CC BY
63
ИСТОЧНИКИ ВОСТОЧНОЙ ПОВЕСТИ «АНТАР»
О.И. СЕНКОВСКОГО1
П.В. Алексеев
Ключевые слова: восточная повесть, мусульманский текст русской литературы, О.И. Сенковский, Антар, Пальмира.
Keywords: Oriental Tale, The Muslim Text of Russian Literature,
Osip Senkovsky, Antar, Palmyra.
Текст «Ангара» (1832) представляет чрезвычайный интерес не только для исследования творчества самого О.И. Сенковского, но и для понимания ориентальных кодов русского романтизма 1820-30-х годов, и шире - русской культуры XIX века (взять, к примеру, симфоническую сюиту «Антар», написанную в 1868 году Н.А. Римским-Корсаковым). «Антар» входит в ряд восточных повестей О.И. Сенковского, которые он начал публиковать с 1823 года: «Бедуин» (1823), «Витязь буланого коня» (1824), «Деревянная красавица» (1825), «Истинное великодушие» (1825), «Урок неблагодарным» (1825), «Бедуинка» (1828), «Вор» (1828), «Смерть Шанфария» (1828) и др.
Основным источником этих повестей академик И.Ю. Крачковский назвал антологию исторических рассказов и анекдотов Мухаммеда Дийаба ал-Итлиди (XVII век) [Крачковский, 1955, с. 31], составленную около 1689 года, и попавшую в руки О.И. Сенковского в связи с его намерением создать арабскую хрестоматию2. В то же время было бы большой ошибкой считать, что антология Дийаба ал-Итлиди является единственным источником «Антара». Детальное изучение текста «Антара» его и научного и литературного контекста приводит к мысли о более широком интертекстуальном поле.
1 Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ № 11 -34-00601и.
2 Хотя этот амбициозный научный проект, задуманный под руководством профессора Венского университета Антуна Арыды, жившего в ливанской Айн-Туре близ Бейрута, не удался, вместо этого прочно и основательно в русской романтической словесности появилась восточная повесть.
Немаловажное значение для понимания интертекстуального фона «Антара» имеет экспликация сирийского топоса. В этот период Осип Иванович усиленно занимается арабским языком, знакомится с монастырскими хранилищами арабских рукописей, делает многочисленные выписки, которые позже использует в своем творчестве, путешествует с караванами в Дамаск и Баальбек. В период нахождения в Сирии и Египте он пишет несколько травелогов: «Краткое начертание путешествия в Нубию и верхнюю Эфиопию», «Посещение пирамид. Из путевых заметок Иосифа Сенковского» «Перечень письма из Каира от 11/22 декабря 1821», «Возвратный путь из Египта чрез Архипелаг и часть Малой Азии. Отрывок из дневных путевых записок г. Сенковского» и др.3 Именно тогда О.И. Сенковский и знакомится с Тедмором, известном европейцам под названием Пальмира, воочию наблюдая не только сирийские ландшафты, но и руины - остатки древнего величия.
Сирийские пейзажи, по воспоминаниям самого О.И. Сенковского, были не просто ярким впечатлением: «Сильные впечатления мертвой природы врезываются в душу нашу гораздо глубже и остаются в ней долее всех других ощущений жизни, что бы ни говорили историки нашего несчастного сердца. Я не думаю, чтобы житель равнины, перенесенный на высокие горы, мог когда-нибудь забыть их образ: десять образов обожаемых лиц пройдет через душу, пожирая, изглаживая друг друга, но картина великолепных гор, теряющихся в облаках и убеленных вечным снегом, не изгладится в ней никогда. И чем больший промежуток времени будет отделять мысль от впечатлений, вселенных их видом, тем красивейшими формами станет воспоминание убирать их в вашем уме <... > Я и теперь вижу перед собою колоссальные очерки пышных громад, распространяющихся тройною каменною цепью вдоль обожженной Сирии, где протек один из мучительнейших и разнообразнейших годов моего бытия» [Сенковский, 1991, с. 30, 31].
