CC BY
58
«HOMO POLITICUS» И ПУБЛИЧНЫЙ политик В РОССИИ НАЧАЛА XX В.
И.К. КИРЬЯНОВ
Историко-политологический факультет Пермский государственный университет 614990 Россия, Пермь, ул. Букирева, 15
Переход в 1905-1906 гг. от политической системы неограниченной и самодержавной монархии к системе дуалистической монархии, включавшей в себя элементы конституционного устройства, ознаменовал начало новой стадии во взаимоотношениях власти и общества в России. Манифест «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г. декларировал, а Основные государственные законы Российской империи, утвержденные Николаем П 23 апреля 1906 г., закрепили права подданных российского императора на участие в политической жизни страны, создавая тем самым основы для политического диалога между властью и обществом.
Новые реалии политической жизни включали в себя полисубъектность политического процесса, заменявшую властную моносубъектность; человека политического, включенного в систему политических отношений не только в качестве их объекта, но и субъекта; выборное неродное представительство', механизм принятия решений, в рамках которого Государственному Совету и Государственной Думе были предоставлены законодательные полномочия, а также вводилась практика согласования действий правительства с отдельными парламентскими фракциями и группами (популярным среди министров в период деятельности Государственной Думы третьего и четвертого созывов стало выражение «сговориться»); партии, превращавшиеся в институт политической системы, при этом даже незарегистрированные партии получили возможность создавать свои фракции в Государственной Думе (во всех четырех созывах заседали представители социал-демократов и кадетов, а во втором - даже представители эсеров); публичную политику и, соответственно, публичных политиков.
Политическое поле в России перестало быть собственностью только одного лица - императора. В этой связи уместно указать на то содержание, которое вкладывалось в понятие политика в конце ХЕХ в. Согласно В. Далю, политика - это «виды, намерения и цели государя, немногим известные, и образ его действий при сем, нередко скрывающий первые»1. Политиком же считался либо «умный и ловкий (не всегда честный) государственный деятель; вообще скрытный и хитрый человек, умеющий наклонять дела в свою пользу, кстати молвить и вовремя смолчать», либо государственный преступник, выступавший против царя2. Многие представители высшей бюрократии, не принявшие новых правил политической жизни, резко противопоставляли политику и дело. На вопрос председателя Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства о том, какую разницу представители старой власти видели между делом и политикой, Б.В. Штюрмер, председатель Совета министров в 1916 г., путано ответил: «Одно есть программа: власть, которой каждый из нас в свое время присягал - царствующему монарху, и тем указаниям, которые он давал. А другое есть нечто новое, на что я не считаю себя способным. Я служил старому режиму, я считал, что этот режим нужно было поддерживать или, по крайней мере, не нападать на него. Я бы не примкнул к тому режиму, который стал бы существующее опровергать»3. Точнее и яснее выразился по этому поводу П.Н. Игнатьев, занимавший пост министра народного просвещения в
1915-1916 гт. Для него политика заключалась в «политических выходках и жонглерстве», а «реальная политика», то есть дело - в «культурной работе в толще народа»4.
«Культурная работа в толще народа» - дело замечательное, если за этим, конечно, не угадывается традиционное для российской бюрократии противопоставление знания посвященного -народной темноте, менторского поучения - диалогу, таинства политики - ее открытости. Но в России начала XX в. уже наметилось превращение обывателя из объекта политического управления в системе неограниченной и самодержавной монархии в субъект политического процесса в системе дуалистической монархии, осознание им собственного политического интереса, его включение, пусть и ограниченное, в процесс принятия политических решений. Массовое политическое поведение впервые в России приобретало черты участия в функционировании существующей системы, а не ее революционного низвержения.
Институциональными формами активного политического участия являлись избирательные кампании в Государственную Думу и членство в политических партиях. Следует отметить, что этими формами охватывалась незначительная часть населения. В 1906-1907 гг. численность членов политических партий составляла примерно 0,5 % всего населения Российской империи5, а численность избирателей составляла осенью 1907 г. в Европейской России около 3 % населения этой части страны (без учета жителей городов с прямым представительством)6. Только в отношении сейма Великого княжества Финляндского впервые на территории Европы был реализован принцип всеобщего избирательного права.
