CC BY
15
it, kick the bucket - die; заболеваний cheese burgers; warheads - pimples; физиологических отправлений spray paint; throw chungies -vomiting; социально неодобряемых состояний running a temperature - being drunk и т.д.;
- неологизации, в изобилии сопровождаемой фонетическим нарушением речи и, соответственно, неправильной орфографией: babinski/schweet - attractive girl;
- широком использовании ономатопейи -как сугубо английской Ralph - vomit, так и этнической, использующей звукоподражание племенным языкам (например, английская нейтральная лексема overated превращается в сленгизм nqovarated, как только она произносится с подражанием звучанию языка племени коса, т.е. с характерным для его представителей прищелкиванием в начале слова; такой же пример - overboard > nqovaboard;
- ритмической синонимии cruising for a bruising - looking for trouble; going like a Boeing - moving fast;
- фонологической редупликации goodie-goodie - prefect; mshi mshi - clothes;
- сокращений или аббревиации woosie -effeminate person; civvies - clothes;
- использования стандартной английской лексемы для смены денотата channel -vomit; tanked/toasted - drunk.
Таким образом, базисные элементы исследованного феномена сленгизированной коммуникации могут быть классифицированы как языковые единицы-знаки, эмоционально кодирующие социальные процессы, отражая соответствующую реакцию этносоциума на эти процессы в ходе интерперсонального общения. Важной этноспецифической характеристикой южноафриканской англоязычной кодированной
коммуникации является широкое использование эмотивных языковых рсурсов, поддерживающих лингвокреативную конспиративно-ориентированную деятельность южноафриканского социума при помощи аллитерации, метафоры, метонимии, акронимии, гиперболы, неологизации. В ходе исследованя были зафиксированы сленгизмы-африканеризмы, носящие явный расисткий характер, сленгизмы, заимствованные из племенных языков цветного меньшинства, представляющие собой эмоциональную реакцию на негативное отношение англосаксонского белого населения, а также сленгономинации, обозначающие асоциальные действия, состояния и процессы.
ЛИТЕРАТУРА
1. Partridge E. Slang Today and Yesterday. L.: Routledge and Kegan Paul Ltd, 1960. 476 p. Р. 285.
2. Bailey R. South African English slang: form, functions and origins // South African Journal of Linguistics. 1985. № 3. Р. 1-42.
3. Klerk V. The Role of Expletives in the Construction of Masculinity // Language and Masculinity / Eds. by S. Johnson, U. Meinhof. Oxford: Blackwells, 1996, 256 p. P. 144-157.
4. Tweedle N. South Africa Slang and Pejorative Terms to Name 'the other'. Cape Town: ALTERNATION, 2003. 128 p.
5. A Dictionary of South African English / Eds. by J. Branford, W. Branford. 4th Edition. Oxford: Oxford Universiry Press, 1992. 444 p.
6. Oxford Dictionary of Slang / Ed. by J. Ayto. Oxford: Oxford Universiry Press, 2003. 480 p.
7. Яковлев А.В. Язык африкаанс и языковые процессы в Южной Африке // Африка: культура и общество: Мат-лы выездной сессии Научного совета по проблемам Африки (АН СССР) Тбилиси 2-5 июня 1987 г. Вып. 2. М.: Наука, 1989. 150 с.
5 февраля 2009 г.
ББК 81.2-9
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ДЕЙКТИЧЕСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ ДЛЯ ВЫРАЖЕНИЯ ВРЕМЕННЫХ ЗНАЧЕНИЙ В РАННИХ НОСТРАТИЧЕСКИХ ЯЗЫКАХ
Т.В. П
Вопрос происхождения грамматических форм языка, в частности категории времени, до сих пор не решен в лингвистике и остается весьма ак-
Потапова Татьяна Владимировна - аспирант кафедры немецкого языка Таганрогского государственного педагогического института, 347900, Таганрог, ул. Петровская, 68, e-mail: [email protected], т. 8(8634)613585.
туальным. Большинство исследователей [1-3] на сегодняшний день относительно происхождения категории времени выражают мысль о том, что она возникает на базе категории
Potapova Tatyana - postgraduate student of the German Language Department of Taghanrogh State Pedagogical Institute, 68 Petrovskaya Street, Taghanrogh, 347900, e-mail: [email protected], ph. (007 8634)613585.
