31ББК 63.3(2)61-362:63.3(2)61-283.2
Игумен Феодосий (Иванников)
ЕВРАЗИЙЦЫ КАК ПРЕДСТАВИТЕЛИ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА
Евразийство как феномен интеллектуальной жизни русской эмиграции появилось в самом начале становления культуры русского зарубежья, т. е. в 20-е годы ХХ века. Оно возникло как форма самосознания русской эмиграции первой волны и вместе с тем как способ преодоления национальной трагедии, какой были для большинства русских эмигрантов Октябрьская революция (вместе с гражданской войной), установление большевистской диктатуры и крах Российской империи. Удаленность от Родины, обостренное восприятие катастрофы вызывало у оторванных от корней русских интеллигентов потребность в новом, нетрадиционном объяснении случившегося, пробуждало стремление обнаружить в истории России средства для ее национального возрождения. В 1920 году уже было ясно, что сокрушить большевистский режим силой оружия невозможно. И очевидным стал лишь духовный путь его преодоления. Дореволюционные идейные подходы в этих условиях казались недостаточными, они требовали коренного обновления, попыткой которого и явилось евразийство. Открыто призвавшее к пересмотру всех старых идеологий, евразийство, казалось, отвечало и этим настроениям, и этим требованиям. Евразийцы оказались выразителями «пореволюционного мироощущения»: «С самого своего зарождения евразийство выступало как попытка творческого реагирования русского национального сознания на факт русской революции»1.
Идейно-политические ориентации и предпочтения евразийцев (речь идет, заметим, не о политических программах или манифестах) самими участниками движения обозначены достаточно отчетливо. Они концентрируются вокруг идеологемы «третьего пути», которая в своем политическом прочтении формулируется как срединный, третий максимализм, или максимализм продуктивного синтеза, в равной мере
отвергающий как правый (реставрационно-монархический), так и левый (коммуно-большевистский) максимализм и в то же время ищущий творческого сближения и примирения архаизирующего традиционализма правых и революционного радикализма левых.
Во многом именно с этой всеобщностью и радикализмом отрицания всех кумиров ассоциировались новизна и свежесть, которые с самого начала были отмечены критиками в
выступлениях евразийцев. Импонировала их целительная вера в мировое призвание России. Как заметил тогда же Ф. Степун, республиканские и социалистические идеи привели Россию к беспримерному унижению; пережив такой опыт, почти
невозможно было противостоять евразийским настроениям2. Многие представители русской интеллигенции в то время говорили и писали о противостоянии Запада и Востока, многим казалось, что Россия призвана спасти мир от губительных западных влияний.
Утверждения евразийцев
Первым совместным выступлением евразийцев было издание в 1921 году сборника «Исход к Востоку: предчувствия и свершения (Утверждения евразийцев. Кн. 1)». В этом сборнике поместили свои статьи Петр Николаевич Савицкий (географ, экономист, геополитолог), Петр Петрович Сувчинский
(мыслитель, критик, музыковед), Георгий Васильевич Флоровский (философ, ставший впоследствии священником и богословом), князь Николай Сергеевич Трубецкой, вскоре возглавивший евразийское движение (всемирно известный лингвист, оригинальный этнолог и философ культуры, сын крупного философа Сергея Николаевича Трубецкого). Молодые ученые видели свою цель в поиске и прокладывании путей для некоторого нового направления, которое они обозначили термином «евразийство», «может быть, не очень удачным, но бьющим в глаза»3.
Первый сборник был результатом творчества группы русских интеллигентов, обратившихся к исследованию различных проблем русской истории и культуры. Это не символическая книга нового «общественного направления», подчеркивал один из участников этого сборника и будущий критик евразийства
протоиерей Георгий Флоровский, задача ее в другом — вновь поставить на обсуждение культурно-философскую проблему смысла русской истории и русской революции, привлечь внимание к проблемам духовного творчества, пробудить глохнущий вкус к культуре, к чистым, а не прикладным ценностям. «И сколько бы мы ни ошибались в частностях, мы чувствуем, что служим Великой России, и служим ничем не хуже, чем если бы затерялись в суматохе политических споров и публицистической злободневности»4.