На самом деле включенность населения в политическую жизнь страны была более широкой. Выборными делами и деятельностью Государственной Думы интересовались не только те, кто получил избирательные права, мероприятия, устраивавшиеся политическими партиями, посещались не только их членами. Современники оставили многочисленные свидетельства рождения человека политического в тогдашней России. Увлечение политикой было действительно повальным и не зависело от возраста и социального статуса.
По воспоминаниям профессора Н.И. Кареева, «партийность вносилась всюду, где ей не было места. Например, в студенческих комиссиях по заведованию столовыми члены должны были быть от всех партий, как будто, положим, в составлении меню обедов могли проводиться принципы эсдеков, эсеров, кадетов и т.п. Партийность проникала в среднюю школу... Политика вторгалась в 1905 и 1906 годы всюду: многие члены Академического союза... думали о принятии резолюций по аграрному и рабочему вопросам; по представлению некоторых членов кадетской партии в высшей школе профессора и студенты, принадлежавшие к партии, должны были объединяться; партийность овладела подростками и в средней школе. Одним словом, профессиональные отношения, научные интересы, педагогические требования - все это должно было идти на буксире кадетской политики»7.
Историк Н.П. Анциферов, в 1906 г. бывший гимназистом в Киеве, вспоминал: «Мы выбегали за утренними газетами, ловили вечерние. Речи депутатов читали от начала до конца, иногда вслух. Все увлекало нас. Даже вождь правых граф Гейден, мирнообновленец, казался симпатичным своей корректностью и деликатностью формулировок»8.
Дочери генерал-адъютанта при Александре Ш и Николае П Л.Л. Вяземской (в замужестве Ва-сильчиковой) на всю жизнь запомнились заседания первой Думы: «Я очень часто бывала на заседаниях с двумя моими друзьями, сестрами Мусиными-Пушкиными, как и я, страстно интересовавшимися политикой... обстановка и волнительная атмосфера, в которой проходили заседания, была часто много интереснее и значительнее самих речей»9. Заполучить вожделенные билеты, дававшие публике право посещать думские заседания, было делом далеко нелегким. Та же самая Вяземская не пропустила ни одного заседания, «обещавшего быть интересным», благодаря знакомству с приставом Государственной Думы К.Н. Гирсом. Спрос рождал предложение, и некоторые депутаты из крестьян занялись бизнесом, зарабатывая на продаже входных билетов10.
Если еще совсем недавно рядового подданного императора от власти отделяли непреодолимые расстояния («до царя далеко...»), то уже в ноябре 1905 г. простой крестьянин из Курской губернии А.П. Колупаев посылает председателю Совета министров С.Ю. Витте письмо, содержавшее следующее предложение: «Сделайте меня губернатором самой непокойной губернии и предоставьте мне право два-три исправника прогнать да с десяток земских начальников под суд отдать там, а с
городовыми, стражниками, урядниками и приставами уже и совсем не церемониться, и я ручаюсь головой, что губерния та в один месяц станет покойной самой»11.
«Второе дыхание» открылось у столичных светских салонов, все более и более превращавшихся в политические салоны. Наиболее влиятельными из них были салон К.Ф. Головина, участники которого составили костяк первого правого политического союза - «Отечественного союза», салон князя В.П. Мещерского, где «подбирались министерские кандидатуры и подготовлялись реакционные мероприятия»12, салон К.К. Арсеньева, превратившийся в центр координации земских и внеземских либеральных сил13, а также салоны
A.A. Бобринского, A.B. Богданович, С.С. Игнатьевой, С.Д. Шереметева, Б.В. Штюрмера.
Новым явлением столичной жизни стали политические клубы. 14 октября 1905 г. (т.е. еще до появления Манифеста 17 октября) был зарегистрирован устав Клуба общественных деятелей. Председатель Совета старшин клуба был избран председатель Петербургской городской думы М.В. Красовский. Первое заседание клуба состоялось 3 ноября. К марту 1906 г. число членов клуба превысило 600 чел. Помимо предпринимателей членами клуба являлись представители высшей бюрократии, деятели культуры и науки, столичные журналисты. Согласно уставу клуб учреждался с целью «объединить общественных деятелей и облегчить им возможность в кругу своих членов обсуждать возникающие в государственной жизни вопросы, а также общественные нужды и пользы»14. Руководство клуба предпринимало усилия по вовлечению в орбиту своего влияния провинциальных общественных деятелей, близких по своим взглядам к Союзу 17 октября15.
