CC BY
29
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 3
М.Ю. Степина
К ИСТОРИИ ОДНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КОНФЛИКТА (Белинский и «Современник» 1847 г.)
II
Вторая часть исследования посвящена отношениям Белинского и ближайшего литературного круга: анализируется интерес Белинского к повседневной этике, характер устных бесед Белинского и их освещение в мемуарах.
Ключевые слова: В.Г. Белинский, Н.А. Некрасов, П.В. Анненков, Ф.М. Достоевский, литературный кружок, мемуары, нравственное чувство.
The second part of this research work is devoted to relations between Belinsky and his literary group: objects of analysis are Belinsky's interest in daily ethics, the character of Belinsky's spoken talks and their presentation in memoirs.
Key words: V.G. Belinsky, N.A. Nekrasov, P.V. Annenkov, F.M. Dostoevsky, literary group, memoirs, moral sense.
В статье I мы рассмотрели литературный портрет Белинского как портрет харизматической личности и проследили типологические особенности выстраивания этого портрета: фиксация мемуариста на замечательном, преображение обыденного и «снижающего» в замечательное, отсеивание подробностей, рисующих заурядный или сниженный образ. Анализ смысловых и стилистических особенностей помог уяснить структуру отношений Белинского с его ближайшим кругом: Учитель — ученики; «пастырь — паства». Авторитарный характер этих отношений предопределялся обаянием сильной и самобытной личности духовного лидера и интеллектуальным и полемическим превосходством, которое в рассматриваемый период признавали в Белинском его собеседники.
Дальнейший анализ пружин конфликта 1847 г. вновь обращает нас к процитированным документам, но в иных ракурсах.
Примечательное суждение А.И. Герцена: «Я думаю даже, что человек, не переживший "Феноменологии" Гегеля и "Противоречий общественной экономии" Прудона, не перешедший через этот горн и этот закал, не полон, не современен»1 — и не менее известные при-
1 Герцен А.И. Былое и думы // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. VIII. М., 1956. С. 306.
133
знания Некрасова об «идеалистах и практике» способны прояснить сложные этические узлы.
Обращение к новейшей философии питало этическую мысль на всех уровнях. При обращении к книгам Белинский «допытывался» «психических причин их появления, создавая им генеалогию, разбирая одну по одной черты их нравственной физиономии»2 (П.В. Анненков). Столь же горячо Белинского и ближайших к нему членов литературного сообщества волновала выработка повседневной этики. «Необходимо должна быть нравственная связь между журналистом и его сотрудниками, а не хозяина к поденщикам»3, — такой принцип провозглашал Белинский в сороковые годы в петербургском кружке, когда общими силами собирались «Физиология Петербурга», «Петербургский сборник» и обсуждалась возможность приобретения журнала. Главным лицом в этом журнале должен был стать Белинский, важнейшим отделом — отдел критики, возглавляемый им, сотрудниками — ближайшие друзья, видевшие в Белинском Учителя. По словам А.Я. Панаевой, Белинскому «хотелось, чтобы они заслуживали общее уважение помимо своего таланта, как безукоризненные, хорошие и честные люди, чтобы никто не мог упрекнуть их в каком-нибудь нравственном недостатке»4 (курсив мой. — М.С.).
Отметим, что Белинский говорит о нравственности, а не о морали. Если мораль регулирует поведение человека в соответствии с принятыми законами, то нравственность есть личная установка индивида, диктуемая его совестью. Для Белинского, таким образом, в повседневной этике важней личное сопереживание идее блага, выработка собственных убеждений и принципов, нежели возможность руководствоваться установленными нормами, одобренными соответствующей инстанцией (церковью, законом, обществом).
«Переживаемая» философская идея прикладывалась дружеским кругом к сфере профессиональных и финансовых проблем, деловых условий и обязательств. Близкие друзья и недруги в этой сфере выступают по отношению друг к другу или как конкуренты, или как партнеры, или как работодатели и работники. Конфликтогенность ситуации очевидна в оценках и суждениях мемуаристов о Белинском, о Краевском, о Панаеве и о Некрасове.
Некрасов признавался А.С. Суворину: «... идеализма было у меня пропасть, того идеализма, который вразрез шел с жизнью, и я стал убивать его в себе и стараться развить в себе практическую сметку. Идеалисты сердили меня, они в ней ровно ничего не смыслили, они
2 Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1983. С. 225.
