CC BY
144
ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ КАК ПРЕДМЕТ ИЗУЧЕНИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИНГВИСТИКИ : ИНТЕГРАТИВНЫЙ ПОДХОД
А.В. Кремнева
Ключевые слова: экспансионизм, интеграция, интертекстуальность, идиостиль, интертекстуальный
тезаурус.
Keywords: expansionism, integration, intertextuality, idiostyle, intertextual thesaurus.
Для того, чтобы работа по изучению художественной речи была действительно плодотворной и научно-целесообразной, необходимо стать в русло тех лингвистических достижений, которые совместными усилиями филологов и лингвистов скоплены.
В.В. Виноградов
В данной статье предпринимается попытка обоснования целесообразности и продуктивности интеграции лингвистических и литературоведческих знаний при изучении феномена интертекстуальности и выделения тех вопросов, для изучения которых такая интеграция представляется наиболее продуктивной. Фактическим материалом исследования являются произведения британских авторов ХХ века.
Говоря о перспективах развития науки, великий мыслитель и пророк В.И. Вернадский предсказывал, что рост научного знания в конечном счете приводит к стиранию жестких границ между отдельными науками, в результате чего исследователи придут к необходимости, в целях более глубокого проникновения в суть объекта исследования, специализироваться не по наукам, а по проблемам. Эта мысль великого ученого находит подтверждение сегодня в процессе анализа многих наук, в том числе лингвистики. Характеризуя современное состояние науки о языке, Е.С. Кубрякова выделяет ее четыре взаимосвязанные и взаимообусловленные парадигмальные черты: экспансионизм, антропоцентризм, функционализм и
экспланаторность [Кубрякова, 1995, с. 207].
Экспансионизм современной лингвистики находит свое проявление в активном и плодотворном сотрудничестве лингвистики со всеми науками, объектом которых является человек: биологией, психологией, философией, культурологией, социологией. При этом следует отметить продуктивность такого сотрудничества не только для лингвистики, которая пополняется все новыми и новыми гранями и аспектами исследования, но и для тех наук, с которыми сотрудничает лингвистика, поскольку они сегодня активно используют данные лингвистики для проведения исследований в рамках своих предметных полей.
Не менее значимым и необходимым представляется сотрудничество лингвистики и литературоведения. И хотя близость этих двух гуманитарных областей знания является вполне очевидной, поскольку обе они относятся к филологии, из истории языкознания известны попытки их довольно жесткого разделения. Так, например, стремление видеть языкознание точной наукой, а язык - естественным организмом, независимым от воли человека, привело Августа Шлейхера к необходимости проведения четкой грани между языкознанием и филологией и отнесения языкознания к наукам естествоведческим, а филологии - к наукам историческим. Он полагал, что объект языкознания - это язык как природное образование, независимое от воли людей, а объект филологии - это созданные людьми культурные памятники. Последовательно разграничивая языкознание и филологию, Шлейхер все же отмечал, что есть области, в которых они смыкаются. К таким областям, по его мнению, принадлежит синтаксис, где, с одной стороны, господствуют непреложные объективные законы, а, с другой, определенную роль играют и субъективные обстоятельства (воля людей). Стилистика же, по мнению Шлейхера, целиком относится к области филологии (подробно об этом см.: [Березин, 1975, с. 102-103]). Данная точка зрения, обусловленная принадлежностью автора к определенной исследовательской парадигме, в данном случае «биологической» концепции языка, сегодня имеет лишь историческую ценность и вряд ли разделяется многими исследователями. И все же исследовательская практика многих десятилетий не содержит большого количества примеров плодотворного сотрудничества лингвистики и литературоведения. Напротив, молодых исследователей, занимающихся проблемами текста, стилистики, идиостиля, нередко предупреждают об опасности выхода за пределы своего предметного поля, говоря о том, что это уже не лингвистика, а литературоведение и наоборот.
Между тем в трудах таких крупных ученых ХХ столетия, как В.В. Виноградов и М.М. Бахтин, мы видим прекрасные образцы интеграции лингвистического и литературоведческого анализов текста [Виноградов, 1941; 1959; 1971; Бахтин, 1975; 1979; 1995].