Даже десятки лет спустя О.И. Сенковский поражал воображение современников восточным колоритом своих апартаментов и своими
3 Сенковский О.И. Краткое начертание путешествия в Нубию и верхнюю Эфиопию // Северный архив. 1822. Ч. 1. N° 1. С. 70-113; Сенковский О.И. Посещение пирамид. Из путевых заметок Иосифа Сенковского // Сын Отечества. 1822. Ч. 75. С. 16-30, 116-123; Сенковский О.И. Перечень письма из Каира от 11/22 декабря 1821 // Сын Отечества. 1822. Ч. 76. С. 64-71; Сенковский О.И. Возвратный путь из Египта чрез Архипелаг и часть Малой Азии. Отрывок из дневных путевых записок г. Сенковского // Северный архив. 1822. Ч. 1. № 5. С. 421-443; Ч. 2. № 7. С.45-52; Ч. 3. № 16, С. 301-320.
портретами, на которых О.И. Сенковский был в восточных одеждах. Сирия для него станет одной из отправных точек генезиса ориентальных мотивов и тем.
Не лишенный известных художественных достоинств, текст «Антара» интертекстуально связан с большим количеством произведений русской и западноевропейской романтической парадигмы, отражая мэйнстрим развития русского и западноевропейского «ориентального романтизма», послужившего основой формирования мусульманского текста русской литературы: например, страшная сказка Бекфорда «Ватек», восточные поэмы Байрона и Т. Мура, произведения Уолпола и Казота.
Восточная повесть «Антар» была опубликована в 1833 году в сборнике «Новоселье», изданном петербургским книгопродавцем А.Ф. Смирдиным по случаю открытия нового книжного павильона. В этом же сборнике, примечательном тем, что он предварял появление больших русских литературных сборников 30-50-х годов, заменивших собой альманахи 20-30-х годов, О.И. Сенковский впервые использует псевдоним Барон Брамбеус, подписав им также «Незнакомку» и «Большой выход у сатаны».
При создании этого текста О.И. Сенковский показал себя энциклопедистом, знатоком восточной культуры и образности. Малообразованный читатель 1830-х годов вряд ли был способен по достоинству оценить этот труд, поскольку больше всего был бы заинтересован восточным антуражем и неприхотливостью повествования в стиле сказок «Les тШе et ипе №йз» Антуана Галлана. Однако, зная О.И. Сенковского, трудно предположить, что он не попытается вступить в театрализованную игру с образованным читателем, заставляя его искать подвох во всем происходящем.
Первое, что обращает на себя внимание, это употребление имен собственных. Имена этой восточной повести - тот фундамент, на котором строится вход в мифопоэтику мусульманского Востока и одновременно включение текста в ориентальную традицию современной ему западноевропейской литературы. Игра этими именами - это одновременно и способ создать требуемый автору контекст и способ его разрушить при помощи смеха. Например, О.И. Сенковский объявляет пери Гюль-Назар дочерью древнеарабского поэта Лебида и внучкой Лаллы Рук - персонажа одноименной поэмы Т. Мура, которая к моменту написания «Антара» была очень хорошо известна русской читающей публике и уже успела заслужить восхищение В.А. Жуковского и презрительные
комментарии А.С. Пушкина (в письме П.А. Вяземскому от 2 января 1822 года).
Также в восточной повести трикстерски осмеивается гиперболизированное описание «истлевания» Антара на руках возлюбленной пери: это соответствовало романтическому дискурсу, но разрушало его своей чрезмерной слащавостью и наигранностью: «Она умильно смотрела на эту горстку летучего праха; из глаз ее упала на него слеза, и прах любимого смертного, мгновенно обвиваясь кругом сего посланца сердца любезной, еще раз закипел сладостию» [Сенковский, 1858, с. 351].
Несомненно, при написании повести О.И. Сенковский воскрешал в своей памяти свои собственные лекции по арабской словесности, прочитанные им в Петербургском университете. Блестящий знаток арабского языка и литературы, Сенковский отлично знал самый известный сборник древнеарабской поэзии «Аль-Муаллакат», или «Муаллаки», составленный в VIII веке сказителем Хаммадом [Фильштинский, 1984, с. 212] и появившийся в Европе в переводе Гартмана в 1802 году (Hartmann A.Th. Die hellstrahlenden Plejaden am arabischen Himmel), а в России - в 1832 году, изданный
А.В. Болдыревым. Именно этот сборник стал основой знаний европейцев об истории арабской литературы доисламского периода, включая касыды семи поэтов: Имруулькайса, Тарафы, Зухайра, аль-Хариса ибн Хиллизы, Амра ибн Кульсума, Ангары и Лебида.
