CC BY
183
УДК 347.23(470) ББК Х404.1-1(2)6
М.А. ХОЛОДНЫЙ
ГОСУДАРСТВО И СОБСТВЕННИК: К ВОПРОСУ О ПРОТИВОРЕЧИЯХ НЭПА
Ключевые слова: нэп, отношения собственности, частная собственность, земельная собственность.
В статье исследованы ключевые аспекты эволюции отношений собственности в условиях новой экономической политики, показаны особенности ограничения прав собственников. Установлено, что, несмотря на официальный курс денационализации мелкой и средней промышленности, процесс разграничения прав собственности государства и частных лиц протекал крайне сложно, сдерживался государственными и муниципальными властями. Предельно противоречиво отношения собственности, в том числе земельной, эволюционировали в деревне, где даже в разгар новой экономической политики получил определенное продолжение «черный передел» революционной эпохи. В этих условиях одной из характерных черт крестьянской жизни стала крайняя неупорядоченность земельных отношений.
M. HOLODNY
STATE AND OWNER: BY ABOUT THE CONTRADICTIONS OF THE NEP
Key words: NEP, property, private property, land ownership.
The article examines the key aspects of the evolution of property relations in the New Economic Policy, shows the features of restrictions on the rights of owners. It is established that, in spite of the official exchange rate of the denationalization of small and medium industries, the process of dividing the property rights of the state and private individuals proceeded extremely difficult, hampered by state and municipal authorities. Extremely contradictory relations of property, including land, evolved in the village, where even in the midst of a new economic policy was defined extension "redistribution" of the revolutionary era. In these circumstances, one of the characteristic features of peasant life was the extreme disorder of land relations.
Отличительной чертой большевистского переворота 1917 г., последующих мероприятий эпохи военного коммунизма явилось решительное отрицание традиционных прав собственности. Начав с национализации отдельных предприятий, затем отраслей, в конечном счете оно затронуло буквально каждого. Уже 27 апреля 1918 г. декрет ВЦИК «Об отмене наследования» упразднил само право человека в полной мере распоряжаться имуществом. Теперь оно становилось собственностью государства. Члены семьи могли получить его в распоряжение и управление, но не в собственность. Таким образом, права собственности, наследования трансформировались в право социального обеспечения (кстати, норма действовала «до издания декрета о всеобщем социальном обеспече-нии»)1. Так большевики одним махом упразднили один из наиболее фундаментальных социально-правовых институтов.
Как показали дальнейшие события, игнорирование прав собственников оказалось утопией, обернувшейся тяжелейшим экономическим кризисом. Поэтому с переходом к нэпу пришла пора восстановления разрушенного. В частности, декретом 1922 г. «Об основных имущественных правах» власти восстановили наследования по закону и по завещанию (до 10 тыс. руб.). Ограниченное право наследования закрепил и Гражданский кодекс (ст. 416). Параллельно набирал силу процесс денационализации мелких и средних предприятий, расширение прав собственников и арендаторов в деревне и пр.
Несмотря на очевидную фрагментарность политики реанимации отдельных институтов прошлого, в том числе сохранения многочисленных ограничений прав собственности, многие современники испытывали от происходящего чувство глубокой растерянности. Отражая эти настроения, один из современных авторов отмечал: «Противоречия растут. Социализм, ведущий биржу, пролетарий, царствующий над буржуа. Собственник под охраной рабоче-крестьянской мили-
1 Собрание узаконений РСФСР (СУ РСФСР). 1918. № 34. Ст. 456.
ции. Где здесь свое и чужое, где враг и друг?» [9]. Значительная часть рабочих, представители большевистского актива в деревне зачастую высказывали открытое недовольство восстановлением прав собственников, воспринимая такую политику как предательство революции, отказ от ее завоеваний.
Определенное замешательство наблюдалось и во властных структурах. Причем большевистские функционеры и в центре, и на местах активно препятствовали утверждению норм, способных обеспечить защиту прав собственности, особенно частной. Поэтому, к примеру, не удивительно, что, если правовое положение госпредприятий было довольно определенно выяснено уже декретом от 10 декабря 1921 г. «О предприятиях, перешедших в собственность Республики», то права частных собственников оставались практически неупорядоченными вплоть до декрета 22 марта 1923 г. «О регистрации частновладельческих промышленных предприятий».
