CC BY
329
4. Чернец Л.В. Литературные жанры. М., 1982.
5. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.
6. Лейдерман Н.Л. Теория жанра. Екатеринбург, 2010.
7. Лужановский А.В. Выделение жанра рассказа в русской литературе. Вильнюс, 1988.
8. Мельников А.В. Охотничьи нарративы в русской литературе второй половины XIX — первой трети XX в. // Диалоги классиков — диалоги с классикой: Сб. науч. ст. Екатеринбург, 2014.
9. Орлова Е.И. Образ автора в литературном произведении. М., 2008.
10.Нагибин Ю. Собр. соч.: В 11-ти т. М., 1989.
11. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в двенадцати томах. М., 1979.
12.Нагибин Ю.М. На тихом озере и другие рассказы. М., 1966.
13. Быков Д. Нагибин - это новый Тургенев: интервью Дмитрия Быкова РК «Голос России» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://ru-bykov.livejournal.com/750201.html (дата обращения: 05.12.2015).
Об авторе
Пахтусова Варвара Николаевна - аспирантка кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова, [email protected]
УДК 821.161.123Бр
«ИДЕЯ СЛАВЯНСТВА» В ИСТОРИЧЕСКИХ БАЛЛАДАХ А.К. ТОЛСТОГО1
Руднева И. С.
В статье рассматривается взгляды А.К. Толстого на «идею славянства» в исторических балладах 1840-1860 гг. Анализируя баллады киевско-новгородского и московского циклов, подводится мысль о том, что романтизация исторического прошлого Руси, обращение к фольклорным истокам - сознательный прием А.К. Толстого, по средством которого он пытался изобразить свой идеал русского национального характера.
Ключевые слова: русская литература, А.К. Толстой, поэтика, баллада, идея славянства.
В переломные моменты истории, времена противоречий и переходных периодов русские писатели все чаще обращаются к анналам истории, чтобы там, в глубине столетий, найти ответы на извечные вопросы: Откуда есть пошла земля русская? Кто виноват? Что делать? Кто мы и куда идем?.. Вопрос национального самоопределения и национальной самоидентичности всегда занимал особое место в русской литературе, начиная еще со времен «Повести временных лет». Творческое наследие А.К. Толстого с этой точки зрения чрезвычайно интересно, с одной стороны, «литературоведов, как правило, интересовало место, занимаемое историческими произведениями А.К. Толстого в контексте современной ему эпохи, их взаимосвязи с литературными течениями 4060-х гг.» [4, с.3]. С другой, как справедливо отмечает З.Н. Сазонова, творческое наследие писателя ни коем образом нельзя рассматривать вне взаимосвязи с особым характером его мировоззрения, «в эпоху нестроений и смуты - конец 40-х - 60-е годы - он упорно не занимал никакой определенной позиции, позволявшей - и позволяющей - причислить его к тому или иному течению...» [4, с.3]. И это, конечно, неслучайно. Для исследования творчества этого самобытного писателя XIX века необходим особый подход.
В критической литературе, не раз отмечался тот факт, что «исторические процессы и факты Толстой рассматривал с точки зрения моральных норм, которые казались ему одинаково применимыми и к далекому прошлому, и к сегодняшнему дню, и к будущему... Исторические процессы и факты Толстой рассматривал с точки зрения моральных норм, которые казались ему одинаково применимыми и к далекому прошлому, и к сегодняшнему дню, и к будущему. В его произведениях борются не столько социальные силы, сколько моральные и аморальные личности. При оценке исторических деятелей Толстой в первую очередь руководится не тем, представителями и выразителями каких именно исторических тенденций - ведущих вперед или тянущих назад, прогрессивных или реакционных - они являются. » [8, с.316]. Время творческого становления писателя неразрывно связано с обоснованием своих собственных исторических воззрений, которые затем будут поступательно развиваться во многих его произведениях на историческую тематику и если присмотреться к ним более внимательно, то можно заметить как разные жанровые произведения А.К. Толстого (роман, трагедия, баллада) сливаются в единое масштабное эпическое полотно, в котором писатель пытается выявить причины, которые направили Русь по определенному историческому пути и, конечно, последствия этого выбора для настоящего и будущего её. Именно в исторических балладах, написанных писателем в 40-60-е годы, найдет свое логическое завершение его историческая концепция, ключевым пунктом который станет «славянская идея».
