CC BY
69
УДК 323.396
Д. С. Мартьянов
ИНТЕРНЕТ-СООБЩЕСТВО, МАССА И ЭЛИТЫ: ДИНАМИКА КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ
В статье рассматриваются подходы к изучению элиты в контексте информационного общества. Автор анализирует динамику концептуализации информационных элит: от со-фократии Платона к дигерати. Также автор рассматривает влияние процессов демассифи-кации на сетевую элиту. Особое внимание уделено анализу трансформации элит в эпоху Веб 2.0. Автор выделяет новые критерии структурирования сетевой элиты.
Ключевые слова: демассификация, Интернет, интернет-сообщество, масса, сетевая элита, стратификация, политическая элита, элита.
Элита и сеть: проблема концептуализации. Сетевой подход применительно к изучению политической элиты обычно оперирует категорией «сеть элиты», подразумевающей под собой вид политической сети, в свою очередь являющейся сообществом, построенным на основе главенствования горизонтального взаимодействия и множественности контактов. Как правило, «сети элиты» мы можем отнести к межуправленческому виду политических сетей (Ко-сов, Потапов, 2013, с. 65). В этом отношении сети выступают в роли инструмента коммуникации и, в определенной степени трансформируя характер отношений в рамках сообщества, редко выходят за рамки данной роли.
Гораздо сложнее обстоит дело с категорией «сетевая элита», в которой сеть выступает уже не просто как инструмент, а как базовый фактор формирования элиты. При анализе содержания категории «сетевая элита» возможны по меньшей мере две интерпретации.
Первая интерпретация органично вписывается в традиционные элитологи-ческие подходы и связана в том числе с понятием нетократии, противопоставлением «лучших» (тех, кто находится в сети) «нелучшим» (тем, которые находятся либо за ее рамками, либо не имеют доступа к важным узловым точкам), о чем пойдет речь ниже. В целом в этом смысле сетевая элита выступает одним из видов элиты как таковой и в определенной степени близка по содержанию информационной элите.
Вторая интерпретация проблематизирует саму категорию «сетевая элита» как оксюморон. В рамках постмодернистского подхода сеть рассматривается в качестве ризоморфного феномена с горизонтальной (антииерархической) структурой, а сам постмодерн предполагает критику объективности критериев, подразумевающую невозможность определения «лучшести». В то же время в условиях существования глобальных сетей (категорию «сетевая элита» в рамках настоящей статьи мы будем отождествлять с понятием «интернет-элита») попытка очередного выделения чего-то «лучшего», более высокого по иерархии, актуализирует извечную проблему критериев деления на «элиту» и «неэлиту», и проблема эта превращается из дискуссионной в неразрешимую.
© Д. С. Мартьянов, 2014
Для выявления основных противоречий концептуализации сетевой элиты обратимся к генезису данной категории. Отчасти эти противоречия связаны с тем, что развитие Интернета существенным образом трансформирует традиционный категориальный аппарат политической науки и социологии. В контексте информационного общества особенно заметна ревизия концептуального аппарата элитологии.
Можно выделить две исторические тенденции в концептуализации новых элит применительно к информационному обществу. Первая заключается в концептуализации так называемой информационной элиты как разновидности элиты в целом и связана главным образом с традиционными медиа. Второй подход, наиболее обстоятельно представленный в концепции общества знания, рассматривает знание, технологию или информацию в качестве главного критерия причастности к элите.
В рамках первого подхода в эпоху тотального господства традиционных медиа информационная элита отождествлялась с крупными медиаструктурами (см., напр.: Андрунас, 1991), что подразумевало прежде всего акцент на собственниках данных медиа, их менеджерах и ведущих журналистах. Таким образом, господствовали институциональный подход, игнорировавший неинституциональные факторы влияния на аудиторию, и примитивное механическое понимание природы социальной коммуникации, характерное для архаичной модели тотального воздействия, распространенной в коммуникативистике 1920-1940 гг. (Шелонаев, 2011).
Однако задолго до широкого распространения Интернета первый подход получил развитие в силу выделения новых факторов коммуникативного воздействия.
Характерным как для информационного общества, так и для всей постмодернистской парадигмы стал процесс интерпретации, или «раскодирования символического пространства» (Зубанова, 2009, с. 109). В данном контексте имеет смысл говорить об информационной элите как о лидерах мнений П. Ла-зарсфельда или держателях лингвистического капитала П. Бурдье.
Концепция П. Лазарсфельда связана с двухуровневой моделью коммуникации, согласно которой медиа воздействуют не на всю аудиторию, а лишь на небольшую, наиболее активную ее часть. Автор называл ее «лидеры мнений», относя к ним значимых персон, чье персональное мнение помогает аудитории воспринимать транслируемую информацию (приводится по: ЕиЬапоуа, 2008). Они выступают как очень важная прослойка между коммуникатором (медиа) и реципиентом (аудиторией), способная к дешифрованию информации. В эпоху Веб 2.0 лидеры мнений получили широкое распространение в блогосфере в лице так называемых тысячников.
