальным началом, доселе еще таинственным, доселе еще не открывшимся собственному сознанию и неуловимым» [3, с. 431]. В финале «Мертвых душ» «лирическая концентрация» повествования, по словам В.М. Марковича [2], достигает своего предела. Все содержание уходит в многозначные «сверхсмыслы» последнего аккорда и концентрируется в нем. «Второй сюжет» развивается в подтексте произведения параллельно эмпирическому сюжету и существенно углубляет открытый читателю смысл.
Особый символический смысл приобретает, по мнению С.А. Гончарова [4], формула «мертвая душа» в связи с греховной ситуацией забвения, отпадения от Бога, жизни вне Бога. Этот топос, по мнению исследователя, в сюжетных текстах связывается с кризисной схемой: падение, кризис, перерождение. Перерождение представляется как «воскресение из мертвых», поскольку человек, нарушивший высшие заповеди, - «мертвец». Таким образом, в «Мертвых душах» выстраивается целая система универсальных мотивов, формирующая символический аспект сюжета поэмы.
Так, рассуждая о структуре образа Чичикова, С.А. Гончаров проецирует судьбу героя на две полярные парадигмы -кризисный сюжет апостола Павла и сюжет Антихриста. В «биографиях» Чичикова и Антихриста могут быть отмечены явные совпадения. Родившись кроткими и тихими, герои (религиозно-мифологический и художественный) постепенно сбрасывают с себя «маску благочестия» и обнаруживают ан-
ти-Христову сущность. Сочетание столь противоречивых тенденций внутри образа героя говорит о наличии внутренней борьбы в тенденциях, о потенциале падения и воскрешения.
Однако, не только Чичиков может соотноситься с образом Дьявола / Антихриста. Фигура мага-юрисконсульта обнаруживает явные основания для такого сопоставления, хотя и не содержит в себе столь полярных составляющих, что говорит о монолитности типа. Мага-юрисконсульта не раздирают внутренние противоречия, его фигура внутренне менее сложна, чем образ Чичикова, и по существу, и структурно. В действии последней главы неоконченного второго тома поэмы маг появляется как некая сила, приводящая в движение невидимые механизмы темной стороны человеческой души и русской жизни.
Еще И. Золотусский назвал мага-юрисконсульта фантастическим порождением «российской “бестолковщины” и путаницы», венцом гоголевского «беспощадного видения русских язв и российского неустройства», «идеалом безобразия» [5, с. 85]. Сам Чичиков считает мага Наполеоном, гением, колдуном в делах плутовства. Маг с гениальной беспощадностью представляет себе все слабые стороны человеческой души, поэтому-то, он успокаивает Чичикова с невозмутимой уверенностью: «Не беспокойтесь, мы их всех запутаем» [6, с. 232].
Маг - знаток не только русской бюрократической действительности, но и человеческой натуры. «Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что дело идет к развязке и удобно к решению, старайтесь не то чтобы оправдываться и защищать себя, - нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями» [6, с. 232].
«Плут» и «плутовство» уже возведены в степень в образе мага-юрисконсульта. Это уже не просто качество характера, как у Хлестакова или городничего, а скорее символическое указание на свойство русской действительности. Корень -«пут» - так и сквозит в речи персонажа. «Первое дело спутать. Так можно спутать, так все перепутать, что никто ничего не поймет. Я почему спокоен? Потому что знаю: пусть только дела мои пойдут похуже, я всех впутаю в свое, и губернатора, и вице-губернатора, и полицмейстера, и казначея - всех запутаю» [6, с. 233].
Качество русской действительности является благоприятным условием для проявления иррациональной энергии и обстоятельств, ею порожденных. Этот эффект подчеркнут настойчивой ритмической градацией («спутать, спутать»). Маг-юрисконсульт - фокус гоголевской дьяволиады с ее неопределенностью внешнего облика, туманом и миражностью, рассеивающими все пространственные и временные ориентиры в художественной действительности писателя.
