CC BY
49
УДК 340.15
ФУНКЦИЯ СУДЕБНОГО НАДЗОРА В ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПРОКУРАТУРЫ ОКРУГА ОМСКОЙ СУДЕБНОЙ ПАЛАТЫ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX В.
© Серафимович А. Е., 2013
Кемеровский государственный университет, г. Кемерово
В статье рассматриваются проблемы деятельности сибирской региональной прокуратуры в сфере судебного надзора. Анализируется результативность борьбы должностных лиц прокуратуры с уголовной преступностью на территории региона; раскрывается механизм взаимодействия прокурорских учреждений с полицейскими структурами, представителями адвокатуры, судебными чиновниками.
Ключевые слова: судебная палата; окружной суд; прокуратура; прокурорский надзор; полиция;
адвокатура.
С исчезновением де-юре функции общего надзора главную сферу деятельности прокуратуры, согласно Судебным уставам 1864 г., составляло представительство интересов государственного обвинения. Обвинительная деятельность выражалась, прежде всего, в руководстве дознанием, возбуждении уголовного преследования и наблюдении за производством предварительного следствия. Прокуратура поддерживала обвинения по всем делам публичного характера, производящимся в общих судах, формулировала обвинительный акт, вносила его в надлежащую судебную инстанцию, поддерживала обвинение в суде, обладала правами стороны в уголовном деле.
Практическая деятельность чиновников прокурорского надзора осуществлялась в тесном контакте с полицейскими учреждениями региона.
Отметим, что организационно система полиции на территории западно-сибирского региона сформировалась в период 1885—1895 гг. Так, полицейские учреждения Томской губернии включали в себя Томское городское полицейское управление (полицмейстер А. М. Фукс, его помощник и секретарь, а также приставы пяти участков и пять помощников последних), Томское уездное полицейское управление (исправник К. А. Попов, его помощник и секретарь, а также пять становых приставов). Состав Новониколаевской полиции образовывали пристав Б. П. Висман, его
помощник и секретарь, а также два полицейских надзирателя, временно командированные из Колывани. Полицейский надзор в последней возглавлял полицмейстер
Н. Д. Чистяков. В состав Барнаульского, Бийского, Кузнецкого, Мариинского, Каинского, Змеиногорского уездных полицейских управлений входили исправники, помощники, секретари (не везде), становые приставы, полицейские приставы и полицейские надзиратели [1].
В 1914 г. структура Томского городского полицейского управления дополнилась Колыванским полицмейстером (барон Остен-Сакен), его секретарем, а также включенным в состав Управления начальником сыскного отделения Я. Н. Гладышевым. В составе Томского уездного полицейского управления появились должности полицейских надзирателей — заведующих полицейскими частями на ст. Тайга, Анжерских и Судженских угольных копях.
Увеличилось к 1914 г. и штатное расписание всех уездных управлений, а НовоНиколаевская полиция получила статус городского полицейского управления, имеющего свой собственный постоянный состав [2].
Гораздо меньшим штатным расписанием характеризовалось жандармское управление. В 1909 г. в него входили начальник Томского губернского жандармского управления полковник С. А. Романов, его адъютант, помощники начальника А. А. Черкасов и М. А. Сасионков, а также трое прикомандированных к управлению офицеров [3].
Устав уголовного судопроизводства достаточно четко регламентировал порядок и направление взаимодействия прокуратуры и полиции. Однако чрезвычайно сложный порядок введения судебных уставов в действие на территории региона, постепенность реализации здесь судебной реформы, противоречия между вновь создаваемыми учреждениями и сохранением остатков прежних привели к тому, что сотрудники полицейских учреждений допускали многочисленные ошибки в своей практической деятельности, нарушая пределы установленных полномочий, нередко игнорируя прокурорские предписания.