Кадеты открыли свой клуб 24 апреля 1906 г. Инициатор создания клуба князь Д.И. Бебутов вспоминал, что «целью клуба предполагалось больше сближать избирателей с депутатами, выяснять и направлять настроение общества, иметь возможность в каждом данном случае давать нужные мандаты своим депутатам, равно как депутатам иметь возможность разъяснять избирателям, что делается в Думе и как происходит законодательная работа. Клуб предполагался общероссийским, чтобы дать возможность всем приезжающим со всех концов России быть членами клуба и иметь свободный в него доступ. Клуб, хотя и кадетский, но членом клуба мог быть всякий, левее кадетов стоящий»16. По словам члена ЦК кадетской партии A.B. Тырковой-Вильямс, кадетский клуб с его неприхотливой обстановкой, но с хорошим и дешевым буфетом, пользовался большой популярностью: «В клубе рядовые кадеты имели возможность встречаться с теми, кто вел партию, кто отвечал за нее, чьи речи разносились по России, вокруг кого копилось живое сочувствие миллионов. А полководцы общались со своими солдатами, что тоже очень важно»17. Вслед за кадетами собственные клубы стали создавать и другие политические партии, включая социал-демократов.
Человек политический для того, чтобы быть активным субъектом политического процесса, нуждается в постоянном получении новой информации по интересующим его вопросам. Важнейший канал получения такой информации - политическая журналистика. Поэтому рождение “homo politicus” в России не заставило долго ожидать и появления новой разновидности отечественных журналистов - думских репортеров. Среди них почти не было журналистов с состоявшимся именем - это был новый набор, и «за одиннадцать лет думские журналисты сумели создать себе в русской прессе место и видное, и выгодное, свои заработки довели до размеров, раньше неслыханных»18. Быстрее всего расходились именно те газеты, которые давали наиболее полную информацию о происходящем в Думе. Пример тому - сытинское «Русское слово», отводившее целые страницы информации о Государст-венной Думе и побившее все рекорды своими тиражами. При Думе было аккредитовано 62 российских периодических издания и 31 - иностранное. Отечественные репортеры создали общество думских журналистов, председателем которого был избран A.A. Пиленко.
Политика мощно вторгалась и в культурную жизнь страны. 1905-1908 гг. - период расцвета отечественной политической сатиры. За это время на территории Российской империи увидели свет сатирические журналы не менее 429 наименований1 . Политические события в координатах человека политического суть элементы повседневности и наряду с другими обыденными явлениями достойны и серьезного отношения, и ироничного: «Теща и октябристы, телефон и Государственная Дума, трамвай и зубная боль, граммофон и усилен-
ная охрана, праздничные визиты и смертная казнь - таковы, наряду со многими другими явлениями нашей жизни, темы современной юмористики»20.
Жанра политической сатиры не чурались известные деятели культуры. Активно сотрудничали с подобными изданиями художники А. Бенуа, И. Грабарь, Б. Кустодиев. Большинство шаржей знаменитой портретной галереи высших сановников журнала «Адская почта» в 1906 г. было написано Б. Кустодиевым. Талантливые авторы, выделив одну деталь в портрете того или иного деятеля, превращали ее в символ этого человека, и уже не требовалось изображать его лицо полностью. Наиболее ярким примером подобного подхода является знаменитый «комикс» П. Трояновского «Бой усов», в котором «усы кольцом» символизировали П.А. Столыпина, а «усы торчком» - председателя Государственной Думы второго созыва Ф.А. Головина. На серии картинок были запечатлены разные моменты этого боя, намекающие на столкновение правительства с Думой. «Бой усов» заканчивался победой «усов торчком», а «усы кольцом» приобретали жалкое подобие мочала.