Само осксюморонное сочетание «маг-юрисконсульт» соответствует впечатлению, которое производит персонаж. С одной стороны статус юрисконсульта предполагает, что герой призван отстаивать закон и законность, а его социальное по-
ведение должно служить нормой для всех остальных героев. Однако, с другой стороны - это фантастический образ, вылившийся в определение «маг», что снимает всякую социально-ролевую конкретность в изображении этой фигуры. Именно этот факт отчасти и объясняет отсутствие имени собственного и прописанности внешнего облика мага. Именно в определении «маг» задано пересечение двух сюжетных линий, о которых упоминает В.М. Маркович [2], - «эмпирической», внешней и символической. Маг-юрисконсульт - это не имя и не социальный статус, скорее, это одна из формул авторской мифологии, дающая выход на символический образ недетерминированной русской действительности, в которой лишь маг-юрисконсульт знает, как необходимо действовать, и в этом смысле маг - ее символический маркер.
С точки зрения П.А. Флоренского, в природе символа заложена идея смыслового возрастания тех реалий бытия, которые являются формальным выражением символа, но не соизмеримы с его содержательным и энергетическим объемом. «Бытие, которое больше самого себя, - писал П.А. Флоренский, - таково основное определение символа. Символ - это нечто являющее собою то, что не есть он сам, большее его, и, однако, существенно через него объявляющееся. Раскрываем это формальное определение: символ есть такая сущность, энергия которой, сращенная или, точнее, растворенная с энергией некоторой другой, более ценной в данном отношении сущности, несет, таким образом, в себе эту последнюю» [7, с. 287].
Символы в учении П. Флоренского играют роль механизма, созидающего мироздание, объясняют суть человеческого существа и его связи с мирозданием, являются способом и инструментом познания жизни в ее субстанциональных основаниях. Символ - связь между осколками бытия, которые жаждут воссоединения в гармоническое целое. По Г.-Г. Гадаме-ру, символ актуализирует и репрезентирует потенциал значения. Функция символа - репрезентировать смысл в произведении искусства, где человеку открывается «послание блага и гармонии» [8, с. 299]. С этой точки зрения, маг-юрисконсульт идеально вписывается в картину мироздания в художественном целом Гоголя, олицетворяя собой темную, изнаночную сторону бытия. Он, в сущности, застает Чичикова (как и сатана человека) врасплох, в момент осуществления важного экзистенциального выбора. С помощью действий мага-юрисконсульта обнажается истинная природа человеческой души, утратившей веру в Бога и оттого неуверенной, нуждающейся в очищении и возрождении.
Стоит упомянуть о связи гоголевских образов с традицией вертепного театра, на которую указывают многие исследователи творчества писателя (В. Розов, Е.М. Мелетинский, Ю.Я. Барабаш). В образе мага она также находит свое отражение. Юрисконсульт, подобно «кукольнику», приводит в движение ниточки невидимого механизма, и под действием его волшебных пальцев начинают функционировать вполне «реальные» (в рамках художественной действительности Гоголя) персонажи.
Как уже упоминалось выше, маг не наделен ни именем, ни описанием внешнего облика, ни индивидуальной конкретности характера - в общем, всеми теми качествами, которые бы обнаруживали в нем человеческую природу. Все, чем обладает данный персонаж - это способность манипулировать действиями других персонажей. Его появление означено, как правило, только предикативными, глагольными конструкциями: «... юрисконсульт произвел чудеса на гражданском поприще...» [6, с. 118]. «Он даже понял, что сюда вмешалось невидимое участие знатока-юрисконсульта» [6, с. 226].
В более ранней редакции второго тома «Мертвых душ» можно встретить еще одно описание юрисконсульта, однако и оно не дает читателю представления о герое, как о человеке, т.е. физическом лице, наделенном конкретными физическими и психологическими чертами. «Этот юрисконсульт был опытности необыкновенной. Уже пятнадцать лет, как он находился под судом, и так умел распорядиться, что никак нельзя было отрешить его от должности. Все знали его, за
подвиги его следовало уже шесть раз послать на поселенье. Кругом и со всех сторон был он на подозрениях, но никак нельзя было возвести явных и доказанных улик. Тут было действительно что-то таинственное, и его бы можно было смело признать колдуном, если бы история, нами описанная, принадлежала временам невежества» [6, с. 231].
