CC BY
56
В. В. Чарский
ХАРАКТЕР КАРПАТОРУСИНСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ В СТРУКТУРЕ ЮЖНОРУСИНСКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Работа представлена кафедрой славянской филологии Московского государствепуюго университета им. М. В. Ломоносова. Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор К. В. Лифанов
В статье излагаются результаты лингвогенетического исследования русинского языка Сербии и Хорватии, в ходе которого его системные фонологические и морфологические черты впервые сопоставлены с карпаторусинскнми и восточнословацкими эквивалентами их прародины -словацких регионов Шарнш и Земплин, причем акцент сделан именно на оценке роли карпаторусинских говоров в южнорусинском генезисе.
Ключевые слова: русинский, Сербия, карпаторусинский, восточнословацкнй, Шарит, Земплин.
The article introduces results of a genetic investigation of Ruthenian of Serbia and Croatia. For the first time systematic features of this idiom are compared to their equivalents in Carpatho-Ruthenian (their contribution is particularly examined) and Eastern Slovak dialects of Slovak regions Saris and Zemplin.
Key words: Ruthenian, Serbia, Carpatho-Ruthenian, Eastern Slovak, Saris, Zemplin.
Вопрос о характере карпаторусинских элементов в структуре южнорусинского языка* до сих пор остается дискуссионным. В то время как сторонники восточнословацкой версии происхождения этого идиома указывают исключительно на его восточнословацкие черты, их оппоненты продолжают настаивать на наличии весомого кар-паторусинского (восточнославянского) компонента в структуре этого идиома.
Детальный сравнительный анализ южнорусинского языка и восточнословацких и карпаторусинских говоров матичного ареала (исторические словацкие области Шариш и Земплин) до сих пор не проводился. Предыдущие исследования зачастую строились на немногочисленных разрозненных данных, в том числе и по объективным причинам: из-за отсутствия или труднодоступное™ большого количества справочной литературы по южнорусинскому языку, восточнословацким и карпаторусинс-ким говорам. О необходимости проведения подобного системного исследования отдельные авторитетные специалисты гово-
рили и ранее [5, с. 84; 10, с. 143], однако только в настоящее время появилась возможность осуществления подобной работы**.
Проведенное исследование, построенное на иной концептуальной основе, позволяет иначе оценить многие южнорусинские явления, традиционно трактуемые как восточнославянские или украинские. Этот подход предполагает учет некоторых принципиальных моментов: 1) принятие за начальную точку формирования южнорусинского идиома времени этого переселения, т. е. середину XVIII в.; 2) учет диалектных особенностей словацкой и карпаторусинской речи тех районов бывших комитатов Шариш и Земплин, откуда переселялись предки южных русинов на территорию нынешней Воеводины, а не особенностей украинского и словацкого литературных языков; 3) последовательное разграничение этногенеза и лингвогенеза; 4) удаление из сопоставительной базы поздних литературных украинизмов и русизмов***; 5) иная трактовка критерия релевантности/нерелевант-ности, согласно которой релевантным для
восточнославянских карпаторусинских говоров может считаться только то явление, которое не представлено на системном уровне в шаришских или земплинских восточнословацких говорах; 6) отказ от оценки ситуации в духе противопоставления традиционных трех славянских ветвей, так как в восточнословацких диалектах присутствуют некоторые системные теоретически восточнославянские черты, а в карпаторусинских - теоретически западнославянские.
В результате применения этих установок оказалось, что в южнорусинском языке нет ни одного фонологического, морфологического, словообразовательного или синтаксического признака, который можно было бы однозначно квалифицировать как карпаторусинский. Многие явления, определяемые в ряде работ как «украинизмы», в действительности оказываются нерелевантными, т. е. в равной степени присущими и восточнословацким,и карпаторусинский говорам региона.