В такой ситуации не кажется случайным появление в 1913 г. довольно интересного документа «Инструкция прокурора Иркутской судебной палаты чинам полиции названного судебного округа по обнаружению и исследованию преступных деяний». Несмотря на то, что применение данной инструкции, как следует из названия, было ограничено пределами округа Иркутской судебной палаты, постоянные ссылки на него содержатся в документах, хранящихся в омских, томских и тобольских архивных фондах. Документ этот, таким образом, нашел практическое применение на территории как Восточной, так и Западной Сибири, что, по всей видимости, свидетельствовало о схожести ситуации в регионах.
Инструкция разъясняла сотрудникам полиции следующие непреложные истины:
1. Чины полиции, «состоя по исследованию преступных деяний в непосредственной зависимости от прокурорского надзора», действуют под его руководством и подчиняются всем его указаниям, обращаясь к прокурору в отдельных случаях за всеми разъяснениями.
2. По отношению к каждому отдельному дознанию прокурору окружного суда и его товарищам предоставлено право поручать его тем или иным сотрудникам полиции, а вот передача ими дознания кому-либо из подчиненных возможна только с согласия лиц прокурорского надзора [4].
3. Прокурору принадлежит исключительное право разъяснять полиции порядок деятельности по раскрытию преступных деяний.
4. По делам, находящимся в производстве в мировых судах, полиция пользуется одинаковыми с частными обвинителями правами по обжалованию приговоров, но
обжаловать приговоры они могут не сами непосредственно, а исключительно через товарища прокурора.
5. О любом происшествии, имеющем признаки преступления, относящегося к юрисдикции окружного суда, полиция в течение суток уведомляет следственную власть и товарища прокурора окружного суда.
6. О наиболее важных происшествиях, «выдающихся по свойству своему, обстановке, степени причиненного преступлением вреда», личности обвиняемых и потерпевших, полиция обязана проинформировать прокурора окружного суда. Отметим, что практика деятельности полицейских органов Томской и Тюменской губерний рассматриваемого периода свидетельствовала о том, что прокурору немедленно сигнализировали о предумышленных убийствах, разбойных нападениях, поджогах зданий, случаях подделки денежных знаков, грабежах и крупных кражах, сопротивлении сотрудникам полиции, находящимся при исполнении служебных обязанностей, забастовках и подстрекательстве к ним, обнаружении взрывчатых веществ, а также о распространении слухов о действиях правительственных учреждений и должностных лиц.
7. Извещая следственную власть и товарища прокурора о совершенном преступлении, полиция должна принять меры к ограничению доступа к месту преступления, охране улик и производству дознания и розыска.
8. По прибытии на место судебного следователя и товарища прокурора полиция прекращает самостоятельные действия по исследованию обстоятельств дела, сообщает им все собранные сведения и передает все письменное производство. Дальнейшие действия полиции происходят по указаниям следственной власти и прокурорского надзора и под строгим наблюдением последнего. Исполняя поручения прокурора, полиция производит дознание, собирает справки, проверяет сведения, полученные следствием, и о результатах исполнения поручений немедленно сообщает лицу, производящему следствие [5].
Четкость формулировок инструкции, ссылавшейся на статьи судебных уставов, подкрепляя их своими комментариями, не должна вводить в заблуждение. На практике взаимоотношения между полицейскими чиновниками, работниками прокуратуры и судейскими лицами представляли собой
настоящий клубок, хитросплетение служебных, межведомственных отношений, разобраться в которых было бы затруднительно самым квалифицированным юристам.
Так, в феврале 1903 г. омский полицмейстер рассмотрел отношение прокурора Омского окружного суда по прошению крестьянина Рыбинской волости Тарского уезда Мефодия Полещука. Крестьянин жаловался на неправомерные действия пристава Омской полиции Чиркова по делу об изъятии у него краденой лошади. Содержание постановления полицмейстера свидетельствует о крайней запутанности данного дела. Налицо правота крестьянина, не только указавшего на омского жителя Дениса Дедова, продавшего ему эту лошадь, но и представившего свидетелей, подтверждавших истинность его показаний. Тем не менее, все обращения крестьянина оставались без рассмотрения; дело было передано на рассмотрение приставу 6-го стана Каинского уезда по месту совершения кражи, где и было благополучно похоронено среди кипы подобных бумаг.