3 Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. М., 1972. С. 161.
4 Там же. С. 142.
134
все были в мечтах, и все их эксплоатировали»5; «Я сознавал, что все это было не то, что нам нужно, но в то же время спорить с ними не мог, потому что они знали гораздо больше меня, гораздо больше меня читали»6; «Один я между ними был практик, и, когда мы заводили журнал, идеалисты эти прямо мне говорили и возлагали на меня как бы миссию создать журнал»7 (курсив мой. — М.С.).
Как правило, внимание исследователей в словах Некрасова обращает противопоставление идеалистов и практика. Оно существенно. Интерпретация Белинским и его окружением современной французской философии и, в частности, экономических теорий — вопрос, ожидающий отдельного рассмотрения. Но в прояснении конфликта 1848 г., его восприятия непосредственными участниками, их мемуарного освещения лиц и событий, следа этих событий в творческой судьбе Некрасова — в первую очередь важно конкретно представлять себе разрыв между духовной жизнью русского литературного сообщества и сложившейся российской практикой журнального, газетного и книжного издательства, а также частной жизнью литератора, живущего своим трудом.
«ФРАЗА»: ЖИЗНЬ И ВОСПОМИНАНИЯ
Духовная жизнь «человека сороковых годов» описана М.Е. Салтыковым-Щедриным: «Я в то время только что оставил школьную скамью и, воспитанный на статьях Белинского, естественно, примкнул к западникам <.. .> к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж Занда. <.> В России — впрочем, не столько в России, сколько специально в Петербурге — мы существовали лишь фактически или, как в то время говорилось, имели "образ жизни". Ходили на службу в соответствующие канцелярии, писали письма к родителям, питались в ресторанах, а чаще всего в кухмистерских, собирались друг у друга для собеседований и т.д. Но духовно мы жили во Франции <. > в особенности эти симпатии обострились около 1848 года. <...> Громадность события скрадывала фальшь отдельных подробностей и на все набрасывала покров волшебства. Франция казалась страною чудес»8.
Белинский знакомится с французской общественной мыслью благодаря друзьям; они же — первые, кто воспринимает его интерпретацию прочитанного. Кружок Белинского обращен к умозрительной модели оптимального (на их тогдашний взгляд) общественного
5 Суворин А.С. Недельные очерки и картинки // Литературное наследство. М., 1946. Т. 49-50. С. 203.
6 Кривенко С.Н. Из рассказов Некрасова // В.Г.Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977. С. 209.
7 Суворин А.С. Дневник. М., 2000. С. 7.
8 Салтыков-Щедрин М.Е. За рубежом // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 14. С. 111-113.
135
устройства. Умозрительность и отвлеченность этой любви к Франции во многом доказывается тем, что, попав во Францию в конце жизни, Белинский ощущал себя в ней гостем, стремящимся домой9. Европа была для него пространством текстов.
Едва ли будет преувеличением сказать, что и смену эпох в литературном сообществе во главе с Белинским знаменовало слово. Анненков описал отношения Белинского с историческим временем: «По действию воображения и представительной способности, развитых у него неимоверно, он переносил ненависть на лица, уже отошедшие в область истории, на давно минувшие события, почему-либо возмущавшие его. У него было множество врагов и предметов злобы как в современном мире, так и в царстве теней, о которых он равнодушно говорить не мог. Объективных, то есть, попросту сказать, индифферентных отношений к историческим деятелям или важным фактам истории вовсе и не знала эта страстная природа. <...> Круг врагов его, кроме действительных и состоявших налицо, увеличивался всем персоналом, добытым в чтении: он боролся так же страстно с тенями прошлого, как и с людьми и событиями настоящего»10.
