CC BY
65
Рушди смотрит прежде всего как на человека. «Все идеи, даже священные, должны приспосабливаться к изменившейся реальности. Взгляд на Коран как на непогрешимое слово Божье сводит на нет
возможность аналитического ученого подхода», - говорит он.
* * *
Рушди редко появляется на публике. Хотя ему приходится бывать в Америке - в частности, в Нью-Йорке - по издательским делам. Не выдержав напряжения затворнической жизни, от Рушди ушла жена. В 1991 г. был убит переводчик «Сатанинских стихов» на японский язык. В 1993 г. норвежский издатель Рушди был ранен на пороге своего дома. На охрану писателя британское правительство тратит до 2 млн. долл. в год. Рушди считается незаурядным литератором, пишущим в стиле магического реализма, к которому относят Маркеса, Фаулза и даже Булгакова. В 1981 г. за роман «Дети полуночи» Рушди получил Букеровскую премию.
«Известия», М., 12 августа 2005 г.
Александр Галкин, доктор исторических наук ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ XXI ВЕКА
Эйфория, порожденная глобализацией, мало-помалу сходит на нет. Ее место занимает более взвешенное, реалистическое понимание того, что глобализация, как всякий глубинный процесс, происходящий в общественном организме, чревата не только позитивными, но и негативными результатами. Мало того, при определенных обстоятельствах отрицательные последствия изменений могут оказаться более заметными, чем положительные. И такая ситуация способна длиться достаточно долго. Не исключено, что нечто подобное имеет место сегодня. Во всяком случае - в том, что касается политической сферы. Ход событий конца прошлого - начала нынешнего столетия свидетельствует, что во многих странах, находящихся на различных ступенях экономического и политического развития, накапливается общественное недовольство. И этот процесс все очевиднее набирает темпы. Разумеется, он вызван не только глобализацией. На него работает
множество других факторов. Тем не менее, роль в нем глобализации наиболее заметна.
На протяжении ряда лет в специальной литературе и политической публицистике подчеркивали главным образом позитивные стороны глобализации: выгоды межстранового разделения труда; возросший обмен технологическими новациями; повышенная мобильность капитала и квалифицированной рабочей силы; расширение и углубление емкости товарных рынков и т.д. Они, действительно, впечатляющи. Это, однако, вовсе не основание замалчивать тяжелейшие последствия коренного переструктурирования мирового народного хозяйства. Оно порождает не только удачливых игроков, но и их жертвы. Причем доля последних, как правило, на порядок выше. В проигрыше оказываются и недавно процветавшие отрасли производства, и некогда благополучные регионы, и целые страны. А непосредственные тяготы этого проигрыша тяжким грузом ложатся на плечи социально и политически незащищенных массовых групп населения.
Происходит это, естественно, по-разному. В экономически развитых странах, слывущих фаворитами глобализации, болезненно ощущается перманентный кризис занятости. Возник он сравнительно давно — еще в 1970-е годы - под влиянием технологического взрыва, сделавшего возможным заметную экономию живого труда. Но тогда благодаря совокупности обстоятельств временного порядка удалось удержать вызванный им рост безработицы в некатастрофических пределах. Одновременно высокая экономическая конъюнктура позволила гарантировать лицам, потерявшим работу, скромный, но в целом приемлемый уровень жизни.
В последние годы ускорившаяся поступь глобализации опрокинула сложившуюся ситуацию. Быстрый демонтаж межстрановых хозяйственных барьеров, приносивший первоначально значительную прибыль, внезапно обернулся ликом Медузы. Повышение стоимости, а следовательно, и цены рабочей силы в экономически развитых странах -результат завоеваний наемных работников - ослабили конкурентоспособность ряда жизненно важных отраслей. Их изделия все активнее стали вытесняться товарами, произведенными в государствах с традиционно дешевой рабочей силой. Первоначально от этого страдали преимущественно маргинальные производства. Тогда с подобным неудобством худо-бедно мирились. Ведь на первых порах выгоды от либерализации экономических связей были большими, чем потери. Однако в 1990-е годы положение качественно изменилось.
Индустриализация ряда прежде слаборазвитых стран сделала объектом острой конкуренции продукцию отраслей, составляющих стержень современного производства: транспортного машиностроения, судостроения, электроники. В результате под вопросом оказалось экономическое благополучие считавшихся наиболее процветающими государств. Вопрос о конкурентоспособности внутреннего производства приобрел в этих условиях ключевое значение. Местный капитал начал перемещаться в государства с дешевой рабочей силой. Инвестиции в экономику своих стран заметно сократились. Уменьшение численности рабочих мест под влиянием новых технологий, и так довольно интенсивное, получило сильнейший дополнительный стимул. Очевидно, что вытеснение из производственного процесса весомой части работоспособного населения - явление болезненное. Так было в прошлом, так обстоит дело и сейчас - несмотря на ряд социальных прокладок, смягчающих положение лиц, лишившихся работы.
Известно, что даже недолгое пребывание здоровых, трудоспособных людей вне трудового процесса глубоко деформирует их психику. Теряется чувство самоуважения, общественной значимости, ослабевают социально-психологические связи с окружением и обществом в целом, возрастает ощущение отверженности, нередко сопровождаемое повышенной агрессивностью. С особой силой это сказывается на молодежи, только вступающей в самостоятельную жизнь. Не имея возможности включиться в производство, самоутвердиться в жизни, не завершив своей социализации, она оказывается перед лицом трагических испытаний. Одним из прямых результатов такой ситуации является отчуждение от власти и ее институтов со всеми вытекающими отсюда политическими последствиями.