Постановление, вынесенное омским полицмейстером, было вполне прогнозируемо: действия Чиркова были признаны абсолютно правильными, а требования Полещука о взыскании в его пользу стоимости отобранной у него лошади должны быть рассмотрены судом, которому он, Полещук, должен предоставить все необходимые доказательства.
Виза прокурора Омской судебной палаты предписывала лишь запросить канцелярию военного губернатора о том, поступало ли к нему дело Полещука, т. е., по сути, являлась отпиской [6].
В дальнейшем следы дела теряются. Судя по документам, которые нам удалось обнаружить в архивных фондах, Полещук трижды обращался с исковым заявлением к мировому судье 1-го участка г. Омска, и все три раза в иске ему было отказано.
Данное, достаточно рядовое дело, тем не менее, на наш взгляд, довольно значимо. Во-первых, подобные дела преобладали в судебной практике того периода. Во-вторых, дело Полещука показывает всю бездушность и неповоротливость российской судебной и правоохранительной системы в целом и системы прокурорского надзора в частности.
Отметим, что наибольшая нагрузка в этой сфере деятельности прокурорского надзора ложилась на плечи товарищей про-
куроров, не состоящих при камере окружных судов. Именно они руководили дознанием, возбуждали уголовное преследование и наблюдали за производством предварительного следствия. Так, товарищ прокурора по Кузнецкому округу наблюдал за исполнением законов при работе судебных следователей Кузнецкого уезда, Кузнецкого окружного суда, Кузнецкого полицейского управления, земских заседателей 1, 2 и 3-го участков, салаирского полицейского пристава, полицейского надзирателя г. Кузнецка, волостных старост. Прокурорский надзор в данном случае выражался в том, что все указанные госучреждения и чиновники уведомляли товарища прокурора о своих действиях. В своих письменных отношениях они сообщали о заключении различных лиц под стражу, производстве над ними следствия, результатах допросов свидетелей и потерпевших и т. д.
Результативность совместной деятельности региональной прокуратуры и полиции по борьбе с уголовной преступностью определить достаточно сложно. С одной стороны, архивные материалы свидетельствуют о значительном количестве уголовных преступлений и административных проступков на территории Западно-Сибирского региона и общей тенденции к увеличению их количества. Так, в 1879 г. в регионе было совершено 3198 уголовных преступлений. Если учесть, что общее количество населения в Западной Сибири на 31 декабря 1879 г. составляло 3 219 193 человек, то одно преступление приходится в среднем на 1007 человек [7].
В целом статистические данные по сибирским губерниям свидетельствуют о том, что общее количество приговоров, вынесенных судебными учреждениями, значительно расходится с количеством совершенных преступлений. В том же 1879 г. за совершенные преступления был вынесен 2021 обвинительный приговор. Столь серьезные расхождения в цифрах не всегда свидетельствовали о том, что преступники не были найдены, либо о том, что дела разваливались в суде и приговоры выносились оправдательные. Это, безусловно, имело место. Однако главной причиной оставалась волокита в деятельности следственных органов. По мнению А. В. Ремнева, «полицейские чиновники, на которых возлагались следственные функции, рассматривали их как дополнительную обузу... В этих
условиях процветала судебная волокита, которой пользовались в личных целях не только преступники, но и сами полицейские, прокурорские и судебные чины» [8].
