CC BY
84
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
УДК 821 (471)«18»-141 (045)
О.Н.Неганова
«И ПЛЕТУ, ПЛЕТУ ВЕНОК...»: о поливариативности «александрийского» текста Михаила Кузмина
Исследуется игровая природа «Александрийских песен» М. Кузмина, включающая в себя жанровую многоаспектность, структурную и образную подвижность, амбивалентность основных тем цикла, «перипетии» в истории его издания и прочтения цензорами. Представленная многозначность текста не только является элементом литературной игры, но и подчеркивает позицию самого поэта.
Ключевые слова: жанр, образ, литературная игра.
М.Кузмин входит в культурную жизнь русского общества как писатель и композитор, как «поющий поэт». Как отмечает Н. Богомолов, Кузмин до 1906 года воспринимался как «подтекстовщик» собственных мелодий1. Своим стихотворным опытам он долгое время не придавал особого значения, создавая их как тексты, сопровождающие музыку. В 1906, почти в 34 года, Кузмин начинает активную работу в сфере литературы, и практически одновременно в большем или меньшем кругу творческой элиты Петербурга становятся известными его повесть «Крылья», Дневник и «Александрийские песни». «Теперь я гастролирую со чтением своего романа “Крылья” <...> собираюсь продолжать александрийские песни, написать сцены (драматичес-кие) из той же эпохи, что “Евлогий” — “Возвращение Филострата” и прозой: “Поучительная повесть об Елевсиппе, рассказанная им самим”»2, — сообщает писатель своему другу.
Таким образом, при вступлении в мир литературы Кузмин готовит своеобразный вариант «мистерии», в которой обыгрываются различные стороны эллинистического мироотношения, дается взгляд на эту эпоху с позиций разных эпох. Одно из свойств этой мистерии — взаимопроникновение и преломление друг в друге мотивов, сюжетов, жанров. «Александрийские песни» пишутся как цикл стихотворений и как музыкальный цикл одновременно. До того, как появилась публикация в «Весах»3, Кузмин пел их на вечерах любителей музыки, в домах художников-«мирискусников», на «суббо-тах» в театре Комиссаржевской4. Кузмин пел, как правило, только некоторые «песни», причем музыкальное исполнение отдельных произведений из этого цикла контекстно приравнивалось к исполнению «Александрийских песен» в целом. Наряду со стихотворениями «музыкальных» жанров: гимн (ГУ.5)5, песенка (У1.2), хороводная (У1.5), большинство текстов являются нейтральными
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
в музыкальном отношении лирическими стихотворениями и выполняют ту же функцию, что и немузыкальные вставки в произведении драматичес-ком6: выражают сущность «драматических действий» и объединяют отдельные «вокальные номера» в одно целое, обозначая место и время событий и общую интенцию, присущую произведению. И с поэтической точки зрения, и с музыкальной, «Александрийские песни» представляют собой «произведе-ние произведений», «систему голосов». Отдельные голоса «звучат» как вокальные партии, сливаясь в звучании хора. В то же время исследователями отмечается и «прозаическая» направленность ранней лирики Кузмина, которая обращает на себя внимание в «Александрийских песнях». Наиболее яркий пример оценок современников — высказывание Ал. Вознесенского: «...чистейшая проза,
7
написанная почему-то стихами» .
Обращение М. Кузмина к Александрии не случайно, так же как и обращение к этой теме философской мысли начала XX века. Александрийская культура, то есть культура позднейшего эллинизма, развившаяся после Александра Великого, главным очагом которой является Александрия, стала для начала ХХ века своеобразным ориентиром. В 1905 году А.Блок проводит параллель между «древним александризмом» и современностью. Как и ГГ—III век до н. э., начало ХХ века воспринимается как «сумерки», как эпоха «жуткая», таящая в себе предчувствие гибели или мятежа8. А.Топорков писал: «...упадоч-ная Александрийская культура может стать для нас не только историческим примером, но и радостной надеждой для нашего будущего»9. Этот путь через прошлое к будущему видится Блоку задачей современных поэтов: «Мы идем тропой символа к мифу. Большое искусство — искусство мифотворческое».
«Александрийский» текст М.Кузмина создается в сравнительно небольшом промежутке времени, и последующие обращения к теме античности практически не затрагивают Александрию как особый мир (для Александра у Кузмина Александрия — только один из городов того мира, который великий царь и полководец стремится покорить). Миф строится Кузминым по особому игровому принципу: «Александрийские песни» продуцируют целую систему возможных прочтений. Во-первых, обращает на себя внимание принцип включения этого текста в другие произведения Кузмина. «Александрий-ские песни», и как отдельные стихотворения, и как единое целое, широко используются Кузминым в других произведениях, выполняя различные функции: от создания колорита определенной эпохи и культуры до изображения «псевдокультурности».