Однако О.И. Сенковский знакомится, прежде всего, с арабскими оригиналами творчества доисламских арабских поэтов. В частности, он выполнил художественный перевод касыды Лебида и присовокупил ее к очерку «Поэзия пустыни, или поэзия Аравитян до Магомета», опубликованному им в 1838 году в «Библиотеке для чтения» [Сенковский, 1838, с. 93-130]. Таким образом, приводя в тексте повести имена Антара и Лебида, О.И. Сенковский вполне осознанно играет с читателем, как профессиональный востоковед редуцируя историко-литературные факты до уровня массового сознания.
Прототипом образа Антара выступил арабский Антар, или Антара (Antarah) ибн Шаддад из этих «Муаллави». Между образом полулегендарного аравийского поэта и необузданным витязем О.И. Сенковского действительно много общего: оба были великими воинами и героями-любовниками. Имя «Антар» и представление о его характере О.И. Сенковский мог почерпнуть не только из труда ал-Итлиди, но также из народного арабского романа, восходящего к XII веку «Жизнь и подвиги Антары» (араб. Sirat Antar bin Shaddad).
В XIX веке существовали различные точки зрения на предмет интертекстуальной связи «Антара» О.И. Сенковского и «Романа об Антаре». В примечаниях к «Собранию сочинений Сенковского (Барона Брамбеуса)», изданного сразу после смерти писателя, издатель указывает, что «эта повесть не перевод с арабского и не заимствована из известного арабского романа «Антар», а оригинальное создание в духе арабской поэзии» [Сенковский, 1858, с. 321]. Однако во второй половине XIX века в исторической записке профессора
В.В. Григорьева сказано, что в «Антаре» О.И. Сенковским «в высокохудожественной переделке изложено содержание Арабскаго романа об Антаре» [Григорьев, 1870, с. 97].
Не смотря на то, что в прямом смысле текст «Антара» не был ни переводом, ни подражанием, следует обратить внимание на арабский роман об Антаре. Это было довольно объемистое произведение, в рукописном виде доходившее до 45 (или до 60 - по другим источникам) томов различного размера. Разумеется, полный его перевод был к тому времени маловероятен. Как заметил Вильям Клаустон, «это могло бы ужаснуть даже самых неутомимых переводчиков, не говоря уже о невозможности найти европейских читателей» (Перевод наш. - П.А.) [Clouston, 1881, с. 171]. Сокращенная копия этого романа была сделана сирийцами под названием Shamiyeh, или сирийской «Антар», чтобы отличить его от оригинала, который был известен как Hijaziyeh, или арабский «Антар».
Именно сирийский вариант «Романа об Антаре» попал в руки секретарю восточного отдела Британского посольства в Константинополе Террику Гамильтону (Terrick Hamilton). Как отмечает Клаустон, «первые плоды этих трудов в появились в Лондоне в 1819 году в виде небольшого тома, в восьмую долю листа, около 300 страниц, под названием «Antar, a Bedoueen Romance, translated from the Arabic» [Clouston, 1881, с. 172]. В следующем году (1820) вышли еще три тома, которые были встречены далеко не восторженно английской публикой, привыкшей не к оригинальной арабской художественной мысли, а к ее европейским (прежде всего, французским) адаптациям. Сам Гамильтон в предисловии переводчика пишет, что «до публикации Mines de l'Orient, напечатанной в Вене в 1802 году, имя Антара вряд ли слышали в Европе» и проводит слова М. Хаммера: «This work, which must be reckoned as very instrumental towards learning the manners, dispositions, and habits of the Arabs, seems to us more interesting than the celebrated Thousand and One Nights; not indeed with respect to the fictions,
in which this work almost entirely fails; but as a picture of true history»4 [Antar, a Bedoueen Romance..., 1820, с. 19], подчеркивая тем самым не столько литературную, сколько этнографическую значимость своего перевода.
О.И. Сенковский-востоковед, безусловно, знал не только о существовании переводной версии этого романа, но и о его арабских вариантах, широко распространенными на Востоке. Вопрос о генезисе образа Антара сам по себе достаточно интересен, но его сложность и спорность выводят его за рамки данной статьи. В любом случае, нам интересен сам факт совпадения многих черт между образами Антара у О.И. Сенковского и в английском переводе Гамильтона.