К сожалению, и введение в 1885 г. в Западной Сибири института судебных следователей мало что изменило: в 1889—1892 гг. в одной только Тобольской губернии против семи судебных следователей и полицейских чинов были возбуждены уголовные дела, связанные со взяточничеством и служебными подлогами: средством же реализации их противоправных деяний оставалась старая, неоднократно проверенная на практике судебная волокита. В целом комиссией под руководством товарища министра юстиции П. М. Бутовского в той же Тобольской губернии в 1894 г. было обнаружено около тысячи уголовных дел, находящихся в производстве от 5 до 10 лет [9].
Мы вполне солидарны с мнением омского историка И. А. Адоньевой, считающей, что волокита со следствием не в последнюю очередь была связана с тем, что, согласно «Временным правилам» (1885), сибирский прокурор не был ограничен, как в европейской России, семидневным сроком вынесения заключения по дальнейшему прохождению дела. Безусловно, подобная норма, продлявшая следствие до бесконечности, не могла не порождать определенную расхлябанность как в следственной, так и в прокурорской среде [10].
Впрочем, и передача дела в суд не означала его скорого рассмотрения. Как показывает тогдашняя юридическая практика, окружные суды в силу малочисленности штата и необходимости частого проведения выездных сессий для исполнения обязанностей мировых съездов оказались заваленными огромным количеством дел. Так, количество нерешенных дел в период с 1900 по 1902 г. возросло в Омском окружном суде при наличии 5 членов судебного персонала — с 221 до 471, в Томском окружном суде при 14 членах судебного персонала с 2887 до 3005, а в Тобольском — с 145 до 392. В последующий период количество дел, рассматриваемых в окружных судах Сибири, с каждым годом увеличивалось. Таким образом, число дел, рассматриваемых окружными судами округа Омской судебной палаты, с 1899 по 1908 г. увеличилось на 121 % (с 3,6 тыс. до
8, 1 тыс.) [11].
Бесспорно, эта цифра свидетельствует о серьезнейших упущениях прокуратуры в
области контроля за следствием и соблюдением законности в деятельности судебных учреждений.
Кроме того, статистические данные свидетельствуют о росте криминальной напряженности на территории региона и об увеличении количества совершаемых уголовных преступлений. Тем не менее, подобная ситуация не вызывала особой обеспокоенности административных властей и лиц прокурорского надзора. Относительно причин этого видимого спокойствия в историко-правовой литературе существуют две принципиально различные позиции. В диссертационном исследовании Р. В. Нарбу-това утверждается, что «...в дореволюционной России рост преступности лишь незначительно превышал рост численности населения. Поэтому царским правительством не принималось мер, направленных на развитие специализированных органов уголовного сыска. Развитие криминальной полиции осуществлялось медленно, шло в общих рамках увеличения численности полицейских управлений в крупных городах...» [12]. В диссертации же Д. М. Ши-ловского [13] констатируется, что рост криминальной напряженности в Западной Сибири, в первую очередь в Томской губернии, значительно опережал рост численности населения, обусловленный переселениями и миграциями беглых ссыльнопоселенцев.
Выяснить, кто из исследователей прав, помогут данные о динамике состава населения. Прирост населения Томской губернии в течение 10 лет (1902—1912 гг.) составил 1 611 291 человек. К началу 1912 г. на территории губернии проживало 3 850 666 человек; таким образом, за десятилетие общее количество населения увеличилось на 71,9 %. С учетом того обстоятельства, что за этот же период количество уголовных преступлений увеличилось на 92 %, т. е. практически в два раза, следует признать справедливость утверждений Д. М. Шиловского.
В то же время утверждать, что в своей совместной деятельности в этом направлении прокуратура, судебные следователи и полиция проявляли абсолютную беспомощность, также не вполне корректно. К примеру, резкий рост уголовной преступности в 1880-е гг. в сравнении с 1870-ми гг. после учреждения на территории региона новой системы прокурорского надзора и появления здесь института судебных следователей
характеризуется снижением темпов прироста числа зарегистрированных преступлений.