Отказ Белинского от прежних убеждений совершался им прямо, беспощадно по отношению к себе11. Интеллектуальное и духовное развитие совершалось на поле словесной битвы: в критической статье, в художественном произведении, в дружеской беседе. Позднее, в 1857 г., Некрасов признается Л.Н. Толстому: «... прежде всего выговариваю себе право, может быть, иногда на рутинный и даже фальшивый звук, на фразу, то есть буду говорить без оглядки, как только и возможно говорить искренно. Не напишешь, ни за что не напишешь правды, как только начнешь взвешивать слова: советую и Вам давать себе эту свободу, когда Вам вздумается показать свою правду другому. Что за нужда, что другой ее поймает — то есть фразу, — лишь бы она сказалась искренно — этим-то путем и скажется ему та доля Вашей правды, которую мы щепетильно припрятываем и без которой остальное является в другом свете. — Я могу и хочу объяснить только одну сторону дела, а Вас попрошу объяснить другую, Вашу, — то есть, скажу Вам, почему я не приблизился к Вам душевно
9 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 510.
10 Анненков П.В. Указ. соч. С. 224.
11 Напр., примирение Белинского и Герцена: «Ну, мы объяснились и снова, кажется, сошлись, — сказал мне Белинский, отдуваясь и падая на диван (это свидание, видно, сильно на него подействовало). — Я рассказал Герцену известное вам происшествие со мною у Краевского, — об этом господине, который отказался от знакомства со мною, потому что я автор. знаете. я не могу называть эту статью по имени — и как я за это пожал руку этому господину. Герцен выслушал это и бросился к мне. Мы обнялись и забыли все прошлое. Слава богу!... У меня как гора с плеч свалилась.» (ПанаевИ.И. Литературные воспоминания. М., 1988. С. 331-332); см. также: В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 146.
136
со времени нашего знакомства, а как бы отдалился. Мне кажется, не дикие и упорные до невозможной в Вас ограниченности понятия, которые Вы обнаружили (и от которых вскоре отступились), восстановили меня и нек<оторых> др<угих> против Вас, а следующее: мы раскрылись Вам со всем добродушием, составляющим, может быть, лучшую (как несколько детскую) сторону нашего кружка, а Вы заподозрили нас в неискренности, прямее сказать, в <не>честности. Фраза могла и, верно, присутствовала в нас безотчетно, а Вы поняли ее как основание, как главное в нас»12 (курсив мой. — М.С.).
Это слова «практика», воспитанного в кружке «идеалистов». Им была усвоена мысль, что для умственного и духовного роста фраза необходима как естественная составляющая свободного развития мысли и как проявление искренности.
Эта усвоенная Некрасовым мысль берет начало в беседах с Белинским, воспринятых как уроки мысли. Человек, который в своих поступках руководствуется моралью, т.е. принятыми нормами и авторитетами, может принять некую мысль не размышляя. Человек, задумавшийся о нравственном основании того, что принято, подвергает мораль и голос авторитета сомнению. Но испытание на прочность требует разрушительных действий. Всё, что вызывает сомнения, с полной искренностью доводится в развитии мысли до своего логического конца, до абсурда, до противоположности. Нравственное чувство таким образом узнает, что оно отвергало и чему попустительствовало, передав свои полномочия автоматизму морали и авторитета. И одновременно нравственное чувство способно указать на скрывающуюся в логическом развитии мысли возможность еще большего преступления против ценностей человеческой жизни и достоинства.
Таким был стиль мышления Белинского, который в своих суждениях был способен дойти до крайностей, но, увидев тупик и свое заблуждение, открыто признавал его и отказывался от заблуждения, признанного ошибочным. Анненков передает рассуждение Белинского о книге Макса Штирнера13 «Единичный человек и его достояние»14, в осмыслении которой для Белинского был «весьма важный нравственный вопрос»: «Пугаться одного слова "эгоизм", — говорил он, — было бы ребячеством. Доказано, что человек и чувствует, и мыслит, и действует неизменно по закону эгоистических побуждений, да других и иметь не может. Беда в том, что мистические учения опозорили это слово, дав ему значение прислужника всех низких страстей
12 НекрасовН.А. ПСС и писем: В 15 т. СПб., 1999. Т. XIV2. С. 65.
13 У Анненкова — Стирнера.
14 Книга Макса Штирнера «Der Einzige und sein Eigentum» вышла в русском переводе под заглавием «Единственный и его собственность» (Библ. «Светоч», изд. С. Венгерова. СПб., 1907).