Негативные проявления нынешней фазы кризиса занятости затрагивают и экономически активное население, не вытесненное из производственного процесса. Во-первых, оно утрачивает веру в стабильность былых завоеваний. Во-вторых, наличие массовой резервной армии труда ослабляет его позиции в противостоянии работодателям по вопросам, касающимся условий труда, его оплаты и социальных гарантий. В-третьих, сокращение численности занятых отражается на общем доходе многих семей. Ведущиеся в научных и политических кругах поиски путей преодоления проблем, вставших перед странами с дорогой рабочей силой, существенных результатов пока не дали. Теоретически имеются три способа минимизировать отрицательное воздействие глобализации на их конкурентоспособность.
Первый - ограничить степень открытости по отношению к остальному миру и, тем самым, защитить внутренний рынок. В сложившихся условиях, при нынешнем уровне глобализации это практически невозможно, ибо экономика большинства развитых стран в значительной степени ориентирована на внешние рынки. Любые препятствия на пути свободного движения товаропотоков обернулись бы потерями, во много раз превосходящими возможные выгоды от протекционистской политики.
Второй - осуществить глубокую структурную перестройку производства на новейшей технологической базе, чтобы недостаточно конкурентоспособные стоимостные характеристики производимых товаров компенсировались высокими качественными показателями, новизной и уникальностью. В долгосрочном плане этот способ представляется единственно перспективным. Вместе с тем не вызывает сомнений, что обращение к нему требует предельной мобилизации сил и средств и не сулит быстрой отдачи.
Третий - искусственно снизить цену рабочей силы и ограничить социальные расходы, необходимые для ее обслуживания. Пока, судя по всему, приоритет отдают именно этому пути. На нем уже делаются первые шаги. И реакция на них в виде накопления общественного недовольства не заставляет себя ждать.
Поскольку различные социальные группы заинтересованы в разных способах минимизации угрозы, нависшей над конкурентоспособностью производственных структур и их продукции, решения по этому вопросу будут, вероятно, приниматься в процессе острого противоборства. С еще большей силой негативные последствия глобализационных процессов сказались на ситуации в странах, которые совсем недавно было принято причислять к так называемому «третьему миру». Конгломерат искусственно объединяемых этим понятием государств, дифференцированный с самого начала, растерял ныне почти все прежние связи. Среди оставшихся показателей, характеризующих его как нечто цельное, главным является высокая степень отставания от наиболее благополучных стран - по объему и качеству производимой продукции, по состоянию экономической инфраструктуры, по уровню жизни, по развитию гражданского общества, по укорененности демократических процедур и институтов. Однако социальные, а следовательно, и политические сношения складываются там по-разному. Если все же рассматривать указанные государства как некую, пусть дисперсную, совокупность, то в ней, в свою очередь, можно вычленить
две основные подгруппы. К первой относятся государственные образования, отставание которых от лидирующих в промышленном отношении стран, несмотря на все усилия, остается прежним, а в отдельных случаях даже увеличивается. Ко второй - те из них, кто, набрав в последние десятилетия дополнительное ускорение, сокращает дистанцию, отделяющую их от зоны «золотого миллиарда». Эти подгруппы отличаются друг от друга не только степенью развития экономических структур, объемом внутреннего валового продукта, характером массового потребления, но и типом общественных противоречий.
В странах первой подгруппы они проявляются в сравнительно примитивной и потому прозрачной форме, выступая как отношения между неимущими и имущими. Попытки модернизации, предпринимавшиеся начиная с 1960-х годов, существенно углубили ров между ними, а глобализационные импульсы рубежа столетий сделали его просто непреодолимым. Под воздействием конкуренции товаров, поступавших с мирового рынка, подверглись разрушению прежние формы землепользования и традиционное ремесленное производство, на которых покоилась экономическая система рассматриваемых стран. Это привело к массовому обнищанию крестьян и ремесленников. Большие города, принявшие миллионы разорившихся сельских жителей, оказались в кольце трущоб, представляющих собой средоточие нищеты, эпидемий, морального разложения и преступности. В свою очередь, местные элиты, переняв - в «духе глобализации» - образ жизни и нормы потребления, характерные для правящих классов на Западе, резко увеличили расстояние, отделяющее их от основной массы сограждан. Очевидно, что чем больше такое расстояние, тем сильнее тяга ущемленной части населения к переменам, какими бы они ни оказались в действительности. Росту подобной тяги в значительной степени способствует включение многих стран данной подгруппы в систему международных информационных связей, что позволяет их жителям осознать и оценить возможности иного образа и уровня жизни. Для местных элит это служит стимулом к еще большему расширению и совершенствованию структуры потребления. Для основной массы населения — импульсом, активизирующим стремление изменить положение дел у себя на родине либо перебраться в другие страны, где можно было бы без особых трудностей приобщиться к преимуществам благополучной жизни. Правда, на протяжении последних десятилетий действовали и противоположные факторы, смягчавшие негативные процессы. Благодаря
усилиям международного сообщества, жители отстающих стран приобрели минимально необходимые навыки санитарии и гигиены. Было ограничено распространение наиболее опасных заболеваний. Акции международной гуманитарной помощи смягчали последствия чрезвычайных ситуаций и стихийных бедствий в беднейших регионах мира. Несмотря на все препоны, во многих более или менее крупных населенных пунктах прокладывали себе дорогу зачатки современного образования. У представителей состоятельных слоев появилась возможность получить действительно качественную подготовку, в т.ч. в ведущих мировых центрах. Некоторые сдвиги, пусть недостаточные, однобокие, произошли и в промышленной области. В результате возникли дополнительные рабочие места, которые хотя и не могли поглотить огромную резервную армию труда, несколько разрядили обстановку. В странах, где заметное развитие нашел туризм, спасением для местного населения стали туристическая промышленность и соответствующий бизнес. При всем том основное социальное противоречие между полностью обездоленными и имущими не только не претерпело существенных изменений, но в ряде случаев обострилось. Мало изменились и традиционные формы его проявления. Ведущее место среди них по-прежнему занимает насилие. Особенности общественной ситуации в странах второй подгруппы определяются сложным переплетением традиционалистских порядков, доминирующих в государствах первой подгруппы, системой взаимодействий, типичных для раннего индустриализма, и постиндустриальными влияниями, исходящими из зоны «золотого миллиарда». В соответствии с этим складываются отношения трех типов, которые не просто накладываются, но и проникают друг в друга. Однако преобладают, как правило, взаимоотношения, свойственные раннему индустриализму. Для них, как известно, характерна жесткая борьба за приемлемые условия продажи рабочей силы, за фиксированное трудовое законодательство, за правовое равенство социальных партнеров, за демократические институты и процедуры. Как следует из прошлого опыта, такая борьба обычно определяет систему политических отношений на протяжении длительного времени.