Некоторые современные исследователи текста, продолжая традиции В.В. Виноградова, показывают плодотворность такой интеграции. Г.А. Золотова в своей статье «Композиция и грамматика» убедительно показывает продуктивность объединения усилий литературоведов и лингвистов в изучении сущности композиции - понятия, относящегося к области литературоведения. На примере анализа композиции и системы языковых средств ее воплощения она показывает, что композиция литературного произведения -это не только организация образов и идейного содержания произведения, но это также и организация текста
произведения, коммуникативно-эстетическое содержание которого выражено определенными языковыми средствами. Помимо комбинации сюжетных мотивов, литературных приемов и т.д., в создании композиции участвуют и собственно грамматические средства, в первую очередь, видовременные формы глагола, которые могут выполнять важную композиционно-синтаксическую и выразительно-эстетическую функцию в тексте [Золотова, 1996, с. 284]. Результатом интеграции литературоведческих и лингвистических подходов к тексту, обеспечивающей всесторонний анализ текста во всей полноте его семантических и эстетических функций явилось формирование интегральной дисциплины, получившей название «филологический анализ текста» [Бабенко, 2004].
Эту же мысль о целесообразности интеграции литературоведческих и лингвистических знаний мы находим в современных когнитивно-ориентированных зарубежных исследованиях. Так, М. Тернер, говоря о необходимости такой интеграции, видит ее глубинные обоснования прежде всего в том, что и литература, и язык являются продуктами интеллектуальной деятельности человека, а потому должны изучаться как средства выражения концептуального аппарата человека. Он пишет: «The human mind is linguistic and literary, language and literature are the products of human mind... Literature lives within language and language -within everyday life. The study of literature must live within the study of language, and the study of language -within the study of everyday mind» [Turner, 1991, p. 4] (Человеческий разум является одновременно и лингвистическим, и литературным, лингвистика и литература представляют собой продукты человеческого разума. <... > Литература живет в языке, а язык - в повседневной жизни. Изучение литературы должно входить в изучение языка, а изучение языка - в изучение работы повседневного сознания - перевод наш. - А.К. ).
По сути дела, необходимость такой интеграции обусловлена самим актом литературного творчества: она отражает органическую взаимосвязь формы и содержания литературного произведения. На это указывал, например, В. Шкловский, объясняя сущность введенного им термина «остранение», ставшим основным при описания модернистской прозы. В. Шкловский пишет о том, что фрагментарно этот прием использовался Л. Толстым и выражался в употреблении непривычного именования вещи, что, в свою очередь, было обусловлено, как пояснял сам Л. Толстой, абсурдностью какого-либо случая, выпадающего из общего потока действительности, то есть абсурдность именования обусловлена, по мнению Л. Толстого, абсурдностью самого явления [Шкловский, 1925, с. 12]. Прием остранения, получавший свое выражение в неожиданном сочетании, «столкновении» слов, в результате которого появляются так называемые языковые аномалии, широко использовался одним из наиболее ярких представителей русского модернизма А. Белым. Исследователи его творчества отмечают, что глубинные основания данного приема следует искать в специфике мировосприятия автора. Для литературы модернизма и А. Белого как одного из ее ярких представителей характерно восприятие мира как абсурдного, лишенного гармонии, в силу чего прием остранения становится наиболее точным средством художественного воплощения подобного мировосприятия [Гажева, 2007, с. 400].
На такую взаимозависимость между содержанием указывают и сами художники слова. Так, Джон Стейнбек в одном из своих писем отмечал следующее: «Если я обдумываю сюжет, то он автоматически выстраивается сообразно моей личной, рожденной в длительной борьбе манере письма <...> Не диктует ли нам стиль не только как, но и что писать?» [Стейнбек, 1985, с. 34]. И хотя в данном случае речь идет об обратном направлении связи, когда форма как бы диктует содержание, это высказывание также указывает на тесную связь между концептуальной системой автора и языковыми средствами ее выражения в художественном тексте.