Понимание новых элит, по Бурдье, связано с его концепцией символической власти, реализуемой в вербальном пространстве социума. Держатели лингвистического капитала «определяют законы ценообразования лингвистического рынка, который через разработанную систему санкций обеспечивает легитимизацию "официального языка", т. е. определяет наиболее ценный вокабуляр
и отклоняющийся от нормы» (приводится по: Мамонтова, www.rusnauka.com). Другими словами, информационная элита регулирует дискурс власти.
Таким образом, первый подход определяет элиту в условиях информационного общества как часть элиты самой по себе, которая занимается либо интерпретацией политического процесса, либо регулированием дискурсивных практик.
Динамика концептуализации элиты в контексте информационного общества. Теоретическая эволюция второго подхода включает в себя такие концепции, как ноократия, технократия, адхократия, меритократия, нетократия, экспертократия и дигерати (Рубцова и др., 2013).
У истоков утопистской концепции ноократии, корнями уходящей к идее со-фократии Платона, стояли В. И. Вернадский и П. Т. де Шарден. Ноократия сменяет «хаос по-управленчески», при котором отдельные рациональные решения в условиях сложного взаимодействия превращаются в иррациональные (Куты-рев, 1999, www.ecoethics.ru). Ноократия основывается на научно-теоретическом анализе и обобщении закономерностей развития цивилизации, природы (Поздняков, 1998, http://pozdnyakov.tut.su).
Теоретики меритократии (М. Янг, Д. Белл, З. Бжезинский) как власти достойных, основанной на личных достижениях, подразумевали под ней власть профессионалов. Однако в этой концепции акцент смещается в сторону элитизма, противопоставления интеллектуальной элиты обществу. Бжезинский полагал, что «новая элита должна прежде всего иметь возможность контролировать и направлять процессы, определяющиеся логикой развития технологического прогресса» (Brzezinsky, 1970, p. 9 (цит. по: Иноземцев, 2000b, с. 67)).
К середине 1970-х гг. стали говорить о господстве технократии — формы правления, при которой власть находится в руках социальных инженеров, принимающих управленческие решения по переустройству общества в соответствии со своими знаниями. Технократ деидеологизирован, аполитичен, но в то же время склонен подменять собой демократические институты. Он заменяет организатора, характерного для общества индустриального типа и, как и организатор, может быть занят не только в общественной, но и в частной сфере (Турен, 1998, c. 91).
Э. Тоффлер увидел замену бюрократии в адхократии (власти для конкретного случая) как «исключительно подвижной, обогащенной информацией динамической организацией будущего, представленной временными рабочими ячейками и исключительно мобильными индивидами» (Тоффлер, 2002, с. 166). Если бюрократия опирается на постоянство, иерархию и разделение труда в рамках конкретной организации, то адхократия, напротив, подразумевает кратковременность, мимолетность, подвижность, перманентное порождение и отмирание временных рабочих групп, состоящих из креативных индивидуалистов, преданных своей профессии (Бурякова, 2010).
В начале 1990-х гг. на страницах американского журнала «Wired» появилось слово нетократия. Согласно А. Барду и Я. Зодерквисту, нетократия — класс, господствующий в сети и обладающий знанием. Нетократы существуют в условиях культуры внимания или «аттенционализма», поскольку в новом обществе
внимание по значимости заменяет собой деньги. Аттенционализм порождает «сложную систему бартера». Связи обретаются за возможность воспользоваться иными связями (Андреев, www.intelros.org). Нетократам противостоит кон-сьюмериат, чьи представители «входят в наименее привлекательные сети, полные информационного мусора, в то время как нетократы образуют сети высших уровней, в которых концентрируется власть и влияние» (Бард, Зодерквист, 2004, с. 197-198).
Нетократы не претендуют на господство над информацией, доступной теперь всем, они претендуют на господство над знанием. Таким образом, нето-кратия ставит вопрос о соотношении информации и знания. Н. Штер, анализируя специфику общества знания, указал: сегодня знание — это не только ключ к разгадке тайн бытия, но и способ его формирования, т. е. «способность к действию» (цит. по: Полякова, 2007, с. 81).
З. Бауман характеризует нетократию как экстерриториальную элиту: «В текучей стадии современности оседлым большинством управляет кочевая и экстерриториальная элита... Привязанность к определенному месту не столь важна, поскольку это место может быть достигнуто и оставлено по собственной прихоти в. мгновение ока» (Бауман, 2008, с. 20).
Отмечая экономические аспекты феномена нетократии, М. Г. Бреслер указывает на то, что нетократия — это высший класс социальной пирамиды, владеющий как информационными, так и традиционными ресурсами. При этом основным источником дохода нетократов является копирайт (Бреслер, 2010, с. 4).
В политическом плане нетократия предполагает смену представительной демократии деэтатизированной и децентрализованной плюрархией, основанной на сетевых принципах, наличии самостоятельных групп интересов внутри данной системы, отсутствии единой для всех субъектов политики властной вертикали (Карпенко, 2014, с. 120-121). Под плюрархией понимается политическая система, «при которой каждый отдельный участник решает сам за себя, но не имеет способности и возможности принимать решения за других. Таким образом, фундаментальный принцип демократии, при котором решения, в случае возникновения разногласий, принимаются большинством голосов, становится невозможным» (Бард, Зодерквист, 2004, с. 43).