Больше всего нам интересна любовная линия, так как Сенковский сделал ее сюжетообразующей силой своей повести. Любовь Антара и Аблы (у Гамильтона - Ibla) в арабском романе сходна с любовью Антара и Гюль-Назар в повести О.И. Сенковского. Она беспредельна и побеждает смерть. В обоих случаях Антар испускает дух в объятиях своей возлюбленной, в обоих случаях тело Антара не подлежит погребению, а выступает знаковой сущностью. В повести Сенковского - это знак вечной любви, побеждающей тление («Вот уже Антар превратился в белый, сухой, безобразный остов. Она, однако ж, ни на минуту не разнимала рук, коими опоясала его при смерти, и сухие кости любовника, осыпаемые ее поцелуями, неоднократно проникались чувством сладчайшей неги») [Сенковский, 1858, с. 350], в романе -знак силы, которая призвана защитить любимую от преследующих врагов: мертвый Антар сидит, опираясь на копье, чем приводит в замешательство преследователей.
Весьма интересно, что именно в этом месте возникает библейско-коранический образ царя Соломона. Согласно кораническому тексту, воплощать в жизнь свои строительные планы ему помогали джинны, которыми он управлял при помощи магического перстня. Чтобы джинны не разбежались после смерти Соломона, он даже умер сидя, опершись на посох. В Коране это описывается так: «Когда же Мы послали ему (то есть Сулайману) смерть, то об этом догадался лишь земляной червь, который источил его посох. Когда же он свалился [с трона], уразумели джинны, что если бы им было ведомо сокровенное,
4 «Этот труд, который должен считаться более полезным для изучения характеров, нравов и обычаев арабов, как нам кажется, более интересен, чем знаменитая «Тысяча и одна ночь»; не точно по отношению к художественному вымыслу, в котором этот труд почти полностью не удается, но как картина истории».
то они не пребывали бы в унизительных мучениях» (Сура «Саба»: 14) [Коран, 20 10].
Имя Соломона четыре раза повторяется в тексте повести эксплицитно - в рассказе Гуль-Назар как раз в связи со строительством города Тедмора. Таким образом, О.И. Сенковский показал знание также библейского текста, согласно которому Тедмор был построен по замыслу царя: «И построил он Фадмор в пустыне, и все города для запасов, какие основал в Емафе» (2-я Паралипоменон, 8:4). И, кроме того, кораническая мифологема Соломона имплицитно работает в тексте через имя кобылы Антара, которую Сенковский назвал не Абджер (Abjer), как в «Романе об Антаре», а Балька, что четко корреспондирует с возлюбленной царя Соломона царицей Савской, в мусульманской культуре известной как Балькис.
Интересно, что, говоря об арабском романе об Антаре, в XIX веке его восторженные песни ассоциировались с песнями царя Соломона: «freshness and vigor this ancient poem touches the tender and the terrible reminding the reader strongly of the song of Solomon»5 [The New American cyclopaedia, 1865, p. 681]. О.И. Сенковский играет именами, смешивая в один интертекстуальный коктейль библейские, коранические и западно-европейские романтические контексты.
Отсюда и объяснение того, почему О.И. Сенковский использует имя еще одного поэта из Муаллаката - Лабида (в повести, как, собственно, и в издании Болдырева - Лебида), нагружая образ пери «героической родословной»: «Эльмас повелевала здесь до времен халифа Омара. Она полюбила знаменитого Лебида, прославившегося своими несчастиями, мужеством и стихами; Лебида, песни которого гремят до сих пор в пустыне, лишенного престола коварным братом и орошавшего царскою кровию своею, в течение долговременного скитания, сыпучие пески аравийских кочевьев, для защиты угнетенных и бесприютных, страждущих подобно ему от несправедливости своих ближних. <... > Лебид был мой отец» [Сенковский, 1858, с. 332].
Анализ композиции повести позволяет сделать выводы, что структура повествования у О.И. Сенковского имеет несомненно сходство с нарративной струткурой арабской касыды, жанра, как известно, отличавшегося во времена Лебида строгим соблюдением композиционных приемов и в современной арабской литературе почти не подверженным изменениям. В тексте «Антара» есть все элементы
5 «Свежесть и энергия этой древней поэмы трогает нежностью и страхом, сильно напоминая читателю Песни Соломона».