137
и инстинктов в человеке, а мы и привыкли уже понимать его в этом смысле. Слово было обесчещено понапрасну <.> А вот я вижу тут автора, который оставляет слову его позорное значение, данное мистиками, да только делает его при этом маяком, способным указывать путь человечеству, открывая во всех позорных мыслях, какие даются слову, еще новые качества его и новые его права на всеобщее уважение. Он просто делает со словом то же, что делали с ним и мистики, только с другого конца. <...> Нельзя серьезно говорить об эгоизме, не положив предварительно в основу его моральный принцип и не попытав затем изложить его теоретически как моральное начало, чем он, рано или поздно, непременно сделается.»15.
В рассуждении Белинского, хотя и переданном словами мемуариста, отражен метод критика: пересмотр этического понятия путем гротескного преувеличения и опровержения позиции оппонента. Прибавим, что реальному оппоненту при этом могли быть приписаны мысли и мотивы других оппонентов, так как развитие тезиса требовало обобщений. «Нужно ли прибавлять, что о какой-либо справедливости по отношению к людям, народам и предметам не было и помину при этом, да о справедливости Белинский, в пылу битвы, и не заботился, в чем совершенно походил и на своих противников»16, — замечает Анненков.
Отметим, однако, что Некрасов (как, думается, и другие близкие Белинскому люди) усвоил и то, что развитие мысли на словах, будучи самым искренним, все-таки не тождественно прямому руководству к действию и готовности к поступку, соответствующему фразе, в исторической реальности (вернемся к цитате: «изложить теоретически»). Характерная черта Белинского, каким он предстаёт в воспоминаниях современников, — склонность к «полюсам» в мышлении и выражении своих мыслей: «Белинский относился к одним людям симпатично, иногда до слабости, до пристрастия <.. .> — к другим, напротив, антипатично и тоже до крайности»1; «Ненависть и любовь его одинаково выражались страстно, подчас ребячески, с чудовищными преувеличениями...»1 (курсив мой. — М.С.). Так, в письме к В.П. Боткину Белинский признается: «Безумная жажда любви всё более и более пожирает мои внутренности, тоска тяжелее и упорнее. <.> Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную»19. Но в рамках индивидуальной судьбы
15 Анненков П.В. Указ. соч. С. 340.
16 Там же. С. 227.
17 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 579. Письмо И.А. Гончарова к К.Д. Кавелину от 25 марта 1874 г.
18 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 176.
19 Белинский В.Г. ПСС и писем: В 13 т. Т. XII. С. 52.
138
высказывание «кажется, истребил бы»20 не равно действию «истребил». Развивая мысль и не стесняясь в словах, Виссарион Григорьевич Белинский не стал повинен ни в чьем убийстве, прямом воззвании или пособничестве в убийстве. Это факт его биографии. И это один из примеров фразы.
Развитие полемики — или мысли, что в кружке Белинского имело почти одно значение21, — можно уподобить шахматной игре: есть победа, есть поражение, всё всерьез, и притом победа и поражение совершаются «теоретически», в сфере отвлеченной мысли. Ведь «врагом» Белинского могло быть историческое лицо минувших столетий. Таким образом, в практической этике для Белинского основное значение имела выработка в человеке личного нравственного отношения к явлению и развитого сознания, без которого нравственность остается на детском уровне, не выходя за рамки эгоизма и ограниченности или слепого следования морали и авторитету.
Фраза была плотью мысли в процессе ее развития, а результатом развития могло стать, и часто становилось, признание в собственном заблуждении: «В собственных промахах Белинский признавался без всякой задней мысли: мелкого самолюбия в нем и следа не было. "Ну, врал же я чушь!" — бывало, говаривал он с улыбкой, — и какая это в нем была хорошая черта!»22 (И.С. Тургенев). Мысль проживала некий самодостаточный жизненный цикл, и этот жизненный цикл мысли мог знаменовать определенный период отношений Белинского с кем-то из его собеседников.
Это важный нюанс в прояснении как специфики отношений внутри кружка, так и отношений между словом и жизненной практикой. «В то время вообще не умели различать человека от его слова и суждения и думали, что они неизбежно составляют одно и то же. Всех менее допускал это различие Белинский, и громовые его обличения в подобных случаях разрывали все связи с оппонентом и не оставляли никакой надежды на возобновление их в будущем»23, — пишет Анненков. Позиция отождествлялась с человеком, хотя на примере Белинского же было очевидно, что развитие исключает неизменность позиции. Словесный личный разрыв с человеком был действием, событием в жизни сообщества, где вербальное развитие мысли имело столь большое значение. При неразличении различных вещей фраза, органически присущая сообществу, теряла для его членов свою двойственность — логическую завершенность при необязательности императива. Этот нюанс проясняет и отношения Белинского с лите-
20 См. также: В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 152, 182.