Нетократию характеризует ее подчеркнутый внегосударственный характер. Это связано с тем, что, с одной стороны, нетократы являются глобальным феноменом, а с другой — не соприкасаются напрямую с государственными властями, «воздействуя на общество в той плоскости, которая далека от традиционной сферы компетенции политической власти». Некоторые исследователи приписывают именно нетократам популяризацию киберкультуры через лидерство и курирование виртуальных сообществ (Панюшева, 2010).
Отдельные интерпретации концепции Барда и Зодерквиста можно оспаривать по нескольким основаниям. Так, извлечение нетократами прибыли из копирайта входит в противоречие с киберкультурой и сетевой этикой, пропагандирующими свободу (и бесплатность) информации. Следует ли в таком случае относить к нетократам многочисленные антикопирайтные движения, пользующиеся огромным авторитетом в Интернете? Отнесение к нетократам лидеров
бесчисленных виртуальных сообществ и вовсе заставляет усомниться в том, что нетократия представляет собой сколько-нибудь единый феномен, поскольку каждое виртуальное сообщество живет по своим собственным законам и правилам (хотя и можно выделять отдельные векторы развития этого феномена). Наконец, что же является сутью нетократии? Власть не вполне очевидных нето-кратов или же власть самой Сети как динамичной структуры, имеющей определенную природу, которая, в свою очередь, и формирует объективно поведение глобального интернет-сообщества?
Однако сама постановка вопроса о нетократии кажется нам неизбежно устаревающей в свете довольно успешной реализации политики борьбы с цифровым неравенством (результатом которой стало значительное увеличение пользователей сети Интернет), развития технологий Веб 2.0, активизировавших безучастных сетевых леркеров (Мартьянов, 2012, с. 161) в создании контента для сети, «балканизации» Интернета и последовательного укрепления политики управления Интернетом, результатом которой может стать усиление традиционной (несетевой) элиты в сети.
В то же время вопрос о критериях, по которым мы можем отнести сетевого субъекта к нетократу, перекликается с другой исследовательской традицией, серьезно проработанной в рамках отечественной социологии и связанной с изучением экспертократии.
Власть эксперта сродни власти жреца, но власть экспертократии строится не на утаивании информации, а на спекуляции ее открытостью. В отличие от жреческого сакрального знания ценность современной информации «связана не с вечным пребыванием, а с ничем не сдерживаемым становлением» (Ашке-ров, www.e-reading.org.ua).
Концепция экспертократии смыкается с концепцией лидеров мнений как декодеров символического пространства. Именно эксперты способны употребить имеющийся у них социальный капитал на легитимизацию (или делегитимиза-цию) политических решений, направлять общественное мнение в определенное русло. Однако это приводит к размыванию сфер общественной жизни, поскольку статус эксперта позволяет ему выходить далеко за рамки его профессиональной области. В этот момент нарастает конфликт между экспертом и профессионалом. Ключевым здесь является вопрос о статусе эксперта. В. Полякова выделяет экспертов старого и нового типов. Эксперт нового типа претендует на компетентность в строго определенной сфере, а претензии на статус получают легитимацию только по итогам публичного обсуждения его достижений (Полякова, 2007, с. 78). Однако и в политике, и в науке широко известны случаи спекулятивного обмена социального капитала.
Отдельные сообщества стараются удержать сакральность профессионального знания путем усложнения языка. У. Бек отмечает, что «истинное знание» от разгула «дилетантского знания» полуэкспертов защищают методологически высокоразвитые способы мышления. «Депрофессионализация компенсируется... сверхпрофессионализацией — с опасностью интеллектуально и институционально до смерти академизироватъ предмет» (Бек, www.ra-adler.ru). В контексте
рассмотрения сетевой элиты это может означать лишь попытки сформировать замкнутые «сообщества знания» в рамках открытого киберпространства.
Таким образом, современные социальные науки не сформировали единого подхода, в рамках которого мы могли бы конкретизировать категорию сетевой элиты не через противопоставление ее традиционной этатистской элите и не как особый случай «элиты знания».
Проблема усугубляется тем, что в условиях широкого распространения Интернета появились и новые категории, связанные с элитами в информационном обществе: киберэлита, интернет-элита, дигерати.
Е. А. Горный предпринял попытку разграничения трех этих дефиниций. Цитируя «Словарь интернет-терминов» М. Энзера, он отмечает, что термин «дигерати» («цифровые интеллектуалы», от англ. digital — цифровой и лат. literatus — мудрец) относится к «неопределенному кругу людей, которые считаются осведомленными, знающими или, иначе говоря, специалистами в области ди-гитальной революции» (Горный, www.zhurnal.ru).
Понятие «киберэлита» западные исследователи определяют как дополнение понятия «дигерати» (Digerati: Encounters with the Cyber-Elite, www.edge.org). Интернет-элита, которая, как мы полагаем, является синонимом сетевой элиты, по мнению Е. А. Горного, выступает частью киберэлиты, занимающейся исключительно деятельностью в Интернете. При этом Е. А. Горный замечает, что к мировой киберэлите относят, как правило, наиболее влиятельных и богатых деятелей в сфере информационных технологий. Так, он приводит список Top 50 Cyber Elite, опубликованный журналом Time в 1998 г., первое место в котором занял Б. Гейтс (основатель Microsoft), второе — Н. Идеи (президент Sony), третье — С. Кейз (исполнительный директор America Online). В то же время к российской киберэлите Е. А. Горный причисляет в основном журналистов и обозревателей, мотивируя это «общей недоразвитостью денежно-финансовых отношений» в России. Однако, пожалуй, с момента написания Е. А. Горным его статьи в 1999 г. в российском сегменте Интернета в силу его коммерциализации появилась и своя финансово-успешная киберэлита.