В речевых зонах разных персонажей упоминание или цитирование «Александрийских песен» продуцирует различные жанровые ситуации и «прочтения». В «Комедии из Александрийской жизни» стихотворение «Ах, наш сад, наш виноградник...» исполняется как песенка девушек, «Адониса Киприда ищет... » включено в качестве реплики главной героини, «В Канопе жизнь привольная...» поет Голос. В «Крыльях» «Вечерний сумрак над теп-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
лым морем...» поет под фортепьяно один из гостей Штрупа10. В повести «Плавающие-путешествующие» (опубликована в 1915 году) об «Александрийских песнях» рассуждает героиня комического плана, считающая себя «роковой женщиной». В этом эпизоде в свернутом виде представлены схемы восприятия «Александрийских песен» в «культурной» среде Петербурга: «Я живу на Подъяческой. У меня красивые материи. Я буду декламировать “Александрийские песни” Кузмина, а вы будете танцевать или просто лежать в позе. Будет много, много цветов. Мы будем задыхаться от них. И наши друзья, только самые близкие друзья, поймут, как это прекрасно. <... > ...коврик из леопардовых шкур <... > будет служить мне костюмом <... > будет держаться на гирлянде из роз»11. Значимы здесь и Подъяческая улица, которую Куз-мин не терпел («...это то, от чего я содрогаюсь и чего не хочу и не пони-маю»12), и упоминание «близких друзей».
И в целом цикл «Александрийских песен» убедительно демонстрирует возможность прочтения стихотворений и как пародии, и как подражания, и как лирического текста. Наиболее ярко эта особенность проявляется в микроцикле «Она», центральном в составе «Александрийских песен». Первое стихотворение — «Нас было четыре сестры...». Здесь тайна любви развенчивается, превращается в рациональное «полюбила <... > потому что», «любила <... > потому что», «разлюбила <...> потому что». Кузмин обращается к традиционной для поэтики символизма многозначности. От конкретики «семей-ной истории» героиня переходит к размышлениям символического характера: «А может быть, нас было не четыре, а пять?». Такая постановка вопроса явно противоречит программной «ясности» поэта, давая возможность для выстраивания бесконечной цепочки смыслов. Само стихотворение почти не выдерживает тяжести символической нагрузки этого вопроса, превращаясь в ребус для исследователя и пленительную загадку для читателя. Но если текст поэта-символиста «непроходимо серьезен», то Кузмин подчеркивает игровой характер смысловой конструкции: в тексте цикла разбросано множество подсказок ответа на поставленный вопрос, и весь цикл можно прочитать именно как отгадку.
Героинь всех стихотворений цикла объединяет то, что они раскрываются в своем отношении к любви. Стихотворения 2—6 — это пять историй любви, и их «ролевые» героини составляют духовную общность, являются сестрами. Поэтому любая из них может быть пятой сестрой. В любом из этих случаев любовь осознана говорящей (ГГГ. 2, 3, 4) или подчиняется причинам (ГГГ. 1, 5). Следствием является отрицательный итог — одиночество. Противопоставлено стихотворениям 1—5 стихотворение 6, героиня которого не узнает любовь («Не знаю, как это случилось»), и поэтому ее любовь — иная, чем у других героинь цикла, это любовь пятой сестры (пятая история любви в цикле отличается от предыдущих).
Возможно и большее расширение общности сестер: пятая сестра — олицетворение любви как таковой, то есть это сама любовь. К так понимае-
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
мому образу любви стягиваются другие объектные сюжеты. Любовь может вызвать смерть («удушилась косою из страха в него влюбиться» [III. 5]) и новую жизнь, прежде всего — творение искусства: «спою греческую песню под арфу» (III. 3), «написал в мою честь тридцать элегий» (III. 5), «вместо нарцисса ты выткала розу» (III. 6). Любовь оказывается сильнее смерти, что подтверждает семантика чисел «четыре» и «пять» в первом стихотворении: выход за пределы числа «четыре» — это преодоление смерти. Таким образом, любовь — одна из важнейших духовных ценностей, что осознается даже в «перегруженной всевозможными ценностями» Александрии.