вида. Мы, в свою очередь, придерживаясь в определенной степени этой же точки зрения, попытаемся в данной статье пролить свет на предысторию формирования категории времени. А именно, нас интересует использование дейктических частиц для выражения временных значений в ранних ностратических языках, которые, как известно, являются гипотетической макросемьей языков, включающей ряд языковых семей и языков Евразии и Африки: индоевропейские, картвельские, семито-хамитские, уральские, алтайские и дравидийские языки.
Для выражения временных отношений в ранних ностратических языках изначально использовались дейктические частицы, которые, по К. Шилдзу, служили источником основообразующих формантов и могли отражать соотнесение глагольного действия с моментом речи. Шилдз предполагает, что "по мере превращения индоевропейского в развитой флективный язык конструкции с дейктиче-скими частицами стали переосмысляться как именные флексии падежа и числа, а также как глагольные показатели времени, вида, залога и лица/числа" [4, с. 13-14].
Подтверждением мнения К. Шилдза может послужить выявление многочисленных следов ближнего -I- и дальнего -и- местоимений в различных глагольных словоформах древних индоевропейских языков. Подобные
Совпадение форм перфекта и личных
частицы обнаруживаются в составе глагольной флексии 3-го лица -ti (дуративный презенс) и -tu (императив в хеттском и индоиранских). Согласно Т.В. Булыгиной, «флексия 3-го лица императива указывает на максимальную удаленность действия от оси hic et nunc и его отнесенность в ирреальное будущее. В санскрите и хеттском эта граммема обозначена формантом -tu, восходящим к глагольной флексии + дальнее местоимение -и-. Эта же частица без флексии -t- присоединяется к основе императива хеттских глаголов -hi-, aku "пусть он умрет" (aki "он умирает")» [5, с. 243-244].
Использование дейктических элементов для выражения временных значений очень убедительно представлено в семито-хамитской группе языков, где личные глагольные показатели, совпадая с временными формами перфекта, претерита и аккадского пермансива, обнаруживают тесную связь с формами личных местоимений. В частности, при рассмотрении западно-семитского перфекта можно обнаружить, что личные суффиксы 2-го лица совпадают со вторыми строевыми элементами личных местоимений [6, с. 237]. Например, в арабском языке (табл. 1).
Б.М. Гранде приводит весьма наглядный пример спряжения в ед. числе западносемит-ских и аккадского глаголов с целью сопоставления их суффиксальных форм. Рассмотрим и мы этот пример (табл. 2).
Таблица 1
;стоимений в западносемитском языке
Местоимение an-ta 'an-ti 'an-tum 'an-tunna 'an-tuma
Перфект katab-ta katab-ti katab-tum katab-tunna katab-tuma
Таблица 2
Спряжение западносемитского и аккадского глаголов
Язык 1-е лицо 2-е лицо м. р. 2-е лицо ж. р.
Аккадский kasd-a-ku kasd-a-ta kasd-a-ti
Арабский qatal-tu qatal-ta qatal-ti
Иврит qatal-tï qatal-ta qatal-t
Арамейский qitl-ët qtal-ta qtal-t
Эфиопский nagar-ku nagar-ka nagar-kl
Нетрудно заметить, что во всех представленных языках, кроме эфиопского, присутствует согласный в сочетании с дейкси-сами -и, -I, -а, совпадая, с одной стороны, с формами личных местоимений в этих языках и, соответственно, изначально выполняя дейк-тическую функцию, а с другой стороны, этот показатель мы обнаруживаем при образовании
форм прошедшего времени практически во всех ностратических языках, что может послужить еще одним доказательством того, что временные формы образовывались на базе классно-дейктических элементов.
В эфиопском языке в 1-м лице отмечается суффикс -ки-, который также восходит к местоимению 1-го лица - апокг "я".