Политические деятели становились героями и литературных произведений. Отечественные авторы смело, правда, не столь же талантливо, пошли по пути известного английского политического романиста А. Троллопа, который в свои произведения наряду с вымышленными героями вводил и живых политиков, использовал в тексте цитаты из их выступлений. К числу таких произведений в России можно отнести неоконченную пьесу М. Горького «Конституция», «романическую оперу» А. Амфитеатрова «Влюбленная Дума, или Аскольдова могила на новый лад», фантазию В. Дорошевича «Премьер: Завтрашняя быль» и др. Фантазия В. Дорошевича, опубликованная в 1907 г., начиналась со слов: «А.И. Гучков стал министром-президентом», а под словами героя Дорошевича о его программе: «Акт 17 октября. Я выучил его наизусть. Как “Верую”. Это вся моя программа. Все, с чем я пускаюсь в плаванье. Мой компас. Мой метр. Мне предлагают сделать то-то, - я примеряю: подходит к акту 17 октября. Да - отлично; нет - отвергаю»21, - мог подписаться и сам лидер октябристов. В театре «Кривое зеркало» J1. Андреев представлял сатирическую миниатюру «Прекрасные сабинянки», направленную своим острием против непоследовательности кадетов, а также водевиль «Конь в Сенате», в котором с горькой иронией высмеивалась деятельность Государственного Совета и Государственной Думы четвертого созыва.
Политика не только предлагала сюжеты для театральных постановок, она сама все более становилась похожей на театральное представление, обращенное к публике, более того, представление, в которое зрители вовлекаются и становятся его участниками. Едва ли не нотки, характерные для театрального критика, прослеживаются в воспоминаниях A.B. Тырковой-Вильямс о митингах революционной поры 1905-1906 гт.: «Митинговая игра увлекала новизной, кипеньем слов и мыслей, небывалой еще формой общения со знакомыми, полузнакомыми, совсем незнакомыми людьми. Русские люди говорить любят и умеют. Но одно дело разговаривать в гостиной, в студенческом кружке, на палубе волжского парохода, другое дело произносить речи с эстрады, где разговорщики, приподнятые даже физически над толпой, чувствуют, как она следит за их жестами, улыбками, за выражением их лиц, а не только за их словами и мыслями. Слово, произнесенное с эстрады, иначе раздается, отражается, толкуется. От ораторов, как от актеров, льются волны, исходит эмоциональная заразительность, между ними и слушателями устанавливается связь, создающая сходность мыслей и чувств, которая может дорасти до политического созвучия. Толпа следит за человеком на трибуне, но и он, с трибуны, следит за ней, ловит оттенки и переходы ее настроений... Владеть толпой, держать в руках ее настроение, чувствовать как ваше Я накладывает печать на этих людей, - это тонкое наслаждение»22. Об особенной важности слова в тогдашней политической жизни России говорили не только оппоненты власти, но и ее сторонники: «В стране, привыкшей тысячу лет молчать; в стране людей убежденно косноязычных, словно боящихся звона и блеска, изящества и красоты; в стране выработавшей себе какой-то аскетический идеал неумения и чрево-ползания в речах, охотно отождествляемый с солидностью и добродетельностью, - вдруг наступили новые, неведомые дотоле условия государственной жизни. Для спасения затравленной власти оказалось недостаточным обычное скрипение перьев. Потребовалась речь» .
В политике наряду со словом особое значение приобретал жест и даже внешность. С.А. Муромцев, первый председатель в истории Государственной Думы, осенью 1905 г., ко-
гда и выборы в саму Думу еще не были объявлены, уверенный в своем избрании на эту должность и мысленно репетировавший эту роль, советовался во время обеда в «Эрмитаже» с Ф.А. Головиным: «Как Вы думаете, как следует председателю закрывать заседание Думы в случае возникновения такого беспорядка, когда слов председателя не будет слышно? Надеть на голову цилиндр - нереально. Мы почти не носим цилиндр. Надеть котелок - смешно. Я думаю, что надо председателю просто сойти с кафедры. Очевидно, без председателя заседания нет». Тогда же Муромцев заговорил и о костюме председателя - о сюртуке более скромном, чем «обыкновенный модный сюртук», который должен был бьггь достаточно свободным и длинным. На первое же заседание после своего избрания, по мнению Муромцева, председателю надлежало явиться во фраке24. И Муромцев остался верным утвержденному им же самим сценарию. На первое после избрания председателем Государственной Думы заседание он явился « во фраке, торжественный и величественный, председательствовал так импозантно, что один крестьянский депутат сказал умиленно: “Словно обедню служит”»25.