В целом, несмотря на официальный курс денационализации мелкой и средней промышленности, процесс разграничения прав собственности государства и частных лиц здесь протекал крайне сложно. К примеру, из декрета от 10 декабря 1921 г. следовало, что национализированные после 17 мая 1921 г. предприятия таковыми теперь не считались и подлежали возврату прежнему владельцу. Статус остальных подлежал дополнительному уточнению. Однако на практике в данной сфере сохранялось немало противоречий. Масса аспектов не получили законодательного разрешения.
К примеру, неясным остался вопрос о зданиях бывших частных предприятий, которые теперь подвергались денационализации. Даже в середине 1920-х гг. «местные коммунальные органы склонны были толковать денационализацию фабрики, завода и т.п. как передачу обратно в собственность частному лицу лишь самого оборудования фабрики или завода, но не строения, в котором помещается фабрика или завод; строение же, по мнению коммунальных органов, становится муниципализированным, почему они находят возможным сдавать такие строения в аренду - и не только собственнику денационализированного предприятия, но и постороннему лицу» [10]. Учитывая распространенность такой практики, Наркомюст (НКЮ) разъяснял, что «денационализация промышленных предприятий влечет за собой и возвращение в частную собственность строения, являющегося необходимой принадлежностью этого предприятия и перешедшего к органам ВСНХ в момент национализации» [8]. Таким образом, даже на пике нэпа актуальность защиты собственности владельцев таких строений от посягательств местных коммунхозов оставалась весьма высокой.
Еще более запутанная ситуация с предприятиями сложилась в деревне. Здесь, к примеру, один из центральных вопросов местной жизни - вопрос о праве собственности на мельницы получил более или менее удовлетворительное разрешение лишь в 1925 г., когда вышло постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 24 августа 1925 г. «О порядке установления прав на мельнично-крупяные предприятия»2. Только с этого времени большевики осуществили «четкое отделение национализированного мельничного фонда от мельнично-крупяных предприятий частного характера и проведение между первым и вторым точно очерченной правовой грани». Причем в этой отрасли возврату прежним владельцам подлежали предприятия, национализированные до 16 октября 1922 г. [5].
Еще более сложная, определенно взрывоопасная ситуация сложилась в условиях нэпа в среде крестьянства. Следствием эпохи революционных потря-
2 Собрание узаконений РСФСР (СУ РСФСР). 1925. № 58. Ст. 463.
сений стали резкое обнищание российской деревни и известное нивелирование имущественных различий. Тем не менее оно продолжало существовать. Более того, в связи с притоком значительной массы бежавших от голода и разрухи горожан в деревне произошла резкая актуализация проблем раздела надельных земель, аренды, найма и т.д. И это при том, что у значительной части крестьян в это время совершенно отсутствовали инвентарь, рабочий скот, семенной материал и пр. В итоге в деревне развивались стремления, с одной стороны, к возрождению хозяйства, а с другой - к уравнению в бедности.
Квалифицированным наблюдателям было ясно, что единственный путь устойчивого развития состоял в укреплении прав собственников. Как, к примеру, отмечал в начале марта 1922 г. на Всероссийском агрономическом съезде Н.Д. Кондратьев: «Мало предоставить хозяину свободу деятельности, необходимо создать твердую и ясную правовую гарантию его сельскохозяйственной инициативы». Более того, по его мнению, требовались не только правовые гарантии, но и «гарантии самих этих гарантий в виде процессуального права» [6].
Однако именно это обеспечить было особенно трудно. Несмотря на громкие декларации властей в духе нэпа, реальное положение крестьянства оставалось крайне тяжелым. Фактически государство осуществляло его безжалостную эксплуатацию, принося в жертву «диктатуре пролетариата». Данные обследований показывали, что налоговая нагрузка была значительно выше, чем в имперские времена. Заметно более тяжелым оказался и административный гнет новой власти, систематически злоупотреблявшей неопределенно широкими и произвольно понятыми компетенциями.
На этом фоне хозяйственного и правового бесправия в годы нэпа в деревне продолжалось углубление процессов социального расслоения, а бедность становилась хронической. К примеру, в 1924 г. в Сергачском уезде Новгородской губернии отмечалось немало деревень, в которых лошадей имело лишь 5% населения. Нередкими были случаи, когда земля сдавалась в аренду целыми деревнями [12. Д. 178. Л. 103]. Получили распространение всевозможные кабальные сделки. Так, обрабатывая землю чужим инвентарем, бедняки Тамбовской губернии отдавали за это половину урожая. В ряде пунктов Кубани за использование машин и орудий изымалось до 2/3 урожая. До 25% бедноты Нижегородской губернии вообще отдавали земли за возможность текущего пропитания [12. Д. 181. Л. 49].