На тесную связь между содержанием и языковыми средствами его воплощения указывал и Ю.М. Лотман, который отмечал, что художественный текст всегда создается только для данного содержания и не терпит никаких замен в плане выражения без ущерба для его содержания. По его мнению, связь между смыслом и формой в художественном тексте настолько прочна, что перевод в другую систему записи, то есть изменение в плане выражения неминуемо приводит к изменению, если не разрушению смысла [Лотман, 1994, с. 206]. Тесная связь содержания и формы находит свое выражение и в трактовке сущности идиостиля. Большинство исследователей сходятся во мнении о том, что данное понятие включает в себя особенности авторского мировоззрения, находящие свое отражение в выборе индивидуальных языковых средств для его выражения, то есть идиостиль представляет собой совокупность содержания и формы, присущих индивидуальному автору.
Анализ произведений различных авторов позволяет проследить такую взаимосвязь между авторским мировоззрением (что относится к сфере литературоведения) и формой его языкового воплощения (что составляет предмет лингвистики). Заметим в этой связи, что термины «авторское мировоззрение», и «авторская картина мира», или «концептуальная система автора», оказываются близкими по своему содержанию, но отличаются сферами своего употребления: первый используется в метаязыке
литературоведения, а вторые - в метаязыке лингвистики.
Так, например, обращение к творчеству классика современной английской литературы Джона Фаулза позволяет увидеть, что современный мир воспринимается им как воплощение шекспировской сентенции «Весь мир - театр». Мир его произведений - это мир иллюзий и разочарований, мир розыгрыша и подлога, мир обмана и игры, мир, в котором отсутствует согласие и взаимопонимание [Гребенникова, 2002]. Ключевыми словами, на которых держится повествование его романов, чаще всего выступают лексемы со
значением лабиринта, зеркала, игры, роли, многократно повторяющиеся на страницах его многих романов. Особенно показательным в этом плане является роман «Magus» («Волхв»). Именно игровые лабиринты художественного замысла данного романа, первоначальное название которого было «Игра в бога», находят свое отражение в языковых играх, используемых автором. Реализуя принцип игры на словесном уровне, Джон Фаулз использует различные приемы языковой игры: он обыгрывает значения многозначных слов (My resignation was accepted with resignation [p. 14]); разные функции полистатусных глаголов (You wish to be liked. I wish simply to be [p. 372]); использует непривычные сочетания слов (Phraxos was beautiful. There was no other adjective; it was not just pretty, picturesque, charming - it was simply and effortlessly beautiful [p. 46]); создает новые, авторские образования на основе существующих моделей словообразования (My two predecessors had both met this unmeetable man [p. 72]); (She came idly and Edwardianly down the hummock and a little way towards me [p. 303]); использует экспрессивные возможности служебных слов, например, артикля (I wished there was someone beside me, an Alison, some friend, who could savor and share the living darkness, the stars, the terraces, the voice [p. 126]).
Одной из излюбленных разновидностей такой языковой игры является использование автором так называемых смещенных членов предложения, основанных на рассогласовании синтаксической и семантической функции слова в предложении (подробно об этом см.: [Осокина, 2003]). Например: I thought for a mad moment she was going to show me Conchis’s retreating book [p. 321]); I stared down at the tired green carpet [p. 503]. В приведенных примерах сочетания mad moment и tired carpet воспринимаются как нестандартные, поскольку атрибуты mad и tired выражают не признаки денотатов, именуемых словами moment и carpet, перед которыми они помещены, а передают эмоциональное состояние субъекта действия. Подобное рассогласование между семантической и синтаксической функциями слова в предложении, как нам представляется, иконически отражает доминантный смысл романа, восприятие мира его главным героем как мира, в котором отсутствуют гармония и согласованность.
Таким образом, сказанное позволяет заключить, что необходимость интеграции литературоведческих и лингвистических подходов вытекает из сущности самого предмета исследования - текста, в котором существует органическая связь между содержанием и формой его воплощения в слове, между авторской картиной мира и формой ее языковой репрезентации.
Сказанное дает основания полагать, что интеграция литературоведческих и лингвистических подходов представляется вполне оправданной и целесообразной при изучении феномена интертекстуальности. Интертекстуальность сегодня уже не является лишь модным термином, а заняла прочное место в исследованиях текстов различных жанров и направлений, о чем свидетельствует огромное количество работ, посвященных различным аспектам теории интертекста (см. библиографию в: [Денисова, 2003; Фатеева, 2000; Кузьмина, 2004; Черняевская, 2009, Allen, 2000]). По мнению многих исследований, интертекстуальность, как одна из форм межтекстовых связей [Основы теории текста, 2003, с. 151-159], имеет статус категории текста [Бабенко, 2004, с. 66-74].