традиционной касыды: лирическое вступление (насиб), описание (васф), путешествие поэта (рахиль), восхваление (касд), самовосхваление (фахр). Лирический герой касыды в самом начале обязан был описывать развалины или покинутую стоянку.
Но главное, разумеется, это не просто наличие элементов касыды, у О.И. Сенковского происходит формирование дискурса касыды, начиная с первого предложения: «прекрасны в Шамской пустыне развалины волшебного Тедмора. Кто жил в этих огромных чертогах?.. Кому воздвигнуты эти храмы?.. Кем построены эти длинные улицы столбов?..» [Сенковский, 1858, с. 321], и т.д. Для сравнения можно указать начало переведенной О.И. Сенковским касыды Лебида (кстати говоря, расположенной в Собрании сочинений 1858 года рядом с «Ангаром»): «Исчезли ея ставки, ея ночлеги и отдыхи в Мине! Одичали Чортова-Гора, Реджам и скалы Рияна, и только ветер обнажает скачками рисунок бывших жилищ, похожий на полуистертую надпись на утесе... Теперь здесь полынь раскидывает свои высокия ветви, страусы и газели выводят птенцов» [Сенковский, 1858, с. 308, 309].
Таким образом, «касыдоподобная» организация требует определенного топоса - разрушенного и покинутого древнего города, который помнит свое величие, но уже никогда не достигнет его в будущем. В арабских касыдах в части рахили довольно часто упоминались топографические названия (города, возвышенности, водоемы), это происходило потому, что в кочевой бедуинской культуре поэтический текст «выполнял множество внелитературных функций: ориентирование в пространстве, магическую функцию, осмеяние врагов племени и, наоборот, возвышение своего.
Элегический топос покинутого жилья, значимый в касыде, оказывается не менее значимым в топосе развалин Тедмора у Сенковского. В этом заключатся очень важный ход в игре автора с читателем. В автопримечаниях к слову «Тедмор» Сенковский указывает: «Тедмор, Пальмира, знаменитая столица Зиновии». Это небольшое свидетельство имеет огромное значение для понимания текста, поскольку О.И. Сенковский помещает действие своей повести не в условно-атопичном мире, свойственном большинству современных ему романтических произведений, а в развалинах вполне конкретного сирийского города, расположенных в 240 километрах на северо-восток от Дамаска.
Сами эти руины, кроме археологический ценности, представляю также ценность культурную, хотя еще в 1823 году в печати появлялись отзывы типа: «надобно много убавить из того высокого понятия,
которое обыкновенно имеют о развалинах Пальмиры» [О путешествиях..., 1826, с. 206]. В середине XVIII века англичане Роберт Вуд (Robert Wood) и Джеймс Доукинс (James Dawkins) в сопровождении османских проводников добрались до этих развалин, в результате чего на свет появилась книга Вуда «The Ruins of Palmira, otherwise Tadmor, in the Desert» (1753). Именно эта книга, переведенная на многие европейские языки послужила толчком к появлению мифологемы Пальмиры, как истинно романтического пространства и королевы Зеновии, как второй Клеопатры, владычицы Азии.
Пальмира располагалась на удивительно выгодном месте, так что уже к III веку до н.э. стала ключевым городом, контролирующим караванную торговлю между Востоком Западом, что обеспечило ей процветание и основу власти над Азией. Зеновия, будучи наполовину гречанкой, наполовину арабкой (или еврейкой) после смерти своего мужа стала его полновластной владычицей. В результате ее решительных действий Пальмира едва не стала независимой от Рима. Однако в 272 году император Аврелий разгромил ее войска, привез ее в качестве военного трофея в Рим, и уже через год Пальмира была разрушена до основания, и к 634 году, когда город захватили арабы, он уже не представлял никакой геополитической или культурной значимости.
Через 7 лет после написании я «Антара» об этом весьма подробно будет написано в 42 томе «Библиотеки для чтения», вышедшем в 1840 году: в разделе «Смесь» с заголовком «Путешествие господина Пужула в Пальмиру» Сенковский дал очень подробную историческую справку о Тедморе, о ее царице Зеновии и о том, как этот город выглядит в настоящее время. Возвращаясь к этой теме, только уже в нелитературном контексте, Сенковский-писатель и Сенковский-редактор подчеркивает значимость этого образа не только для себя, но и для общественной мысли. Разумеется, эта автореминисценция имела смысл только в том случае, если несла в себе более, чем просто познавательную цель.