Одним из важнейших направлений деятельности региональной прокуратуры была поддержка обвинения в ходе судебного разбирательства. В судебных палатах, являвшихся судами первой инстанции по делам, связанным с государственными и должностными преступлениями, поддержку обвинения осуществляли прокуроры палат и их товарищи, на уровне окружных судов — прокурор суда и его товарищи. Отметим при этом, что, несмотря на отсутствие в судебных уставах формальных запретов, в ходе судебного разбирательства участвовали не все помощники прокуроров, а лишь те из них, кто состоял в месте постоянного пребывания суда (при судебной камере); прочие, находившиеся в уездных городах судебного округа, такого права де-факто лишались.
Безусловно, сложная криминогенная ситуация в регионе, о которой шла речь выше, не в лучшую сторону отражалась на качестве прокурорского обвинения. Достаточно скудное штатное расписание прокуратуры при окружных судах приводило к чрезмерной загруженности лиц прокурорского надзора. Тем не менее, статистика свидетельствует о том, что судьи чаще всего прислушивались к мнению прокурора: количество оправдательных приговоров на протяжении 1880—1910-х гг. колебалось в пределах 7—9 %. Данному факту, с нашей точки зрения, способствовал целый ряд обстоятельств: сказывался и жесткий авторитарный характер политического режима, чья репрессивная сущность особо проявлялась в условиях предреволюционного кризиса и собственно революционных событий; и длительное отсутствие в сибирском регионе суда присяжных, появившегося, по сути, уже в конце рассматриваемого нами периода; и крайняя слабость адвокатского сословия, порожденная как рядом объективных обстоятельств, отразившихся на кадровом составе присяжных поверенных, так и искусственными ограничениями и препятствиями со стороны центральной и местной властей [14].
Тем не менее, зачастую в той фактически неравной ситуации, в которой стороны оказывались в процессе, присяжные поверенные одерживали победу. В судебной практике имели место случаи полного оправдания подсудимых. Таким, например, стало судебное заседание 17 декабря 1907 г. по
обвинительному акту прокурорского надзора в отношении помощника начальника Томского исправительного арестантского отделения № 1 И. Н. Шендерея и двух надзирателей по обвинению в неисполнении служебных обязанностей, результатом чего, годом ранее, стал побег нескольких политических арестантов. Присяжному поверенному С. В. Александровскому удалось доказать, что побег явился не результатом халатности, а элементарной нехватки наличного состава тюремной стражи. В результате суд, полностью удовлетворив ходатайство присяжного поверенного, признал подсудимых невиновными и оправданными [15].
Отметим, что проблема взаимоотношений системы прокурорского надзора и адвокатской корпорации на региональном уровне заслуживает отдельного рассмотрения в силу достаточной противоречивости данной проблемы.
С одной стороны, прокуратура, в том облике, который придала ей судебная реформа 1864 г., безусловно, нуждалась в формировании адвокатского сословия: состязательность процесса предполагала наличие двух сторон процесса. Не случайны слова П. В. Вологодского: «...В условиях отсутствия принципа состязательности прокурорский надзор принял “курьезные формы”. В условиях формального следствия роль обвинения в процессе сводилась к произнесению незамысловатой речи: “Господа судьи! Из данных следственного производства мы видели, что обвиняемый вполне изобличается в возводимом на него преступлении, а потому я поддерживаю обвинение в пределах заключения!” И дело здесь даже не в некомпетентности представителя государственного обвинения, а в условиях, которыми он постановлением закона был ограничен» [16].
В то же время противостояние прокуроров и адвокатов в ходе судебного разбирательства, усугублявшееся политической ситуацией в стране, когда прокуроры, «око государево», являлись одним из столпов существующего режима, а либералы-адвокаты объективно превращались в обличителей последнего, не могло не отразиться на характере взаимоотношений этих институтов.