Хотя сам термин «интертекстуальность» был впервые введен Ю. Кристевой, появление данной теории связано с фундаментальными трудами М.М. Бахтина, что признавала и сама Ю. Кристева, подчеркивая роль трудов М.М. Бахтина, в первую очередь его идеи диалогизма гуманитарного познания для развития теории интертекстуальности [Christeva, 1967]. М.М. Бахтин писал еще в 1924 году, что каждый автор находится в состоянии постоянного диалога со всей предшествующей и современной культурой. Литературной основой для создания М.М. Бахтиным своей теории диалогизма послужили прежде всего романы Ф.М. Достоевского, в которых писатель в художественной форме впервые воплотил принцип диалогичности сознания. Сознание героев Ф.М. Достоевского полифонично, оно обращено к себе и другим, одно и то же событие воспринимается и интерпретируется разными разными сознаниями, получая вследствие этого различную оценку, что находит свою языковую реализацию в так называемом многоголосии, или полифонии текста.
Поскольку и М.М. Бахтин, и Ю. Кристева были историками и теоретиками литературы, можно считать, что само понятие интертекстуальности как воплощение принципа диалога сознания впервые появилось в теории литературы, и лишь позднее ею стали заниматься лингвисты - специалисты в области изучения текста, и сегодня интертекстуальность рассматривается как одна из важнейших категорий текста. По мысли М.М. Бахтина, писатель, определяя в процессах собственного художественного творчества отношение своего текста к другим текстам, выходит в широкий диалогический контекст современной и предшествующей литературы и тем самым вырабатывает собственную эстетико-мировоззренческую позицию и те художественные формы, которые позволяют выразить ее наиболее полно. Он отмечал, что ни одно высказывание не может быть ни первым, ни последним, оно есть лишь звено в цепи, и вне этой цепи изучено быть не может, тем самым подчеркивая непрерывность литературы и культуры, их открытость настоящему, прошедшему и будущему, то есть «большому времени» [Бахтин, 1995]. Таким образом, интертекстуальность в данной концепции предстает как постоянный процесс взаимодействия текстов (как идей, так и способов их воплощения) в общей цепи мировой культуры. А поскольку сам текст в своей основе диалогичен, отражает диалогическую природу человеческого сознания, то интертекстуальность представляет собой также диалог сознаний, представленных в тексте. Таким образом, текст предстает не как герметичная, закрытая структура, а как открытая динамическая структура, несущая в себе следы
предшествующих и создающая основу для последующих текстов. Само же понятие интертекста охватывает как содержание (идею), так и способы его выражения.
В рамках семиотической концепции понятие текста получает расширенную трактовку: вся культура рассматривается как текст, который может иметь не только вербальную, но иные формы репрезентации [Лотман, 1981]. Такое понимание текста привело к расширению понятия интертекстуальности. В качестве интертекстов, по мнению исследователей, могут выступать не только вербальные, но и невербальные знаки: рисунки, фотографии и другие артефакты культуры как вторичные семиотические системы. Как отмечает И.П. Смирнов, интертекстуальность в таком ее понимании - это «слагаемое широкого родового понятия, так сказать, интер {.}альности, имеющего в виду, что смысл художественного произведения полностью или частично формируется посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве, в смежном дискурсе или в предшествующей литературе» [Смирнов, 1995, с. 11].