Концептуальная проблема термина «дигерати» — его семантический дуализм. С одной стороны, он связан с обычной финансовой элитой, имеющей отношение к информационным технологиям, а с другой — подразумевает широко действующих в Интернете «лидеров мнений». Таким образом, дефиниция дигерати сочетает в себе два заявленных в начале статьи подхода. Эта проблема характерна для многих интернет-неологизмов, отличающихся расплывчатой формулировкой, а также соответствует внеклассовому духу «сетевой» идеологии.
В настоящее время раскол сетевой элиты стал более заметен. Сеть создает разные факторы для «продвижения наверх», за пределы сети, в «реальный мир». Помимо успешной финансовой сетевой элиты, которая возникла как на Западе, так и в России, все более ощутимым становится воздействие и новой политической сетевой элиты. Интернет становится стартовой площадкой для новой контрэлиты — тех, кто умеет использовать символический капитал для достижения реальных политических целей; примером могут быть проекты пиратских партий и оппозиционных лидеров (таких как А. Навальный в России).
Феномен демассификации: концептуализация и ее критика. Другой аспект, мимо которого нельзя пройти при изучении проблематики сетевой элиты, — проблема масс в сетевом обществе и в киберпространстве. Хотя, как отмечает Г. К. Ашин, абсолютизация противоположности элиты и массы в настоящее время выглядит анахронизмом (Ашин, 2010, с. 291), именно наличие этой дихотомии позволяет наиболее четко концептуализировать элиту как особый феномен и выделить новые черты в ее трансформации.
Ключевая проблема, через призму которой удобнее всего рассматривать динамику элитно-массовых отношений, — концепция «демассификации», актуализированная в социальных науках Э. Тоффлером. Демассификация возникает в новых условиях, когда утрачивает свое значение вертикальная иерархия. При этом увеличивается сложность политических, культурных, социальных аспектов решения технических и экономических вопросов вместе с изменением характера обратной связи (ТЫИе^ 1985, р. 123). Демассификация прежде всего связана с появлением большого количества нишевых средств коммуникации (Тоффлер пишет о развитии кабельного телевидения, но процесс гораздо более явно проявил себя с развитием коммуникации в сети Интернет), а также с индивидуализацией потребления, предполагающего выбор каждым человеком специфических товаров и услуг, которые носят немассовый характер (Тоффлер, 2002). Согласно концепциям теоретиков постиндустриализма, демассификация идет рука об руку с дестандартизацией, «трансформацией характера труда и межличностных отношений, изменяющих систему ценностей и ориентации человека на психологические, социальные и этические цели», персонализацией, предполагающей ориентацию культуры и общества на каждого человека, утрачивающего черты «массовизированного индивида» (Костина, 2009, с. 83). Демассификация при этом не означает абсолютного нивелирования массовой культуры, которая продолжает существовать, но перестает быть культурой, удерживающей монополию на массовое сознание; в то же время элитарная культура становится доступной массам (Там же, с. 84). Более того, демассификацию и массовизацию следует рассматривать в качестве двух параллельных, взаимодополняющих друг друга процессов.
Демассификация предполагает существенную трансформацию массовой коммуникации, поскольку приобретает значимость понятие «целевая аудитория», заменяющее понятие «неограниченная аудитория». Ревизии подвергается само понятие «масс-медиа» (или СМИ), поскольку под сомнение ставится интегрирующая функция данного института. Этот процесс принципиально отличается от таргетирования аудитории в локальной прессе, поскольку там не идет речи о столь узкой специализации. Происходит перераспределение от массовой к групповой и межличностной коммуникации (Страшнов, 2010).
Отдельно следует сказать о критике демассификации. Д. В. Смолкина отмечает, что критикуется и само понятие, и суть феномена: Э. Тоффлер не дал четкого определения термина «демассификация», и это одна из причин критики его теории отечественными коммуникативистами. Содержание данной категории критикуется за расплывчатость и за далекие от первоначального авторского понимания интерпретации. Однако у Э. Тоффлера можно проследить основные
характеристики демассификации: рост гетерогенности культуры, процесс де-максимизации (т. е. социальная структура после потери классовости формируется микроуровнем) и индивидуализация (Смолкина, 2010, с. 223.). Несмотря на то что ряд отечественных исследователей считают анализ Тоффлера поверхностным, позиция отечественной науки в отношении демассификации в целом скорее сбалансированная, поскольку наряду с критическими мнениями (Иноземцев, 2000а, с. 18; Рыжов, 2006) существуют точки зрения, утверждающие процессы демассификации как объективные (Засурский, 2008).