«Славянская идея», по утверждению акад. А.М. Панченко, «провозглашает известную общность, «взаим-
1 Работа выполнена при поддержке РГНФ в рамках гранта №16-14-32001
ность» судеб и культур славянских народов и существует как исторически меняющийся комплекс идеологем, артефактов, реалий, мифов и прочих продуктов общественного сознания. Источник или по крайней мере фон славянской идеи — осознание племенного и в первую очередь языкового родства. На Руси такое осознание стало аксиомой со времен Нестора-летописца, творца первой у нас концепции этногенеза славян» [3, с.152]. Вопрос об этногенезе славян в историософии А.К. Толстого, пожалуй, наиболее сложный, он неоднократно поднимался писателем не только в творчестве, но и в личной переписке, что, бесспорно, свидетельствует о его большой важности для самого автора. В основе этой концепции, пишет А.В. Федоров, «романтическая антитеза: прошлое-мечта и прошлое-кошмар. Первое - упрек настоящему, второе - угроза настоящему. Идеал и антиидеал писателя закреплены за определенными эпохами русской истории - Киевско-Новгородской Русью и Московским периодом. Субъективно-оценочное отношение к ним бесспорно и очевидно как в художественных текстах, так и в личных признаниях автора» [7, с.170]. Таким образом, исторические воззрения А.К. Толстого находятся на пересечение идей славянофилов и западников. С одной стороны, также как и славянофилы, писатель видел необходимость возвращения к национальным истокам, к сущностным чертам народного менталитета, сложившимся в начальный период становления Руси, он также идеализирует традиции патриархального крестьянского уклада жизни и самодержавия новгородского и киевского периодов. Но, с другой стороны, вслед за западниками, не всегда считал благом смирение, превозносимое славянофилами в качестве «истинно христианской черты русского национального характера» [1, с.5], он также ставит личность выше коллективного, соборного. А.К. Толстой решительно расходится со славянофилами в оценке московского периода русской истории. Он считает, «многие положительные черты государственного быта были утрачены в период татаро-монгольского ига и царствования Ивана Грозного» [1, с.6]. В своих произведениях на историческую тему писатель диаметрально противопоставляет две эпохи, два периода - киевско-новгородский и московский, что особенно заметно при анализе его балладного творчества.
В одной из ранних своих баллад, «Курган», написанной в 1840-е годы, А.К. Толстой рисует образ богатыря «минувших веков». Этот «витязь» с «громогласным именем» представитель «великого народа» [6, с.222], он изображает его в духе романтизма. О нем автору не известно ничего: «А витязя славное имя до наших времен не дошло.../ Кто был он? Венцами какими/ Свое он украсил чело?/ Чью кровь проливал он рекою?/ Какие он жег города?/ И смертью погиб он какою? И в землю опущен когда?..» [6, с.223]. О том, что это времена давно минувших столетий говорит и само название баллады. Это времена языческой Руси, здесь все поэтически возвышенно, даже обряд захоронения вызывает особое чувство уважения к великому воину русской земли: «В честь витязя тризну свершали/ Дружина дралася три дня,/Жрецы ему разом заклали/ Всех жен и любимца коня» [6, с.222]. И курган как напоминание о тех далеких богатырских временах, когда подвиг и доблесть русского воина во все стороны света разносилась громогласным эхом. Автор искренне верит, что его «громогласное имя/ столетия все перейдет!» [6, с.222], даже если бы этот курган высокий «Сровнялся бы с полем пустым,/ То слава, раздавшись далеко,/ Была бы курганом твоим!». - так обращается он к русскому витязю [6, с.222].
Еще более настойчиво романтические мотивы звучат в балладе «Князь Ростислав» (1840-е гг.): «Князь Ростислав в земле чужой/ лежит на дне речном,/ Лежит в кольчуге боевой,/ С изломанным мечом/ Днепра подводные красы/ Лобзаться любят с ним/ И гребнем витязя власы/ Расчесывать златым» [6, с.225]. Он погиб в краю чужом, в чужой земле, ему не поют молитвы попы, жена «младая с другим обручена», «сонмом гридней окружен, пирует дома брат», а «до отчизны слабый зов не может долететь» [6, с.226]. Князь спит на дне речном и лишь «когда в лесу кружится желтый лист,/ Яресь Перун гремит,/ Тогда от сна на дне речном/ Внезапно пробудясь,/ Очами мутными кругом/ Взирает бедный князь» [6, с.226]. Нет ему, витязю русскому, спокойствия на чужбине даже после смерти.