Одно из стихотворений цикла «Она» обозначено как «Подражание П.Луису». Более того, все «Александрийские песни» многие критики рассматривали как подражание книге Пьера Луиса «Песни Билитис» (1898 год). Однако обращает на себя внимание принцип введения текста Луиса в текст Кузмина. Пьер Луис подчеркивает «подлинность» созданной им поэтессы-куртизанки, беря на себя только роль «издателя» книги «Песни Билитис». Создавая «подражание» Луису, а не Билитис, Кузмин разрушает эту игру, отказываясь верить в реальность персонажа, созданного французским поэтом. Кроме того, сюжеты, связанные для Билитис с лесбийской любовью, Кузмин воспроизводит в тех циклах, где говорящим является мужчина, и мотивы однополой любви соответствующим образом трансформируются.
Еще один элемент литературной игры — издательская история «Александрийских песен» и первой поэтической книги М. Кузмина «Сети», в состав которой входят «песни». Показательный пример — второе издание книги «Сети», вышедшее в издательстве М.Семенова13. Книга была выпущена в свет без указания года и датируется 1915-м, ее объем в точности соответствует первому изданию («Скорпион», 190814), однако книга была допущена к печати после цензуры. Как отмечает С.Корниенко, согласие Кузмина на «обезображенную цензурой» публикацию можно рассматривать как вполне сознательный шаг: «Кузмин согласился с правкой и подписал том к изданию, более того, он сам явился инициатором публикации собственного “Со-брания сочинений” в разгар Первой мировой войны, прекрасно зная о существовании и активной деятельности военной цензуры»15. В результате издание приобрело удивительное визуальное сходство с романом «Евгений Онегин» А. С.Пушкина: некоторые строки и стихотворения заменены точками, отсутствует «35 % стихотворной площади»16. Так или иначе пострадали все циклы «Сетей»; названия запрещенных стихотворений отсутствуют в содержании, однако сохранено указание их порядковых номеров (все стихотворения цикла, как и в первом издании, пронумерованы и напечатаны на отдельных страницах), а после цифры номера стоят точки. Читателю, знакомому с пропущенными фрагментами книги по ее первому изданию и «на слух», несложно было восстановить их в памяти, таким образом работа цензора практически сводилась на нет.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
В разделе «Александрийские песни» цензором удалены 5 стихотворений из 32, еще 3 стихотворения даны во фрагментах (это почти 25 % текста цикла). Таким образом, возникает как бы еще один, отсутствующий, микроцикл «Александрийских песен» (каждый из микроциклов, входящих в состав цикла, состоит из 5—8 текстов). Рассмотрим его как цикл, собранный читателем (в данном случае в роли такого читателя выступает цензор, при этом издание одобрено автором). Итак, текст цикла:
1. «Ты — как у гадателя отрок...» («Любовь», 2).
2. «Наверно в полдень я был зачат...» («Любовь», 3).
3. «Не напрасно мы читали богословов...» («Любовь», 6).
4. «Я спрашивал мудрецов вселенной... » («Мудрость», 1).
5. «Снова увидел я город, где я родился... » («Отрывки», 4 — последние 16 строк).
6. «Три раза я его видел лицом к лицу...» («Отрывки», 5 — 11 строк)
7. «В Канопе жизнь привольная... » («Канопские песенки», 1)
8. «Не похожа ли я на яблоню...» («Канопские песенки», 2 — 3 последние сроки).
Эти стихотворения относятся к разным микроциклам «Александрийских песен». Все они написаны от первого лица. В структуре «Александрийских песен» эти «я» принадлежат разным персонажам, однако в новой подборке различия стираются, образуется общая речевая зона. Женскому «я» принадлежит только последнее стихотворение, однако в приведенном отрывке текста («мой же плод, / мой же плод / лишь один зараз вкушать может») эта атрибуция снимается. Остальные стихотворения не только легко поддаются отнесению к единственному субъекту речи, но и образуют своеобразный сюжет-биографию лирического героя: юный воин, пылкий влюбленный, усталый странник могут соединиться в одном образе как разные этапы одного жизненного пути. Кстати, рассматривая первый вариант «Александрийс-ких песен», М.Волошин так же выстроил биографию героя этого цикла17.
Темы нескольких микроциклов «Александрийских песен» образуют новый причудливый узор. Центральной, как и в самих «песнях», становится тема любви. Притом к ней непосредственно примыкает одна из периферийных тем цикла — тема (по)знания. Актуализируются, переплетаясь, два мотива: тема «точного знания», арифметика чувства, и образ не дающего ответы на вопросы, но постигшего их «мудрого сердца».
