CC BY
68
лер, Л. П. Буева и др. ; под ред. А. И.Арнольдова, А. С.Фриша. Москва : Высшая школа, 1986. 336 с.
8. Розин В. М. Новая познавательная ситуация в культурологии [Электронный ресурс]. URL: hischool.ru/userfiles/ rozin-new-pozn.do
9. Уайт Л. Наука о культуре // Антология исследований культуры. Санкт-Петербург, 1997. Т. 1.
10. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. Москва, 1978.
11. Шибаева М. М. Введение в философию культуры. (Западноевропейская мысль о культуре). Москва, 1998.
References
1. Vindel'band V. Filosofija kuPtury i transcendental'nyj idealism [Philosophy of culture and transcendental idealism]. Available at: dyyfs.info/filosofiya-kultury-i-transcendentalnyj-idealizm.html
2. Kagan M. S. Filosofija kuPtury [Philosophy of culture]. St. Petersburg, 1996.
3. Lapina T. S. KuPtura kak ob»ekt filosofskogo osmyslenija [Culture as an object of philosophical reflection]. Available at: /www.socionauki.ru/journal/files/fio/...3/lapina_kyltura_kak_obekt.pdf
4. Mezhuev V. M. Kul'tura kak predmet filosofskogo znanija [Culture as a subject of philosophical knowledge]. V diapazone gumanitarnogo znanija. Sbornik k 80-letiju professora M. S. Kagana. Serija «Mysliteli» [Range of the Humanities. Collection to the 80 anniversary of Professor M. S. Kagan. A series of «Thinkers»]. St. Petersburg,Sankt-Peterburgskoe filosofskoe obshhestvo Publ., 2001.
5. Mezhuev V. M. Filosofija kuPtury [Philosophy of culture]... — P. 12; sm. takzhe p. 11.
6. Neretina S. S. Tochki na zrenii [Point on the vision]. St. Petersburg,, 2005.
7. Arnol'dov A. I., Baller Je. A., Bueva L. P., etc. Osnovy marksistsko-leninskoj teorii kuPtury [The foundations of the Marxist-Leninist theory of culture]. Moscow, Vysshaja shkola Publ. [High School Publ.], 1986. 336 p.
8. Rozin V. M. Novaja poznavatePnaja situacija v kuPturologii [New educational situation in cultural studies]. Available at: hischool.ru/userfiles/rozin-new-pozn.do
9. Uajt L. Nauka o kul'ture [The Science of culture]. Antologija issledovanijkuPtury [Anthology of research culture]. St. Petersburg, 1997.
10. Frejdenberg O. M. Mif i literatura drevnosti [Myth and literature of antiquity]. Moscow, 1978.
11. Shibaeva M. M. Vvedenie v filosofiju kuPtury. (Zapadnoevropejskaja mysP o kul'ture) [Introduction to the philosophy of culture. (Western European thought on culture)]. Moscow, 1998.
Эволюционизм и постэволюционизм
как стратегии миропонимания и способы структурирования реальности
УДК 008:1-027.21 С. М. Витяев
Московский государственный университет культуры и искусств
Эволюционизм и постэволюционизм представлены как две взаимосвязанные стратегии культу-рогенеза, структурирования повседневного опыта и культурных практик. Обе эти адаптивные стратегии имеют психологическое основание и неразрывно связаны друг с другом. Они являются универсальным средством производства смыслов, функционируя в различных типах культур по-разному. Психологическими причинами данных адаптивных стратегий являются аффект тревоги для постэволюционизма и аффект надежды для эволюционизма, которые существуют в качестве расширенной функции указанных аффектов и составляют динамическую картину мира, своеоб-
ВИТЯЕВ СЕРГЕЙ МИХАЙЛОВИЧ — аспирант кафедры теории культуры, этики и эстетики
Московского государственного университета культуры и искусств 35
VITYAEV SERGEI MIKHAILOVICH — doctoral student of Department of theory of culture, ethics and aesthetics, Moscow State University of Culture and Arts
e-mail: kesar_945@mail.ru © Витяев С. М., 2014
разную для каждого хронотопа культуры, во взаимном диалектическом отношении. Это отношение определяет не только представления о динамике культурных процессов, но и саму динамику культуры, так как подразумевает различные концепции времени, а следовательно, и отношение к новациям.