Такая романтизация исторического прошлого Руси, обращение к фольклорным истокам - сознательный прием А.К. Толстого, по средством которого он пытался изобразить свой идеал русского национального характера. Можно согласится с мнением Е.В. Барашковой, что «фольклорный характер образов многих произведений А.К. Толстого свидетельствует о том, что писатель рассматривает характер народа не в политической, а исключительно в духовно-философской перспективе, и не пытается воссоздать реальный русский национальный характер, а принципиально и сознательно творит о нем свой собственный миф» [4, с.10].
В числе постоянных констант этой мифологизации русского национального характера можно назвать -героизм, мужество, преданность. Так, герой одноименной баллады, Василий Шибанов, предстает перед читателем как истинный герой, преданный слуга своего господина, в своей верности и стойкости духа превосходя не только своего господина - князя Курбского, но и самого царя Ивана Грозного. Шибанов в начале повествования, не возвеличенный еще своим подвигом, именуется автором «Васька, стремянный» [6, с.227]. Его отличают «рабская верность» [6, с.227], ловкость и смелость, готовность нести любую службу и принять чашу смертную в назначенный час, христианское смирение и человеколюбие. Курский, написав «послание, полное яду» [6, с.228], находится в некотором смятении: «Но кто ж дерзновенные князя слова/ Отвезть Иоанну возьмется?/ Кому не люба на плечах голова,/ Чье сердце в груди не сожмется?/ Невольно сомненья на князя нашли...» [6, с.228]. Тогда на помощь ему приходит стремянный, Василий, прекрасно осознавая, что этот будет его последняя служба своему господину. Это сцена выписана А.К. Толстым в противопоставлении двух характеров. С одной стороны, Андрей Курбский, лишенный всяческих угрызений совести, «в радости» посылающий своего раба, он «торопит его в нетерпенье: «Ты телом здоров, и душа не слаба,/ А вот и рубли в награжденье» [6, с.228]. Жажда мести полностью овладевает им, он теряет все человеческое. С другой стороны, Василий, исполненный смирения и
человеколюбия, так отвечает своему господину: «Добро!/ Тебе здесь нужнее твое серебро, / А я передам и за муки/ Письмо твое в царские руки» [6, с.228]. В этом ответе столько любви к своему господину, понимания и прощения его пороков. Он с радостью принимает от него все как должное.
Автор переносит место действия теперь в стольный град, где «звон медный несется, гудит на Москвой,/ Царь в смирной одежде трезвонит,/ Зовет ли обратно он прежний покой/ Иль совесть свою навеки хоронит?..» [6, с.228]. Здесь, вокруг него, «московский народ» молится, «полный боязни,/ чтоб день миновался без казни» [6, с.228], здесь же рядом его верноподданные «Вяземский лютый», «Васька Грязной», «Отверженный богом Басманов» и «опрични кромешная тьма» [6, с.229]. И лишь один Василий Шибанов не страшится гнева царя, «спрянул с коня он поспешно долой» [6, с.229], он «молвит ему не бледнея» [6, с.229]. Кульминацией повествования становится мучения, с мужеством и спокойствием принятые Шибановым: «Шибанов молчал. Из пронзенной ноги/ Кровь алым струи-лася током,/ И царь на спокойное око слуги/ Взирал испытующим оком/ Стоял неподвижно опричников ряд;/ Был мрачен владыки загадочный взгляд,/ Как будто исполнен печали;/ И все в ожиданье молчали» [6, с.230]. Атмосфера всеобщего молчания, печаль самого Грозного, принимающего на себя еще один грех, его «загадочный взгляд», за которым тоже муки и сомнения. В его ответе Шибанову - уважение к его подвигу, мужеству, в нем есть благородство: «Да, боярин твой прав,/ И нет уж мне жизни отрадной, Кровь добрых и сильных ногами поправ,/ Я пес недостойный и смрадный! Гонец, ты не раб, но товарищ и друг. » [6, с.230]. Это ответ царя, в котором есть природное чувство справедливости и правды, есть понимание того, что он поступает неправильно. Его образ неоднозначен, он глубже и многограннее, чем может показаться сначала. Повествование о Василии на этом не заканчивается, он должен до конца принять муки. И в этих мучениях он молится о своем господине, о царе и всей русской земле: «Услышь меня, боже, в предсмертный мой час,/ Прости моего господина!/ Язык мой немеет, и взор мой угас,/Но слово мое все едино:/ За грозного, боже, царя я молюсь,/ За нашу святую, великую Русь,/ И твердо жду смерти желанной!» [6, с.231]. Образ Шибанова восходит, таким образом, к образу мученика. Это поэтическое обобщение образа русского народа, претерпевающего мучения за русскую землю, за православную веру. Это героизм не только индивидуальный: своеобразие его заключается в «пассивной» силе смирения, верности, любви и патриотизма. Такой героизм типичен для всего русского простого народа как его коренная черта, обеспечивающая необыкновенную живучесть и устойчивость в истории» [4, с.8].