Упоминание о «колдуне» в связи с образом мага-юрисконсульта вызывает ассоциации со «Страшной местью», с «отчужденным» положением героя (колдуна), его позицией «вне» человеческого мироустройства (не «свой» и не «чужой»). «Нет, никакой Чичиков не черт, он чертенок по сравнению с этим Чертом, поистине Сатаной, - пишет о маге И. Золотусский, - который и всем обликом своим напоминает получеловека, полуколдуна, и вид его комнаты - запущенной и вместе с тем наполненной дорогими вещами, и сам замасленный халат, в который он одет, - все разительно не совпадает с его всесилием, с его могущественной властью, которую он вскрывает на глазах у Чичикова, как какой-нибудь часовой механизм [5, с. 86].
Специфическое оформление образа, его таинственность наделяют героя статусом сверхъестественной сущности (Божества). Стоит отметить особое знание мага (касающееся русской действительности и человеческой души), которое носит характер всеведения или сверхзнания. Он - центр механизма, некая сила, заставляющая работать пружины разных калибров. «Юрисконсульт, как скрытый маг, незримо ворочал всем механизмом; всех опутал решительно, прежде чем кто успел осмотреться» [6, с. 117].
Ореол сверхъестественности, окружающий фигуру мага, отбрасывает особый отсвет на сделку Чичикова с юрисконсультом. Учитывая специфическую природу образности, использованную Гоголем в создании фигуры «мага», «сделка» Чичикова отчасти оказывается эквивалентом сделки с дьяволом. Самосвистов достаточно прозрачно говорит во время ареста Чичикова о «расчетной плате» за его освобождение. Герой пойман в переломный момент своей жизни, на пути к воскрешению.
В этом ключе эквивалентом «души» Чичикова выступает его шкатулка, которую он не без трепета, вынужден доверить магу-юрисконсульту и его «слугам». Вещь в гоголевском мире, как мы знаем, обладает специфической функциональностью, нередко выступая эквивалентом человеческого образа или, чаще, - души (шинель - «возлюбленная» Акакия Акакиевича). Писатель, как творец образов, создает новую действительность, и в этом мире, где правят маг-юрисконсульт и его идеалы, нет места человеческой душе, ее заменяет вещь -шкатулка, как символ господства материальных благ над духовностью человека. Единственное, о чем переживает Чичиков в момент заключения сделки с магом-юрисконсультом (дьяволом в гоголевском подтексте), это о своей шкатулке, более ничто не представляет для него ценности.
Употребление формулы «мертвая душа» у Гоголя не оригинально. Как отмечал С.А. Гончаров [4], самая близкая традиция - это поэзия 20-х гг. XIX века (Е. Баратынский «Элегия», Кюхельбекер «Видение»), которая соотносится с темой покаяния и воскресения. В русле романтической традиции использования данной формулы у Гоголя выявляется больше различий с этой традицией, чем совпадений. Писатель редуцирует на уровне сюжета канонизированные романтизмом темы, мотивы и сюжетные ходы. Мотивы «Страшного суда», «мертвой души» у Гоголя становятся уже подтекстом, сокрытым символическим смыслом. Несомненно, мотив «мертвой души» у Гоголя сопоставим и с более широким контекстом, с традициями религиозно-учительской культуры. Тема «мертвой души» и связанная с ней идея «воскрешения» - центральная тема средневековой и более поздней религиозной культуры. Человек, служащий добру, имеющий душу живую, в религиозной традиции обладает определенностью образа и поступка; неопределенность характера, внешности, поведения выступают обычно знаком греховности, зла. Такая трактовка бесовской сущности вполне применима и к образу мага-юрисконсульта.
Картина, ставшая результатом таинственных и загадочных действий юрисконсульта, во всех своих ключевых моментах с точностью повторяет ту неразбериху, возникшую в конце первого тома, провокатором которой стал Ноздрев. И, действительно, тот эффект, который имеют действия таинственного благодетеля Чичикова, словно завораживает весь город и всех жителей. В нем таинственным образом проявляются важные атрибуты деятельности мага: «туман», суета и неразбериха. «Город был решительно взбунтован; все пришло в брожение, и хоть бы кто-нибудь мог что-либо понять. Дамы умели напустить такого тумана в глаза всем, что все, а особенно чиновники, несколько времени оставались ошеломленными. (...) Всякий, как баран, остановился, выпучив глаза. Мертвые души, губернаторская дочка и Чичиков сбились и смешались в головах их необыкновенно странно; и потом уже, после первого одурения, они как будто бы стали различать порознь и отделять одно от другого, стали требовать отчета и сердиться, видя, что дело никак не хочет объясниться» [9, с. 189].