Признавая демассификацию, но критикуя отдельные ее аспекты, рассматривают данный феномен и зарубежные авторы. Так, М. Кастельс, отмечая тенденции новых электронных медиа к стандартизации, делает вывод о тенденциях к многоликой децентрализации и подвижности. Кастельс сравнивает новые медиа с колониями микроорганизмов, которые «в отличие от массмедиа в галактике Маклюэна в технологическом и культурном отношениях обладают свойствами интерактивности и индивидуализации» (Castells, 1996, р. 358). Вместе с тем «демократический потенциал новых электронных медиа не может быть максимально реализован в условиях "глобализирующейся бедности"» (Амкуаб (Миквабиа), 2014, с. 25-26). Кастельс отмечает, что преимущество в таком случае имеют те слои общества, которые обладают доступом к информационным сетям. Однако при этом он видит опасность в том, что такая неравномерная «демассифика-ция» приводит лишь к укреплению сетей космополитической элиты, поскольку потенциал сетевых технологий используется лишь меньшинством, в то время как «массы» продолжают жить в офлайновом мире. В конечном счете такая де-массификация представляет угрозу демократизации (Castells, 1996, р. 364).
«Элиты, а не массы простых людей формируют собственные стили жизни в качестве неких "пространственно ограниченных межличностных сетевых субкультур"» (Амкуаб (Миквабиа), 2014, с. 26). В то время как объединенные сетями элиты приобретают космополитический характер, массы остаются локальным феноменом (Землянова, 2010). Г. А. Амкуаб отмечает, что в отличие от Э. Тоффлера, у которого в условиях электронно-коммуникационной эволюции нивелируется социальная стратификация, у М. Кастеллса «благодаря новым электронным средствам связи стратификационные различия в обществе не просто закрепляются, а усиливаются» (Амкуаб (Миквабиа), 2014, с. 26). На наш взгляд, на самом деле вопрос состоит в исследуемой выборке. Если речь идет о мировом сообществе, то даже с учетом политики преодоления «цифрового неравенства» процесс демассификации представляется противоречивым и неоднозначным, однако в контексте самого интернет-сообщества процессы демассификации очевидны. Более того, именно рассмотрение проблемы демассификации интернет-сообщества более важно, поскольку интернет-сообщество по-прежнему расширяется за счет вовлечения все большего числа пользователей.
Впрочем, необходимо отметить и критику понимания процессов, происходящих в сети Интернет, как демассификационных. Так, по мнению Л. М. Земляно-вой, постмодерн отличается от модерна тем, что вместо элитарного творческого эскапизма предполагает реконструкцию, видоизменение и плюрализацию личности (Землянова, 2010, с. 195). Однако плюрализация личности, с ее точки
зрения, неизбежно влечет за собой потерю личностного начала, способного противостоять «массе». На наш взгляд, такая точка зрения не вполне правомерна. Во-первых, конструирование новых «я» является не менее (а иногда гораздо более) творческим моментом, чем модернистский эскапизм, и, стало быть, личностное начало только усиливается за счет повышения креативности личности. Во-вторых, необходимость противостояния массе в условиях киберкультуры отпадает сама собой, поскольку на интернет-пользователя уже не воздействуют в прежнем объеме масс-медиа, а следовательно, и не формируется характерный для масс тип сознания. Более того, сама модель, предполагающая постоянный выбор повестки дня, предполагает вовсе не ослабление того же личностного начала, а его усиление. Впрочем, все это в полной степени характерно именно для классической киберкультуры, а не для современных коммуникаций, о чем будет сказано ниже.
Трансформация масс в условиях Веб 2.0. Вектор трансформации элиты и массы продолжает интересовать социологов, политологов, коммуникативи-стов и элитологов, что позволяет делать гипотезы о перспективах изменений феномена сетевой элиты. Так, У. Эко полагает, что массы фактически будут заменены «представителями визуальной культуры», которые не будут иметь возможности проверять информацию на предмет ее соответствия образам и понятиям реального мира и предпочтут получать готовые определения, в то время как элита останется способной к отбору и применению информации (приводится по: Кузнецова, 2011). Однако на настоящий момент Интернет в целом ориентирует всех пользователей как раз на развитие эвристического потенциала, что не очень соответствует модели У. Эко, поэтому для выявления тенденций трансформации сетевой элиты имеет смысл обратиться к анализу технологических изменений в сети.
Бурное развитие технологий Веб 2.0 совпало по времени с двумя другими важными тенденциями: существенным увеличением числа пользователей (не последнюю роль здесь играла государственная политика преодоления так называемого цифрового неравенства) и постепенными шагами по пересмотру государствами политики регулирования Интернетом (так называемое управление Интернетом). Таким образом, распространение технологий Веб 2.0 совпало с активизацией государственных органов (а значит, и бюрократии как важнейшего элемента традиционного правящего класса). Веб 2.0 — это технологии, которые позволяют стереть границы между производителем и потребителем сетевого контента, поскольку они дают возможность неквалифицированным пользователям создавать свои материалы, добавлять их на сайты, оценивать и обсуждать материалы других пользователей. Таким образом, технологии Веб 2.0 существенно пересматривали феномен масс в Интернете. С одной стороны, можно говорить о массовизации Интернета (если понимать ее узко, в смысле Ортеги-и-Гассета (Ортега-и-Гассет, 2005), как стремительный рост количества неэлитных, «неаристократических», групп) — сеть за несколько лет превратилась из нето-кратической, доступной лишь информационным квазиэлитам, в массовую (что в значительной степени изменило и содержательную сторону Интернета, особенно в плане вектора развития киберкультуры и ценностей сети). С другой
стороны, грань между элитой и массой существенно сгладилась, что могли бы вменить себе в заслугу проводники идей борьбы с «цифровым неравенством».