Самым внимательным образом сибирские прокуроры отслеживали деятельность корпоративных адвокатских объединений (Совета присяжных поверенных округа Омской судебной палаты, юридических консульта-
ций), незамедлительно выступая с протестом тогда, когда эти объединения выходили за определенные законом рамки. Протесты эти, как правило, удовлетворялись судами.
В некоторых случаях обращения прокурора в Совет с требованием о наложении на того или иного поверенного дисциплинарного наказания были вполне оправданны.
Так, 28 января 1914 г., перед началом судебного процесса по обвинению Р. по ч. 2 ст. 1484 Уложения о наказаниях, присяжный поверенный, имя которого не разглашается, имея только устное согласие клиента, от его лица составил прошение о допущении его к участию в процессе в качестве защитника, попытался дать ход этому прошению, минуя прокурора и, наконец, обругал конвойного, отказавшегося немедленно препроводить его к арестованному. На этот раз нарушения были столь очевидны, что Совет поверенных согласился с мнением прокурора и наказал проштрафившегося.
Наиболее частыми были случаи, когда, не принимая решения о дисциплинарном наказании, Совет все же соглашался с доводами прокурора. Так, в 1912 г. военный прокурор Н-ского окружного суда, на основании ст. 807 «Учреждения судебных установлений» препроводил в Совет рапорт своего помощника, в котором была дана критическая оценка действиям одного из помощников поверенных во время суда. В ходе данного заседания по делу о подлоге он заявил: «Если под всякого рода вымыслом или искажением действительности, — как доказывает прокурор, — надобно понимать “подлог”, то включение в обвинительный акт в качестве показаний свидетеля того, что в действительности показаниями свидетеля отрицается, означает, что представитель обвинения совершает то, в чем обвиняется подсудимый» [17], т. е. фактически обвинил в подлоге служителя Фемиды. В своем объяснении, данном Совету, помощник присяжного поверенного утверждал, что имел в виду не личность прокурора, а «обвинительную власть вообще», а также то, что хотел проиллюстрировать неправильность суждения обвинителя о составе преступления, в котором обвинялся подсудимый. Указывая на эту ошибку, он якобы руководствовался интересами обвиняемого и не считал себя вправе обойти ее молчанием.
Совет не счел возможным возбуждать по данному делу дисциплинарное производ-
ство, но в то же время пояснил, что «...не может одобрить той формы, в которую облек (адвокат) свою мысль. Опровергать обвинительный акт во всей его полноте, конечно, было его обязанностью и он не должен был обходить молчанием ошибки, так или иначе вкравшиеся в него, но делать это ему следовало в форме, не могущей дать повода к каким-либо недоразумениям, ввиду чего Совет постановил: разъяснить помощнику присяжного поверенного неуместность допущенных им выражений в произнесенной речи по делу Н.» [18].
Впрочем, наряду с подобными, достаточно типичными случаями, практика взаимоотношений прокуратуры и адвокатского сословия включала в себя и ситуации, не вполне обычные. Проводя служебное расследование действий одного из тобольских адвокатов, Совет присяжных поверенных пришел к выводу, что имеет место обман клиентов, присвоение их денежных средств сверх таксы, оговоренной за услуги заранее. Совет запретил поверенному осуществление обязанностей адвоката в течение года и обязал его возвратить клиентам причитающиеся им суммы. Как ни странно, нарушителю удалось заручиться поддержкой окружного прокурора, на данное постановление была подана жалоба в судебную палату. Палата, однако, рассмотрев обстоятельства дела, признала присяжного поверенного виновным и отклонила протест прокурора [19].
Характеризуя судебную деятельность органов прокурорского надзора, следует отметить и тот факт, что они имели право протеста против судебных определений и приговоров как окончательных, так и неокончательных. При этом прокуратура не была ограничена исключительно интересами обвинения: она могла опротестовать судебные решения, как к невыгоде, так и к выгоде подсудимого, могла отказаться от обвинения на суде и, по определению Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, «вообще должна была направлять все дело к наилучшему раскрытию материальной истины».