В московском цикле баллад А.К. Толстого настойчиво звучит авторская антипатия всему укладу жизни. Правление Ивана Грозного становится здесь центральным сюжетом, в котором отрицательные стороны нового исторического времени Руси проступили с наибольшей отчетливостью. Однако, сама фигура царя вызывает не только негодование, но и некоторое сочувствие, он тоже заложник своего времени, своего положения и его тоже терзают страсти и сомнения. В сопоставлении двух эпох, киевской-новгородской и московской, вырастает «идеал истинно русской, европейской и христианской монархии» (правление князя Владимира) [5, с.136] и антиидеал - «кошмар азиатского деспотизма» Ивана Грозного [5, с.136].
Именно это сопоставление становится главной фабулой повествования в балладе «Змей Тугарин» (1967 г.). Песня-пророчество незнакомого певца кажется Князю Владимиру нелепостью. Певец предсказывает страшные времена: «Но род твой не вечно судьбою храним,/ Настанет тяжелое время,/Обнимут твой Киев и пламя и дым,/ И внуки твои будут внукам моим/ Держать золоченное стремя» [6, с.257]. Настанет время, когда все изменится, когда «наглотавшись татарщины всласть, Вы Русью ее назовете!» [6, с.259]. По мысли писателя, не пройдут бесследно эти столетия рабства, произойдет страшная национальная трагедия: «с честной поссоритесь вы стариной,/ И, предкам великим на сором,/ Не слушая голоса крови родной, / Вы скажете: «Станем к варягам спиной,/ Лицом повернемся к обдорам» [6, с.259]. Это изменение естественного исторического времени Руси обернется большой бедой, осквернится сама идея монархии, она приобретёт ненавистные Толстому черты азиатского деспотизма и жестокости, уйдет в небытие «народное вече», а вместе с ним народная мудрость и слава. Именно эта баллада служит своеобразным ключом к пониманию всей историософской концепции А.К. Толстого, в которой «идее славянства» отводится центральное место. Как отмечалось исследователями, неслучайно для раскрытия такой важной проблемы писатель использует жанровый эксперимент. В рамках одного лиро-эпического текста отчетливо проступают черты двух жанров - былин и баллад, и в этом находит выражение мировоззренческая позиция писателя. Баллада - жанр западной народной поэзии, а былина - русской, что отражает глубинную взаимосвязь русского и западных народов [4, с.11]. Многое, сказанное А.К. Толстым в своих произведениях на историческую тематику, нуждается в глубоком осмыслении и проработке. Перед нами целая система мировоззренческих, историософских взглядов писателя на исторический процесс, на причинно-следственные взаимосвязи прошлого Руси с ее настоящим и будущим. За всей этой сложной системой координат стоит фигура самого автора, его непреодолимое желание вернуть Россию к своим национально-самобытным истокам периода домонгольской Руси.
The article deals with the views of A.K. Tolstoy's "The idea of the Slavs" in historycal ballads 1840-1860 gg. Analyzing ballads Kiev-Novgorod and the Moscow-sky cycles, fed the idea, that romanticizing the historical past of Russia, an appeal to the folk roots - conscious reception A.K. Tolstoy, on the means of which he tried to portray his ideal Russian National haraktera. Keywords: Russian literature, A.K. Tolstoy, poetics, the ballad, The idea of the Slavs.
Список литературы
1. Барашкова Е.В. Проблема русского национального характера в исторических произведениях А.К. Толстого: дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 2009. 245 с.
2. Бердяев Н.А. Славянофильство и славянская идея. М., 1918. С. 135-141.
3. Панченко А.М. Петр I и славянская идея // Русская литература. - 1988. - № 3. С. 146-152.
4. Сазонова З.Н. Жанр и тематический аспект в произведениях А.К. Толстого об эпохе Ивана Грозного: баллады, роман, трагедия.: дис. на соиск. ученой степ. канд. филол. наук. Владимир, 2006. 131 с.
5. Соловьев В.С. Литературная критика/ Поэзия гр. А.К. Толстого. М., Современник, 1990. С. 122-143.
6. Толстой А.К. Собрание сочинений в 4-х тт. Т.1. М.: Издательство художественной литературы, 1963. 799 с.