С началом деятельности Государственной Думы и реформированного Государственного Совета даже к министрам стали предъявляться новые требования. Так, хозяйка известного столичного салона A.B. Богданович сетовала в своем дневнике 28 февраля 1906 г. по поводу назначения А.П. Никольского руководителем Главного управления землеустройства и земледелия: «Он - дельный, умный, но скромный, а теперь надо, чтобы министры были нахалы, иначе их заклюют. Министру надо уметь выказать авторитетность, самоуверенность... Фигура его тоже будет ему мешать, у него такая скромная наружность»26. Министр путей сообщения Н.К. Шаффгаузен-Шенберг-Эк-Шауфус, «плохо владевший речью, терявшийся при всяком резком нападении и отвечавший на него с нескрываемым раздражением», просил П.А. Столыпина освободить его от выступлений в Государственной Думе, так как он «убедился в своей полной неспособности убеждать» Думу в сложных и спорных деталях дела: «Неужели же и сами Вы, Петр Аркадьевич, не видите, что Вам нужен другой сотрудник по ведомству путей сообщения»27. В скором времени Шаффгаузен был уволен в отставку.
Публичность политического действия требовала появления нового типа политика в России, отличного от традиционного бюрократа и политика-нелегала. Им стал публичный политик, формулировавший социально значимую программу и ориентировавшийся в ее выполнении на общественную поддержку. Кадет А.И. Шингарев, трижды избиравшийся депутатом Государственной Думы, в свой первый парламентский день начал вести дневник. 20 февраля 1907 г. он записал: «Но народ их (депутатов Государственной думы - И.К.) пославший, должен знать все, быть осведомленным обо всем, посвящен во все тайники думской работы... Мне хотелось бы, чтобы он (дневник - И.К.) был доступен всем, чтобы всякий мог знать, что делает, что думает, что защищает и с чем борется один из избранников народа, хотя бы и наименее значительный»28.
Действующие лица публичной политики в России начала XX в. рекрутировались в основном из двух источников: высшей бюрократии (министры, члены Государственного Совета по назначению) - с одной стороны, партийных активистов, думцев, членов Государст-венного Совета по выборам - с другой.
Среди высших сановников первыми элементы публичного политического поведения стали демонстрировать Д.П. Святополк-Мирский и С.Ю. Витте. И тот, и другой проявляли открытость по отношению к прессе, пытались заручиться поддержкой умеренно настроенных оппозиционных сил. Мирский, будучи министром внутренних дел, провозгласил политику «доверчивого отношения» к общественным и сословным организациям, в целом, к населению России. Впервые в России царский министр занялся пропагандой проводившегося курса, он охотно раздавал интервью отечественным и зарубежным журналистам. Подобных материалов набралось на целое отдельное издание29.
Витте же еще в 1903 г. «произвел сенсацию» тем, что во время поездки по городам южной России «демонстративно отделывался от официальных визитов, чтобы посвящать свое время деловым разговорам с тузами промышленности»30. Хорошую школу публичного политика он прошел в Портсмуте во время переговоров с японской делегацией, своей открытостью завоевав на сторону России общественное мнение Америки.
Именно Витте во всеподданнейшем докладе Николаю II 9 октября 1905 г. убеждал последнего в том, что «правительство, которое не направляет события, а само событиями направляется, ведет государство к гибели. Также не стоит на высоте положения то правительство, которое, не имея широко поставленной цели, пассивно идет за господствующим общественным течением, ему подчиняясь и делая одну уступку за другой. Руководство требует, прежде всего, ясно поставленной цели. Цели идейной, высшей, всеми признаваемой»31. Он настоял на том, чтобы одновременно с Манифестом 17 октября 1905 г. был опубликован текст его всеподданнейшего доклада, в котором обосновывалась и объяснялась необходимость намеченных преобразований. Витте, став председателем реформированного Совета министров, попытался привлечь в его состав представителей умеренной оппозиции. Ежедневно для него подготавливалась объемистая папка вырезок из отечественных газет, дважды в неделю представлялся обзор европейской и американской прессы32. Для пропаганды деятельности правительства по его инициативе стала издаваться газета «Русское государство», являвшаяся вечерним приложением к «Правительственному вестнику».
На общем фоне российского высшего сановничества начала XX в. заметно выделялся П.А. Столыпин. Он стал первым по-настоящему публичным политиком, вышедшим из этой среды. Уже эпизод с тем, как была публично оглашена программа нового состава правительства, свидетельствовал о его стремлении заручиться общественной поддержкой. Столыпин стал председателем Совета министров в день роспуска первой Государственной Думы. Срок созыва второй Думы был назначен на 20 февраля 1907 г. Ждать выступления перед парламентариями с правительственной декларацией пришлось бы более семи месяцев. Столыпин нашел неожиданный выход: программа была опубликована в «Правительственном вестнике» 24 августа 1906 г. И во второй, и в третьей Думе, выступая с правительственной декларацией, он обязательно подчеркивал важность открытого диалога правительства с депутатами для успешной совместной работы33.