21 Не случайно современники свидетельствуют, что в полемике, в словесном поединке ум Белинского развивался сильнее всего (Там же. С. 150, 212).
22 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 509.
23 Анненков П.В. Указ. соч. С. 224.
139
ратурным окружением, и понимание людьми личности Белинского, и специфику воспоминаний о нем.
Отношения между словом Белинского и жизненной практикой представлялись по-разному внутри его кружка и за его пределами.
Поглощенный мыслью об умственном развитии общества, Белинский сознавал свою учительную роль. «Крайности» и «преувеличения» были методом, а не побочным явлением полемики, т.е. развития мысли. В.А. Викторович в статье «Достоевский о Белинском: "непечатное"», касаясь высказанной Белинским хулы на Господа24, дает, на наш взгляд, проницательное и точное объяснение действиям Белинского: «метод духовных провокаций»: «Хула на Господа служила способом раскачивания каких-то глубинных устоев личности. Белинский прибегает к крайностям хулы, потому что рациональные доводы здесь не действуют»25. Соображение исследователя подкрепляется суждением Анненкова, комментирующего высказывания Белинского о книге Штирнера: «<...> последняя моральная его проповедь уже основывалась на действии тех врожденных психических сил человека, которые впоследствии были подробно исследованы и получили название альтруистических. Белинский предупредил несколькими годами анализ психологов»26. Полемический метод Белинского, несомненно, включал интуитивно найденные им приемы профессии, которой только предстояло в будущем сформироваться. Но то, что импровизированные «моральные проповеди» Белинского апеллировали к душе в равной степени с умом, то, что эти проповеди предполагали мобильную смену душевного настроя, явствует из всех мемуарных памятников. Сходным образом Белинский в своих высказываниях подвергал сомнению — или опровергал — ценности человеческой жизни, института брака, целомудрия, т.е., всего того, что в светском и церковном понимании священно для человека. Показательна в этом отношении его переписка с В.П. Боткиным.
В сознании окружающих подобные слова цельной, сильной личности могли восприниматься как расшатывание моральных устоев и высказанная вслух готовность действовать в прямом соответствии со словами. Тем более что для человека XIX в., даже пересматривающего свое отношение к христианству, религии вообще, институту церкви, вопросу веры, — сближение слова и дела в тексте молитвы не могло не влиять на их семантику: «Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная, яже в слове и в деле, яже в ведении
24 Записи Ф.М. Достоевского об этом факте приведены в статье I (Вестн. Моск. ун-та. 2011. № 3. С. 57).
25 Викторович В.А. Достоевский о Белинском: «непечатное» // Литературные мелочи прошлого тысячелетия: К 80-летию Г.В. Краснова: Сборник научных статей. Коломна, 2001. С. 135.
26 АнненковП.В. Указ. соч. С. 343.
140
и не в ведении, яже во дни и в нощи, яже во уме и в помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец» (курсив мой. — М.С.). Поэтому не была мнимой угроза ареста, от которой Белинского спасла кончина27, и поэтому мемуаристы, писавшие о его «крайностях» и «чудовищных преувеличениях»28, редко прибегали к иллюстрациям: они действительно могли быть «непечатными».