Ключевые слова: теория культуры, эволюционизм, постэволюционизм, динамика культуры, динамическая картина мира, культурогенез, производство интерпретаций.
S. M. Vityaev
Moscow State University of Culture and Arts, Ministry of Culture of the Russian Federation (Minkultury), Bibliotechnaya str., 7, Khimki city, Moscow region, Russian Federation, 141406
EVOLUTIONISM AND PASTAFARIANISM EXTRAREGIO IDEOLOGIES AND WAYS OF STRUCTURING REALITY
Evolutionism and postevolyutsionizm presented as two interrelated strategies kulturogeneza, structuring everyday experience and cultural practices. Both of these adaptive strategies have a psychological basis and are inextricably linked with each other. They are a universal means of production of meanings, functioning in different types of cultures in different ways. Psychological causes of these adaptive strategies are to affect anxiety and affect postevolyutsionizma hope for evolutionism , which exist as an extended function of these affects, and make a dynamic picture of the world, for every kind of chronotope culture, mutual dialectical relationship. This attitude not only determines the representation of the dynamics of cultural processes, but also the very dynamics of culture, since it implies a different concept of time, and, consequently, the attitude towards innovation.
Keywords: theory of cultural evolutionism postevolyutsionizm dynamics of culture, the dynamic picture of the world, cultural genesis, production interpretations.
Чем обязаны люди своим животным предкам? Прежде всего, настороженностью. Об этом говорит Жиль Делёз в знаменитом интервью «Алфавит»: «Д: Если ты меня спрашиваешь, что для меня важнее всего в животном, то я скажу, что это настороженность. Принципиальная настороженность. П: Как у писателя? Д: Ну, писатель — он тоже насторожен. Философ тоже насторожен. Все насторожены. Для меня животное... это уши — они всегда настороже, никогда не отдыхают. Животные едят и одновременно следят за тем, что происходит у них за спиной, с разных сторон и так далее. Такое настороженное существование — это страшно». Животные всегда настороже в жестоком, полном хищников, мире, и у них нет культуры, которая могла бы их успокоить, дать уверенность и обратить внимание на себя и на общество, а не быть в состоянии постоянного ожидания неиз-
вестного. Всё внимание животных обращено вовне. Почти то же самое относится и к обществам, не имеющим развитой техники, особенно к охотникам и собирателям, в меньшей степени к кочевым земледельцам и скотоводам. Чем более оседлый и стабильный образ жизни ведут люди, тем дальше их культура от неизвестности. Мышление первобытных охотников ближе всего к животной напряжённости, у них животные отношения с животными, они не отделяют себя от животного мира, они всегда при оружии, так как не имеют собственных когтей, и всегда готовы дать отпор противнику; они так насторожены, что могут далее увернуться от внезапно пущенной стрелы [10, с. 44—45, 96, 113]. Охота сама по себе гораздо менее предсказуема, чем земледелие и скотоводство, зверь может не встретиться, а если и встретиться, то неизвестно как он себя поведёт; охотни-
ки всегда на чеку, в любой момент они могут и встретить опасного хищника, и спугнуть свою добычу: великая осторолсность и великая напряжённость. Отправляясь на охоту, они должны быть готовы ко всему. Кочевники встречаются с неизвестностью, путешествуя по дикой местности. Чувство незащищённости, неизвестности и непредсказуемости, которое испытывают жители современных городов, оказываясь один на один с мегаполисом, развитой техносферой, есть постоянный фон эмоциональной и интеллектуальной жизни людей и первичное условие постэволюционизма, а также его первая, наиболее обобщённая форма. Столкновение с неизвестным и ожидание чего угодно составляет постэволюционизм как свойство сознания и познания, и в этом смысле каждый человек постэволюционист в той мере, в какой он не знает чего ждать от будущего.