В то же время нивелирование классической киберкультуры с ее ценностями ставит перед исследовательским сообществом ряд новых вопросов: куда будет двигаться сетевая культура в дальнейшем? Станет ли этот процесс обратным ходом маятника в сторону усиления массовой культуры? Социальные сети на настоящий момент — наиболее последовательное и завершенное детище технологий Веб 2.0; они могут способствовать усилению массовой культуры, так как по своей природе являются более закрытыми пространствами с более интенсивной коммуникацией внутри, нежели все пространство и коммуникация в Интернете в целом, а следовательно, пользователям остается меньше возможностей для эскапизма, сосредоточения на нишевых интересах в рамках изолированного виртуального сообщества и т. д. Также социальные сети, особенно те из них, которые являются не транснациональными, а преимущественно национальными (например, «ВКонтакте»), имеют большие риски в плане регулирования (и, что неизбежно, манипулирования) со стороны национальных государственных и коммерческих акторов.
Еще одно отличие социальных сетей от других, более старых, интернет-ресурсов заключается в том, что они предполагают паноптическую модель Фуко (Фуко, 1999) взамен синоптической модели. Если раньше цифровые массы наблюдали за традиционной элитой, то теперь, на первый взгляд, все оказываются в условиях тотального наблюдения друг за другом (социальные сети предполагают добровольное информирование всех желающих о себе со стороны пользователей, что подстегивается современной нарциссисткой культурой, которая приобретает массовый характер в сети). Однако при ближайшем рассмотрении станет очевидно, что целый ряд акторов имеет преимущество в таких условиях.
1. Политики. Если обычный пользователь, хотя и старается следовать определенной логике, исходя из которой он мог бы подать себя в лучшем свете, все же социальная сеть в достаточной степени обнажает его персону. Это еще более очевидно, когда речь идет уже не об информации, располагающейся на «цифровой витрине» — главной страничке в социальной сети, а о личной информации, в которую входит приватная переписка пользователя. Политик в этом смысле более защищен, поскольку, как правило, его пространство в социальной сети является конструктом имиджмейкера и редакторов страницы, а вовсе не реальным «местом жительства». Конечно, политик остается уязвим в плане повышенного внимания к своей персоне. Более того, в условиях транспарентности политической элиты он оказывается в весьма невыгодной ситуации, поскольку транспарентность десакрализирует политических деятелей, делает их «такими, как все». Однако эта проблема относится к числу традиционных, и технологии Веб 2.0 скорее помогают решить ее, нежели усугубляют.
2. Те, кто имеет возможность наблюдать. К таковым можно относить как работников крупных интернет-компаний (поисковиков, платформ для блогов и социальных сетей и т. д.), собирающих персональные данные, так и работников специальных служб. Таким образом, в новоявленную сетевую элиту впервые попадают «сетевые невидимки» — люди, которых нет в сети в плане информации
о них, но именно они могут получать информацию о других людях. Эта элита не является офлайновой, но она совершенно лишена следов в сети.
3. Хакеры. Они обладают теми же ресурсами, что и представители предыдущего типа новой сетевой элиты, но источником их «элитности» является не статус или легитимность, а знание, которое позволяет им получать информацию о других, не оставляя своих следов.
Также традиционно следует выделить организации (прежде всего заинтересованные в информации о вкусах, интересах пользователей), которые используют социальные сети для коммерческих целей.
Вторая и третья группа новой сетевой элиты принципиально отличаются от всех тех типов, которые «господствовали» в Интернете ранее. Интернет из пространства «общества знания» становится «обществом вуайеризма», или же обществом, где особым преимуществом обладает тот, кто добывает чужое знание, но не делится при этом никакой информацией о себе. Таким образом, и критерии выделения элит могут приобретать совершенно иной характер.
Конечно, подобное моделирование новой элиты носит лишь предварительный характер, однако в условиях усиливающегося контроля над сетью именно дихотомия «наблюдатели» и «наблюдаемые» становится одной из возможных перспектив структурирования социально-политического пространства сети Интернет.
Литература
Амкуаб (Миквабиа) Г. А. Интенции «демассификации культуры» в современном обществе // Известия Иркутской гос. экон. академии (Байкальский гос. ун-т экономики и права). 2014. № 2. С. 24-29 (Amkuab (Mikvabia) G. A. Intentions of «Demassifikation of Culture» in Modern Society // Proceddings of the Irkutsk State Economic Academy (Baykal State University of Economics and Law). 2014. N 2. P. 24-29).
Андреев Д. Сетевой тоталитаризм или «ледниковое время»? // www.intelros.org/lib/recenzii/ andreev1.htm (дата доступа: 01.12.2013) (Andreev D. Network Totalitarianism or "glacial time"? // www.intelros.org/lib/recenzii/andreev1.htm (date of access: 01.12.2013)).
Андрунас Е. Ч. Информационная элита: корпорации и рынок новостей. М.: МГУ, 1991. 209 с. (Andrunas E. C. Information Elite: Corporations and Market News. Moscow: Moscow State Univesity, 1991. 209 p.).
