CC BY
4
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
УДК 1 (091) DOI: 10.24412/2071-6141-2024-4-130-137
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ Н.А. БЕРДЯЕВА В КОНТЕКСТЕ
MEMORY STUDIES
А. М. Хамидулин
Философии истории Н.А. Бердяева раскрывается через такой его элемент, как историческая память. Выявляется, что историческая память у Н.А. Бердяева содержит индивидуальный и коллективный аспекты. Проводится сравнительный анализ, с одной стороны, концепции исторической памяти у Н.А. Бердяева, а с другой стороны - представления М. Хальбвакса об исторической памяти, значения коммеморации в коллективной памяти у А. Ассман и Я. Ассман. В философии истории Н.А. Бердяева выделяются онтологический и гносеологический аспекты. Делается вывод о том, что философско-историческое учение Н.А. Бердяева об исторической памяти вписывается в традицию memory studies.
Ключевые слова: история философии, философия истории, историческая память, коммеморации, memory studies, Бердяев, Хальбвакс, Ассман.
Рассматривая учение Бердяева о времени и исторической памяти, можно сказать, что для экзистенциального времени им предполагается возможной не только экстериоризация (разворачивание творческой исторической активности вовне), но и интериоризация - практики памятования, понимаемые как сохранение («вбирание») событий прошлого в общую память человеческого рода (антропологический аспект) и как введение исторического времени в вечность через время экзистенциальное (метафизический аспект). ««Историческое» конституируется памятью и традицией» [1, с. 157], - свидетельствует Бердяев в сочинении позднего периода своего творчества «Опыт эсхатологической метафизики» (1947). И его мысль о том, что память является фундаментом истории, звучит в различных трудах мыслителя, посвященных этой проблематике [2, с. 76]. Анализируя значение памяти в философско-исторической концепции Бердяева, можно выделить две существенных составляющих памяти - индивидуальное и общественное.
Первый аспект памяти, который невозможно обойти вниманием, связан с отдельным индивидом. Русский мыслитель считает, что память есть онтологическое условие существования человеческой личности [3, с. 286] и основа его самосознания [3, с. 289]. У блаж. Августина, о философии которого Бердяев был высокого мнения, встречается схожая идея о том, что память является конституирующим элементом антропологического состава: «Велика сила памяти; не знаю, Господи, что-то внушающее ужас есть в многообразии ее бесчисленных глубин. И это моя душа, это я
сам» [4, с. 153]. Здесь речь идет о памяти индивидуальной, о ее ключевом значении для индивидуального сознания, которое связано, прежде всего, с личной, пережитой самим человеком историей. Вместе с тем Бердяев замечает, что абсолютная память о всем произошедшем разрушила бы человека, поэтому избирательное свойство памяти содержит в себе также и исключительную по своей важности силу забвения. С которой, очевидно, и должна связываться исцеляющая функция диалектической категории памятования-забвения. Л.В. Стародубцева, обращая внимание на примечательный характер этой дихотомии, указывает, что и память, и забвение служат у Бердяева способом преодоления времени, но, если забвение консервирует мгновение настоящего путем полного отрицания времени, то «память, напротив, приближает к вечности через всеохватность времени» [5, с. 435]. Таким способом человек может сохранить не только ценные для него события прошлого, но и передать память о себе в последующих поколениях, тем самым реализовав в рамках общества, как его понимает Бердяев, сотериологическое свойство памяти, диахронически-соборным актом перенести всех живущих людей из сферы временности в область вечности. Неслучайным в этом отношении видится положительный отзыв, которым Бердяев удостаивает философскую систему космизма Н.Ф. Федорова, предполагающую буквальное воскрешение инженерными в широком понимании средствами всех людей прошлых поколений [3, с. 206] (хотя Бердяев также указывает и на излишний ее натурализм [3, с. 308]). Следовательно, хотя индивидуальная память и автобиографична, и имеет несомненное значение, в первую очередь, для помнящего события прошлого индивида, однако она способна объединяться с индивидуальными примерами памяти других людей, формируя тем самым коллективный образ прошлого (который в свою очередь оказывает формирующее и принуждающее воздействие на индивидуальную память).