Особое место в описываемом конгломерате занимают так называемые «трансформирующиеся государства» Восточной и Юго-Восточной Европы, а также постсоветского пространства. Некоторые из них, почти завершив процесс трансформации, все очевиднее сближаются со странами, составляющими зону «золотого миллиарда», хотя и
существенно отстают от них по ряду показателей экономического развития и по уровню жизни. Другие остаются похожими на наиболее продвинутые государства второй подгруппы. Димамика общественных настроений в трансформирующихся странах определяется, в первую очередь, внутренними процессами. Тем не менее, растущий вклад в нее вносят и глобализационные импульсы. Они во все большей степени детерминируют экономическое и политическое развитие соответствующих обществ, «экспортируя», тем самым, все противоречия и проблемы внешнего мира. К числу общих для большинства упомянутых стран черт относятся все еще не полностью преодоленный экономический кризис, засилье бюрократических структур, повсеместная коррупция, ненормально высокий уровень социальной дифференциации и массовая бедность. Это, в свою очередь, обуславливает высокие темпы накопления общественного протеста. Наиболее заметные его проявления - растущая ностальгия по прошлым патерналистским порядкам и всплеск религиозного фундаментализма. Характер общественных отношений в данных странах во многом зависит от степени болезненности преобразований. В тех случаях, когда они осуществляются осторожно, с учетом интересов большинства населения, его реакция, даже будучи протестной, не выходит за умеренные, установленные законом рамки. При нарушении болевого порога противодействие трансформационному процессу может принять и радикальные формы.
Накоплению общественного протеста в немалой степени способствуют не только экономические и социальные тяготы, о которых шла речь выше, но и форсируемый глобализацией феномен, который можно определить как массовый контакт трудно притирающихся друг к другу цивилизаций. Человечество не единообразно, и это, безусловно, одно из его преимуществ. Однако сосуществование сообществ с разными культурами, традициями, образом жизни, ценностными установками, конфессиональной приверженностью чревато серьезными сложностями. Так было на протяжении всей письменной истории человечества. В годы «холодной войны», в обстановке крайнего накала идеологических и политических противоречий между враждующими блоками цивилизационные противоречия, казалось, отошли на задний план. Их стали не то чтобы забывать, но в большей или меньшей степени игнорировать. Теперь, после окончания «холодной войны», они заняли в мировой политике прежнее, видное место. Известный американский политолог С. Хантингтон увидел в таком повороте событий свидетельство неизбежности столкновения цивилизаций. Большинство специалистов
сочли подобное заключение неправомерным. Но эта справедливая оценка отнюдь не означает, что проблемы вообще не существует. Взаимоотношения цивилизаций - важный фактор миропорядка, складывающегося под влиянием глобализационных процессов. Более того. В отличие от прежних времен, когда эти взаимоотношения реализовались, как правило, в «точечной», элитарной форме, сейчас они приобрели массовый характер. И если не держать их в центре внимания, мрачные предсказания С.Хантингтона могут стать действительностью.
Сегодня многие развитые страны столкнулись с этой проблемой на практическом уровне, в частности, вследствие модификации нарастающих иммиграционных потоков. Разумеется, иммиграция -явление не новое. История человечества знала немало иммиграционных волн. Знакома с ними и послевоенная Западная Европа. Вторая мировая война и последовавшие за ней события сорвали с насиженных мест десятки миллионов человек. Вспомним также, что в 50-60-е годы ряд западноевропейских государств, испытывая острую нехватку рабочей силы, стал в массовом порядке приглашать к себе иностранных рабочих из Южной и Юго-Восточной Европы. Некоторые из этих рабочих затем вернулись домой. Но не меньшее их число осталось. Уже тогда в отношениях между автохтонным населением и иммигрантами начали возникать шероховатости. В их основе лежал ряд объективных обстоятельств: и прогрессирующее увеличение численности иностранцев, и все более очевидное нежелание большинства из них расставаться со страной временного пребывания, и усилившееся давление на социальные институты, обусловленное прибытием и укоренением в стране семей иммигрантов, и их бытовая несовместимость с местным населением, и рост уголовных деяний, в которых были замешаны приезжие. Однако эти шероховатости нивелировались тем, что, несмотря на внушительность миграционных потоков, они не были тогда столь велики, чтобы создать серьезные трудности для стран пребывания. Немалую роль играло и то обстоятельство, что иммигранты в своем большинстве проявляли готовность выполнять работы, на которые не шли коренные жители, т.е. не выступали в качестве конкурентов на рынке труда. Кроме того, подавляющую часть вновь прибывших в то время составляли хотя и иностранные граждане, но все же европейцы, в конфессиональном и культурном плане близкие коренным жителям. Все это, в свою очередь, позитивно сказывалось на позиции местного населения, довольно терпимо относившегося к иммигрантам.