Ашкеров А. Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма // www.e-reading.org.ua/downloadtxt.php?book=102229 (дата доступа: 01.12.2013) (Ashkerov A. Expertocracy. Knowledge Management: the Production and Circulation of Information in the Era of Ultrakapitalizm // www.e-reading.org.ua/downloadtxt. php?book=102229 (date of access: 01.12.2013)).
Ашин Г. К. Элитология: история, теория, современность: монография. М.: МГИМО-Универ-ситет, 2010. 598 с. (Ashin G. K. Elitology: History, Theory, Present: Monography. Moscow: MGIMO University, 2010. 598 p.).
Бард А., Зодерквист Я. Nетократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2004. 256 с. (BardA., Soderqvist J. Netocracy: the New Power Elite and Life after Capitalism. Saint Petersburg: Stockholm School of Economics in St. Petersburg, 2004. 256 p.).
Бауман З. Текучая современность / пер. с англ. под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. 240 c. (Bauman Z. Liquid Modernity. Saint Petersburg: Piter, 2008. 240 p.).
Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с. (www.ra-adler.ru/books/ulrikh-bek-obshchestvo-riska-na-puti-k-drugomu-modernu-razdel-2/
stranica-72 (дата доступа: 01.12.2013)) (Beck U. Risk Society: Towards a New Modernity. Moscow: Progress-Tradition, 2000. 384 p. (www.ra-adler.ru/books/ulrikh-bek-obshchestvo-riska-na-puti-k-drugomu-modernu-razdel-2/stranica-72 (date of access: 01.12.2013))).
Бреслер М. Г. Стратификация информационного общества // Вестник ВЭГУ. 2010. № 4. С. 4-6 (Bresler M. G. Stratification of Information Society // Bulletin of VEGU. 2010. N 4. P. 4-6).
Бурякова О. С. К вопросу о субъектах информационной и знаниевой революций // Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 4. С. 98-107 (Buryakova O. S. On the Question of the Subjects of Information and Knowledge Revolutions // Humanities and Social Sciences. 2010. N 4. P. 98-107).
Горный Е. Элита.Ру: кто рулит? // www.zhurnal.ru/staff/gorny/texts/elit_ru.html (дата доступа:
10.12.2012) (Gorny E. Elita.Ru: Who Steers? // www.zhurnal.ru/staff/gorny/texts/elit_ru.html (date of access: 10.12.2012)).
Засурский Я. Н. Колонка редактора: коммуникация в обществе знаний // Вестник Московского университета. Сер. 10. Журналистика. 2008. № 5. С. 3-6 (Zasursky Ya. N. Editorial: Communication in the Knowledge Society // Moscow University Bulletin. Series 10. Journalism. 2008. N 5. P. 3-6).
ЗемляноваЛ. М. Гуманитарная миссия современной глобализирующейся коммуникативи-стики. М.: Изд-во МГУ, 2010. 272 с. (Zemlyanova L. M. Humane Mission of Modern Globalizing Communication Science. Moscow: Moscow State University Publ., 2010. 272 p.).
Зубанова Л. Б. Действительность в суждениях медийных лидеров мнений // Социологические исследования. 2009. № 10. С. 109-119 (Zubanova L. B. The Reality in the Propositions of Opinion Media Leaders // Sociological Research. 2009. N 10. P. 109-119).
Иноземцев В. Л. (2000а). Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000. 304 с. (Inozemtsev V. L. (2000а). Modern Post-Industrial Society: Nature, Contradictions and Prospects. Moscow: Logos. 304 p.).
Иноземцев В. Л. (2000b). Класс интеллектуалов в постиндустриальном обществе // ^циологические исследования. 2000. № 6. С. 67-77 (Inozemtsev V. L. (2000b). Class of Intellectuals in Post-Industrial Society // Sociological Research. 2000. N 6. P. 67-77).
Карпенко О. Н., Спирин И. А. Нетократия. Антиутопия или реалистический сценарий будущего? // Казанская наука. 2014. № 3. С. 120-122 (Karpenko O. N., Spirin I. A. Netocracy. AntiUtopia or a Realistic Scenario of the Future? // Kazan Science. 2014. N 3. P. 120-122).
Косов Г. В., Потапов В. А. Политические сети: специфика современной архитектоники // Власть. 2013. № 10. С. 64-69 (KosovG. V., PotapovV. A. Political Networks: Specificity of Modern Architectonic // The Power. 2013. N 10. P. 64-69).
Костина А. В. Культура информационного общества: тенденции и противоречия развития // Вестник Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. 2009. № 24 (сентябрь). С. 72-98 (Kostina A. V. Tendencies in the Development of Information Society // Bulletin of Ryazan State University named after S. A. Esenin. 2010. N 24. P. 72-98).
Кузнецова Е. В. Массовая культура как феномен современной коммуникативной практики // Вестник Костромского гос. ун-та им. Н. А. Некрасова. 2011. Т. 17, № 1. С. 46-50 (KuznetsovaE. V. Mass Culture as a Phenomenon of Modern Communicative Practice // Bulletin of the Kostroma State University named after N. A. Nekrasov. 2011. Vol. 17, N 1. P. 46-50)
Кутырев В. А. Утопическое и реальное в учении о разуме // Гуманитарный экологический журнал. Киев, 1999. Т. 1, вып. 1. С. 67-76 (www.ecoethics.ru/old/m01/x41.html (дата доступа:
01.12.2013)) (KutyrevV. A. Utopian and Real in the Study of Senses // Humanities Journal of Ecology. Kiev, 1999. Vol. 1, Issue 1. P. 67-76 (date of access: 01.12.2013))).