Хотя сборник выявил существенные различия в мировоззренческих позициях авторов, это были плодотворные разногласия. Ибо все четверо оказались едины в одном желании — переориентировать русскую эмиграцию с бесплодного политиканства на духовное творчество, резко противопоставить лозунгу о примате политики лозунг о примате культуры. Спасение России они видели не в очередных социальнополитических потрясениях, а в развитии ее творческого потенциала, которое, с их точки зрения, возможно только на религиозной основе, т. е. на основе Православия. Отклонение от этого вектора впоследствии и стало причиной ухода из евразийства Г. Флоровского, а в дальнейшем привело к расколу и распаду всего движения.
За первым последовал второй сборник — «На путях (Утверждения евразийцев. Кн. 2)», а затем — третий и четвертый с одинаковым названием «Евразийский временник». Состав участников изданий изменился. К основоположникам направления примкнули историк Г. В. Вернадский, историк и философ Л. П. Карсавин, правовед Н. Н. Алексеев, литературовед Д. П. Святополк-Мирский и другие. Евразийским идеям симпатизировали крупные художники русского зарубежья: писатель A. M. Ремизов, поэт М. И. Цветаева, композиторы С. С. Прокофьев и И. Ф. Стравинский. Г. В. Флоровский, напротив, впоследствии разошелся с теми, кто стоял у истоков движения5.
Кроме общего настроения и мироощущения, евразийцев, пожалуй, объединяло еще одно качество, чрезвычайно характерное для этого выбитого поколения деятелей русской культуры, успевших получить образование и личностно
сформироваться еще в старой России, но профессионально вынужденных работать уже в совершенно иных условиях. Это качество — необычайная широта культурных интересов и внушительный масштаб личности. Участие некоторых авторов (П. М. Бицилли, А. В. Карташева, М. В. Шахматова) в изданиях евразийцев носило случайный или временный характер. Однако в целом новое мировоззрение имело отклик в среде русской интеллигенции, чему немало способствовали проводимые евразийцами лекции и семинары, публикации «Евразийской хроники» и «Евразийских тетрадей».
Основу евразийства составили несколько идеологем:
1. Отрицание европоцентризма и признание принципиального равноправия всех цивилизаций.
2. Резко критическое отношение к романо-германскому Западу, стремящемуся к всеобщей европеизации человечества и уничтожению самобытности национальных культур.
3. Утверждение России как Евразии — особого «континента»6, самобытного культурно-географического мира, отличного от Европы и Азии, но родственного более последней, чем первой.
4. Русский народ не исчерпывается славянством, он связан через «туранский элемент»7 своей культуры с неславянскими народами Евразии, что, представляя с ними сходный психологический тип, обеспечивает единство «континента»8.
5. Монгольское иго было благом для России, поскольку именно от монголов русские переняли государственную идеологию и способность к объединению «континента»9 в государственное целое.
6. Понимание русской революции как катастрофического завершения гибельного процесса европеизации России, с одной стороны, а с другой — как начала ее благодетельного «поворота к Востоку».
7. Констатация крушения либеральной демократии и выдвижение ей на смену нового государственного строя — идеократии, строя, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице. Несовершенное воплощение идеократии евразийцы видели в большевизме, подлинной же идеократией, по их мнению,
является евразийство, идея-правительница коего — благо совокупности народов, населяющих данный автократический особый мир.
8. Идеальное государство в принципе невозможно, т. к. оно несовершенно по своей природе, поскольку ограничено земным планом бытия; и идеальное общество возможно лишь за границами этого бытия. Евразийство противопоставило это утверждение духу позитивизма и сциентизма, господствовавшему в умах как европейцев, так и россиян.
9. Разлагающему духу европейского индивидуализма необходимо противопоставить православную идею соборности.
Нельзя не отметить объективность, ценность, практическую важность проблем, поставленных евразийцами. Несомненная и немалая заслуга евразийцев состоит в том, что они впервые целостно разработали проблему цивилизационного типа нашей страны, сделав эту проблему предметом комплексного анализа средствами философии, культурологии, географии, этнологии, лингвистики, религиоведения. И хотя достижения евразийцев не связаны с решением метафизических, духовно-культурных задач русского самосознания, но в плане выявления и комплексного исследования объективных природногеографических, геополитических, геокультурных рамок формирования российской цивилизационной идентичности труды классиков евразийства имеют непреходящее значение.