К концу века ситуация принципиально изменилась. Интенсивность иммиграционных потоков резко возросла. У данного процесса были объективные причины. Миграция - это всегда способ решить проблемы, не поддающиеся решению на родине. Обращение к нему обычно стимулируется представлением о действительных или иллюзорных преимуществах цели территориального перемещения. Естественно, чем разительней реальный или даже мнимый разрыв в условиях существования на родине и в «стране обетованной», тем сильнее стимулы к миграции и больше совокупность людей, на которых они действуют. Различия в образе и уровне жизни в богатых метрополиях и на экономически отсталой, неблагополучной периферии всегда были значительными. Однако полное представление о них было доступно немногим. Бурное развитие средств информации, их неудержимое проникновение в самые отдаленные уголки земного шара не только способствовали распространению информации о благах богатых стран, но и придали осязаемый характер возможности приобщиться к ним как бы одним прыжком, всего лишь преодолев территориальный барьер. Стимулирующее воздействие на стремление реализовать такую возможность оказало совершенствование транспортных средств, сделавшее территориальное перемещение сравнительно доступным. Сыграло свою роль и либеральное иммиграционное законодательство, принятое во многих развитых странах в первые послевоенные десятилетия - сначала под влиянием демократической эйфории после победы над фашизмом, а затем, в ходе «холодной войны», в расчете на усиление политически мотивированного бегства из «империи зла» и ее «сателлитов». Между тем нарастание иммиграционных потоков совпало с изменением экономической ситуации в принимавших их странах. Прежняя острая потребность в рабочей силе сошла на нет. Соответственно, обострился кризис занятости, о котором уже шла речь выше. В этих условиях приезжие иностранцы стали во все большей степени рассматриваться как конкуренты на рынке труда. Но и это было не самым главным. Решающим оказалось изменение структуры иммигрантских потоков. В их составе значительно выросла доля выходцев из стран с компактным мусульманским населением, принесших с собой менталитет, образ жизни и систему ценностей, плохо стыкующиеся с менталитетом, образом жизни и системой ценностей подавляющего большинства коренного населения Европы. При этом многие из новых иммигрантов не имели даже первичного образования, примитивной профессиональной подготовки и трудовых навыков, что
делало предельно трудным, а в ряде случаев - и невозможным их использование даже на неквалифицированной работе. Тем самым пребывание этой категории лиц на социальном дне общества, членами которого они стали, превратилось в своеобразное правило. О масштабах проблемы свидетельствуют следующие цифры: если в начале 1970-х годов в Западной Европе проживало примерно 300 тыс. неевропейцев, то в 2005 г. - уже порядка 22 млн.
Судя по всему, объективные обстоятельства будут по-прежнему стимулировать иммиграционные потоки, и прежде всего - из стран, относящихся к неевропейским цивилизациям. В этой связи иногда даже говорят о грядущем новом Великом переселении народов. Пока для такого прогноза нет достаточных оснований. Однако движение в этом направлении очевидно. Согласно имеющимся подсчетам, численность иностранных граждан в странах Западной Европы (в основном выходцев из стран Азии и Африки) достигнет к 2025 г. 37 млн. чел. В отличие от своих предшественников новые иммигранты, как правило, не стремятся слиться с окружением, овладеть языком страны пребывания, принять утвердившиеся в ней обычаи, образ жизни, культуру. Особенно отчетливо это проявляется в тех случаях, когда речь идет об иммигрантах иных конфессий, чем местное население. Они все чаще рассматривают себя как устойчивое меньшинство, четко осознают свою специфику, свои интересы и возможность их отстаивать, используя политические и юридические средства, утвердившиеся в принявшей их стране. Населенные этническими (иноцивилизационными) меньшинствами своеобразные «гетто» уже стали постоянным источником напряженности, способным в любое время дать очередную вспышку. Их обитатели образуют сейчас наиболее предрасположенную к активному протесту категорию населения. Они не только сами противостоят политической культуре страны пребывания, но и соответствующим образом воздействуют на другие социальные группы. Это, в свою очередь, негативно сказывается на настроениях коренных жителей. Их настороженное отношение к «чужакам» все чаще перерастает в нетерпимость — как в быту, так и общественной жизни. Доля граждан, выражающих враждебность к иммигрантам, растет на глазах. Стремление «закрыться» от иммиграционных потоков превращается в важнейший фактор политической жизни. Требование ужесточить иммиграционное законодательство выходит на первые позиции в шкале общественных приоритетов. Повсеместно укрепляются позиции праворадикальных партий, выступающих под знаменами ксенофобии и шовинизма. Под
новые, «модные», настроения все чаще подстраиваются и некоторые ищущие популярности политики из других партий.
Значительную роль в вызревании подобных настроений сыграли кровавые террористические операции мусульманских радикалов в США, Испании и некоторых других странах. Они во многом способствовали тому, что многочисленные группы населения западных стран стали видеть в представителях других цивилизаций (прежде всего в мусульманах) заведомых недругов, существовать с которыми бок о бок невозможно. Противостояние такому восприятию пока не дало заметных результатов - несмотря на всячески прокламируемую политкорректность. Напряженность в отношениях подпитывается и другой стороной. Новые этнические (и одновременно цивилизационные) диаспоры в развитых странах не без оснований рассматривают свое положение как дискриминируемое и, исходя из этого, выстраивают свое поведение.
Но диаспоры — всего лишь малая часть мира неевропейских цивилизаций. Как же реагирует на глобализационные импульсы совокупность в целом?