Таким образом, можно заключить, что интертекстуальность представляет собой результат процесса межтекстового взаимодействия, диалог текстов и сознаний в диахронии (в рамках «большого времени») и в синхронии (в рамках как одной культуры, так и «поверх границ культур»). В широком ее понимании интертекстуальность представляет собой любой способ межтекстового взаимодействия, осуществляемый как с помощью вербальных, так и невербальных средств как на уровне содержания, так и на уровне языковых средств воплощения содержания. В аспекте такого взаимодействия в поле зрения литературоведов находятся такие аспекты теории интертекстуальности, как литературные влияния, так называемое странствующие, или бродячие сюжеты (wandering plots), заимствование образов и идей. В более узком лингвистическом аспекте интертекстуальность трактуется как способ кодирования смысла с помощью «чужого слова», то есть фрагмента прецедентного текста, который интегрируется в рецептирующий текст, вступая с ним в новые семантические отношения и порождая новый смысл. Подобный способ передачи смысла является более сложным и изощренным и требует от читателя знания прецедентного феномена (текста, имени или ситуации), то есть наличия у читателя тех тезаурусных знаний, или лингво-когнитивной базы, на которые опирался автор при кодировании смысла посредством «чужого слова».
В известном смысле такое понимание сущности интертекстуальности как особого способа кодирования смысла сближает ее со стилистическим приемом. Как отмечал И.Р. Гальперин, использование стилистического приема влечет за собой «запаздывание» процесса декодирования смысла, поскольку характер кода стилистических приемов предусматривает возможность реализации двух или более смыслов. Не знающий этого кода не получит той дополнительной информации, которая заключена в стилистическом приеме и обеспечивает возможность восприятия сообщения с сопровождающим это восприятие эстетическим наслаждением [Гальперин, 1974, с. 161]. Подобным же образом общность интертекстуального тезауруса знаний автора и читателя позволяет опознать интертекстуальное включение, адекватно интерпретировать его двойной смысл и получить то эстетическое удовольствие, о котором писал И.Р. Гальперин. Обратимся к примеру. Так, в самом начале своего романа «The Ebony Tower» Джон Фаулз употребляет фразу: «He came on the promised sign» [p. 4]. У искушенного читателя (а именно таким читателям адресовано творчество Джона Фаулза) возникает ассоциация с библейской фразой «The Promised Land», и прочтение романа лишь подтверждает смысл этой фразы, поскольку трехдневное пребывание главного героя в этом месте и его знакомство с его обитателями действительно оставляет у него впечатление о посещении Земли Обетованной. У неискушенного же читателя не возникнет ассоциации с библейским текстом, а потому глубинный смысл романа останется не до конца понятым. Примечательно, что при переводе на русский язык («обещанный указатель») эта связь с библейской фразой утрачивается вследствие различий в семантическом объеме слов «promised» и «обещанный».
Таким образом, необходимым условием адекватной интерпретации интертекстуальных включений, с помощью которых кодируется смысл текста, является наличие у читателя тезаурусных знаний, или лингвокогнитивной базы, позволяющей адекватно интерпретировать смысл текста, то есть необходима достаточная филологическая эрудиция читателя. Как подчеркивает И.В. Арнольд, филология представляет собой интерпретационное знание, необходимое для понимания не только языка, но и явлений культуры, находящих отражение в языке и литературе [Арнольд, 1995, с. 15-16].
Попытаемся обозначить те аспекты теории интертекстуальности, при изучении которых интеграция литературоведческого и лингвистического подходов представляется нам наиболее целесообразной. Прежде всего, к числу таких аспектов относится проблема интертекстуальности в ее взаимосвязи с различными направлениями и жанрами литературы. Характер и функции интертекстуальности в разных литературных направлениях существенно различаются. В классическом художественном message oriented тексте, то есть тексте, назначением которого является трансляция определенной идеи, интертекстуальность выступает как особый способ кодирования смысла, как стилистический прием, то есть она выполняет смыслообразующую и экспрессивно-эстетическую функцию. В произведениях постмодернизма, характерной чертой которых является интенсивная «интертекстуализация» текста, то есть построение каждого нового текста из фрагментов или ориентации на старые, в результате чего интертекстуальность является не отдельным приемом, а общим принципом текстопорождения, она выполняет метатекстовую и игровую функции. Для литературы этого направления характерны такие приемы обращения с интекстами, как трансформирование, модификация цитат, сочетание цитат из разных источников, что способствует повышению эффекта игры.