Ситуация в конце первого тома «Мертвых душ» имеет все те же константы, что и в конце незавершенного 2- го: путаница, суета, бестолковщина. «Произошла такая бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видало, и даже такие, которых и не было. [...] Скандалы, соблазны и все так замешалось и сплелось с историей Чичикова, с мертвыми душами, что никоим образом нельзя было понять, которое из этих дел было главнейшая чепуха: оба казались равного достоинства» [6, с.118].
Разрушительная сила хаоса, приведшая Чичикова в конце первого тома к краху его корыстных надежд и мечтаний, должна была обозначить новый этап - становление его души, очищение через благодетельные поступки. Однако во втором томе героя ожидает еще более значимая катастрофа - крушение надежды на воскрешение. Не случайно Гоголь сжег последний том - надеждам героя (в немалой степени и самого автора) не суждено сбыться. Даже во втором томе, на который писатель возлагал большие надежды, появляются такие фигуры как маг-юрисконсульт и его сподвижник Самосвистов и провоцируют Чичикова, как будто уже вставшего на путь духовного очищения, на сбой, «обрыв» в его «внутреннем пути». Писатель чувствует, что его стремления опередили время, человек еще не готов к очищению. Все благие помыслы Чичикова разбиваются о мрачно-загадочную, непонятную фигуру мага-юрисконсульта.
Природа образа мага-юрисконсульта уходит своими корнями в действительность русской жизни. Сама действительность «снабдила Гоголя чрезвычайно подвижным взрывчатым материалом, чреватым семантическими сдвигами и конфликтами» [1, с. 244]. Мир, в котором слово «душа» перестало быть эквивалентом «духовности человека», «представителем образа Божия», становится местом духовной катастрофы современного человека. Именно поэтому так нестабильно его положение в современном мире, так легко поставить под сомнение статус «человека», как физический, так и духовный (ср. многочисленные метаморфозы человеческого лица и облика у Гоголя), усомниться в его человечности. По справедливому замечанию Ю.В. Манна, у гоголевских героев происходит «отчуждение от человека духовности» и более того - «отчуждение от самой жизни» [1, с. 245].
Именно по этой причине таким легким оказывается переход к «мертвой душе», и смерть перестает быть «чрезвычайным событием», а становится материалом для «легкой сплетни», «капризного препирательства» или предметом товарных сделок. При такой ослабленной установке на событие «смерти» обесценивается и «жизнь». Не случайно Чичиков в своем практическом отношении к жизни и к человеческой душе устанавливает некое среднее состояние: «не совсем» живое, но и «не совсем» мертвое. Такая действительность не только становится благоприятной почвой для появления фигуры мага-
юрисконсульта, но и сама продуцирует такой персонаж, делая возможными и «реальными» его бесчисленные махинации, обманы и сплетни.
Важно отметить определенную разницу в трактовках образа мага-юрисконсульта: 1. как символа иррациональной русской действительности; 2. как реализации мифа о дьяволе. Принципиальное отличие символа от мифа, с точки зрения Е. Курганова, заключается в том, что миф - это всегда сюжет, это всегда некое «внешнее оформление концепции бытия. Символ же надсюжетен и гораздо более размыт, расплывчат, но он может вбирать в себя сюжеты. Миф представляет собой самостоятельную реальность так же, как и символ. Мифотворчество возможно и сегодня, но лишь как игра воображения, а не как абсолютная реальность, миф архаичен, символ же еще работает в нашей культуре, символ - это обновление мифа на современном уровне состояния» [10, с. 204].
В гоголевском художественном мире маг-юрисконсульт является символом русской действительности, в которой утрачены причинно-следственные связи, где у человека нарушены все координаты (пространственные, временные, духовные) и он лишен полноценных ориентиров. Одна из возможных причин такого состояния современного человека - утрата веры в Бога, однако, следует отметить, что, являясь одним из главных, это основание далеко не единственное. Поэтому образ мага-юрисконсульта включает в себя дьявольскую коннотацию, но она не является единственным возможным вариантом трактовки символа.