В условиях нового углубления социального расслоения деревни особенно негативные последствия имели злоупотребления власти, в частности рождавшие слой нового кулачества, нередко выраставшего именно за счет накопления средств для развития хозяйства на работе в низовых советских и кооперативных органах. Этот фактор дополнительно питал произвол ряда местных администраторов, вдохновленных неуклонным расширением их власти в деревне.
Примечательно, что расширение административных прав волостных и районных исполкомов происходило даже в условиях курса «Лицом к деревне!». Так, в октябре 1924 г. 2-я сессия ВЦИК XII созыва приняла положение о волостных съездах советов и волисполкомах, существенно расширившее их административные права. Эти нормы далее были развиты законом от 6 апреля 1925 г. о порядке издания волрайисполкомами обязательных постановлений о наложении административных взысканий, а затем и инструкцией НКВД и НКЮ о применении этого закона № 349 от 23 июня 1925 г. В соответствие с этими документами, теперь волрайисполкомы могли назначать принудительные работы на срок до 5 дней и накладывать штрафы до 3 руб. (другие виды наказания, в том числе арест, исключались) [2]. Иными словами, на деле фактически восстанавливалась практика самоуправства имперских земских начальников.
На этом фоне возможности правоохранительных органов в плане защиты прав собственников от административного произвола были крайне ограниченными. К примеру, созданная в 1922 г. прокуратура, лишь в 1925 г. смогла обеспечить «надзор в области наложения административных взысканий», причем эта работа тогда еще не имела «систематического характера» и велась в основном на уровне губернских и уездных исполкомов. Что касается наиболее близких к крестьянам волкомов, то вопрос о надзоре за их решениями был предметно поставлен лишь в конце 1924 г. [16].
Усиление прав местных администраций, осуществлявшееся наряду с определенным расширением хозяйственной свободы, на наш взгляд, представляло собой яркое свидетельство противоречивости и, одновременно, ограниченности политики нэпа. Кстати, большевики ее особенно не скрывали. К примеру, даже откровенно рассуждая о предстоящих конфискациях, на XIV партконференции (27-28 февраля 1925 г.), Ю. Ларин глубокомысленно заметил, что «для нас лучше, когда работают открыто, но лет через 15-20 мы конфискуем, экспроприируем частные хозяйства» [1].
Естественно, в перспективе неизбежный удар государства по крестьянам-собственникам был неизбежен. Но в середине 1920-х гг. это только рассматривалось как перспективная цель. Более того, в это время права собственности получили заметно большую защиту закона.
В частности, в 1924 г. права на «патенты на изобретения» для наследников стали учитываться помимо ограниченной законом суммы наследства в 10 тыс. руб. В 1925 г. было принято также постановление об основах авторского права, в силу которого авторские права переходили к наследникам также сверх упомянутой суммы наследственного имущества. Наконец, 15 февраля 1926 г. ВЦИК и СНК своим постановлением с 1 марта 1926 г. вовсе отменили максимум наследования и дарения (с введением прогрессивного налога на наследство) [13].
В сфере крестьянского землевладения в середине 1920-х гг. получил определенное продолжение «черный передел» революционной эпохи. К примеру, к 1 января 1926 г., согласно постановлению 2-й сессии ВЦИК XII созыва, «должны были закончиться выделение и передача лесов местного значения трудовому сельскому населению нашей республики, после чего предстоит разрешение на местах вопроса об удовлетворении древесиной и топливом отдельных категорий граждан, проживающих не территории тех обществ, коим будут переданы эти леса» (т.е. расширен фонд лесов местного значения) [7].
В этих условиях одной из характерных черт отношений собственности в деревне стала крайняя неупорядоченность земельных отношений. Как отмечалось в отчете по результатом одного из обследований 1924/25 г., крестьяне «правы, когда они утверждают, что землеустройство дьявольски все запутывает... Нынешняя землеустроительная путаница, с другой стороны, содействует экономическому и политическому укреплению в селе кулачества. Это второй вывод из нашего изучения обстановки в селе. Землеустройство, как оно проводится сейчас, облегчает кулакам наивыгоднейшее пользование громадной посевной площадью и облегчает им, посредством аренды клочков земли у безынвентарных крестьян, закабалять последних экономически и политически» [3. Л. 6-7]. Учитывая, что на этой основе кулаки устанавливали контроль над обществами, срывали мероприятия власти, члены комиссии ЦК настаивали, что исправить положение дел можно только «скорейшим изменением налоговой системы, при полном освобождении не менее 50% крестьянства от налогов» [3. Л.12].