Столыпин напрямую увязывал будущие мероприятия правительства с деятельностью законодательного народного представительства. Роспуск второй Государственной Думы и беспардонное, в нарушение Основных государственных законов, изменение избирательного законодательства в определенной степени объяснялись его стремлением сохранить институт народного представительства как таковой в условиях, когда очень многие подталкивали императора лишить Думу законодательных прав вообще. Далеко неслучайно политические противники Столыпина обвиняли его в «думофильстве».
Для многих современников бьш очевиден ораторский талант Столыпина. Журналист А.А. Башмаков в статье, написанной в день похорон председателя Совета министров, особо подчеркивал, что тот был первым из министров, который удачно совершал «государево дело» посредством слова34.
В.М. Пуришкевич назвал Столыпина за его красноречие «русским Орфеем»35. В.И. Гурко в своих мемуарах указывал на его «способность вселять в своих слушателей и вообще в лиц, с которыми он имел дело, уверенность в искренности высказываемых им суждений. Какими-то невидимыми флюидами он привлекал к себе людей и внушал к себе доверие и даже привязанность». По мнению Гурко, Столыпин был рожден для роли лидера крупной политической партии36.
Он первым из высших сановников попытался опереться на массовые политические организации - партии. После недолгого взаимодействия с черносотенным Союзом русского народа он обратил свои взоры на респектабельный Союз 17 октября. Для октябристов, обосновавшихся на стыке консервативного и либерального секторов российского политического спектра, столыпинская программа реформ была практически адекватна их партийной программе. После корректировки правительственного курса в 1909 г. Столыпин изменил и точку опоры, избрав для этого думскую фракцию националистов и Всероссийский национальный союз.
Столыпин был доступен для общения по разным вопросам с депутатами вне стен Таврического дворца, «всегда находил возможность принять в короткий срок желавших с ним встретиться»37. Много времени председатель правительства уделял неформальному общению с думцами. Едва ли не в обычай вошли его приглашения членов законодательной палаты «на чашку чая». В ходе подобных мероприятий «представители различных лагерей объединялись у столов, заставленных
обильным угощением, знакомились друг с другом и вели деловую беседу, которая содействовала выяснению многих вопросов». Эти встречи позволяли членам правительства «ближе сойтись со многими членами Думы, что потом очень помогало в деловой работе»38.
Если Столыпин протоптал узкую тропинку в публичную политику из министерского кабинета, то большинство публичных политиков первой волны вышло из среды общественных деятелей. В их ряду наиболее яркой и узнаваемой (что крайне важно для публичного политика) фигурой был один из лидеров русской правой В.М. Пуришкевич. И не только благодаря скандалам, которые он регулярно устраивал в Таврическом дворце и за его стенами. В своей деятельности ему удалось эффективно сочетать, по крайней мере, три вида публичной активности: издательскую, партийную и парламентскую.
Как полагает A.B. Шевцов, Пуришкевич «являлся наиболее активным издателем, благодаря усилиям которого удалось развернуть в таких масштабах издательскую деятельность... правых политических и общественных организаций»39. В наибольшей степени это утверждение относится ко времени существования Русского народного союза имени Михаила Архангела. Именно тогда Пуришкевич достаточно четко сформулировал кредо своей партийной печати: «Мы не можем издавать только полезные книги, мы должны издавать такие книги, которые бьют по нервам, оказывают давление на известный класс русского общества. Мы должны издавать книги для народа, которые действуют на его душу, и на его ум»40. К 1914 г. общий тираж изданий союза составил около 1,3 млн. экземпляров, включая 11 томов знаменитой «Книги русской скорби», вобравшей в себя около тысячи биографий жертв революционного движения.
Как правило, агитационно-пропагандистская и издательская активность Пуришкевича была связана с его деятельностью в качестве партийного функционера. Организаторский опыт, приобретенный во время пребывания в должности председателя аккерманской уездной земской управы (1898-1900 гг.) и члена Совета Русского собрания, оказался востребованным в конце 1905 г. в связи с образованием Союза русского народа.
