Инаковость как тип художественного мышления Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Филология

Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 183-186

УДК 82-1-9

ИНАКОВОСТЬ КАК ТИП ХУДОЖЕСТВЕННОГО МЫШЛЕНИЯ

© 2014 г. Н.К. Кашина

Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова kashtann5 5 @rambler.ru

Поступила в редакцию 24.04.2014

Рассматривается инаковость как тип художественного мышления, генетически восходящего к онтологическому восприятию жизни. В произведениях В. Розанова реализуется его эстетика «другой» литературы, которая типологически сопоставима с творчеством протопопа Аввакума.

Ключевые слова: инаковость, специфика, типологическое сходство, религиозность, психологизм.

Понятие «тип художественного мышления» становится актуальным в том случае, когда возникает потребность рассмотреть творчество автора как целостное явление. Именно тип творчества объединяет разнообразные жанровые формы, что проявляется как единство прозы, поэзии, эпистолярия.

В некотором смысле «инаковость» могла бы быть сопоставима с понятием «специфика». Безусловно, каждый автор, являясь художником, уже предполагает индивидуальность и неповторимость. Однако предметом нашего внимания являются те ситуации, когда автор принципиально подчёркивает инаковость. Так, например, В. Розанов в «Уединённом» определяет свою литературу как «другую» («иную»)1.

Подчеркнём: В. Розанов говорит не об индивидуальности стиля, а именно о литературе как виде творчества. «Совсем другая тема, другое направление, другая литература» [1, с. 62] - так определил творческое кредо В.Розанов в «Уединённом», где заявлены характеристики рождавшейся «другой» литературы.

Определяя её содержание, В. Розанов крайне озабочен тем, чтобы убедить читателя и самого себя, как нам представляется, в честности (правдивости), которая у него отождествлена с интимностью: «... я точно всю жизнь прожил за занавескою, не снимаемою, не раздираемою <...> Там я жил; там, с собою, был правдив»[1, с. 98]. Эта правдивость, подчёркивал автор, «натуральная». («Натуральность» в интерпретации В. Розанова понята как альтернатива «художественности», иллюзорности.)

Правдивость, искренность и натуральность, по мысли писателя, есть своеобразная форма психологизма: «Редко-редко у меня мелькает мысль, что напором своей психологичности я одолею литературу» [1, с. 545].

Розановское «как» определяется онтологич-ным ощущением непосредственной связи с Богом: «Слияние своей жизни, fatum'a, особенно мыслей и, главное, писаний, с Божеским «хочу» - было постоянно во мне, с самой юности, даже с отрочества ... Я потому был небрежен, что какой-то внутренний голос, какое-то непреодолимое внутреннее убеждение мне говорило, что всё, что я говорю, - хочет Бог, чтобы я говорил.», - признаётся автор «Уединённого» [1, с. 98-99].

В. Розанов настаивает: цель писания определяется не самим автором - она подчинена поискам онтологического основания жизни как проявлению Высшей воли. Таким образом становится очевидно, что розановское целеполагание в творчестве явно претендует на уникальность.

В. Розанов упорно и неоднократно подчёркивает «необработанность» своего писания. Основанием её является не только покорность Высшей воле, но и стремление к достоверности, что порождает эффект документальности от обозначений обстоятельств написания фрагментов до включения фотографий, бытовых подробностей в книгу. Достоверность, на которой настаивает В. Розанов, должна подтвердить истинность его отношения к Богу.

Пафос «Уединённого» - утверждение «другой» литературы: «Эти говоры (шёпоты) и есть моя "литература"» [1, с. 124]. При этом автор тщательно избегает терминологии, не пытается рационально объяснить её своеобразие. Он даёт возможность ощутить своё присутствие в произведениях.

Гораздо позже на страницах «Последних листьев» появится сравнение литературы с великолепным кавказским кинжалом с чернью и серебром для украшения на балах, что никак не сопоставить с розановскими «выпотами». Он

груб, резок с читателем, но по закону апофати-ческой поэтики - это составляющая тонкого чувства, нежности, любви. В своеобразном описании жанра «Уединённого», предваряющем текст произведения, звучит камертон, настраивающий читателя на дружескую беседу. Обилие закавыченных слов, многоточия - вслушивание во внутреннюю жизнь (настраивание слуха -«шумит ветер в полночь»). Интонации: «Восклицание, вздохи, полумысли, получувства», интимность процесса («без переработки, без цели, без преднамерения, - без всего постороннего»).