Так, мы обнаруживаем второй аспект памяти, который связан у Бердяева с коллективным измерением. Французский философ и социолог Морис Хальбвакс в связи с возможными модусами памяти пишет: «.. .существуют основания различать две памяти, одну из которых можно, если угодно, назвать внутренней, а другую - внешней, или же первую личной, а вторую - социальной. Говоря еще точнее...: автобиографическая память и историческая память» [6]. Если память отдельного человека конституирует человеческую личность, связывая воедино временные отрезки человеческого существования, тем самым поддерживая нашу самоидентичность, - то же самое будет справедливо и для общества, и культуры в целом. «Благородство всякой истинной культуры определяется тем, что культура есть культ предков, почитание могил и памятников, связь сынов с отцами. Культура основана на Священном Предании» [7, с. 271], - пишет Бердяев в своем труде «Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии» (1923). Конечно, практики коллективной памяти есть показатель не только благородства как категории этико-эстетической,
коллективная память общества являет собой связь поколений. Бердяев, вспоминая Пятую заповедь Моисея, призывающую чтить родителей и обещающую за это здоровье и долголетие на земле, связывает такого рода меморативный императив с духовными основами существования отечества и напрямую именует такую связь потомков с предками священной [2, с. 43]. В философской системе мысли Бердяева, личность каждого отдельного человека через такую соборную память связывается с другим человеком единством судьбы, в силу существования данного вида памяти люди, жившие много лет до нас в прошлом, и те, которые будут жить в далеком будущем оказываются объединенными в вечности. Иначе говоря, историческая память позволяет «приручить» время, исцелить его разорванность.
Необходимо отметить, что Бердяев употребляет выражение «историческая память», однако если последовательно применять терминологический аппарат М. Хальбвакса к философии истории Бердяева, то социальное измерение памяти у русского мыслителя следует именовать коллективной памятью, а не исторической, поскольку, по Хальбваксу, историческая память является искусственным лексическим объединением истории (как зафиксированных в письменных источниках безусловно важных, но ушедших в далекое прошлое событиях, транслируемых официальной и национально-государственной системой) и памяти (живой, актуальной, но ограниченной группами людей и продолжительностью человеческой жизни). То есть когда Бердяев настаивает на значении памяти, речь идет именно о коллективной памяти различных групп людей, хранящей в себе исторические представления, но не об официальной «аналитической» истории, что вполне соотносится как с его интенцией «воскресить» прошлое и, проникнув глубины прошлого, пережить его: «История опознается через историческую память как некоторую духовную активность, как некоторое определенное духовное отношение к «историческому» в историческом познании, которое оказывается внутренне, духовно преображенным и одухотворенным. Только в процессе одухотворения и преображения в исторической памяти уясняется внутренняя связь, душа истории» [2, с. 23]. Все это и оказывается возможным благодаря концепции коллективной памяти.
В связи с этим важно отметить место Бердяева в разработке этой сферы знаний, также известной как «memory studies» - научного направления, занимающегося исследованиями исторического сознания и коллективной памяти. О значении исторической памяти Бердяев писал в трактате «Смысл истории» (1923), который вышел на два года раньше трактата Хальбвакса «Социальные рамки памяти» [8] (1925) (над которым Хальб-вакс начал работать в 1921 году), однако на пять лет позже сочинения Хальбвакса «Доктрина Эмиля Дюркгейма» (1918), в которой Хальбвакс впервые сформулировал концепцию существования «большой» памяти групп и сообществ людей, а также о влиянии этой социальной памяти на индивидуальную. Следует отметить, что данный текст Хальбвакса, в свою очередь, был результатом интеллектуального осмысления и своеобразным
ответом на статью Эмиля Дюркгейма «Индивидуальные и коллективные представления» (1898) [9]. Бердяев был знаком с социологической концепцией Дюркгейма (отметим, что в 1924 году, спустя 2 года после вынужденной эмиграции Бердяева на т. н. «философском пароходе» вышла статья Хальбвакса, содержащая изложение системы Дюркгейма «Возникновение религиозного чувства по Дюркгейму» (1924)), так, русский философ демонстрирует знание его концепции о самоубийстве, хотя и не соглашается с ним в статье «О самоубийстве» (1931) [10, с. 15], а в трактатах «Философии свободного духа» (1927) [3, с. 163] и «Я и мир объектов» (1934) [11, с. 231, 278] отмечает в качестве правильного замечание Дюркгейма о социальной природе религии, языка, норм и законов. Но в то же время в трактатах «Судьба человека в современном мире (К пониманию нашей эпохи)» (1934) [12, с. 330, 342], «Опыт эсхатологической метафизики» (1947) [1, с. 202], «Царство Духа и царство Кесаря» (1951) [13, с. 303] Бердяевым критически оценивается излишняя социальная детерминированность позитивистской системы Дюркгейма и его ложный социальный универсализм, нивелирующая роль личностей. При этом нужно заметить, что все эти тексты Бердяева написаны позднее «Смысла истории» (1923), в которых уже содержится учение об исторической памяти. А.А. Нечаева отмечает, что memory studies как самостоятельная область исследования памяти начала формироваться с конца 1980-х гг. [14, с. 121]. Из чего можно сделать вывод, что если Бердяева и нельзя в строгом смысле слова считать зачинателем или вдохновителем научного дискурса об исторической и коллективной памяти, то, по крайней мере, русского философа можно считать одним из тех, кто прокладывал путь в обширную междисциплинарную область memory studies, посвященную практикам и особенностям того, как люди запоминают, сохраняют и транслируют прошлое, причем за полвека до ее расцвета.