В качестве примеров подобных явлений можно привести рефлексы *ё>Т (юр. бидни, вслв. bidni, кр. bidnyj 'бедный'****; юр.рика, вслв. rika, кр. rika 'река'; юр. штг, вслв. s(/s)hix, кр. s(/s)nix 'снег'), *q>(i)a (юр. мешай,вслв. me(s/s)ac ,K\>.mi(s/s)ac() 'ме-
сяц'; юр. вжац, вслв. v(z/z)ac, кр. (v)ziaty 'взять'; юр. дзевяти, вслв. dzeviati, кр. d'eviatyj 'девятый') или *ъ>о (юр. тот, вслв. земпл. tot, кр. tot 'тот'; юр. мох, вслв. тох, кр. тох 'мох'; юр. писок, вслв. земпл. pisok, кр. pisok 'песок'), а также формы прилагательных ед. ч. род. и дат. п. мужского и среднего рода с флексиями -oho и -оти (юр. доброго / доброму, вслв. земпл. dobroho / dobromu, кр. dobroho /dobromu 'хорошего / хорошему'; юр. того / тому, вслв. земпл. who / tomu, кр. toho / tomu 'того / тому').
Отдельные «системные украинские черты» [2, с. 251-253] при совокупном учете рефлексов и вовсе оказываются только восточнословацкими: напр., переход *е>о в позиции перед согласным (юр. чоло, вслв. Colo, кр. С(е/а)1о 'лоб'; юр. чолнок, вслв.
colnok, кр. сайпок 'деталь ткацкого станка'; юр. жобрак, вслв. zobrak, кр. ~z(e/o)brak 'нищий') или формы дат. и предл. п. существительных женского рода с флексией -а в форме им. п. ед. ч. с основой на заднеязычный согласный (юр. на руки, вслв. тр. па ruki, кр. па ruc'i 'на руке'; юр. на ноги, вслв. тр. па nohi, кр. па noz 7 'на ноге'; юр. о мухи, вслв. тр. о muxi, кр. о mus'i 'о мухе').
Тем не менее южнорусинский язык содержит около 30 лексем и несколько фразеологических сочетаний, карпаторусинское происхождение которых более или менее вероятно.
Так, карпаторусинские рефлексы обнаруживаются в лексемах:
а) со значением родственных отношений: юр. dido, вслв. dzedo, кр. d'ido 'дед' (рефлекс *ё>/ и отсутствие ассибиляции *d'> dz); юр. тета, вслв. cetka, кр. tetka/teta 'родная тетя' (отсутствие ассибиляции *t'>c); юр. мачоха, вслв. тасоха, кр. тасоха 'мачеха' (рефлекс *tj>c);
б) связанных с сельским хозяйством: юр. граблХ, вслв. hrabe / hrapki / hrabl'icki, кр. hrabl'i 'грабли' (наличие /'-epenteticum); юр. меджа, вслв. medza, кр. media 'межа' (рефлекс *dj>dz);
в) представляющих собой ботанические и зоологические наименования: юр. чернща, вслв. carnica, кр. cernic()a 'ежевика' (рефлекс слогового г> ег); юр. медведжи (наряду с медведзов), вслв. med(z)vedzi, кр. medvedzyj 'медвежий' (рефлекс *dj>dz); юр. целячи (наряду с целяцов), вслв. cel'aci, кр. tel'acPj 'телячий' (рефлекс *tj>с);
г) обозначающих сакральные понятия: юр. чорт, вслв. cert, кр. cort 'черт'.
Не исключено карпаторусинское происхождение некоторых прилагательных, которое также определяется по характерным именно для карпаторусинских эквивалентов рефлексам: юр. nieu, вслв. l'evi/1'avi, кр.
/
I'ivyj 'левый' (рефлекс *ё>0; юр. лИтни, вслв. Ietni, кр. I'itnyj 'теплый (о воде)' (рефлекс *ё>/); юр. куц. клусти I юр. крст. тлусти, вслв. tlusti, кр. klustpj 'толстый' (специфи-
ческое изменение *\>к перед рефлексом *1-слогового).
Карпаторусинские рефлексы прослеживаются и в оформлении ряда глагольных инфинитивов мочи и помочи: юр. мочи / помочи, вслв. (ро ')тозс, Кр. (ро)тое1' 'мочь / помочь' (показатель инфинитива формант -а).