В Союзе Пуришкевич развил бурную организационную и пропагандистскую активность. Он постоянно находился в разъездах, выступал на публичных собраниях и прямо-таки сколачивал из провинциальных монархистов все новые и новые местные отделы Союза русского народа. Во многом благодаря его энергии союзу удалось за первый год своего существования провести три съезда, превратиться в крупнейшую политическую партию, местные организации которой достаточно густо распределились по территории России, особенно в полиэтнических по составу населения районах.
Но главной сферой в деятельности Пуришкевича как публичного политика стала Государственная Дума, в состав которой он избирался трижды. Именно в стенах Таврического дворца он обрел всероссийскую известность, только с думской трибуны он имел возможность на всю Российскую империю отстаивать те ценности, в которые сам верил и в которые хотел заставить верить других. Показательна в этом отношении история со слухами в ноябре 1907 г. о возможном назначении Пуришкевича на один из министерских постов. Инициатива подобной рокировки (из депутатов в министры) исходила от определенных кругов в Царском Селе и группы правых Государственного Совета. Пуришкевич, отвечая на вопросы парламентских журналистов, заявил, что никакого «предложения ему не делалось, но если бы оно и последовало, то отказался бы, так как не считает возможным, как член кабинета, проводить идеи, которым он служит»41.
Кропотливая работа в думских комиссиях не была стихией Пуришкевича, его как магнитом притягивал общий зал заседаний. Он довольно часто и подолгу выступал с думской трибуны, достигая в своих речах необычной быстроты произношения - 90 и более слов в минуту, что заставляло сокращать время работы стенографов до 3 минут42. Ему не было равных по части думского скандала. Скандал для него, и не только для него (не зря же П.Н. Милюкова прозвали «богом бестактности») становится методом парламентской борьбы, направленным против политических оппонентов, но предназначенным для публики. В стране с низким уровнем грамотности, отсутствием традиции цивилизованного диалога с оппонентом это было платой за то, что политика переставала быть уделом ари-
стократии, превращаясь в относительно массовое действие. По мнению видного кадетского деятеля В.А. Маклакова, «скандалы угождали вкусам толпы, газеты занимались ими с особым усердием»43. Нередко в газетных отчетах те заседания Думы, в которых Пуриш-кевич был серьезен, не позволял себе нарушений думского регламента, характеризовались журналистами как скучные. Не только Пуришкевич играл свою роль, но и его играли, как короля играет свита. Более того «в Пуришкевича» начинали играть дети, как это было, например, в семье начальника канцелярии Государственной Думы44.
Рождение в России феномена человека политического и формирование нового типа публичного политика, призванного представлять и проводить интересы человека политического, для дальнейшего своего развития требовали укрепления и расширения институциональных форм участия населения в политическом процессе, подключения к нему аутсайдерских социальных групп, усвоения ценностей политической культуры гражданского типа. Для этого, конечно, необходимо было время, может быть, те двадцать лет спокойной работы, о которых мечтал П.А. Столыпин. Но этого времени не было, над миром домокловым мечом нависала тень Великой войны. Не было и последовательности в деятельности правительственной власти по укоренению основ конституционного устройства. Между тем, человек политический не может удовлетвориться только наделом на политическом поле, который согласен предоставить ему правящий класс. Как в случае с аграрными волнениями крестьян, человек политический в какой-то момент решительно разрушает искусственные заграждения и самовольно распахивает то политическое поле, которое, как он полагает, принадлежит ему по праву и справедливости.
ПРИМЕЧАНИЯ
Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.-М., 1882. Т. III. С. 261.
Там же.
Падение царского режима. Л., 1924. Ч. 1. С. 238.
Падение царского режима... Ч. 6. С. 3.
См.: Политические партии России. Конец XIX - первая треть XX века: Энциклопедия. М., 1996. С. 9.
См.: Выборы в Государственную Думу третьего созыва. СПб., 1911. C. VI.
Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 235.
Анциферов Н.П. Из дум о былом: Воспоминания. М., 1992. С. 106-107.
’ Исчезнувшая Россия: Воспоминания княгини Л.Л. Васильчиковой, 1886-1919. СПб., 1995. С. 134.
10 См.: Крыжановский С.Е. Воспоминания. Б/м, б/г. С. 84.
1 РГИА. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 27. Л. 24.
12 См.: Извольский А.П. Воспоминания. М., 1989. С. 163.