Б.М. Гранде в связи с этим предположил, с чем и мы согласны, что данный суффикс мог распространиться и на 1-е лицо глагола всех остальных семитских языков, где в самостоятельном личном местоимении 1-го лица такого окончания нет. Рассматриваемый суффикс удержался лишь в эфиопском языке (распространяясь и на формы 2-го лица, вытеснив -¿-), при этом во всех остальных западносемитских языках суффикс -кы- заменился суффиксом с согласным по аналогии с формой 2-го лица [6, с. 237].
В аккадском языке существовала временная форма, называемая "пермансив". Данная форма обозначала длительное действие, а также постоянное свойство, не имеющее прямого отношения к какому-либо моменту времени. Эта форма образовывалась при помощи суффиксов лица, а в 3-м лице имела нулевой показатель, например: ка$ёа-ки "я являюсь (или был) побудителем". Примечательно то, что данная форма произошла от глагольного прилагательного (в некоторых случаях также от имени существительного), слившегося с местоименными аффиксами, вместе с которыми она первоначально образовывала именное предложение без значения времени, как мы покажем далее.
Таким образом, семито-хамитские языки до настоящего времени сохраняют следы дейк-тического образования временных форм, при этом обнаруживая общие временные показатели с другими ностратическим языками.
Временные формы глагола в алтайских языках с первых фиксаций в письменных памятниках предстают разветвленной системой. Почти все такие формы развивались сравнительно поздно из первичных и вторичных имен действия и вплоть до наших дней сохраняют черты именного происхождения [7, с. 186]. И.В. Кормушин указывает на генетическое единство глагольных и именных показателей в алтайских языках. Это единство принадлежит к более ранней эпохе, чем единство показателей различных функциональных разрядов внутри глагола [8, с. 6]. Н.А. Баскаков относит подобные именные формы к функциональным формам - "масдарам" (имена действия, инфинитивы, субстантивные формы глагола и пр.) [9, с. 66-71].
Анализируя происхождение и становление временных форм в алтайской языковой группе, мы отмечаем наличие на ранних ступенях развития языка различного рода
дейктических показателей. Так, в тюркских языках большинство временных форм сохраняет следы местоимений во всей парадигме спряжения либо в ее части [8, с. 9]. А.К. Кононов подчеркивает, что в орхонских языках во всех временах, кроме претерита и сложных форм на его основе, используются личные местоимения в постпозиции, например: qorqur biz "мы боимся" и т.п. [7, с. 186].
Этот же автор, рассматривая происхождение форм перфекта в тюркских языках, реконструировал древний аффикс -ды "как древнюю форму аффикса принадлежности 3-го лица ( = совр. -сы)", который он возводил к местоимению ити "вот этот (недалеко)". Исходя из этого, имя-глагол с местоимением, указывавшим на предмет удаленный, "получило возможность выражать прошедшее время" [7, с. 115-117].
В тюркских языках древнейшей временной формой глагола считается форма претери-та на -ты/-ды, парадигма спряжения которой отличается наличием особых окончаний, не совпадающих с формой местоимений. Однако выделение такого аргумента не следует рассматривать как факт отсутствия дейктических показателей в древних алтайских языках. Подобный пример может лишь послужить свидетельством того, что формы претерита раньше остальных форм редуцировали личные окончания и оторвались от причастий в функции сказуемого [8, с. 9].
Временные системы большинства уральских языков обнаруживают ряд общих черт с временными системами индоевропейских и алтайских языков. Наиболее заметным в этом случае является показатель -j-/-i-, употребляющийся в презентных формах индоевропейских и алтайских и в перфектных формах уральских языков. Данный показатель, на наш взгляд, возник путем превращения дейктического показателя.
Картвельские языки также обнаруживают наличие дейктических элементов в образо -вании временных форм. Рассматривая грамматическую категорию времени грузинского глагола в диахроническом плане, мы отмечаем наличие именных глагольных форм, которые, взаимодействуя с дейтическими показателями различного рода, могли передавать временные значения. Эти именные формы так прочно вошли в языковую систему картвельских языков, что до настоящего момента продолжают использоваться при образовании грамматических
форм времени. Например, в грузинском языке, начиная с древнейших времен, настоящее время образовывалось путем наращивания особых элементов к именной основе. По точно такой же схеме образуется настоящее время и в современном грузинском языке.