Интересно, что если сопоставлять понятие исторической памяти у Бердяева с представлением о меморативных практиках нашей современницы, немецкого историка Алейды Ассман, то можно продемонстрировать, с одной стороны, концептуальное соответствие размышлений Бердяева современным исследованиям памяти, а с другой - то, как далеко продвинулись в дифференциации видов памяти исследователи. Немецкий историк выделяет три уровня памяти: биологический уровень, основывающийся на нейронных связях головного мозга (индивидуальная, личная память по Бердяеву); социальный уровень, основывающийся на языке и интерсубъективной коммуникации; культурный уровень, основывающийся на разного рода знаках, воплощенных как в материальных носителях, таких как книги, так и в символических формах, таких как праздники и ритуалы [15]. Последние два уровня соответствуют тому, что Бердяев именует исторической памятью, поскольку она, с одной стороны связана, с группами людей и устной передачей разного рода историй о прошлом, и исторических мифов, а с другой стороны, передаваемое может быть оформлено в знаковой
и символической форме, то есть существовать на уровне предания, которое сочетает в себе как устные и материальные источники, так и ритуально-обрядовую составляющую, что можно сравнить со Священным Преданием, как его понимает христианская (православная и католическая) традиция. Однако Бердяев замечает, что «...существует не только священное предание церковной истории, но существует и священное предание истории, священное предание культуры, священные внутренние традиции» [2, с. 15].
Другой немецкий историк Ян Ассман в своей книге «Культурная память» (1992) анализируя феномен коммеморации связывает в единую, как он ее называет «коннективную структуру», такие элементы, как «... «воспоминание» (иначе говоря: обращение к прошлому), «идентичность» (иначе говоря: политическое воображение) и «культурная преемственность» (иначе говоря: складывание традиции)» [16, с. 15]. Поэтому представляется интересным обратить особое внимание на такой важный элемент феномена «исторического», как создание и бытование традиций. Поскольку речь идет об исторической памяти в ее коллективном аспекте, то наибольшей значимостью обладают не воспоминания об отдельных фактах, а целые комплексы или парадигмы памяти, что и можно назвать традицией или преданием. Бердяев следующим образом постулирует взаимосвязь памяти и предания: «Историческая память, как способ опознания «исторического», неразрывно связана с историческим преданием, вне его не существует и исторической памяти» [2, с. 23]. Анализируя таким образом принципы традирования представлений о прошлом из поколения в поколения, Бердяев стремиться вскрыть механизмы работы исторического мышления. В трудах Бердяева по этому поводу можно обнаружить две следующие мысли: «историческое предание и есть эта внутренняя историческая память, перенесенная в историческую судьбу» [2, с. 24] и «смысл истории постигается через традицию, которая представляет собой творческую связь между прошлым и настоящим» [17]. А в сочинении «Философия свободного духа» встречается еще более развернутое определение предания, указующее на роль коллективного творческого историзма: «Предание и есть сверхличный, соборный опыт, творческая духовная жизнь, переходящая от поколения к поколению, соединяющая живых и умерших, побеждающая смерть» [3, с. 210]. Синонимичное понятию «традиция» понятие «предание» представляется для мыслителя «формой» бытования исторической памяти. Бердяев утверждает священность такого рода традиций памятования (причем как глобальных традиций культуры человечества или церковной традиции, так и менее масштабные внутренние традиции), которая и соединяет собой прошлое и будущее, связывает собой поколения, объединяет своим смыслом отдельных индивидов, позволяя обнаружиться через себя тому самому смыслу истории, без которого, с точки зрения мыслителя, невозможно понимание феномена «исторического».