Насколько трудно было даже знавшим Белинского корректно судить об этой крупной, сложной, темпераментной и неровной личности, свидетельствует пример Ф.М. Достоевского. В.А. Викторович в упомянутой статье анализирует изъятый из печати мемуарный эпизод из «Воспоминания о Ф.М. Достоевском» Вс.С. Соловьева и суждения самого мемуариста и цитируемого им Достоевского. По свидетельству исследователя, эпизод восходит к дневниковой записи Вс.С. Соловьева, также не вошедшей в публикацию: «... он заговорил о Белинском и сказал, что хотел побольше написать об нем, привести его собственные слова, но что не сделал этого единственно по не-печатности этих слов, хотя они и сильно окрашивали нравственный облик Белинского. "Между прочим, говорил он; раз прихожу я к Белинскому; у него только что родилась дочь, жена лежит рядом в комнате; он показывает мне ребенка и говорит: "вот она; ну, если она вырастет и если почувствует влечение ко мне, а я к ней — так я и в связи с ней буду"". Какая гадость! Я пробовал защитить Белинского, упирая на то, что от слова до дела очень далеко, что у каждого человека бывают иногда быстролетные, самые чудовищные мысли, которые неизвестно как являются и сейчас же исчезают и никогда не могут пройти в жизнь, и что есть такие люди, которые, с напускным цинизмом, любят похвастаться подобной дикой мыслью. Но Достоевский убеждал, что Белинский если сказал, то мог и сделать, что это была натура простая, цельная, несоставная, у которой слово и дело вместе. <.> Упаси Господи от такой цельности!»29.
Отметим прежде всего субъективное начало, высказывающееся у каждого из авторов. Соловьев говорит об искушении «чудовищной мыслью», злом и грехом, и о «напускном цинизме»: ему очевидно понятней такая интерпретация или такая сущность дела. Достоевский говорит о цельности натуры; именно герой Достоевского, решив проверить свое право на убийство, соединил слово и дело путем страшного насилия над своей натурой. Очевидно, что в глазах каждого из говорящих Белинский приобретает черты, которые понятней самому
27 «Только по удостоверению его доктора Тильмана, что дни больного сочтены, Белинского оставили в покое. Носились слухи, что ему грозила высылка из Петербурга и запрещение писать. Не было ли это для него равносильно смерти?» (Панаева (Головачева) А.Я. Указ. соч. С. 173).
28 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 183, 176 и др.; более подробно примеры приводятся в статье I: Вестн. Моск. ун-та. 2011. № 3. С. 56.
29 Цит. по: Викторович В.А. Указ. соч. С. 133-134.
141
говорящему. Априорная нетождественность образа прототипу в нашем случае особенно наглядна при обращении к другой записи Достоевского: «Покойник Белинский Христа по-матерну, а сам курицы бы не обидел»30 (курсив мой. — М.С.). Несмотря на самые резкие оценки в адрес покойного критика, на суждение о цельности натуры, Достоевский в этом высказывании одновременно свидетельствует об обратном — отсутствии в Белинском агрессивности, хотя агрессивность Белинского в полемике была чрезвычайно сильной. Сходное свидетельство оставил И.С. Тургенев: «... при такой сильной раздражительности — такая слабая личная обидчивость.»31. Разница между фразой и жизненной практикой, когда не проговаривается, то угадывается у тех, кто судит даже о столь цельной личности, какой, по общему мнению, был Белинский. (Но с трудом угадывается не знавшим Белинского человеком в стиле мышления его последователей, судя по письму Некрасова к Толстому.)
Поэтому, хотя это звучит парадоксально, в апологетических высказываниях мемуаристов о Белинском объективности больше, чем это может показаться на первый взгляд.
По свидетельству всех мемуаристов, в повседневной жизни Белинский был добропорядочным семьянином. Церковный обряд брака, против которого он очень красноречиво высказывался, был совершен при свидетелях32; известны имена крестных первых двух его детей33. В переписке критика и воспоминаниях о нем многократно повторяются свидетельства о его чадолюбии и интересе к детям34; Анненков приводит слова Белинского, сказанные по смерти его сына Владимира: «Когда умер его сын, то я с женою пошли навестить его. Мы застали его в страшном горе. Он ходил взад и вперед, совершенно потерянный, остановился у притолоки и, указывая на мертвого ребенка, сказал: "Сейчас лег бы на площади под кнут, если бы это могло воскресить его"»35 (П.В. Анненков).
30 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч. Т. XI. С. 73.
31 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 510.
32 Венчание состоялось 12 ноября 1843 г. в Семеновской церкви при Строительном училище. Свидетелями были: П.В. Вержбицкий, А.А. Комаров, А.Я. Кульчицкий, Н.Н. Тютчев, М.А. Языков.