Вот уже на протяжении ряда десятилетий ее важнейшие системообраующие элементы - традиции, сложившийся образ жизни, конфессиональные, культурные и лингвистические основы -подвергаются разрушающему воздействию со стороны западной цивилизационной модели. У этого воздействия имеется как объективная, так и субъективная составляющая. Первая есть производная глобализации, стимулируемой процессами мирового развития (в сферах производства, движения капитала и рабочей силы и т. д.). Вторая порождена стремлением претендующих на геополитические приобретения держав использовать глобализацию в своих эгоистических интересах. Было бы неверным отрицать, что воздействие на иные цивилизации западной цивилизационной модели не лишено позитивного заряда. Однако разрушение, идущее извне и пытающееся подменить собой естественное отмирание устаревших подсистем и элементов, не может не восприниматься как враждебные действия, призванные лишить затрагиваемые ими народы их исконной идентичности. Распространению подобных взглядов в немалой степени способствует поведение так называемых глашатаев и агентов глобализации. Как правило, многие из них не понимают, что наличествует такой феномен, как исторически сложившееся массовое сознание, определяющее бытовое и общественное поведение миллионов людей. Будучи продуктом индивидуального и группового опыта, накопленного столетиями, оно представляет собой
своеобразную квазифизическую субстанцию со свойствами, которыми обычно обладают физические тела: сложной структурой и многослойностью, упругостью, инерционностью и т.д. История беспощадно наказывает тех, кто трактует это общественное сознание как tabula rasa, как пластилин, из которого можно, по усмотрению, вылепить любую зверушку. Чем сильнее давят на него, тем мощнее отдача. Его нельзя переломить через колено, не рискуя сломать себе шею. Игнорировать это - значит обречь на неудачу любые, в т.ч. разумные планы.
Отсюда, безусловно, не следует, что массовое сознание можно считать инвариантом. Оно, как уже говорилось, есть продукт исторического опыта, а этот опыт пополняют, иногда весьма существенно, и события нашего времени. Не вызывает, в частности, сомнений, что под влиянием перемен, происходящих в мире, меняются и цивилизационные общности. Вместе с тем способность к модификации и определенная доля подвижности, свойственные общественному сознанию, вовсе не исключают инерции данной субстанции, ее сопротивления внешнему давлению. Особенно велико это сопротивление в тех случаях, когда для достижения вроде бы позитивных перемен используется грубая сила.
Для обоснования политики «осчастливливания» иных цивилизаций плодами глобализации используется модная ныне «теоретическая пара» - концепции «гуманитарной интервенции» и «размывания государственного суверенитета». Согласно первой, на нынешнем этапе глобализации у наиболее «продвинутых» государств имеется не только право, но и моральная обязанность внимательно наблюдать за положением в других, «менее продвинутых», странах и при необходимости вмешиваться в их дела, в т.ч. и с применением вооруженной силы. Разумеется, нетрудно представить себе ситуацию (гражданская война, распад управленческих структур и полный хаос), когда внешнее вмешательство - включая силовое - может оказаться благом или, хотя бы, меньшим злом. Но этот сценарий должен рассматриваться как чрезвычайный и осуществляться только с санкции Совета Безопасности ООН. Если же считать «гуманитарное вмешательство» своего рода принципом международного права, как того добиваются некоторые его сторонники, оно может превратиться в индульгенцию для любых вооруженных, захватнических акций. В таком случае оно обернется современным аналогом постулата о «бремени белого человека», которым оправдывали колониальные захваты в XIX в.
Двойным дном обладает также тезис о «размывании государственного суверенитета». С одной стороны, он вроде бы отражает реальные процессы. В результате глобализации некоторые функции, бывшие в прошлом прерогативой национального государства, как бы денационализируются и становятся делом международных институтов. Существует, однако, и другая сторона воздействия глобализации, способствующая не сокращению, а, напротив, расширению функций государства. Раньше оно воспринималось не столько как хранитель, сколько как ограничитель демократических институтов. Глобализация привела к заметному смещению акцентов. Исторически демократия сложилась в национально-государственных рамках. Размывание этих рамок, распространяющееся на все новые сферы, сделало актуальным перемещение демократического контроля с национального на глобальный уровень. Но органов такого контроля нет, и об их создании в обозримом будущем говорить не приходится. В результате возникает сфера, закрытая для демократических механизмов. Расчищается поле для эгоистических злоупотреблений и неконтролируемых
дестабилизирующих влияний. И это не абстрактное предположение, а констатация реальных процессов. Уже сейчас в политике анонимных, не привязанных к определенной территории, мощных наднациональных центров власти все очевиднее берут верх не демократические, а авторитарные черты. Тем самым национальное государство встает перед необходимостью практического решения двуединой задачи: защиты национально-государственных очагов демократии от транснациональных источников авторитаризма и развития последней в таких формах, которые сочетали бы укрепление целостности мирового сообщества с расширением и раскрытием самобытного потенциала различных ее версий.
Классическая концепция демократии исходит из того, что народовластие базируется на общем интересе, разделяемом по крайней мере большинством граждан. Реалии глобализирующегося мира подвергают эту посылку серьезному испытанию на прочность. Новые технологии стимулируют дробление общества. Прежние формы социально-классовой и этнонациональной солидарности распадаются. Углубляется плюрализация позиций, интересов и взглядов людей. Появляются признаки формирования более гибких видов солидарности с преобладанием духовных и нравственных интересов. Электронные средства коммуникации создают особые формы прямого межперсонального общения, минуя посредничество социальных и
политических образований. Соответственно, ослабляется общественный контроль над действиями и решениями политических элит. В нынешних условиях противостоять подобным тенденциям можно лишь на национально-государственном уровне. И чем дееспособнее национальное государство, тем эффективнее оно выполняет данную задачу. При этом решающей предпосылкой такого противостояния является прогрессирующая демократизация самих государственных институтов, позволяющая им парализовать изощренно-рафини-
рованные формы манипулирования обществом с помощью современных коммуникаций и массовой культуры.