Мифологема Зеновии, в отличие от Клеопатры, в русской культуре не прижилась. Но, появившись, она помогла сформировать другую весьма значимую мифологему: Санкт-Петербург как Северная Пальмира. Называть Петербург «Северной Пальмирой» очень любил Ф. Булгарин (например, «тысячи кораблей приносят ежегодно в северную Пальмиру дань промышленности со всех концов земного мира») [Булгарин, 1830, с. 132], так что в начале XIX века эту метафора часто ассоциировалась не только с Петербургом, но и с
самим Булгариным, однако впервые так именовать Санкт-Петербург стали во второй половине XVIII века, связывая образ императрицы Екатерины Великой и Зеновии.
Как и Зеновия, Екатерина покровительствовала наукам и искусствам, как и Екатеорина, Зеновия любила мудрые слова философов своего времени (ее «Вольтером» был философ-неоплатоник Дионисий Лонгин). Как и Екатерина, Зеновия вела беспрестанные войны. Кроме того, век Екатерины был ознаменован классицистическим возрождением античности, ее образа мысли и символики. В этом контексте Пальмира (греч. «Город Пальм») оказывалась вполне к месту, поскольку пальмовая ветвь ассоциировалась с триумфом и крепкой властью. Например, в стихотворении «Изображение Фелицы» (1789) Г.Р. Державин советует художнику, как правильно написать портрет Екатерины II:
Как пальма клонит благовонну
Вершину и лицо свое, -
Так тиху, важну, благородну
Ты поступь напиши ее [Державин, 1987, с. 58].
Пальма здесь, несомненно, символизирует собственно азиатскую царственность Екатерины, каковой должна обладать «царевна Киргиз-Кайсацкия орды», но и исконно восточное благородство тедморской Зеновии.
Обратим внимание на один важный момент, связанный с выбором места действия повести. О.И. Сенковский помещает своих персонажей не в аравийском Йемене, а в сирийской Пальмире. С одной стороны, это можно объяснить элементарным следствием его незабываемых впечатлений о Сирии. К примеру, польский граф Вацслав Ржевусский (Wenceslaus Rzewusky), побывавший в 1819 году в Пальмире, чтобы закупить у местных племен 8 арабских жеребцов и 12 кобыл для Екатерины Павловны, королевы Вюртемберга, описывая свои впечатления от Пальмиры, неожиданно вспоминает Антара: «My hardy and active mode of life my manner, of riding on horseback, the management of the lance and the sabre, which exercises are familiar to all true Poles from their childhood; some acts of generosity, a great knowledge of the races of horses of the Nedjed, and of their distinguishing characteristics, proved by examinations, which I was obliged to undergo among the tribes of Hosueh of Weled-Aly, of Sebah, and of the Fidanes - everything, in short,
caused me to be compared with the favourite hero of the Arabs, the celebratedAntar»6 [Rzewusky, 1821, p. 20].
В этом наигранном хвастовстве, когда Ржевусский сравнивает себя с Антаром, заметна некоторая ирония, которая уже в следующем предложении сменяется на деловой тон, которым написана вся заметка. По всей видимости, имя Антара в тот период было достаточно на слуху не только у бедуинов, но и у европейцев, в том же 1819 году увидевших первую часть «Antar, a Bedoueen Romance» в переводе Гамильтона. Вполне возможно, что в сознании Сенковского Пальмира и Антар объединились также ассоциативно как два наиболее сильных художественных впечатлений от арабской культуры.
С другой стороны, эта вольность в обращении с Антаром не могла быть прямым следствием его неудавшегося замысла создать арабскую хрестоматию, которая бы знакомила просвещенную публику с художественным наследием арабов. В пространственном плане при написании «Антара» Сенковский вполне мог следовать своему источнику: для успешной рецепции романтического сюжета публике достаточно было дать любое восточное и даже условно-восточное пространство, поскольку не топос становился острием восприятия, а яркость характеров и драматизм.
Зачем же в таком случае О.И. Сенковский обращается к топосу Пальмиры? По всей видимости, это имело смысл только в одном случае: если автор стремился наделить художественное пространство большей значимостью, чем того требовал жанр восточной повести.