33 И.И. Маслов и А.В. Орлова — крестные Ольги Виссарионовны; И.С. Тургенев и А.П. Тютчева — крестные Владимира Виссарионовича (В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 473). Дочь Вера Виссарионовна, родившаяся в конце 1848 г. в Москве, умерла вскоре после рождения.
34 Например: «Две задние комнаты занимала его семья, умножившаяся вскоре дочерью Ольгою <...> ребенок этот, а потом сын, проживший недолго и унесший с собою в могилу последние силы отца, да еще цветы на окнах составляли тогда предмет его ухаживаний, забот и нежнейших попечений» (Анненков П.В. Указ. соч. С. 223). См. также: В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 98, 150, 181, 473.
35 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. С. 473.
142
Представление о характере Белинского — частного человека в быту дают либо замечания, сделанные вскользь, например, у Достоевского: «Это было горячо и хорошо сказано; Белинский никогда не рисовался»36, — либо суждения, характеризующие Белинского в приватной сфере: «Не знаю, говорить ли об отношениях Белинского к женщинам? Сам он почти никогда не касался этого деликатного вопроса. Он вообще неохотно распространялся о самом себе, о своем прошедшем и т.п. Мне много раз случалось наводить его на этот разговор, но он всегда отклонял его <.> словно не понимал, что за охота толковать о личных дрязгах, когда существует столько предметов для беседы, более важных и полезных!»37 (И.С. Тургенев); «Спешу прибавить, что падал он только на пути умственного развития: других падений он не испытывал и испытать не мог, потому что нравственная чистота этого — как выражались его противники (где они теперь!) —"циника" — была поистине изумительна и трогательна; знали о ней только близкие его друзья, которым была доступна внутренность храма»38 (И.С. Тургенев). Для близких людей, какими были (пусть и в разной степени) Тургенев, Панаев, Анненков, Некрасов, не было противоречия между чистой, цельной, целомудренной натурой и самыми беспощадными, провоцирующими суждениями, для чужих звучавшими цинизмом. В узком кругу, в контексте устной беседы для посвященных, где играют огромную роль подробности невербального характера, в структуре отношений «Учитель—ученик» «непечатное» имело смысл, близкий к сакральному, непередаваемый для чужих. «Непечатное» возникало в ходе импровизации, принципом которой была текучесть мысли и необходимость ее развития, необходимость постоянной ее поверки живым нравственным чувством — и поверки нравственного чувства беспощадной логикой мысли. Достоевский, несмотря на молодость, пришел в кружок Белинского зрелой, сформировавшейся личностью, поэтому для него структура отношений с Белинским была иной и «непечатное» не обрело того смысла, какой оно имело или могло иметь для других. Слово Белинского, обращенное к узкому кругу, осталось в их воспоминаниях прикровенным для широкой аудитории.
«Свой круг» охранял от обыденного, упрощенного понимания то, что могло быть понято сколько-нибудь адекватно только в своем историческом времени, в динамике существовавших межличностных связей, в импровизированном развитии живого полилога, в котором импульсом к развитию мысли становились идеи, произвольно выбранные из широкого потока. Для широкого читателя текст незнакомого человека неизбежно рисковал оказаться в одном ряду, с одной стороны, с закрепившимся постулатом, с другой — со сплетней, о
36 Там же. С. 523.
37 Там же. С. 511.
38 Там же. С. 478.
143
чем писал Тургенев: «В тогдашнее темное, подпольное время сплетня играла большую роль во всех суждениях — литературных и иных. Известно, что сплетня и до сих пор не совсем утратила свое значение, исчезнет она только в лучах полной гласности и свободы. Целая легенда тотчас сложилась и о Белинском»39. Под свободой можно подразумевать смелость мысли, не стесняемой в логическом развитии ни авторитетами, ни запретами, ни соблазнами. Но мысль, особенно этическая мысль, не может претендовать на полную автономность от житейской практики. Следовательно, открытое признание ошибки, заблуждения, недостаточности своих сегодняшних выводов есть закономерный этап в развитии мысли, а непосредственное индивидуальное нравственное чувство — необходимый эксперт в области этического поиска. Сочетание этих качеств в Белинском мемуаристы отмечают как желательное и искомое в людях, но мало присущее широкой аудитории.