Выражение временных значений в картвельских языках, так же как и выражение временных значений вышерассмотренных языковых групп, происходило, на наш взгляд, одинаковым образом, т.е. путем переосмысления аспектуальных форм в собственно временные. При этом мы также учитываем дейктическую природу этих форм, о чем свидетельствует наличие общего для всех исследуемых языков показателя -1. Согласно М.Л. Палмайтису, данный показатель возводится к указательному местоимению, давшему развитие определенным формам имени, которые в свою очередь способствовали возникновению во всех картвельских языках форм номинатива-абсолютива [10, с. 106].
Рассматривая временную систему дравидийских языков в диахроническом отношении, нельзя не отметить то, что на общедравидийском уровне временная система представляла собой очень простое образование, состоящее всего из двух форм времени: настоящего-будущего, маркированного суффиксами -р- и -0- (формы настоящего и будущего времени едины в своей основе и не противопоставляются друг другу в сравнительном плане, так как имеют одни и те же показатели), и прошедшего, маркированного суффиксом -1-. С позиции М.С. Андронова, подобное двучленное противопоставление временных форм весьма широко представлено в отдельных дравидийских языках (в курру, кодагу, классическом каннада, ряде диалектов каннада, куруба, бел-лари, телугу, гомму гонди, куи, куви) и независимо от происхождения каждой конкретной формы может рассматриваться как выражение исконной тенденции [11, с. 342-343].
Для образовании форм времени в общедравидийском языке-основе употреблялся также суффикс -¿-, который мог использоваться как при образовании настоящего-будущего, так и при образовании прошедшего времени. Все остальные формы (настоящее, настоящее длительное, прошедшее длительное, прошедшее совершенное и давнопрошедшее) имеют явные следы недавнего происхождения и не могут быть отнесены к общедравидийскому состоянию.
Таким образом, временная система дравидийских языков обнаруживает также ряд общих черт с временными системами индоевропейских, уральских, алтайских и семито-хамитских языков. Показательно, что в общедравидийском языке форманты времени практически полностью совпадают с временными показателями хеттского языка (показатели прошедшего времени -I- и соответствуют показателям настоящего и прошедшего времени -I- и соответственно) (см. выше).
Итак, мы можем заключить, что для выражения временных отношений в ранних но-стратических языках изначально использовались дейктические частицы, которые являлись источником основообразующих формантов и могли отражать соотнесение глагольного действия с моментом речи. При этом само собой разумеется, что использование дейктических форм не может послужить основанием для выделения категории времени в отдельную грамматическую категорию. Дейктические формы могли лишь указывать на ближайшее или отдаленное по отношению к говорящему время.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.: УРСС, 2002. 509 с.
2. Тронский И.М. Историческая грамматика латинского языка: Общеиндоевропейское языковое состояние. М.: Индрик, 2001. 575 с.
3. Красухин Г. К. Аспекты и времена праиндоевро-пейского глагола (Часть 1) // Вопросы языкознания. 2005. № 6. С. 3-31.
4. Шилдз К. Заметки о происхождении основообразующих формантов в индоевропейском // Вопросы языкознания. 1990. № 5. С. 12-17.
5. Человеческий фактор в языке. Коммуникация, модальность, дейксис / Под ред. Т.В. Булыгина. М.: Наука, 1992. 280 с.
6. Гранде Б. М. Введение в сравнительное изучение семито-хамитских языков. М.: Восточная литература РАН, 1998. 439 с.
7. Кононов А.К. Грамматика языка тюркских рунических памятников (УП-1Х вв.). Л.: Наука, 1980. 255 с.
8. Кормушин И.В. Системы времени глагола в алтайских языках. М.: Наука, 1984. 85 с.
9. Баскаков Н.А. Алтайская семья языков и ее изучение. М.: Наука, 1981. 135 с.
10. Палмайтис М.Л. Индоевропейская апофония и развитие деклинационных моделей в диахронно-типологическом аспекте. Тбилиси: Изд-во Тбилис. ун-та, 1979. 181 с.
11. Андронов М.С. Сравнительная грамматика дравидийских языков. М.: Наука, 1978. 465 с.
10 ноября 2008 г.