7. Федоров А. В. Романтический историзм в творчестве А.К. Толстого // Мир романтизма. Материалы международной научной конференции, посвященной 45-летию научной деятельности профессора И. В. Карта-шовой. Тверь, 24 - 27 мая 2006. Тверь: Твер.гос.ун-т, 2007. С.169-174.
8. Ямпольский И.Г. А.К. Толстой // История русской литературы: В 10 т. М.: Наука, 1941-1956. Т.8: Литература шестидесятых годов. Ч.2. 1956. С. 315-348.
Об авторе
Руднева Инна Сергеевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры русской, зарубежной литературы и массовых коммуникация Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского,
УДК 821.161.1
СБОРНИК РАССКАЗОВ А.Т. АВЕРЧЕНКО «БОРЬБА ЗА СМЕНУ»: ПРОБЛЕМАТИКА И АКТУАЛЬНОСТЬ
Салова О.И.
В статье предпринимается попытка анализа сборника рассказов А.Т. Аверченко «Борьба за смену». Даётся подробное описание образного строя трёх произведений, осмысляется их проблематика с учётом актуальности вопросов образования и воспитания в современном мире. Рассматриваются приёмы создания комического, приводятся аналогии с творчеством А.П. Чехова и М.Е. Салтыкова-Щедрина. Обосновывается необходимость подробного текстологического анализа рассказов. Ключевые слова: А. Т. Аверченко, сборник рассказов «Борьба за смену», детские образы, юмор, приёмы создания комического, гротеск, «говорящая» фамилия.
Аркадий Тимофеевич Аверченко - необыкновенный писатель-сатирик. Кроме того, что его неподражаемое, искромётное чувство юмора нашло яркое отражение в его творчестве, его уникальность состоит в том, что он один из немногих авторов, прошедший путь от «взрослого» до «детского» в своих книгах.
Современный биограф Аркадия Тимофеевича Аверченко, В.Д. Миленко, пишет в предисловии к своей книге о нём, изданной в серии «Жизнь замечательных людей»: «Над рассказами писателя до сих пор смеются обожаемые им дети. Теперь уже - дети XXI столетия. Думается, Аркадий Тимофеевич посчитал бы это высшей наградой» [1, с.8].
Постоянными героями произведений Аверченко являются дети. Всегда они были для писателя воплощением чистоты, искренности, чувства собственного достоинства и здравого смысла. Он сочинял «о маленьких -для больших», заставляя взрослых задумываться, во что они превратили свое существование.
Полноценная личность - только та, которая не утратила свою особую, внутреннюю правду и искренность. Совесть, честь и служение у Аверченко имеют право быть только в той естественной форме, которая присуща детям, ведь именно у них эти свойства продиктованы самым основным достоинством человека - любовью к ближнему.
Дети - цветы жизни, и Аркадий Тимофеевич постоянно помнит об этом. Для него очень важно противопоставить страшному, расколотому миру взрослых гармонию и цельность души ребёнка: «Милая благоуханная гвоздика! Моя была бы воля, я бы только детей и признавал за людей.
Как человек перешагнул за детский возраст, так ему камень на шею, да в воду. Потому взрослый человек почти сплошь мерзавец» [2, с.393].
Свежесть восприятия, трогательную чистоту и бесхитростную правду детского мира Аверченко противопоставляет корыстному, лживому миру взрослых. Голос автора окрашен доброй, возвышенно-романтической интонацией, за которой почти не слышна ирония. Дети вызывают интерес и симпатию писателя своей непосредственностью, они выламываются из опостылевшей ему, пошлой, размеренной обывательской жизни. Аверченко вообще сосредоточивает внимание на тех, кто разрывает круг привычных представлений и норм -таковы, например, юные герои рассказов «Смерть африканского охотника», «Дети», «Кулич». Скорбно звучат рассказы, исполненные в сатирической манере, но описывающие одиночество и неприкаянность детей - «День делового человека», «Продувной мальчишка», «Новая русская сказка», «Трава, примятая сапогом».
Действительно, если задаться целью составить классификацию детских образов, проанализировать их присутствие и развитие в творчестве Аверченко, то можно увидеть, что в ранних рассказах Аркадия Тимофеевича дети или вообще отсутствуют, или появляются как второстепенные герои. Автор упоминает о них, но они еще не центральные фигуры. В более поздних сборниках дети часто становятся уже центром повествования, на них сосредоточен сюжет и, что немаловажно, на их стороне симпатии автора, который подчеркивает, что именно дети воплощают в себе всё самое лучшее, чистое и верное в мире.
Сборник рассказов, на материале которого будут рассмотрены проблемы формирования личности ребенка,