Возможно, к карпаторусинскому языку восходит и относительное местоимение котри, которое, однако, могло распространиться в говоре г. Куцуры и затем в литературном южнорусинском под влиянием литературного украинского варианта кот-рий*****: юр. куц. котри, вслв. xtori, кр. ко^/ 'который'.
Падежные флексии, типичные для карпаторусинских эквивалентов, фиксируются в некоторых фразеологических сочетаниях: юр. цалов драгое, вслв. са1и йгаки, кр. шар. са1от йгакот I кр. земпл. са1ои йгакои 'всю дорогу'; юр. пойсц свойом драгом / пойсц свойов драгое, вслв. роу^с svoju йгаки, кр. шар. роу^с svojom йгакот I кр. земпл. pojsc svojou йгакои 'пойти своей дорогой'; юр. до он, вслв. йо обох, кр. йо ос~ 'в глаза'; а также в формах им. п. мн. ч. существительных мац 'мать' и сушед 'сосед':юр. мацери, вслв. тасеге, кр. mater'i 'матери'; юр. сушеди (а также сушедзи и сушедове), вслв .su(sVs) edzi, кр. sus'iйy 'соседи'.
Встречающиеся в работах А. Д. Дуличен-ко другие «реликты украинского происхождения» также, по всей видимости, содержат карпаторусинские рефлексы, хотя данное утверждение трудно доказуемо в силу отсутствия эквивалентов в восточнословацких и карпаторусинских говорах матичного ареала: юр. арх. зноровиц ше, вслв. и кр. вариантов не обнаружено 'взбрыкнуть (о коне)'.
Таким образом, отсутствие каких-либо системных карпаторусинских признаков и крайне незначительное число лексем, содержащих карпаторусинские рефлексы, которые представляют собой единичные отступления от общей восточнословацкой ситуации, говорит о том, что участие карпаторусинских говоров в формировании южно-
русинского идиома сводится к абсолютному минимуму.
Наши лингвистические выводы подтверждаются и социолингвистическими и историческими сведениями. Большая часть переселенцев греко-католического вероисповедания прибывает в Бачку в 1740-1760-х гг. из юго-западного Земпли-на, округов Требишов и Сечовце, которые в XVIII-XIX вв., по имеющейся информации, были в основном за пределами карпаторусин-ской языковой территории [7, с. 171; 1, приложение; 13, с. 20-23]. Более того, в существующей по этой проблематике исторической литературе как очевидный факт представляется неоднородность в этническом и языковом плане греко-католической паствы на территории словацкого Подкарпатья, причем понятиеруснак (самоназвание южных и карпатских русин) на протяжении веков применялось в этой части Карпат к представителям конфессий восточного обряда (греко-католической и православной) безотносительно их языковой принадлежности [14, с. 144— 145; 12, с. 93; 3, с. 100-101]. Таким образом, среди предков южных русин, переселенцев-руснаков, могли находиться различные в языковом отношении группы, говорящие на восточнословацких (большинство переселенцев), так и на карпаторусинских говорах.
Говорящие на карпаторусинских диалектах переселенцы, прибывающие малочисленными и разрозненными группами как вместе с первыми переселенцами в Бачку, так и в XIX в. в Срем, в свою очередь, подвергались языковой ассимиляции, которой способствовал и более низкий социальный статус карпаторусинских диалектов по сравнению с восточнословацкими. Это подтверждают сохранившиеся документы, содержащие сведения о конфликтных ситуациях в Бачке, возникавших между разными языковыми и географическими группами переселенцев-униатов, говорящими на восточнословацких и карпаторусинских диалектах. Так, под давлением недружелюбно настроенных словацкоязычных
единоверцев группы русиноязычных пере- единоверцев, что полностью согласуется с сленцев в 1850-60 гг. были даже вынужде- теорией и практикой современной социо-
ны направляться в Срем и не селиться в лингвистики [15, с. 117].