' См.: Пирумова Н.М. Земское либеральное движение. М., 1977. С. 95.
14 Устав Санкт-Петербургского клуба общественных деятелей. СПб., 1906. С. 3.
15 См.: ГАРФ. Ф. 1820. Оп. 1. Д. 10. Л. 1.
Цит. по: Старцев В.И. Князь Д.И. Бебутов и его воспоминания // Английская набережная, 4: Ежегодник.
СПб., 1997. С. 360.
17 Тыркова-Вильямс А. Воспоминания: То, чего больше не будет. М., 1998. С. 499-500.
! Там же. С. 418.
’ См.: Боцяновский В., Голлербах Э. Русская сатира первой революции 1905-1906 гг. Л., 1925. С. 210-222
20 Кранихфельд Вл. Литературные отклики // Современный мир. 1910. № 11. С. 83.
1 Дорошевич В.М. Премьер: Завтрашняя быль. (Фантазия). М., 1907. С. 47.
! Тыркова-Вильямс А. Указ. соч. С. 390-391.
21 См.: Вещий Олег. Последний витязь. СПб., 1912. С. 11.
"РГИА. Ф. 1625. Оп. 1. Д. 3. Л. 20,21.
! См.: Кизеветгер A.A. На рубеже двух столетий: Воспоминания, 1881-1914. М., 1997. С. 293-294. s Богданович A.B. Три последних самодержца: Дневник. М., 1990. С. 354.
27 Коковцов В.Н. Из моего прошлого: Воспоминания. 1903-1919. М., 1992. Т. 1. С. 265, 267.
1 Цит. по: Хрущов А. Андрей Иванович Шингарев: Его жизнь и деятельность. М., 1918. С. 40.
* См.: «Повеяло весной»: Речи г. министра внутренних дел князя П.Д. Святополка-Мирского и толки о них в прессе. М., 1905.
30 См.: Маклаков В.А. Власть и общественность на закате Старой России: Воспоминания. Париж, 1936. Ч. 2. С. 251.
51 РГИА. Ф. 1276. On. 1. 1905 г. Д. 36. Л. 28.
32 См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб., 1999. С. 336.
33 Ср.: Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв второй. 1907. Сессия вторая. СПб., 1907. Ч. 1. Стлб. 106 и Государственная Дума. Стенографические отчеты. Созыв третий. Сессия I. СПб., 1908. Ч. 1. Стлб. 307.
34 Вещий Олег. Указ. соч. С. 11.
35 См.: Голос Москвы. 1908. 25 мая.
36 См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в Царствование Николая П в изображении современника. М., 2000. С. 543.
37 См.: Тимашев С И. Кабинет Столыпина: Из «Записок» министра торговли и промышленности // Русское прошлое: Историко-документальный альманах. СПб., 1996. Кн. 6. С. 118.
38 См.: Тимашев С.И. Указ. соч. С. 118. Между тем, по воспоминаниям сына Столыпина, во время семейных обедов стол был более чем скромен, из напитков - только минеральная вода. Жена председателя правительства часто говаривала: «Наш дом как у старообрядцев: ни папирос, ни вина, ни карт». См.: Столыпин А. О романе В. Пикуля «У последней черты» // Россия в эпоху реформ. Франкфурт, 1981. С. 338.
39 Шевцов А.В. Издательская деятельность русских несоциалистических партий начала XX века СПб., 1997. С. 224.
40 Шестая годовщина Русского народного союза имени Михаила Архангела и отчет о деятельности Союза за 1912-1913 гг. СПб., 1914. С. 29.
41 Голос Москвы. 1907. 24, 25 ноября.
42 Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной Думе. 1906-1917: Дневник и воспоминания. М., 2001. С. 51.
43 Маклаков В.А. Вторая Государственная Дума: Воспоминания современника. London, 1991. С. 194.
44 Глинка Я.В. Указ. соч. С. 225 (прим.).
«HOMO POLITICUS»
AND A PUBLIC POLITICIAN IN EARLY XX CENTURY RUSSIA
I.K. KIRIANOV
Faculty of History and Political Sciences Perm State University 15 Bukirev Sir., Perm, 614990 Russia
This article is devoted to the analysis of the phenomenon of political man and public policy in early XX century Russia. Petr Stolypin and Vladimir Purishkevich , who personify different social resources for recruiting of public policy actors, are described as a new Russian type of a policy maker.