Символ - форма, в которой значения оседают, накапливаются и уже не изменяются. Но это не механическое и безразмерное накапливание значений, а накапливание закономерное. Структура символа призвана прозревать суть явления. Значения накапливаются вокруг некоего смыслового центра, они будто окутывают истину, концентрируются вокруг нее, стягиваются. Истина не может быть названа непосредственно, она открывается в игре смыслов, приближается к человеку, просвечивает, но не открывается непосредственно.
В целом, символ - это сплав между материальным бытием и неким пластом смыслов, сплав, который соединяет видимый и невидимый миры, земной и высший, выразимое и невыразимое. Символ есть именно неразрывное единство предметного плана и плана высшего идеального смысла. Это неразрывное единство - напряженное соединение - образует живую реальность.
По мнению С.С. Аверинцева, смысл, просвечивающий сквозь образ, соединяет множество пластов реальностей. Смыслы символических сцеплений все не только одномоментно присутствуют в художественном произведении, но и «переливаются один в другой», посредством этих сцеплений символ открывает «бесконечную смысловую перспективу» воспринимающему. [11, с. 598]. Такая структура символа позволяет через один смысловой уровень увидеть, прозреть другой - более глубокий, увидеть сущность явления или вещи. Символ и есть переход из одного пласта смыслов в иной. То есть сверхрациональное соединение конкретно-чувственной реальности и сферы идеального смысла и есть символ.
Таким образом, символическая реальность, рассмотренная в литературоведческом аспекте, может быть определена как осуществленная литературным произведением художественная реальность связи Божественного и земного, идеального и реального, бесконечного и конечного, вечного и временного, идеальной полноты бытия и реального существования здесь и сейчас живущего человека. Эта символическая реальность конкретизируется как многообразие связей художественного мира и художественного текста, смыслообразующего события, о котором рассказывается, и структурного построения высказывания, состояния сознания писателя и его словесного воплощения, авторского творческого созидания и созерцания, сотворческого восприятия читателя.
Символическая реальность, ориентированная на бытийносмысловую целостность, вместе с тем обязательно предполагает определенную структуру текста и пространственную организацию художественного мира, конечного и человечески завершенного. Символ основывается на литературных и культурных традициях, он всегда формируется как индивидуальная целостность, опирающаяся на взаимосвязи всех элементов и всех уровней текстовой структуры, так что символическими оказываются каждая частица и каждый компонент целого. Атом и космос, деталь и мироздание предстают в символической реальности нераздельными.
В гоголевской художественной картине мира маг-юрисконсульт становится символом недетерминированной русской действительности, лишенной веры и упования на Бога, России, в которой путаница и неразбериха случаются на каждом шагу. Художник пытается (сознательно или бессознательно) запечатлеть и раскрыть человеческое несовершенство в образах своих героев, дабы, указав человеку на его ошибки и недостатки, причины его несовершенства, тем самым указать и путь из хаоса. И если Хлестаков у Гоголя воплощает для городничего лишь неизбежную случайность, то маг-юрисконсульт уже являет собой случайность, возведенную в степень, а значит - закон русской жизни.
Библиографический список
1. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя. - М.: Художественная литература, 1988.
2. Маркович, В.М. «Комедия Гоголя «Ревизор». Анализ драматического произведения. - Л.: Изд-во ленинград. ун-та, 1988.
3. Белый, А. Мастерство Гоголя, исследования. - М.: МАЛП, 1996.
4. Гончаров, С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. - СПб.: РГПУ им. А.И. Герцена, 1997.
5. Золотусский, И.П. Поэзия прозы: статьи о Гоголь. - М.: Советский писатель, 1987.
6. Гоголь, Н.В. // Полное собрание соч.: в 14 т. / под ред. Н.Ф. Бельчикова, Н.И. Мордовченко, Б.В. Томашевского. - М.: Академия наук
СССР, 1951. - Т. 7.
7. Флоренский, П.А. - М: Правда, 1990. - Т.1, Ч. 1.
8. Гадамер, Х.Г. Текст и интерпретация / под ред. В. Штегмайера, Х. Франка, Б.В. Маркова // Герменевтика и деконструкция. - СПб.: Образование, 1999.
9. Гоголь, Н.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. / под ред. Н.Ф. Бельчикова, Н.И. Мордовченко, Б.В. Томашевского. - М.: Академия наук СССР, 1951. - Т. 6.