Затем - вопросы-сомнения: Зачем? Кому нужно?

Раздражение, смена регистров: от тонкого вслушивания в полумысли, получувства - к «Бросить книгу в корзину», продать со скидкой букинисту (не разрезая).

В «Уединённом» нередко тонкий психологизм сменяется резкими заявлениями. Так появилась в тексте фраза о бесцеремонности отношения к читателю. Причём интонационный рисунок здесь важен: - К чёрту... - К чёрту!

От робкого многоточия - к подчёркнуто резкому «!».

Читатель - осёл, разинувший рот в ожидании, перед тем, как зареветь. «Зрелище не из прекрасных...» - соглашается с нами автор, отыскивая «каких-то "неведомых друзей"».

Этот негативный акцент, граничащий с бру-тальностью, будет поддерживаться неоднократно. «Я не хотел бы читателя, который меня «уважает» <..> Я хочу любви» [2, с. 20-21], -читаем в «Последних листьях». Но отвечая на резкие обвинения критиков в цинизме и даже порнографии, автор заявляет: «.в «Уединённом» и «Опавших листьях» больше лиризма, больше трогательного и любящего, чем ... во всей русской литературе за XIX в. (кроме Достоевского)» [2, с. 40].

Модернист Розанов в полной мере ощущал своё одиночество. Словно сокрушаясь, он пишет в «Уединёном»: «ничего не вышло из моей литературной «деятельности», никто за мной не идёт, не имею "школы"» [1, с. 106].

Своё литературное одиночество В. Розанов определяет в контексте истории русской литературы, ставя ей неутешительный диагноз: «Как ни страшно сказать, вся наша «великолепная» литература, в сущности, ужасно недостаточна и неглубока. Она великолепно «изображает»; но то, что она изображает, - отнюдь не великолепно и едва ли стоит этого мастерского чекана ... Но что, однако, тут универсального?» [1, с. 58].

В.Розанов открыл свой путь к универсальному: через конкретное и частное, через уединение из всякого рода общественной жизни. «Одному лучше - потому что, когда один, - я с Богом» [1, с. 75], - утверждает он в «Уединённом». Такого рода затворничество, пренебрежение к массовому читателю, бесцеремонность и шокирующая обнажённость, вызвавшая обвинение в порнографии, - признаки апофатиче-ской литературы. Эта поведенческая модель явно перекликается с иконографией Василия Блаженного: нагота святого, взоры которого молитвенно обращены к Богородице.

В пёстрой палитре религиозных исканий русской интеллигенции В. Розанов, изгнанный из религиозно-философского общества, был уверен в праве утверждать реальность непосредственного пребывания в Боге. Его литература - опыт непосредственного глубокого переживания экзистенциального уединения. «Ру-кописность души», провозглашённая В. Розановым, чужеродна гуттенберговскому изобретению. Именно поэтому писатель обнаружил близость к средневековой рукописной книге.

В традиции средневековой литературы прямые обращения к читателю. Автор текста «Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича» пишет: «Дар слова понуждает ныне составить повесть, как бы некое сладостное и праздничное предложить яство, да не покроют годы глубиной забвения явленное нам великое божие человеколюбие, но, вкратце описанное, да станет известным оно вечно всем потомкам, а о чём -изъявит смысл написанного» [3, с. 75].

«Скудость разума и невразумительность языка моего зная, долго откладывал я, не решаясь писанием известить о том, сколь преслав-ную и великую милость для спасения вашего явил нам в Великой России бог наш, пресвятая и пребезначальная Троица, - о превеликом и превышающем всякое слово и смысл матери Слова божия...» [3, с. 163]. «И так как писать в книге что попало по собственному произволу не следует, только что слышали мы и своими глазами видели, о том и свидетельствуем» - «Сказание Авраамия Палицина» [3, с. 165].

Особое осознание литературной непохожести и самобытности принадлежит протопопу Аввакуму. Его имя не случайно упоминается в сопоставлении с именем В. Розанова - писателя, стоящего особняком на столбовой дороге русской литературы. Речь идёт, безусловно, не о текстуальных параллелях, а о типах творчества, о трактовке сущности самого творческого процесса.