Несомненная заслуга евразийцев в том, что им первым удалось живо ощутить остроту вопросов. Они сумели, будучи изгнанниками, преодолеть боль обиды на новую, советскую власть и узнать в искаженном лике послереволюционной России материнские черты все той же своей Родины, увидеть и то, что русский народ, несмотря на свои заблуждения, по-прежнему остается их родным народом.
Дискуссии вокруг евразийского движения
Вызов, брошенный евразийцами, далеко неодинаково был воспринят русской зарубежной интеллигенцией. Движение имело не только своих горячих сторонников, многочисленными и представительными оказались ряды его последовательных оппонентов и противников. С критикой евразийства выступили
Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. А. Кизеветтер, П. Н. Милюков, П. Б. Струве, С. Л. Франк и многие другие. Среди оппонентов евразийства оказалось немало и тех, кто вначале заявлял о своей приверженности евразийской доктрине или сочувствовал движению, но затем порвал с евразийством и активно с ним полемизировал.
Например, Г. В. Флоровский был одним из основателей евразийства, опубликовал ряд статей в первых евразийских печатных изданиях. Но затем, почувствовав появление в евразийском движении властных геополитических амбиций, обвинил евразийцев в измене первоначальным принципам движения. В 1928 году появляется продуманный документ разрыва Флоровского с евразийцами — глубокая аналитическая статья «Евразийский соблазн», остающаяся и по сей день самым основательным критическим рассмотрением евразийства.
Другой пример — философ И. А. Ильин (некогда с симпатией отозвавшийся на евразийский сборник «Россия и латинство» за мужественное и верное, по словам автора, выступление против слияния православия и католичества10) уже в 1925 году выступил на страницах белградской газеты «Новое время» с резким осуждением евразийства (статья называлась «Идейный оползень» и печаталась в нескольких номерах газеты) и призвал старшее поколение ученых и мыслителей решительно высказаться против «евразийских писаний»11.
Возражение, прежде всего, вызывали антизападнические тенденции в выступлениях евразийцев, их отрицательное отношение к идее единства культурно-исторического процесса, равно как и недооценка евразийскими авторами общечеловеческих начал в культурной жизни. При этом критика евразийства велась одновременно с позиций либерализма западнического толка (Милюков, Кизеветтер) и с позиций универсалистской традиции в русской мысли (Бердяев, Булгаков). В споре с евразийцами Бердяев указывал на некорректность самой мысли, будто какая-либо культура (по утверждению некоторых евразийцев, западная) может стать предпочтительным носителем зла, ибо христианство, по замечанию философа, «не допускает географического разделения добра и зла»12. «Только от духовной беспомощности и
материалистического склада души, опыта и мысли, — писал И. Ильин, — можно искать спасения в Азии и на Востоке и противопоставлять им романо-германский Запад, забывая о том, что добро и зло не имеют востока и запада: зло и на востоке зло; добро и на западе добро»13.
По мнению Кизеветтера, главной идеей евразийства, его теоретическим ядром, без чего рушилось все здание евразийской доктрины, была идея о том, что в национальных культурах нет общечеловеческих элементов, что «человечество разбито в своей культурной жизни на взаимно чуждые культурные миры». Но эта мысль, утверждал автор, научно несостоятельна и никак не обосновывается евразийцами: «Говорить о самобытности России, это значит, ничего не сказать»14.
В несколько иной плоскости спорил с евразийцами С. С. Ольденбург, представлявший также, как И. Ильин, П. Струве и С. Франк, умеренно-консервативную линию в общественнополитической мысли русского зарубежья. «Нужна, — писал С. С. Ольденбург, — идейная переоценка ценностей. Для нее русский опыт и переболевшие, излеченные элементы русского общества — благодарная почва. Но переоценка нужна во всем объеме европейской культуры и не в виде попытки отречься от нее; такая попытка настолько же бесполезна, как насаждение какой-то особой, пролетарской, культуры»15.
Резко критиковали установки евразийцев представители религиозной мысли, объединявшиеся вокруг эмигрантских изданий «Путь» и «Новый град» и продолжавшие развивать в зарубежье идеи русского религиозного возрождения начала века. Они упрекали идеологов евразийства в забвении духовной основы и, по словам Бердяева, вселенского по своему значению характера Православия, в превращении его в «этнографический факт»16. Против религиозного партикуляризма евразийцев решительно выступал С. Н. Булгаков, писавший одному из сторонников евразийства о стремлении теоретиков движения превратить Православие в «православизм», в чем философ усматривал проявление нового язычества17.