Цель такого цитирования, как отмечает О.В. Марьина, заключается не столько в передаче определенного смысла, сколько в том, чтобы вызвать в памяти читателя знакомые строки [Марьина, 2007, с. 51] По замечанию Н.А. Фатеевой, все это приводит к тому, что литература эпохи постмодерна все больше становится «не литературой о жизни, а литературой о литературе» [Фатеева, 2000, с. 31].
Другой характерной для литературы постмодерна функцией интертекстов, в частности аллюзий, является пародийная функция, порождаемая тем, что для литературы этого направления характерно «снижение» литературных и иных образов, в результате чего интертекстуальная связь и приобретает пародийный характер. Так, Анджела Картер, одна из наиболее ярких представителей британской литературы эпохи постмодерна, в своем романе «Мудрые дети» представляет автора «Алисы в стране чудес» в роли фотографа детского порножурнала, тем самым снижая и литературный образ, и образ писателя. «Lewis Carroll saw her, sent her an inscribed copy of Alice, invited her to tea and got her to slip her frock off after the crumpets, whereupon he snapped her in the altogether but she drew the line at imitating the action depicted upon certain other Greek vases, or so she always maintained... Not many people can boast a photo of their grandmother posing for kiddiporn». [p. 13].
Другой проблемой, в исследовании которой интеграция литературоведческих и лингвистических подходов также представляется нам достаточно плодотворной, является изучения идиостиля. Как мы уже отмечали выше, понятие идиостиля трактуется в современной лингвистике достаточно широко и включает в себя особенности авторского мировосприятия, находящие свое отражение в выборе индивидуальных языковых средств для его выражения, то есть идиостиль представляет собой совокупность содержания и формы, присущую индивидуальному автору. Будучи одним из приемов кодирования смысла, интертекстуальность, таким образом, может рассматриваться как важная составляющая идиостиля. Источники интертекстов, характер их использования, способы их введения в текст и выполняемая ими функция являются важными компонентами, образующими идиостиль автора. Например, характерной особенностью интертекста уже упомянутого нами романа А. Картер «Мудрые дети» является то, что он представляет своего рода ‘третичный текст’: роман полностью построен на цитатах и аллюзиях на произведения Шекспира, для многих из которых в качестве претекста послужили библейские сюжеты и образы. В результате такого взаимодействия текстов, в ее романе привычная дихотомия «текст-антецедент» и «текст-консеквент», как справедливо отмечает С. Зверькова, приобретает более сложную конструкцию, что позволяет говорить о трехмерном характере интертекстуальных связей [Зверькова, 2004, с. 13-14]. Характерной особенностью интертекстуальных приемов в творчестве писателя, формирующих его идиостиль, может служить использование так называемой автотекстуальности в романах Дж. Фаулза, то есть отсылок к собственным произведениям. Так, в романе «The Ebony Tower» содержится упоминание имени Элидюка, героя кельтского сказания - имени, которое послужило названием новеллы, написанной Фаулзом. Прием автотекстуальности придает произведениям Дж. Фаулза гипертекстовый характер, что является специфической чертой его идиостиля.
Интеграция литературоведческого и лингвистического анализов оказывается продуктивной и при раскрытии образов персонажей литературных произведений. По характеру интертекстуальных включений в речи персонажей, их частотности и источникам интертекстов можно составить портрет языковой личности и реконструировать образ персонажа. Например, любимым занятием центрального персонажа романа Айрис Мердок «A Word Child» является игра со словом: он создает новые слова, обыгрывает значения многозначных слов, его высказывания, содержащие интертекстуальные включения, отличаются особой изощренностью и рассчитаны на богатый интертекстуальный тезаурус собеседника. Приведем один пример подобного высказывания: «How is your exciting life?»; «Thrillinger and thrillinger»; «Tell» [p. 355]. Нестандартная форма образования сравнительной степени прилагательного отсылает читателя к кэрролловской «curiouser and curiouser». Таким образом, лингвистический анализ интертекстуальных включений позволяет читателю сделать выводы об интертекстуальном тезаурусе персонажа и тем самым реконструировать его образ.