Инаковость как тип художественного мышления

185

Интересно, в частности, накладываются фрагменты из Аввакума на розановскую трактовку творчества: «Аз есмь ни ритор, ни философ, дидаскалства и логофетства неискусен, простец человек и зело исполнен неведения. Сказать ли, кому я подобен? Подобен я нищему человеку, ходящу по улицам града и по окошкам милостыню просящу. День той скончав и препитав домашних своих, на утро паки поволокся. Тако и аз, по вся дни волочась, сбираю и вам, питомником церковным, предлагаю, - пускай, ядше веселимся и живи будем. У богатова человека, царя Христа, из Евангелия ломоть хлеба выпрошу; у Павла апостола, у богатова гостя, из полатей его хлеба крому выпрошу, у Златоуста, у торго-вова человека, кусок словес его получю; у Давыда царя и у Исаи пророков, у посадских людей, по четвертине хлеба выпросил. Набрав кошел, да и вам даю, жителем в дому Бога моего...» [4, с. 284-285]. Неоднократно повторяет Аввакум, что ему опостылело «сидеть на Моисеевом седалище», то есть быть церковным законодателем — разъяснять своим единомышленникам канонические вопросы, в изобилии вызванные церковными раздорами. Его вера живая, она в рубище, и в чудесных событиях, описанных протопопом, в каждодневном, не пафосном подвиге сподвижников.

Розанов, который испещрил своими пометами тексты Библии, в статье «Размолвка между Достоевским и Соловьевым» (1906 г.) писал: «Наша вера — настоящая, в ней нет морального лукавства, ни умственных художеств, а простое и смиренное отношение к Богу. Молитва наша тепла, а упование несокрушимо» [5, с. 124]. Молитва и чудо - вот то, что составляет основу аввакумового писания, молитва и мечта о чуде исцеления и возрождения человека, о его бессмертии - содержание произведений В. Розанова, но оба они стремятся к одному: поделиться с читателем своим глубоко религиозным и непосредственным чувством, обращенным к высшей

духовной инстанции. И протопоп Аввакум, и В. Розанов нашли свою литературу, не рифмующуюся с общей традицией, оба - признанные новаторы, создатели «другой» литературы, выявляющей типологические черты апофатиче-ской поэтики.

Аввакум называл свои произведения «вяканьем», В. Розанов - «выпотами». За этим юродствованием скрывается стремление к другу-читателю, который сможет любящим сердцем принять автора и довериться ему. Только в таком случае он услышит призыв средневекового писателя (под ним, полагаю, мог бы подписаться и В. Розанов, настаивавший на боговдохновленности своих творений): «Не ищите риторики и философии, ни красноречия, но здравым истинным глаголом последующее, поживите. Понеже ритор и философ не может быть христианин» [4, с. 284]. «Пожить истинным глаголом» - подлинный пафос «другой» литературы В. Розанова и творчества Аввакума, ясно сознававших свою инаковость.

Примечания

1. Впредь мы будем использовать термин «инаковость» как синоним розановского определения.

Список литературы

1. Розанов В.В. О себе и жизни своей / Сост., предисл., комментарий В.Г. Сукача. М.: Моск. рабочий, 1990. 876 с.

2. Розанов В.В. Собр. соч. Последние листья. М.: Республика, 2000. 382 с.

3. Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII веков. М.: Худож. лит., 1987. 616 с.

4. Житие Аввакума и другие его сочинения. М.: Сов. Россия, 1991. 368 с.

5. Розанов В.В. Русская мысль. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. 576 с.

OTHEMESS AS A TYPE OF ARTISTIC CREANIVITY N.K. Kashina

Otherness as a type of artistic creativity is Considered otherness as a type of artistic thinking, a genetically rising to the ontological approach to life. In the works Century Rozanov implemented its aesthetics "another" literature, which is similar to other comparable with the work of Archpriest Avvakum.

Keywords: otherness, specificity, typological similarity, religion, psychology.

Ке/егепсея

1. Rozanov V.V. O sebe i zhizni svoey / Sost., pre-kommentariy V.G. Sukacha. M.: Mosk. rabochiy,

1990. 876 s.

2. Rozanov V.V. Sobr. soch. Poslednie list'ya. M.: Respublika, 2000. 382 s.

3. Pamyatniki literatury Drevney Rusi: Konets XVI -паЛаЬ XVII vekov. М.: Khudozh. 1987. 616 s.

4. Zhitie Avvakuma i drugie ego sochineniya. M.: Sov. Rossiya, 1991. 368 s.

5. Rozanov V.V. Russkaya mysl'. M.: Algoritm, Eksmo, 2006. 576 s.