Архивные документы не содержат каких-либо сведений о том, насколько была распространена практика отказа прокуроров от обвинения. Что же касается прокурорских протестов, сошлемся на материалы других исследователей. Так, в работе А. В. Ремнева приводятся, в частности, сви-
детельства о том, что только в 1894 г. из Каинской тюрьмы было освобождено около 15 человек. Их освобождение стало возможным благодаря протестам прокурора на приговоры окружного суда [20].
С нашей точки зрения, практика прокурорских протестов свидетельствует о несправедливости оценок института царской прокуратуры в качестве организации сугубо репрессивного характера, одного из столпов монархического режима, утвердившихся в советской историко-правовой науке. Институт прокуратуры, созданный в результате Судебной реформы 1864 г., являлся одним из гарантов соблюдения законности, укрепления правопорядка, а его деятельность в Сибири в рассматриваемый период в целом отвечала юридическим потребностям региона.
местной юридической интеллигенции : дис. ... канд. ист. наук. Омск, 2008. С. 124.
11. Журн. М-ва юстиции. 1910. № 3. С. 56.
12. Нарбутов Р. В. Полиция Российской империи (1862—1917 гг.): Историко-правовой аспект : дис. ... канд. юрид. наук. М., 1992. С. 87.
13. Шиловский Д. М. Полиция Томской губернии в борьбе с преступностью в 1867—1917 гг. : автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Новосибирск, 2002. С. 24.
14. Гаврилова А. В. Формирование и развитие института адвокатуры в Западной Сибири в период разработки и реализации судебной реформы 60-х гг. XIX в. : дис. ... канд. юрид. наук. Омск, 2005.
15. Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. 10. Оп. 2. Д. 43. Л. 45-53.
16. Вологодский П. В. Чего ждут в Сибири от нового суда / / Вост. обозрение. 1886. 25 дек.
17. Отчет Совета присяжных поверенных округа Омской Судебной палаты за первый год. С 18 мая 1911 по 18 мая 1912 гг. Омск, 1913. С. 20.
18. Там же. С. 24.
19. Отчет совета присяжных поверенных округа Омской Судебной Палаты за 1914 год. Омск, 1915. С. 22.
20. Ремнев А. В. Указ. соч. С. 205.
1. Памятная книжка Томской губернии на 1908 г. Ч. 1. Томск, 1908. С. 9-11.
2. Памятная книжка Томской губернии на 1914 г. Томск, 1914. С. 21-22.
3. Памятная книжка Томской губернии на 1908 г. Ч. 1. С. 35.
4. Инструкция Прокурора Иркутской Судебной Палаты чинам полиции названного судебного округа по обнаружению и исследованию преступных деяний. Иркутск, 1913. С. 9.
5. Там же. С. 23.
6. Государственный архив Омской области (ГАОО). Ф. 33. Оп. 1. Д. 13. Л. 41.
7. Памятная книжка Западной Сибири. Омск, 1881. С. 150.
8. Ремнев А. В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй пол. XIX — нач. XX в. Омск, 1997. С. 205.
9. Арефьев Н. За пределами Европейской России. Сибирь // Сев. вестн. 1896. № 1. С. 54.
10. Адоньева И. Г. Судебные преобразования в Западной Сибири кон. XIX — нач. XX в. в оценках
Prosecutor's Supervision in the Omsk Court District on Late 19th — Early 20th Centuries
© Serafimovich A., 2013
The problems of the Siberian regional prosecutor's office in the area of judicial review. Assesses the performance of officials struggle with the prosecution of criminal crime in the region, reveals the mechanism of interaction of prosecutorial agencies with police agencies and representatives of the advocacy, judicial officials.
Key words: the Trial Chamber; the District Court; prosecutors; public prosecutor's supervision; the police; advocacy.