Мы привели лишь наиболее характерные, на наш взгляд, точки зрения, высказывавшиеся видными представителями интеллектуальной эмиграции в дискуссиях о евразийском
движении. Как это часто бывает в полемике, за многими справедливыми и аргументированными обвинениями в адрес нового движения из поля зрения оппонентов нередко ускользало и то положительное и оригинальное, что действительно было в концепции евразийцев, в их трактовке русского исторического процесса, их историософском анализе русской революции. Этим ценным и оригинальным в евразийстве была идея цикличности исторического процесса и особенно стремление евразийцев акцентировать внимание на изучении вопроса о взаимоотношениях восточных и западных элементов в развитии российской государственности и отечественной культуры. Но все-таки следует признать, что и поводов для упреков у критиков евразийства было достаточно.
Политизация евразийства и его упадок
К середине 20-х годов одним из главных идеологов евразийства становится Л. П. Карсавин (1882—1952). В то время как Флоровский использовал евразийское движение для выражения собственных идей, Карсавину удалось не только привнести в евразийство отвлеченную философскую терминологию, но и повлиять на судьбу самого движения. Причем влияние оказалось не умозрительным, а реальным — не последнюю роль в гибели движения сыграла его философия, хотя намерения были прямо противоположными. Именно карсавинская концепция всеединства сыграла в судьбе евразийского движения роковую роль. Будучи ведущим теоретиком евразийства, Карсавин в то же время проявил большой интерес к практике, а именно — к политике. И идейный крен влево, который стал наблюдаться в евразийском движении с середины 20-х годов ХХ века, принадлежит, главным образом, ему. Ведь для Карсавина, в евразийский период его творчества, была характерна наклонность видеть положительные стороны и даже положительную основу в деятельности большевистского режима. Метафизика всеединства, составляющая основное русло русской философской традиции, начиная с Вл. Соловьева, на примере Л. Карсавина обнаружила свою явную нестойкость в отношении соблазнов утопизма, этатизма и антиперсонализма. Именно эти недуги впоследствии стали причиной как
разочарования самого Карсавина в евразийстве, так и разложения всего движения.
В апреле 1924 года, когда решался вопрос о привлечении Карсавина к евразийству, началась активная работа по подключению самого евразийства к более могущественному «целому», и идеи «тотализации», «индивидуальности как момента симфонической личности», «индивидуальной личности как личности социальной», «воли народа» и т. п. — оказались очень своевременными.
К этому времени евразийство из культурфилософского учения превращается в тоталитарную идеологию; евразийцы, первоначально собравшиеся для философских собеседований, из теоретического движения трансформируются в политическую партию.
Пётр Савицкий втягивается в организованную ГПУ «Операцию Трест». (Чекисты создали видимость существования в СССР разветвленной конспиративной организации антибольшевистского толка, основанной на евразийских принципах.) Расширение и изменение состава движения привело к его расколу, которому способствовало также проникновение агентов ОГПУ в среду евразийцев. Внутри евразийства постепенно формируется «левое», пробольшевистское направление. Характер движения необратимо менялся. Развернулся выпуск литературы с явным пропагандистским уклоном — создавались, в основном, уже не культурфилософские штудии, а манифесты, программы, брошюры с упрощенным изложением евразийства как идеологии и политической доктрины.
Еще в сентябре 1925 года ничего не подозревавший о связях с ГПУ Н. С. Трубецкой писал П. П. Сувчинскому и П. Н. Савицкому о глубоком неблагополучии в евразийском движении: «Меня просто пугает, что с нами происходит. Я чувствую, что мы забрались в трясину, которая с каждым шагом всасывает нас все больше и больше. О чем мы переписываемся? О чем говорим? О чем думаем? — только о политике. Надо назвать вещи своими именами: мы становимся политиканами и живем под знаком примата политики. Это — смерть»18.