Как мы уже отмечали ранее, поле для исследований в области интертекстуальности достаточно широко: в нем есть место и для литературоведа, и для лингвиста, и для специалиста в области герменевтики и рецептивной эстетики, и для психолингвиста и когнитолога [Кремнева 1999, с. 17]. Литературоведа интересуют прежде всего межпоколенная трансляция идей, источники литературных прототекстов и так называемые странствующие сюжеты; лингвиста - разноуровневые языковые маркеры интертекстуальности и выражаемые ими смыслы, специалиста в области герменевтики - способы толкования текстов с интертекстуальными включенями, а психолингвиста и когнитолога - способы хранения прецедентных феноменов как тезаурусных форм существования интертекстов в сознании, а также процессы диалога сознаний, актуализируемые в интертекстуальных связях. При этом наиболее полное и глубокое проникновение в сущность феномена интертекстуальности как процесса межтекстового взаимодействия возможно, на наш взгляд, только при условии интеграции разных направлений и подходов, и прежде всего литературоведческого и лингвистического, что призвано способствовать более глубокому пониманию такого сложного и многоаспектного объекта исследования, каким является текст. Мы не ставили своей целью дать исчерпывающей анализ поставленной проблемы и предложить какие-то готовые решения, а хотели лишь обратить внимание на целесообразность интегративного подхода к феномену
интертекстуальности, и если это заинтересует исследователей текста, а также преподавателей, занимающихся проблемами филологического анализа текста, мы будем считать свою задачу выполненной.
Литература
Арнольд И.В. Проблемы диалогизма, интертекстуальности и герменевтики. СПб., 1995.
Бабенко Л.Г. Филологический анализ текста. Основы теории, принципы и аспекты анализа. М.;Екатеринбург, 2004.
Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Бахтин М.М. Человек в мире слова. М., 1995.
Березин Ф.М. История лингвистических учений. М., 1975.
Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941.
Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М., 1959.
Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.
Гажева И. Языковые механизмы остранения в прозе Андрея Белого // Jezyk. Czlowiek. Dyskurs. Szczecin, 2007.
Гальперин И.Р. Информативность единиц языка. М., 1974.
Гребенникова Н.С. Игровые лабиринты Д. Фаулза // Литература и общественное сознание : варианты интерпретации художественного текста. Вып 7. Ч. 1. Литературоведческий аспект. Бийск, 2002.
Денисова Г.В. В мире интертекста : язык, память, перевод. М., 2003.
Зверькова С.В. Интертекстуальные связи и их специфика в произведениях Анджелы Картер : автореф. дис. ... канд. филол. наук, Барнаул, 2004.
Золотова Г.А. Композиция и грамматика // Язык как творчество. К 70-летию В.П. Г ригорьева. М., 1996.
Кремнева АВ. Функционирование библейского мифа как прецедентного текста: дис. ... канд. филол. наук. Барнаул, 1999. Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца ХХ века. М., 1995.
Кузьмина Н.А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. М., 2004.
Лотман Ю.М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. Ученые записки Тартусского университета. Выпуск 567. Тарту,
1981.
Лотман Ю.М. и тартусско-московская семиотическая школа. М., 1994.
Марьина О.В. Трансформация цитат в русском постмодернистском тексте (к постановке проблемы) // Филология и человек. 2007. № 2.
Основы теории текста. Барнаул, 2003.
Осокина Н.Ю. Смещенные члены предложения как явление синтаксиса и как стилистический прием (на материале английского языка) : автореф. дис.. канд филол. наук. Барнаул, 2003.
Смирнов И.П. Порождение интертекста (элементы интертекстуального анализа с примерами из творчества Б.Л. Пастернака). СПб., 1995.
Стейнбек Дж. Посмотрим правде в глаза. Письма Дж. Стейнбека. М., 1985.
Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. М., 2000.
Чернявская В.Е. Лингвистика текста: поликодовость, интертекстуальность, интердискурсивность. М., 2009.
Шкловский В. О теории прозы. Л., 1925.
Allen G. Intertextuality. Lnd. аnd N.Y., 2000.
Christeva J. Bakhtine, le mot, le dialogue et le roman // Critique. Paris, 1967. N° 23.
Источники
Carter A. Wise Children. Lnd., 1993.
Fowles J. The Ebony Tower. Lnd., 1974.
Fowles J. The Magus. N.Y., 1968.
Murdoch I. A Word СЫЫ. Lnd., 1975.