Однако решение проблем землеустройства показало, что они являлись также следствием очевидного сопротивления властям крестьянской общины. Как показывает практика 1920-х гг., ее роль в деревне оставалась весьма
значительной. Более того, она закреплялась даже в ряде основополагающих законов. К примеру, ст. 77 Земельного кодекса предусматривала при разделе семей применение местных обычаев (традиционного права) для признания имущества собственностью того или иного члена крестьянского двора [11].
В условиях, когда большевистское государство взяло курс на ускоренную модернизацию, когда «основной задачей в области труда ставится задача обеспечения промышленности, транспорта и других видов хозяйства необходимым кадром квалифицированных рабочих» [4], такая архаичная практика не могла сохранятся. В данной связи с конца 1927 г. был взят курс на существенное повышение роли сельсоветов в деревне при одновременном снижении значения сельских сходов. В частности, постановлением ЦК ВКП(б) «Директивные указания для выработки союзного закона о землеустройстве и землепользовании» от 20 октября 1927 г. предусматривался ряд мер, призванных перераспределить доходные статьи местных бюджетов в пользу сельсоветов: «...вся деятельность земобществ в области хозяйственной деятельности в целом должна быть перенесена в сельсовет вместе с теми доходными источниками, за счет которых земобщества покрывали эти нужды» [14].
С этим новым этапом эволюции крестьянской общины и присущих ей прав собственности был связан неизбежный рост протестных настроений крестьян в 1927-1930 гг. В основе его лежали систематическое нарушение прав собственности и «откровенно недостаточная правовая защита граждан» [15]. Права крестьян-собственников постоянно нарушались властями, что находило отражение в широком движении «ходоков»-жалобщиков, в колоссальном массиве крестьянских жалоб, писем в газеты и пр. На деле все это лишь ускорило новый переворот в отношениях собственности, связанный с тотальным обобществлением конца 1920-1930-х гг.
Литература
1. XIX конференция ВКП (б). Стенографический отчет. М.; Л.: Госполитиздат, 1925. С. 141-144.
2. Ананов И. Революционная законность и административная репрессия в деревне // Революционная законность. 1926. № 5-6. С. 18.
3. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 52. Д. 295.
4. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 60. Д. 141. Л. 85.
5. Гойхбарг Е. Установление прав на мельнично-крупяные предприятия // Революционная законность. 1926. № 1-2. С. 17-18.
6. Голанд Ю. Политика и экономика. Очерки общественной жизни 20-х годов // Знамя. 1990. № 3. С. 129.
7. Д.Б. К вопросу о распределении древесины в лесах местного значения // Революционная законность. 1926. № 5-6. С. 20.
8. Еженедельник советской юстиции. 1925. № 24.
9. Красная новь. 1922. № 2. С. 284.
10. Приградов-Кудрин А. Национализированные и муниципализированные строения // Революционная законность. 1926. № 5-6. С. 7.
11. Рабинович М. Раздел и выдел в крестьянском быту // Революционная законность. 1926. № 15-16. С. 41.
12. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 87.
13. Серебровский В. Эволюция наследственного права в РСФСР // Революционная законность. 1926. № 13-14. С. 20.
14. Трагедия советской деревни / под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М.: РОССПЭН, 1999. Т. 1. 880 с.
15. Турицын И.В., Дубинин М.Г. Основные проблемы реализации советской судебной реформы в условиях НЭП (1922-1925 гг.) // Современная научная мысль. 2013. № 4. С. 124.
16. Турицын И.В., Пустынников А.Ю. К вопросу о приоритетах деятельности советской прокуратуры в 19221925 гг. // Современная научная мысль. 2013. № 4. С. 105.
ХОЛОДНЫЙ МАКСИМ АЛЕКСАНДРОВИЧ - кандидат исторических наук, научный сотрудник, Научно-исследовательский институт Истории, экономики и права, Россия, Москва ([email protected]).
HOLODNY MAKSIM - candidate of historical sciences, scientific worker, Research Institute for History, Economics and Law, Russia, Moscow.