В середине 20-х годов левые евразийцы фактически становятся послушными инструментами советской Москвы, отказываясь от изначальной оригинальности движения, а правые сосредоточивают свое внимание на узкоспециальных областях — истории, геополитике, экономике. Савицкий несколько раз инкогнито посещает Россию. Затем следует «внезапный» провал этой «антисоветской организации». Крах «Треста» в 1928 году нанес серьезный удар по идее политической организации евразийства. Постепенно к концу предвоенного десятилетия евразийство практически прекратило свое существование как единое общественно-политическое движение.
Светлое, многообещающее начало и бесславный конец. Такова трагедия евразийского движения. Судьба многих евразийцев так же трагична, как и судьба их движения.
Савицкий Петр Николаевич был арестован сразу после освобождения Праги в мае 1945-го, привезен в Москву и по обвинению в антисоветской деятельности приговорен к 10 годам заключения в лагерях. Отбывал наказание с 1946 года в Мордовии, с 1954 — под Москвой. Освобожден в 1956-м, получил разрешение вернуться к семье в Прагу, но к преподавательской деятельности не был допущен. Занимался переводами с чешского языка на русский, писал стихи и воспоминания. Снова был арестован чехословацкими властями за изданный в 1960 году в Париже сборник стихов «Посев», в котором нашла отражение и лагерная тема; вскоре освобожден под давлением международной научной
общественности.
Н. С. Трубецкой умер вскоре после вторжения гитлеровцев в Австрию. Германский фашизм не простил Трубецкому его непримиримости к насилию над культурой, над народами, его выступлений против пропаганды идей расизма. Тяжелобольной, Николай Сергеевич находился в больнице, когда гестапо устроило обыск в его кабинете. Значительная часть рукописей, в том числе и неоконченный «Опыт предыстории славянских языков», при обыске была изъята, а в дальнейшем потеряна или уничтожена.
Князь Святополк-Мирский, принадлежавший к левому крылу евразийцев, еще в 1920-е годы начал читать Маркса и Ленина; в 1931-м вступил в Коммунистическую партию Великобритании. Его возвращению на родину содействовал
М. Горький. Получив советский паспорт, Святополк-Мирский в 1932 году уехал в СССР, где активно включился в литературную жизнь. Он оказался «белой вороной» как в среде эмигрантов, так и в советской России. Будучи арестован и находясь в пересыльном лагере «Вторая речка» (в нескольких километрах от Владивостока), читал раз в неделю в своем бараке лекции по истории русской литературы. Известно, что он работал в лагерной котельной на Колыме, но и здесь, верный себе, писал работу по теории стихосложения.
О распаде евразийской группы Ф. А. Степун, например, пишет: «...это тем более странно, что группа создателей и вождей евразийства состояла из весьма талантливых людей, равных которым среди главарей других политических организаций найти нелегко. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть номера “Евразийского временника” и “Верст” и ближе познакомиться с работами Трубецкого, Карсавина и Савицкого. Нелишне вспомнить и то, что такой крупный ученый, как протоиерей Георгий Флоровский, тоже вышел из евразийцев»19. Федор Августович объясняет этот распад «не только внешними обстоятельствами: смертью князя Трубецкого и Карсавина,
возвратом Святополк-Мирского в советскую Россию, где он, вероятно, и погиб, увозом Савицкого в Россию, из которой он, однако, вернулся, но и более внутренними признаками: особенностями евразийского миросозерцания и организации евразийского движения»20. Главную причину, объясняющую, почему евразийство как культурно-политическое движение потерпело неудачу, он усмотрел в том, что евразийское миросозерцание было взращено ненавистью евразийцев к тем силам, которые привели Россию на край гибели. Именно эта ненависть в эпоху издания «Евразийской Искры» и карсавинских парижских лекций способствовала зарождению тоталитарных тенденций в евразийской идеологии и сближению с большевистской властью. «Произошло это, вероятно, потому, что соблазн клюевской строки: “есть в Ленине керженский дух, игуменский окрик в декретах” — был с самого начала близок евразийской душе»21. Хотя он отмечает в евразийцах правильное ощущение, присущее в то время немногим представителям
русской интеллигенции в эмиграции, что «и советская Россия — Россия»22.