Мамонтова Э. В. Концепция «символической власти»: управленческий аспект // www. rusnauka.com/4._SVMN_2007/Gosupravlenie/19879. doc. htm (дата доступа: 01.12.2013) (Mamontova E. V. The Concept of "Symbolic Power": Administrative Aspect // www.rusnauka. com/4._SVMN_2007/Gosupravlenie/19879.doc.htm (date of access: 01.12.2013)).
Мартьянов Д. С. Трансформация концептуальной схемы «политика и Интернет» в постглобальном контексте // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2012. Т. 8, № 3. С. 160-169 (MartyanovD. S. Transformation of Conceptual Scheme "Politics and Internet" in Post-Global Context // Political Expertise: POLITEX. 2012. Vol. 8, N 3. P. 160-169).
Ортега-и-ГассетХ. Восстание масс. М.: АСТ, 2005. 269 с. (Ortega y Gasset J. The Revolt of the Masses. Moscow: AST, 2005. 269 p.).
Панюшева М. Блогосфера. Нетократия vs гражданское общество // Меди@льманах. 2010. № 1. С. 39-40 (Panusheva M. Blogosphere. Netocracy vs Civil Society // Medi@lmanac. 2010. N 1. P. 39-40).
Поздняков А. В. Стратегия российских реформ. Томск: Спектр, 1998. 324 с. (http:// pozdnyakov.tut.su/Public/Startegy/part20.htm (дата доступа: 01.12.2013)) (Pozdnyakov A. V. The Strategy of Russian Reforms. Tomsk: Spectrum, 1998. 324 p. (http://pozdnyakov.tut.su/Public/ Startegy/part20.htm (date of access: 01.12.2013))).
Полякова В. Изменение социальной роли экспертного знания // Социальная реальность. 2007. № 5. C. 77-85 (Polyakova V. Changing the Social Role of Expert Knowledge // Social Reality. 2007. N 5. P. 77-85).
Рубцова М. В., Мартьянов Д. С., Мартьянова Н. А. Профессиональные и экспертные сообщества как субъекты управления в контексте общества знания // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 12. 2013. Вып. 1. С. 69-74 (Rubtsova M. V., Martyanov D. S., Martyanova N. A. Professional and Expert Communities as Subjects of Management in the Context of the Knowledge Society and Deprofessionalization // Bulletin of Saint-Petersburg State University. Series 12. 2013. N 1. P. 69-74).
Рыжов Ю. В. Ignoto Deo: Новая религиозность в культуре и искусстве. М.: Смысл, 2006. 328 с. (Ryzhov Y. V. Ignoto Deo: The New Religiousness in Culture and Art. Moscow: Smysl, 2006. 328 p.).
Смолкина Д. В. Концепт демассификации в современном культурологическом знании: медиа-дискурс // Омский научный вестник. 2010. № 4 (89). С. 223-226 (Smolkina D. V. Concept of Demassification in Contemporary Cultural Knowledge: Media Discourse // Omsk Scientific Bulletin. 2010. N 4 (89). P. 223-226).
Страшнов С. Л. Из словаря «Актуальные медиапонятия» // Вестник Ивановского гос. унта. Сер.: Естественные, общественные науки. 2010. № 1. C. 42-57 (Strashnov S. L. From the Dictionary "Actual Media-Notions" // Bulletin of Ivanovo State University. Series: Natural and Social Sciences. 2010. N 1. P. 42-57).
Тоффлер Э. Шок будущего. М.: ACT, 2002. 557 с. (Toffler A. Future Shock. Moscow.: AST, 2002. 557 p.).
Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир, 1998. 204 c. (TouraineA. Return of Actor: Social Theory in Postindustrial Society. Moscow: Scientific World, 1998. 204 p.).
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. 478 с. (Foucault M. Discipline and Punish: The Birth of the Prison. Moscow: Ad Marginem, 1999. 478 p.).
Шелонаев С. И. Парадигмальные сдвиги в концепциях массовой коммуникации // Теория и практика общественного развития. 2011. № 3. С. 98-100 (ShelonaevS.I. Paradigm Shift in the Concept of Mass Communication // Theory and Practice of Social Development. 2011. N 3. P. 98100).
Brzezinsky Zb. Between Two Ages. New York, 1970. 334 p.
Castells M. The Information Age: Economy, Society and Cultural. Vol. 1. The Rise of the Network Society. Oxford: Blackwell Publishers, 1996. 608 р.
Digerati: Encounters with the Cyber-Elite / by J. Brockman. Companion Site to the Book, which Profiles Influential People in Computers and Technology // www.edge.org/digerati/index.html (date of access: 15.10.2012).
Toffler A. The Adaptive Corporation. Aldershot, Gower, 1985. 603 p.
Zubanova L. B. Opinion Leaders are New Information Élite // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences 4. 2008. N 1. P. 481-485.