По мере углубления глобализации возрастает также значение государственных институтов как гарантов социальных завоеваний. Системы социальной защиты, складывавшиеся в различных странах на протяжении многих столетий, далеко не идентичны как по объему, так и по степени действенности. Многое зависит от истории их возникновения, эффективности народного хозяйства и соотношения политических сил. Глобализация производственной сферы, выведя ее за пределы национального государства, сделала необходимой и глобализацию институтов социального партнерства. Однако этого не произошло. Сегодня у глобальных производителей есть лишь национально организованные социальные партнеры. Понятно, что их удельные веса, а значит - и возможности несопоставимы. В результате производитель получает серьезные преимущества перед наемной рабочей силой, которые используются (или, во всяком случае, могут быть использованы) для демонтажа системы социальных гарантий. Воспрепятствовать этому может опять-таки только национальное государство. В этих условиях неудивительно, что за пределами так называемых «продвинутых» стран, особенно в государствах неевропейских цивилизаций, упомянутая «теоретическая пара» воспринимается как форма морального и политического оправдания геополитической экспансии и насильственного навязывания вестернизованной цивилизационной модели. И такое восприятие, как свидетельствует практика, свойственно не только элитам этих государств, опасающимся за свои властные позиции, но и самым широким слоям населения.
Существует граница, за пределами которой общественный протест, возникающий как фактор массового сознания, трансформируется в действие. На вопрос, перейдена ли эта граница, однозначно ответить трудно. Обстановка в современном мире разнообразна. Соответственно, по-разному складывается соотношение
сознания и действия. Да и сами действия реализуются в неодинаковой форме. Тем не менее, очевидно, что в отдельных районах эта граница уже достигнута. Отсюда те вроде бы разнородные и взаимоисключающие, но при этом уходящие корнями в общую почву политические (или квазиполитические) движения, явления и процессы. Общеизвестны две полярные реакции на последствия и издержки глобализации, с которыми столкнулось человечество в последние десятилетия: анти- (точнее, альтер- или ино-) глобализм, с одной стороны, и религиозный фундаментализм - с другой.
Противники иноглобализма делали (и делают) упор на то, что в движении участвуют националистические течения, что проводимые им акции нередко сопровождаются хулиганскими выходками, что свойственный ему запал является чисто протестным, а следовательно, неконструктивным. Некоторые из этих упреков имеют под собой реальные основания. Как всякое широкое массовое действие, особенно на первоначальном этапе, движение против издержек глобализации неоднородно. Его образуют самые разные элементы - от левых до правых. К нему нередко примыкают и чисто деструктивные группы, для которых любое массовое выступление - всего лишь благоприятная возможность заявить о себе, провоцируя нарушения общественного порядка. Вместе с тем лицо рассматриваемого движения определяют не эти группы. По сути дела, оно выполняет важную функцию, обращая внимание общественности на реальные угрозы нынешней модели глобализации и выпуская перегретый пар недовольства. В каком-то смысле, пытаясь «очеловечить» данную модель, оно играет роль, похожую на ту, которая выпала на долю рабочего движения, способствовавшего превращению раннего, примитивного, дикого капитализма в современный, социально ориентированный общественный строй.
Не выдерживает критики обвинение иноглобалистов в противостоянии универсализации как объективному процессу. И дело не только в том, что сами участники движения решительно отвергают подобные упреки. Даже беглый анализ убеждает, что социальные группы, породившие и поддерживающие иноглобализм, органически связаны с глобализацией. Показательно, что при осуществлении своих акций они широко используют последние достижения научно-технической революции, на которых зиждется глобализация. Подлинная цель их атак - не глобализация, а сегодняшняя ее модель. Дополнительное свидетельство тому — наметившийся переход
значительной части организаций, объединений и групп, образующих движение, от чисто протестной к созидательной деятельности. Иноглобализм пользуется репутацией массового движения. И действительно, в его мероприятиях нередко принимают участие десятки, а то и сотни тысяч человек. При всем том пока он отражает взгляды и установки меньшинства - прежде всего в наиболее развитых и богатых странах. Этого никак нельзя сказать о религиозном фундаментализме, не раз доказывавшем способность мобилизовывать на действия не сотни тысяч, а миллионы сторонников.
Принято считать, что первым звонком, оповестившим мир о силах, выступивших против реализуемой модели глобализации, были массовые демонстрации протеста в Сиэтле. Между тем события в этом городе лишь сигнализировали о том, что борьба против издержек глобализации распространилась на зону «золотого миллиарда». На самом деле такой звонок прозвучал гораздо раньше. Им стали глубокие общественные потрясения в Иране в конце 1970-х годов. Напомним, что главным толчком, вызвавшим к жизни события в Иране, послужила так называемая «белая революция», осуществленная
тогдашним шахом. Ее содержание заключалось в форсированном насаждении в стране западных общественных структур, форм производства и образа жизни. Практически это было - применительно к тому времени - именно тем, что сегодня именуют приобщением к глобализации. Внешне «белая революция» дала неплохие результаты. Были модернизированы политические институты. Повысился образовательный уровень населения. Появились новые отрасли промышленности. Но за фасадом вроде бы очевидных успехов скрывались глубочайшие кризисные явления. Урон, нанесенный традиционным формам существования, оказался болезненным и вызвал негодование массовых слоев иранского общества. Политические институты страны рухнули, похоронив под своими обломками и шахский режим, и его нововведения.
Как известно, этот ранний антиглобалистский порыв, реализовывавшийся под обскурантистскими лозунгами, отбросил страну на многие годы назад. Однако в данном контексте важно прежде всего то, что именно тогда мыслящей части человечества было наглядно продемонстрировано, насколько опасно причесывать под одну гребенку сообщества, принадлежащие к различным цивилизациям, и как осторожно нужно действовать, вступив на путь глобализации. О том, что случившееся в Иране - не локальное явление, свидетельствуют:
последовавшая вскоре победа фундаменталистов на выборах в Алжире, где их приходу к власти помешал лишь военный переворот; установление диктатуры талибов в Афганистане; возросшая активность исламских радикалов в Пакистане. Под фундаменталистскими лозунгами выступают сегодня основные силы сопротивления иностранному вторжению в Ирак. И это перечисление легко можно продолжить. Религиозный фундаментализм не чужд ни одной конфессии. Его нетрудно найти в лоне католической и протестантских церквей, среди православных, иудеев, буддистов и т. д. Тем не менее, в нынешних условиях, говоря о фундаментализме, чаще всего имеют в виду течения внутри ислама. В значительной степени это объясняется тем, что исламский фундаментализм представляет собой очень влиятельную и быстро растущую силу. Тому способствует ряд объективных обстоятельств.