Тема разумного, арифметического знания заявлена в стихотворении 2. Любовь здесь — дитя познания мира, она преходяща, в основе любви — количественные характеристики ее объекта (единственность проигрывает перед множественностью): «с тех пор, как увидел я глаза твои, / я стал равнодушен к солнцу: / зачем любить мне его одного, / когда в твоих глазах их двое».
Источник рационального знания — книги, ученость: «Не напрасно мы читали богословов / и у риторов учились недаром...» (3). «Книжное» знание одновременно абсолютно («мы знаем значенье каждого слова») и относитель-
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
но («все можем толковать седмиобразно»). Оно оперирует точными категориями даже в любви: «могу найти четыре добродетели в твоем теле / и семь грехов, конечно». Оно даст ответ на вопрос «зачем», но не на вопрос «почему». Вопрос «зачем» определяет цель и целесообразность явлений, «почему» — их смысл и мотивировку. Первое — категории статистики, точного знания. Второе — категория аксиологии, область «божественных тайн». Поэтому в стихотворении 4 на вопрос «зачем» «мудрецы вселенной» дают исчерпывающие ответы:
— Солнце греет затем, чтоб созревал хлеб для пищи и чтобы люди от заразы мерли.
Ветер дует затем,
чтоб приводить корабли к пристани дальней и чтоб песком засыпать караваны.
Люди родятся затем,
чтоб расстаться с милою жизнью
и чтоб от них родились другие для смерти.
Эти ответы, помимо непосредственной отсылки к высказываниям Экклезиаста, показывают амбивалентность книжного знания, и этим подтверждается тезис «все мы можем толковать седмиобразно»: каждое явление мира одновременно позитивно и негативно, утверждает жизнь и несет смВеорптрьо. с «почему» вызывает недоумение мудрецов, как бессмысленный и «праздный», ответ на него формален18: «’’Почему же боги так все создали?” / — Потому же, почему в тебя вложили желанье / задавать праздные вопросы».
Таким образом, «книжное» знание оказывается ограниченным, оно не дает ответа на все вопросы. Противопоставляется рациональному «книжному» знанию чувственное «знание сердца». Это знание абсолютно, оно не оперирует категориями количественности и причинности, оно не приобретается ученостью: «все в моем сердце читаешь, / все мои отгадываешь мысли, / все мои думы знаешь» (1); «поцелуям сладостным / не надо нас, друг, учить» (7).
Любовь, основанная на рациональном знании, несовершенна и преходяща: «мой же плод лишь один зараз вкушать может» (8), «зачем любить мне его одного» (2). Любовь сердца живительна и вечна: «всю грусть может излечить» (7), «люблю тебя навеки» (1). Она выше рационального знания («когда смотрю в твои серые очи / и говорю “люблю” — всякий ритор / поймет только “люблю” — и ничего больше» [3]) и поэтому служит ключом к «божественным тайнам»: «новый бог / дан людям!» (6).
Рассматривая особенности работы цензора, С.Корниенко отметила, что «принцип правки можно определить как идеологический», поскольку купированы «любовные сцены, слова, восходящие к тематической группе “телесное состояние”: “искусное лобзанье”, “трепет ног”, “тело знойное пылало”,
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
а также образы, актуализирующие инцестуальный комплекс»19. Однако попытки цензора сгладить впечатление от текста в ряде случаев приводят к противоположному результату. Так, стихотворение «Ах, уста, целованные столькими... » благодаря нескольким купюрам теряет свой основной смысл — рассказ об иконе, и актуализируется, выходя на первый план, совершенно иной пласт текста: это едва ли не любовная неразборчивость любимого человека. В «Александрийских песнях» запрещенные цензурой стихотворения актуализируют не столько гомосексуальные или инцестуальные мотивы, сколько опасения цензора, издающего «скандально известного» поэта, то есть издание показывает еще одну сторону игры Кузмина с «невнимательным» читателем, который пытается применить к тексту рациональный подход.
Таким образом, одно и то же стихотворение в «Александрийских песнях» может быть прочитано как стихотворение, развивающее лирический сюжет, подражание, пародия, игра с читателем. Такая многозначность становится элементом литературной игры и в то же время подчеркивает позицию поэта: «...для живого законы гибки, а не закостенели, можно и так, можно и этак, было бы понятие и любовь...»20. Такая «поливариативность» прочтений текста одновременно пародирует символистский текст, не всегда понятный, но практически всегда серьезный, и в то же время создает возможность разных прочтений произведения в зависимости от степени подготовленности читателя («было бы понятие») и его способности распознать художественный код самого Кузмина («... и любовь»).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Богомолов Н.А. «Любовь — всегдашняя моя вера...» // Кузмин М. Стихотворения.