Куцуре и Руском Крстуре [4, с. 18]. При этом Итак, сопоставительный анализ южнору-
подобные инциденты между словацкоязыч- синского, восточнословацкого и карпатору-
ными и русиноязычными группами населе- синского материала убедительно демонстри-
ния неоднократно отмечались в различное рует, что системные карпаторусинские эле-
время и в карпатском регионе, причем, как менты в южнорусинском языке отсутствуют,
и в Бачке, их инициаторами были греко-ка- а вклад этих говоров в южнорусинский язык толики, говорящие на восточнословацком ограничивается небольшим количеством лек-
диалекте [9, с. 197; 6, с. 91]. Соответствен- сем с фонетическими карпаторусинскими черно, эти «карпаторусиноязычные» группы тами, считанными грамматическими форма-
переселенцев вряд ли могли серьезным об- ми и идиоматическими выражениями. Таким
разом повлиять на вокабуляр более много- образом,карпаторусинскиеговоры в генети-
численных и говорящих на более престиж- ческой структуре южнорусинского языка наном восточнословацком диалекте соседей- ходятся на абсолютной периферии.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Южнорусинский язык (также бачванскорусинский или югославорусинский) — язык русин Бачки и Срема, исторических областей в составе Сербии и Хорватии.
** Полный список используемых диалектологических источников представлен в одной из наших предыдущих статей [11, с. 117].
*** В этой части работы мы полагались на результаты многолетнего изучения истории литературного южнорусинского языка самым крупным южнорусинским лингвистом Ю. Рамачем [8].
**** Южнорусинские примеры приводятся в орфографии, принятой в литературном языке, а восточнословацкие и карпаторусинские - в фонетической транскрипции. В статье используются следующие сокращения: вслв. - восточнословацкий, земпл. - земплинский, кр. - карпаторусинский, шар. - шаришский, юр. - южнорусинский.
***** о возможном позднем украинском происхождении местоимения котри [Рамач 2002: 90].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Геровский Г. А. Язык Подкарпатской Руси. М., 1995.
2. Дуличенко А. Д. Язык русин Сербии и Хорватии (Югославо-русинский язык) // Основы балканского языкознания. Языки балканского региона. Ч. 2: Славянские языки. СПб., 1998. С. 247-272.
Ъ.Дронов М Ю. К вопросу об этнонациональной идентичности греко-католиков и православных Восточной Словакии в межвоенный период // Русские и словаки в XIX-XX вв.: контакты, взаимодействие, стереотипы. М.; Йошкар-Ола, 2006. С. 100-107.
4. Жирош М. Бачванско-сримски Руснаци дома и у швеце 1745-1991. Т. I. Нови Сад, 1997.
5. Надь Г. Прилоги до историУ руского язика. Нови Сад, 1988.
6. Мельник В. М. Етногенез югославських русижв // Studia Ruthenica 2, 1990-1991. С. 85-103.
7. Петров А. Н. Пределы угрорусской речи в 1773 г. по оффищальнымъ даннымъ // Записки Историко-филологическаго факультета Императорскаго СПУ, 1911. С. 1-15,23-37,92-95,169-172.
8. Рамач Ю. Граматика руского язика. Београд, 2002.
9. Селищев А. М. Славянское языковедение. Западнославянские языки. М., 1941.
10. Скорвид С. С. Рецензия на очерк А. Д. Дуличенко «Язык русин Сербии и Хорватии (Югославо-русинский язык)» // Малый диалектологический атлас балканских языков: Материалы четвертого рабочего совещания Института лингвистических исследований. СПб., 2000. С. 135-143.
11. Чарский В. В. Новая трактовка критерия релевантности / нерелевантности в лингвогенезе южнорусинского языка // Вест. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2008. № 3. С. 111-117.
12. Швагровски Ш. Гу питаню генези и конституованя язика югославянских Руснацох // Studia Ruthenica 5 (18), 1996-1997. С. 88-102.
13. Magosci PR . VychodnH Slovania v Karpatoch. Bratislava, 2000.
14. Stole J. Slovenska dialektologia. Bratislava, 1994.
15. Thomason S. G., Kaufmann T. Language contact, creolization and genetic linguistics. Berkeley, 1988.