В результате Сенковскому удается усилить амбивалентность мифопоэтического образа Пальмиры. Если основной своей функцией метафора «Северная Пальмира» возвеличивала Петербург, город основанный русским «Соломоном» Петром и возвеличенный русской «Зеновией» Екатериной, то вдумчивый читатель не мог не обратить внимание, что обратная сторона этой метафоры рисовала гибель Пальмиры, гибель города, отрекшегося от заветов и превратившегося в руины в назидание всем, кто рискнул предрекать себе вечность. Рассуждая о вечной любви, О.И. Сенковский приходит к выводу, что ее нет, ибо человек смертен и изменчив. Рассуждая о вечном величии,
6 «Мой безрассудный и активный образ жизни, езда на лошадях, умение управляться с саблей и копьем, которые знакомы с детства любому истинному поляку; некоторые жесты великодушия, большое знание видов лошадей Неджда и их отличительных признаков, подтвержденных экзаменами, которыми я должен был подвергнуться посреди племен Хусея Велед-Али из Себа и Фиданей - короче, всего, из-за чего меня можно было бы сравнить с любимым героем арабов, знаменитым Антаром».
он показывает, что даже от некогда мощного города остались только руины.
Эта тема, несомненно, имеет под собой кораническую также основу. В Коране лейтмотив погибших древних народов является одним из основных, призывающих задуматься над бренностью бытия. Например, в Коране в переводе М.-Н.О. Османова можно встретить такие аяты: «Как много Мы истребили поколений, которые жили до них и были намного сильнее их! Они искали по всей земле убежище, [когда постигло их наказание]. Но какое там убежище? (Сура «Каф»: 36)»; «Неужели до них не дошли рассказы о тех [народах], которые жили задолго до них, — о народе Нуха, [народах] ’ад и самуд, народе Ибрахима, жителях Мадйана и разрушенных [городов]?» (Сура «Покаяние»: 70)». В целом же сирийские развалины были не просто ориентальным антуражем восточной повести «Антар», но прежде всего выполняли функцию мифопоэтическую, интертекстуально формируя насыщенное смыслами поле рассуждений о России, и о современной ему русской романтической литературе.
Таким образом, восточная повесть О.И. Сенковского «Антар» должна быть помещена в более широкий контекст, чем это представляется на первый взгляд: от Корана и Библии до арабских и западноевропейских источников о доисламской поэзии Аравии.
Литература
Булгарин Ф. Поездка в Кронштадт 1 мая 1826 года (Письмо к Н.И. Гнедичу) // Сочинения Фаддея Булгарина. СПб., 1830. Ч. 11.
Державин Г.Р. Сочинения. М., 1987.
Императорский С. Петербургский Университет в течение первых пятидесяти летъ его существования. Историческая записка, составленная по поручению Совета Университета ординарным профессором по кафедре истории Востока В.В. Григорьевыми С. Петербургъ, 1870.
Коран. СПб., 2010.
Крачковский И.Ю. Источник «Витязя буланого коня» и других восточных повестей Сенковского // Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. 1955. Т. 1.
О путешествиях Ирби и Манглеса // Собрание статей, относящихся к наукам, искусствам и словесности, заимствованных из разных иностранных периодических изданий 1823-го, 24 и 25 годов. М., 1826.
Сенковский О.И. Воспоминания о Сирии // Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и военных обзорах первой половины XIX века. М., 1991.
Сенковский О.И. Поэзия пустыни, или поэзия Аравитян до Магомета // Библиотека для чтения. 1838. Т. 31, Ч. 1. Отд. I.
Сочинения Сенковского (Барона Брамбеуса). СПб., 1858. Т. 1.
Фильштинский И.М. Словесное искусство древних арабов (VI-середина VII века) // История всемирной литературы: В 8-ми тт. М., 1983-1994. Т. 2.
Antar, a Bedoueen Romance, translated from the Arabic by Terrick Hamilton, Esq. Part the First, London, 1820. Vol. 1.
Clouston W.A. Arabian Poetry for English Readers. Glasgow, 1881.
Rzewusky W. A Journey to Palmyra or Tadmor in the Desert with a Short Enquiry Relative to the Wind of the Desert Called Samieli // Spirit of the English Magazines. Boston, 1821. № 1. Vol. 10.
The New American Cyclopaedia : a Popular Dictionary of General Knowledge. New-York, London, 1865. Vol. 1.