СПб.: Академический проект, 2000. С. 16. (Новая б-ка поэта).
2 Цит. по: Кузмин М. Дневник 1905—1907. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. С.
449.
3 Весы. 1906. № 7.
4 «Кузмин пел там “Александрийские песни”», — вспоминает В.П.Веригина (цит. по:
Гарин И. Серебряный век: В 3 т. М.: Терра, 1999. Т. 2. С. 26).
5 В статье стихотворения цитируются по: Кузмин М. Александрийские песни. Пб.:
Прометей, б/г. 73 с. Во всех изданиях «Александрийских песен» используется единый принцип нумерации: римская цифра означает номер раздела, арабская — номер стихотворения в разделе. См. напр.: Кузмин М. Стихотворения. СПб., 2000. С. 110—133.
6 См., в частности: Кузмин М. Условности. Статьи об искусстве // Кузмин М. Проза и
эссеистика: В 3 т. М.: Аграф, 2000. Т. 3. Эссеистика. Критика. С. 525.
7 Вознесенский Ал. Поэты, влюбленные в прозу. Киев, 1910. С. 47. О «музы-
кальности» и «прозаизмах» в поэзии см., напр., статью М.Кузмина «Голос поэта» (Куз-мин М. Проза и эссеистика: В 3 т. М.: Аграф, 2000. Т. 3. Эссеистика. Критика. С. 623).
8 Блок А. Творчество Вяч.Иванова // Вопросы жизни. 1905. Апрель-май. С. 194—
206.
9 Топорков А.К. Задача современности и Александрийская культура // Начала. 1992.
№ 4. С. 41.
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
10 Кузмин М. Крылья // Эрос. Россия. Серебряный век. М., 1992. С. 109.
11 Кузмин М. Подземные ручьи. СПб., 1994. С. 112.
12 Кузмин М. Дневник 1905—1907. СПб., 2000. С. 38
13 Кузмин М. Сети. 2-е изд. Издание М. Семенова, б/г.
14 Кузмин М. Сети: Первая книга стихов. М.: Скорпион, 1908.
15 Корниенко С. В «Сетях» Михаила Кузмина. Новосибирск, 2000. С. 21.
16 Там же.
17 М.Волошин обращается к первоначальной редакции «Александрийских песен» («Как песня матери...», «Что же делать...», «Сладко умереть...», «Как люблю я, вечные боги...», «Солнце, солнце...», «Если б я был древним полководцем...», «Разве неправда...», «Сегодня праздник...», «Кружитесь, кружитесь...», «Что за дождь...», «Три раза я его видел лицом к лицу...»). Он выделяет в стихотворениях единого героя, и циклообразующим элементом становится биографический сюжет: «Вероятно, он, как и Мелеагр, был сирийцем. <...> ...оставил военную службу, получив в наследство имение близ Александрии <...> имение было продано и последние деньги истрачены <... > был библиотечным писцом, как это видно из его великолепного гимна Солнцу. <... > ... в конце своей жизни становится вполне язычником, и христианские влияния и верования его юности стираются и исчезают совершенно <... > Этим кончаются все наши сведения о внешних обстоятельствах жизни автора “Александрийских песен”». См.: Волошин М. «Александрийские песни» Кузмина // Волошин М. «Средоточье всех путей». М., 1989. С. 177—
18 180.
18 Как отмечает Н. Арутюнова, «поскольку мотив не всегда может быть сформулиро-
ван, на такой вопрос можно дать “бессодержательный” ответ: “Просто так / И сам не знаю”» (Арутюнова Н. Д. Язык цели // Логический анализ языка: модели действия / Ин-т языкозн. РАН. М.: Наука, 1992. С. 14—22).
19 Корниенко С. В «Сетях» Михаила Кузмина. Новосибирск, 2000. С. 21.
20 Кузмин М. Счастливый археолог // Кузмин М. Проза и эссеистика: В 2 т. М.: Аг-
раф, 2000. Т. 2. Эссеистика. Критика. С. 560.
Поступила в редакцию 20.11.05
O.N.Neganova
«Ya pletu, pletu venok...»:
about ‘polivariativnost «alexandrijskogo» texta’ by Mikhail Kuzmin
The author researches the gamble nature of «Songs of Alexandria» by M.Kuzmin which includes lots of aspects of genre, active structure and imaging system, many-sided basic themes, ‘peripetiji’ in history of publication of cycle and reading it by censors. Represented situation is not only element of the literary game, but also the position of poet.
Неганова Оксана Николаевна Удмуртский государственный университет 426024, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: ot252791@yandex.ru