10. Курганов, Е. Анекдот - Символ - Миф: Этюды по теории литературы. - СПб.: Образование, 2003.
11. Аверинцев, С.С. Поэты. - М.: Художественная литература, 1996.
Bibliography
1. Mann, Y.V. Gogol’s Poetics / Y. V. Mann. 2nd edition. - M.: Fiction literature, 1988.
2. Markovitch, V. M. «Gogol’s comedy “Inspector”». Drama analysis / V. M. Markovitch. - L.: Publishing house of Leningrad university, 1988.
3. Beliy, A. Gogol’s skill, researches / A. Beliy. - M.:MALP, 1996.
4. Goncharov, S.A. Gogol’s fiction in religious and mystical context/ S.A. Goncharov. - SPb.: RGPY A.I. Gertsena, 1997.
5. Zolotusskiy, I.P. Poetry of prose: articles about Gogol / I.P. Zolotusskiy. - M.: Soviet writer, 1987.
6. Gogol, N.V. Collected works in 14 volumes. V. 7/ N.V. Gogol; edit. N.F. Belchikov, N.I. Mordovchenko, B.V. Tomashevskiy. - M.: Academy of science USSR, 1951.
7. Florenskiy, P.A. V.1, part 1: Pillar and assertion of truth/ P.A. Florenskiy. - M.: Pravda, 1990.
8. Gadamer, Kh. G. Text and interpretation / Kh. G. Gadamer; edit. Shtegmayer V., Frank Kh., Markov B.V.// Hermeneutics and Deconstruction. SPb.: Education, 1999.
9. Gogol, N.V. Collected works in 14 volumes. V. 6 / N.V. Gogol; edit. N.F. Belchikov, N.I. Mordovchenko, B.V. Tomashevskiy. - M.: Academy of science USSR, 1951.
10. Kurganov, E. Anecdote - Symbol - Myth: theory literature sketches / E. Kurganov. - SPb.: Education, 2003.
11. Averintsev, S.S. Poets / S.S. Averintsev. - M.: Fiction literature, 1996.
Article Submitted 10.01.11
УДК 80
Е.Е. Анисимова, канд. фило. наук, доц. СФУ, г. Красноярск, E-mail: eva1393@mail.ru
К ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ БЕЛЛЕТРИЗОВАННОЙ БИОГРАФИИ Б.К. ЗАЙЦЕВА «ЖУКОВСКИЙ»
В статье реконструируется история написания Б.К. Зайцевым биографического романа о В.А. Жуковском. На основе дневниковых записей писателя-эмигранта выстраивается «сюжет» приходящегося на 1940-е гг. зайцевского увлечения жизнетекстом поэта. Существенной чертой личности и творчества Жуковского, обусловившей внимание к нему со стороны Зайцева, стало провиденциально-христианское понимание жизни.
Ключевые слова: Жуковский, Зайцев, биография.
Б.К. Зайцев определил специфику создания биографического текста следующим образом: «если кто-то пишет о жизни русского писателя или святого, или музыканта, это значит, что заранее признает он важность предмета и свое к нему любовно-почтительное отношение. Писание биографии есть нечто вообще смиряющее. Пишущий освобождается от себя, живет чужой жизнью, к которой всегда у него отношение “преклонения”» («Двадцать первое марта», 1949) [1; IX; с. 271]. Здесь высказана идея психологического, а в перспективе и исторического самоотождествления - принципиального слагаемого идентичности писателя-эмигранта. По наблюдению современника писателя, Г.В. Адамовича, Зайцев и Жуковский не
просто были духовно близки друг другу, но и занимали сходное место в литературном процессе своего времени:
«“И меланхолии печать была на нем...” Вспомнились мне эти знаменитые - и чудесные - строки из “Сельского кладбища” не случайно. Жуковский, как известно, один из любимых писателей Зайцева, один из тех, с которым у него больше всего духовного родства.
Жуковский ведь то же самое: вздох, порыв, многоточие. Между Державиным, с одной стороны, и Пушкиным, с другой, бесконечно более мощными, чем он, Жуковский, прошел, как тень, которую нельзя не заметить и нельзя до сих пор забыть. Он полностью был самим собой, голос его ни с каким