Еще одной причиной, побудившей мемуаристов очень взвешенно подходить к фактическому материалу, было болезненное состояние Белинского, влиявшее на его бытовое поведение. «В последние два года его жизни он, под влиянием все более и более развивавшейся болезни, стал очень нервозен — и хандра на него находила»40, — пишет И.С.Тургенев; «Вообще малейшая, самая ничтожная вещь могла приводить его иногда в бешенство — это было уже отчасти следствием роковой болезни, развивавшейся в нем сильнее и сильнее»41, — свидетельствует И.И. Панаев. Для ближнего круга «чудовищные преувеличения» объяснялись и складом мышления, и болезненным состоянием. Но для ближнего круга болезнь не затеняла строй мысли и мотивы поступков Белинского, до конца дней сохранившего свою личность. Праздный ум, не прошедший школу бесед с Белинским, ищущий удовлетворительного объяснения в бытовой плоскости, мог дать превратную интерпретацию изъятому из контекста фрагменту рассуждений Белинского, который никогда не останавливался в развитии мысли.
И наконец, представляется в высшей степени значимым еще одно свидетельство, за которым стоит умолчание. В характеристике Белинского повторяется сравнение с ребенком: «Белинский часто поступал, как ребенок, как ребенок капризничал, малодушествовал и увлекался»42 (К.Д. Кавелин); «Ненависть и любовь его одинаково выражались страстно, подчас ребячески, с чудовищными преувеличениями.»43 (К.Д. Кавелин); «какребенок: он то экономничал, лишая себя необходимого, то вдруг прорывался и позволял
39 Там же. С. 483.
40 Там же. С. 507.
41 Там же. С. 211.
42 Там же. С. 172.
43 Там же. С. 176.
144
себе неслыханные роскоши при своем положении»44 (И.И. Панаев). Мемуаристы упоминают житейскую непрактичность Белинского, инфантильное неумение обращаться с деньгами, поспешные и неоправданные траты: «человек совершенно непрактический в житейском смысле»45 (И.С. Тургенев) (курсив мой. — М.С.). При этом отмечается, что Белинский достойно переносил свое положение: «Но бедность его была почтенная. Никогда он не жаловался на трудность своего положения, и квартира его содержалась всегда в безукоризненной чистоте»46 (Н.Н. Тютчев); «Бедность он, очевидно, испытал страшную, но никогда впоследствии не услаждался ее расписыванием и размазыванием в кругу друзей <.. .> В Белинском было слишком много целомудренного достоинства для подобных излияний.»47 (И.С. Тургенев).
Авторитет Белинского укреплялся восприятием его как человека детски простодушного, детски непрактичного. Сравнение с ребенком наводит на мысль о стремлении мемуаристов смягчить оценку инфантильности и крайней непрактичности человека, сыгравшего в их жизни столь значительную роль — роль миссии литературного кружка.
Список литературы
Анненков П.В. Литературные воспоминания. М., 1983. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977. Викторович В.А. Достоевский о Белинском: «непечатное» // Литературные мелочи прошлого тысячелетия: К 80-летию Г.В. Краснова. Сборник научных статей. Коломна, 2001. Герцен А.И. Былое и думы // Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. VIII. М., 1956. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч. Т. XI. Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Т. XIV. Кн. 2. СПб., 1999. Панаев И.И. Литературные воспоминания. М., 1988. Панаева (Головачева) А.Я. Воспоминания. М., 1972.
Салтыков-Щедрин М.Е. За рубежом // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.:
В 20 т. Т. 14. Суворин А.С. Дневник. М., 2000.
Суворин А.С. Недельные очерки и картинки // Литературное наследство. М., 1946. Т. 49-50.
Сведения об авторе: Степина Мария Юрьевна, младший научный сотрудник ИРЛИ РАН, группа по изучению биографии и творчества Н.А. Некрасова: E-mail: [email protected]
44 Там же. С. 196.
45 Там же. С. 480.
46 Там же. С. 470.
47 Там же. С. 511. Этот пассаж Тургенева несомненно направлен против Некрасова, чьи устные автобиографические рассказы часто развивали тему и подробности «петербургских мытарств» в юные годы поэта, и отчасти против «Литературных воспоминаний» И.И. Панаева, в которых мемуарист упоминает об уважении Белинского к «практическим» способностям поэта (см.: Панаев И.И. Указ. соч. С. 285-286).
145