Ценность предания для русского мыслителя заключается еще и в том, что в преданиях скрыто не только представление людей о феноменах прошлого, но в них имплицитно содержится и представление людей о самих себе и о своем месте в истории. Особенно ценно то, что все эти утверждения мыслителя отражают не просто случайно аналитический, но прямо методологический подход мыслителя. В трактате Бердяева «Смысл истории» (1923) обнаруживается прямой призыв к изучению того, что можно именовать символической историей, мифоисторией или историей мен-тальности: «Кроме работы над этими историческими памятниками, работы, конечно, очень важной и необходимой, нужна еще и преемственность исторического предания, с которым связана историческая память». Иными словами, в изучении истории необходимо принимать к рассмотрению содержание исторической памяти, причем памяти социальной, бытующий в истории в форме предания, то есть памяти, передающейся из поколения в поколение и содержащей в себе мифологизированные представления об истории. Бердяев полностью не отрицает необходимость исторической критики предания, его позиция лишь обосновывает правомерность избирательной функции памяти, а также содержащихся в преданиях исторических неточностях на том основании, что в процессе коммеморации происходит идеализация и мифологизация событий. Необходимость исследовательского внимания к историческому преданию, индивидуальной и коллективной памяти при философском анализе истории демонстрирует наличие в философско-исторической концепции Бердяева не только теорий, объясняющих исторические события и особенности исторического процесса (онтологическое измерение философии истории), но, что особенно примечательно, наличие собственного оригинального теоретико-методологического подхода (гносеологическое измерение философии истории). Причем данный методологический принцип имплицитно содержит в себе и социальный призыв - пройдя искушение «позитивистского» отрицания истории, обратиться к таинственному преданию и внутренним святыням традиции собственной культуры.
Список литературы
1. Бердяев Н.А. Опыт эсхатологической метафизики // Бердяев Н.А. Царство Дух и царство Кесаря. М.: Республика, 1995. С. 164-287.
2. Бердяев Н.А. Смысл истории // Бердяев Н.А. Смысл истории. Новое средневековье. М.: Канон+, 2002. С. 7-220.
3. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М: Республика, 1994. С. 14-229.
4. Августин, блаж. Исповедь / в пер. М.Е. Сергеенко. СПб.: Наука, 2013. 371 с.
5. Стародубцева Л.В. Разорванная вечность: парадокс времени в эсхатологической перспективе. Николай Александрович Бердяев / под ред. В.Н. Поруса. М.: РОСПЭН, 2013. С. 425-439.
6. Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. №2-3. С. 8-27.
7. Бердяев Н.А. Философия неравенства. М.: Институт русской цивилизации, 2012. 642 с.
8. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.
9. Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон, 1995. 352 с.
10. Бердяев Н.А. О самоубийстве. Психологический этюд. М.: Изд-во Московского университета, 1992. 46 с.
11. Бердяев Н.А. Я и мир объектов // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М: Республика, 1994. С. 230-317.
12. Бердяев Н.А. Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей эпохи // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М: Республика, 1994. С. 318-362.
13. Бердяев Н.А. Царство Духа и царство Кесаря. М.: Республика, 1995. С. 288-374.
14. Нечаева А.А. Становление memory studies как отдельной области знания: основные вопросы и понятия // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия: Социальные науки. 2020. № 4 (60). С. 121-129.
15. Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 29-34.
16. Ассман Ян. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. 368 с.
17. Бердяев Н.А. Мое философское мировоззрение [Электронный ресурс]. URL: http://www.odinblago.ru/filosofiya/berdyaev/moe filosofskoe m irosozer (дата обращения: 15.11.2024).
Хамидулин Артем Маратович, канд. филос. наук, доц., [email protected], Россия, Нижний Новгород, НГПУ им. К. Минина
PHILOSOPHY OF HISTORY BY N.A. BERDYAEVIN THE CONTEXT
OF MEMORY STUDIES
A. M. Khamidullin
The philosophical history of N.A. Berdyaev is revealed through its element such as historical memory. It is revealed that N.A. Berdyaev's historical memory combines individual and collective aspects. A comparative analysis will be carried out, on the one hand, N.A. Berdyaev's concept of historical memory, and on the other hand M. Halbwax's ideas about his-
torical memory, the significance of commemoration in the number of lecture memory in A. Assman. Assman. In the philosophy of history, N.A. Berdyaev stands out in ontological and epistemological aspects. It is concluded that the philosophical and historical teaching of N.A. Berdyaev on historical memory fits into the tradition of memory studies.
Key words: history of philosophy, philosophy of history, historical memory, memorials, memory studies, Berdyaev, Halbwaks, Assman
Khamidulin Artem Maratovich, candidate of philosophical sciences, docent, [email protected], Russia, Nizhny Novgorod, Kozma Minin Nizhny Novgorod State Pedagogical University