Во-первых, многие исламские страны и, соответственно, мусульманские общины числятся среди главных жертв глобализационных процессов. С особой силой это ощущается там, где нет амортизирующих прокладок в виде богатых нефтяных месторождений или других естественных ресурсов.
Во-вторых, в отличие от ряда других конфессий, ислам - не просто религия, но исторически укоренившийся образ жизни. В подобной ситуации глобализационные импульсы неизбежно воспринимаются как покушение на религиозные постулаты. Соответственно, защита традиционных укладов приобретает религиозные формы. И чем сильнее потребность в такой защите, тем большее значение получают фундаментальные основы веры.
В-третьих, важным элементом исторического становления ислама были военные столкновения с христианством. Из общественного сознания мусульман Ближнего Востока до сих пор не стерлись воспоминания о крестовых походах и «подвигах» крестоносцев. Это, в свою очередь, придает особую значимость фундаментальным ценностям в противодействии глобализации, которая нередко рассматривается как современный вариант натиска на исламский образ жизни.
В-четвертых, фундаменталистские течения в исламе (особенно на Ближнем Востоке) постоянно подпитывает перманентно кровоточащий палестино-израильский конфликт, воспринимаемый в арабском мире как производное от захватнической политики враждебного исламу Запада. Такое восприятие подкрепляют выходки «христианских» фундаменталистов, охотно трактующих происходящее в духе извечного противостояния «добра» и «зла».
Наиболее опасным, крайним проявлением фундаментализма сегодня выступает терроризм. Конечно, сам по себе терроризм явление не новое. Он существовал и в далеком, и в сравнительно недавнем прошлом. Вместе с тем, обращаясь к истории, нетрудно заметить определенную цикличность его активности. Терроризм переживал периоды подъема и спада. И это обычно было обусловлено рядом внешних обстоятельств. Поэтому при оценке нынешней активизации терроризма как международного феномена и выработке средств борьбы против него важно выявить породившие его объективные причины. И тут мы опять же наталкиваемся на влияние глобализационных процессов. Вычленяя такое влияние, мы, в первую очередь, выходим на экономические проблемы, о которых говорилось выше. Характерное для современного мира накопление нищеты на одном полюсе земного шара и вызывающего богатства на другом - постоянно действующий генератор, вырабатывающий нетерпимость, озлобление, ненависть. Они далеко не всегда реализуются в форме обращения к терроризму, но создают то поле, на котором взрастают его побеги. Разумеется, глубокий разрыв между бедными и богатыми странами наличествовал и прежде, задолго до того, как начали сказываться глобализационные процессы. Новым был привнесенный глобализацией мощный социопсихологический фактор -эффект сравнения. Возможность сопоставить свой образ жизни со сложившимся в наиболее развитых государствах резко повысила ощущение обездоленности и угнетенности. Одновременно в массовом сознании стал более четко, чем прежде, складываться и образ виновника — богатых стран, жирующих за счет обобранного большинства жителей Земли. Укреплению подобных представлений способствовало и такое последствие глобализации, как формирование в экономически отсталой части планеты слоя местной интеллигенции. Экономически и социально более благополучная, чем основные группы населения, она, тем не менее, оказалась духовно весьма открытой отмеченным выше настроениям и не только инкорпорировала, но и мультиплицировала их, придав им идеологическую форму. Безусловно, далеко не все представители местной интеллигенции перешли на экстремистские позиции. Однако не секрет, что ряды экстремистских, в т. ч. террористических, организаций в экономически отсталых странах пополняются главным образом за счет выходцев из этой среды.
Немалую роль в «расцвете» терроризма сыграли технологические причины. Усиление поражающей способности и миниатюризация средств массового уничтожения, возникновение новых его видов и все более
широкое их распространение качественно повысили разрушительный потенциал террористических актов. Соответственно, резко увеличилась их эффективность, а тем самым - и опасность. Глобализация существенно затруднила контроль над террористами. Ее непосредственным следствием стало неимоверное возрастание людских потоков, пересекающих государственные границы. Помешать террористам раствориться в них крайне сложно. Усилия в этом направлении чаще всего не дают ощутимых результатов. Чтобы сделать их эффективными, пришлось бы радикально сократить такие потоки. Но это бы означало, по меньшей мере, торможение глобализации. Возможно ли в этих условиях успешно противостоять терроризму или человечество отныне обречено жить бок о бок с его растущей угрозой? Ответ на этот вопрос может быть найден лишь в ходе практической борьбы с наиболее уродливыми порождениями нынешней глобализационной модели. Пока реакция на всплеск международного терроризма свелась к силовым акциям полицейского типа. Без них не обойтись, ибо государственные институты обязаны обеспечивать безопасность своих граждан, а следовательно - давать решительный отпор силам, создающим угрозу их имуществу и жизни. Вместе с тем нужно отдавать себе отчет, что ориентация на одни лишь полицейские акции нерациональна. Если явление имеет глубокие социальные корни, простым силовым воздействием с ним не справиться. Место ликвидированного противника тотчас займут десятки новых.