Хотя срок пребывания евразийства на авансцене эмигрантской политики и культуры был недолог, оно все же оставило глубокий след в философии культуры. Политически, исторически евразийство оказалось эфемерным — однако ни его темы, ни его наследие не были эфемерны. Оно явилось очередным этапом творческого развития имманентной и коренной проблематики русского сознания — проблематики этнокультурной идентичности в контексте отношений цивилизаций Запада и Востока. В серии разработок начального, наиболее плодотворного периода оно предложило резкие, вызывающе спорные, но содержательные ответы на многие «русские вопросы». И неудивительно, что в пору очередной русской смуты, когда эти ответы вновь всплыли в культурном сознании, возродился «евразийский соблазн» — в еще более огрубленной и уродливой форме. Но евразийство также выдвинуло немало заслуживающих внимания идей в философии истории, философии культуры, и сегодня его теоретическое наследие по-прежнему нуждается в основательном изучении.
Соболев А. В. Князь Н. С. Трубецкой и евразийство //Лит. учеба. 1991. № 6. С. 131.
2
Степун Ф. А. [Рецензия] // Современные записки. 1924. Кн. XXI. С. 401. Рец. на кн.: Евразийский временник. Кн. 3. Берлин, 1923.
3
N. S. Trubetzkoy’s Letters and Notes, Prepared for Publication by R. Jakobson with the Assistance of H. Baran, O. Ronen and M. Taylor. The Hague ; Paris, 1975. P. 21. Цит. по: Аверинцев С. С. Несколько мыслей о «евразийстве» Н. С. Трубецкого : опыт беспристрастного взгляда // Новый мир. 2003. № 2. С. 23.
4
Флоровский Г. В. Письмо к П. Б. Струве о евразийстве // Флоровский Г. В. Из прошлого русской мысли. М., 1998. С. 131.
5 Вхождение Г. Флоровского в евразийство было продиктовано, прежде всего, соображениями академического, а не политического характера. В «Письме к П. Б. Струве о евразийстве» (1921) Флоровский объяснил свое сотрудничество с евразийцами тем, что культурно-философская рефлексия представляется ему в данный момент «гораздо более важным и насущным национальным делом, чем текущая политическая борьба» (Там же. С. 124), и евразийцы, по его оценке, собирались заниматься прежде всего такого рода рефлексиями. Однако заметив, что участники движения интересуются в большей степени политическими делами, а не метафизическими спекуляциями хотя бы и геополитической ориентации, он на одном из собраний в Берлине в 1923 году отошел от движения. В общем, оказался в положении обманутого ожиданиями научного работника, которому вместо академии предложили партком.
6 «Континентами» евразийцы называли части света, например Европу и Азию, а расположенную между ними Евразию они называли «срединным континентом».
7
Под туранскими народами евразийцы понимали угро-финнов, самоедов (сохранявшихся в Архангельской губернии и северо-западной Сибири), тюрков (татары, балкарцы, башкиры, киргизы, туркмены, алтайцы, якуты и др.), монголов (в пределах России — буряты, калмыки, маньчжуры, гольды и тунгусы, эвенки).
g
См. прим. 7.
9 См. прим. 7.
10 Ильин И. А. [Рецензия] // Русская мысль. 1923. Кн. Ill—V. С. 403. Рец. на кн.: Россия и латинство : сб. ст. Берлин, 1923.
11 Ильин И. А. Идейный оползень // Новое время. 1925. 7 авг.
12
Бердяев И. А. Евразийцы // Евразия: исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 31—32.
13
Ильин И. А. Идейный оползень // Новое время. 1925. 11 авг.
14
Кизиветтер А. А. Евразийство // Русский экономический сборник. Прага, 1925. Вып. 3. С. 56.
15 Ольденбург С. С. Письмо П. Б. Струве, 6 декабря 1921 г. // Политическая история русской эмиграции. 1920— 1940 гг. : док. и материалы. М., 1999. С. 111.
16 Бердяев И. А. Евразийство // Путь. 1925. № 1. С. 137.
17
Письмо протоиерея профессора С. Н. Булгакова А. В. Ставровскому от 1 октября 1924 г. // Евразия: исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 41—43.
18
Трубецкой И. С. Письмо П. П. Сувчинскому от 26 февраля 1922 года // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 776.
19
Степун Ф. А. Россия между Европой и Азией // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн / сост.: JI. И. Новикова, И. Н. Сиземская. М., 1993. С. 312—313.
20 „
Там же.
21 Там же. С. 313.
22 Там же. С. 312.