Исключительная ориентация на силовые приемы опасна и по другой причине. Понятия «террор» и «терроризм» весьма неопределенны. Их можно трактовать по-разному, насыщая различным содержанием. Неограниченное применение силы, тем более за пределами государственных границ, чревато попытками использовать создавшуюся ситуацию для решения собственных внешнеполитических проблем, опираясь на заведомо расширенную трактовку терроризма. А это, в свою очередь, может опрокинуть весь сложившийся миропорядок. Ограничить террористическую активность и в конечном счете свести ее на нет можно лишь устранив социальные и политические причины, служащие ей питательной почвой. До тех пор пока этого не произошло, всплески терроризма будут продолжаться с нарастающей силой, распространяясь на все новые территории. Конечно, протестный потенциал, стимулируемый глобализацией, не исчерпывается описанными выше формами массовой реакции. Палитра общественного поведения массовых групп населения многоцветнее. Во многих странах, особенно с давними,
укоренившимися демократическими традициями, оно реализуется на электоральном уровне - через отказ в доверии политическим силам, всецело ориентированным на глобализационные процессы и забывающим о национальных, государственных интересах. Растет сопротивление чересчур активному стимулированию интеграционных усилий, в том числе расширению компетенций наднациональных институтов. В ряде случаев такое сопротивление рационально необоснованно или даже неразумно. Но оно сигнализирует о крайней болезненности издержек нынешней модели глобализации. В ряде стран налицо эрозия поддержки политических партий, находящихся у власти. В одних случаях от этого страдают правоцентристы, в других - социал-демократы. В результате голосования им все чаще приходится меняться местами: одним отправляться в оппозицию, другим формировать правительство. Само по себе это нормально. Однако в условиях нарастающего дефицита доверия к властным структурам участившаяся смена правящих группировок подтачивает стабильность, которая на протяжении рада десятилетий была отличительной чертой развитых и богатых стран.
Особого разговора в рамках рассматриваемой темы заслуживает такой феномен начала XXI в., как серия странных, так называемых «цветных», революций. Спор о том, настоящие они или нет, схоластичен и не заслуживает затрачиваемых на него усилий. Они такие, какие есть, -непохожие на то, что понималось под революциями в прошлом. Это, однако, не освобождает от необходимости разобраться в их сути -причинах, движущих силах, установках и результатах. Типической модели «цветных революций» присущи следующие характеристики. Предпосылкой подобной революции выступает ряд внутренних факторов. К их числу относятся: во-первых, высокий уровень общественного недовольства; во-вторых, слабость и коррумпированность политической власти, ее отчужденность от общества; в-третьих, серьезный раскол в рядах правящей элитной группы, исключающий ее солидарные действия в случае возникновения серьезной угрозы; в-четвертых, наличие в стране влиятельной политической силы, готовой предложить обществу убедительную (пусть в действительности и мнимую) альтернативу, а также достаточно «раскрученного» харизматического лидера, способного олицетворить эту альтернативу.
Необходимы также внешние предпосылки — готовность неких зарубежных сил затратить значительные средства для создания внутренних условий, благоприятствующих успеху намечаемого
переворота, и обеспечить внешнеполитическую поддержку будущей власти. Одна из особенностей модели заключается в том, что она не предполагает существенных перемен ни в общественном устройстве, ни в политическом режиме. Цель предпринимаемых усилий - смена правящей группировки и изменение внешнеполитической ориентации соответствующего государства. Сопутствующие происходящему явления - передел собственности в пользу новых властителей и отдельные подачки поддержавшим их группам и лицам - рассматриваются главными организаторами процесса как «производственные и организационные расходы». В полной мере этой модели соответствуют «цветные революции» в Грузии и на Украине. События в Киргизии можно квалифицировать как не до конца состоявшуюся, полуреволюцию, а то, что произошло в Узбекистане, - как неудавшуюся ее репетицию. Связь «цветных революций» с глобализацией просматривается не столь отчетливо, как в иных случаях. Тем не менее, она наличествует. Все рассматриваемые страны затронуты глобализацией. Все они в большей или меньшей степени уже включены в международные структуры и подвержены влиянию развертывающихся в них процессов. И недовольство населения этих стран, пусть опосредованно, порождено глобализационными воздействиями, а ориентация их элит во многом определяется стремлением приобщиться к вестернизованным глобализированным порядкам.
Глобализация значительно повысила зависимость данных стран от внешнего мира, тем самым открыв перед зарубежными форпостами глобализации дополнительные возможности для воздействия на их внутреннее развитие - через формирование ценностных установок оппозиционного актива, обеспечение его материальными ресурсами, создание соответствующей идеологической атмосферы, а также дипломатическую и, в случае необходимости, силовую поддержку нового режима. Впрочем, подобное наблюдалось и в прошлом. В XIX столетии (да и в ХХ тоже) похожие революции нередко происходили в странах Латинской Америки, что прекрасно описал в своих бессмертных «Королях и капусте» О'Генри. Но тогда многие из перечисленных выше предпосылок нынешних «цветных революций» еще отсутствовали, и Соединенным Штатам, добивавшимся смены непослушных правителей, приходилось прибегать к организации военных переворотов. Это было дешевле, но зато не столь политкорректно, как того требуют правила XXI в. Поскольку такие предпосылки сложились сегодня не только на постсоветском пространстве, правомерно предположить, что сценарии
«цветных революций» может быть воспроизведен и в других странах. Чтобы это исключить, необходимо избавиться от всех или, по меньшей мере, от основных факторов, облегчающих успех подобных «игр». В противном случае человечеству придется смириться с интенсивно растущей нестабильностью, тем более что обращение к неправовым, насильственным способам решения политических проблем и противоречий, свойственное «цветным революциям», - вещь весьма заразительная, о чем убедительно свидетельствует и давний, и недавний опыт.
Осознание того, что у нынешней модели глобализации, наряду с плюсами, имеются и серьезные минусы, приобретая массовый характер, явно становится материальной силой. Это, в свою очередь, означает, что главный вопрос, на который следует искать ответ как исследователям, так и политикам, состоит не в том, существуют ли объективные факторы, стимулирующие глобализацию (в данном случае это представляется бесспорным), а в том, насколько весомы обстоятельства, работающие против глобализации, и как им противодействовать в интересах большинства человечества.
«ПолИс: Политические исследования», М., 2005 г., № 4, с. 53-70.