Однако есть противоположная тенденция, которая не позволяет считать изложенные выводы однозначными. Люди не могут жить в постоянном страхе, от него их защищают культурные реакции; отсюда напрашивается вывод скорее об обратной связи развитости техносферы и чувства уверенности в окружающем мире: первобытные племена, не имея возможности защититься от природы каменными стенами, спасаются, возводя между собой и диким миром стену из символов и, таким образом, очеловечивая, рационализируя, обожествляя природные явления. И чем в более дикой и коварной природе живут люди, тем более всеобъемлющую мифологию они создают, дабы воображаемая защищённость восполняла недостаток реальной. С другой стороны, люди городских цивилизаций имеют свои особые причины для ощущения непредсказуемости: во-первых, они отвыкают от постоянного соприкосновения с дикой природой, а когда попадают в чужой для них мир, то от ужаса их уже не защищает первобытный миф; во-вторых, место источника страха у жителей городов занимают
социальные, а не природные явления (которые, в свою очередь, ремифологизируются и так становятся доступными осмыслению и предсказанию); в-третьих, в истории городских цивилизаций возникновение свободомыслия, а следовательно, и демифологизация мифов, защищающих от ужаса, нередкое явление; в-четвёртых, с развитием городов расцветает и сообщение между ними, и люди, отправляясь в путешествия, оказываются в такой же ментальной ситуации, как и кочевники-скотоводы. Отсюда молено заключить, что современное человечество не просто создало антропогенные ландшафты, но и сделало всю планету безопасной за счёт транспортных путей. Фактически, Земля покрыта комфортной городской территорией, где купе, каюты и салоны — тоже части одного уютного мегаполиса.
Часто окружающая среда и образ жизни влияют на силу проявления этого фона в сознательных реакциях людей, и молено было бы предположить, что первобытные охотники — лучшие постэволюционисты. Действительно пространства, на которых живут традиционные племена охотников, рыболовов и скотоводов, заметно отличаются уже от жизненных пространств оседлых земледельцев, не говоря уже о среде обитания людей в индустриальных городах: охотники живут прямо в лесу, в степи [2, с. 339—345, 430—444], где растительность скрывает от людских глаз многое; рыболовы пересекают на своих судах водные пространства по неустойчивой жидкой поверхности океана, добывая себе пищу из тёмного, неизвестного подводного мира; ветры постоянно меняют рельеф пустынь, по которым перемещаются кочевники. Всё это дикие, необжитые пространства, которые вселяют страх. Совсем другие поверхности изобретают земледельцы. Обработанная сначала мотыгой, затем сохой и плугом почва уже не могла быть совершенно дикой, непредсказуемой землёй; далее, в обществах пашенных земледельцев появляются улицы, дороги, стены, города, коро-
че говоря, упорядоченные пространства [1, с. 113—192], в которых чувство беззащитности перед природой тускнело.
Итак, в истории осознания динамики процессов имеет место скорее не возрастание какой-либо тенденции, а диалектика ужаса перед неизвестным и защитной реакции культуры, которая идеализирует непонятную реальность [8]. В этой диалектике берут начала отношения постэволюционистского и эволюционистского миропонимания: для первого характерно принятие хаотической действительности и включение её в картину мира, тогда как второе стремится вообще не замечать беспорядка, накладывая на мир представления об иерархии, телеологии, истории и тому подобные. Быть может, это и есть тот признак, по которому постэволюционизм отличен от любых теорий изменений, которые все суть попытки представить историю симметричной и соответствующей некоторой идее. И два этих миропонимания имеют своей функцией две приспособительные стратегии, постоянно проявляющие себя в культуре, часто настолько молниеносно сменяя друг друга, что образуют сплошной континуум. Первая «эволюционистская» стратегия изобретает смыслы, которые представляют реальность стабильной и предсказуемой. Она мать всякой традиции, устойчивости и системности. Благодаря ей разум конструирует символическую вселенную, в которой он может спокойно существовать. Но вторая стратегия предусматривает адаптацию не через замалчивание, а через принятие окружающего хаоса. Вероятно, исторически первой формой этой стратегии для людей был тотемизм, который был не антропоморфизацией природы, а зооморфизацией человека, то есть альтернативной формой примирения с окружающим миром путём веры в естественность субъекта. Систематизация делает мир предсказуемым и спокойным, но одновременно в культуре существует разочарование в возможностях разума, что порождает необходимость субъекта учиться любить беспоря-
док и искать наслаждение в нём.
Ницше увидел эти отношения в образе аполлонического и дионисического начал греческой культуры, в которой аполлонизм означал творчество прекрасных иллюзий, заставляющих отвернуться от жуткой действительности, а дионисизм — опьянение как реакцию на принятие ужаса и бессмысленности человеческой жизни [12, с. 34—48]. Дальнейшие рассуждения Ницше о том, что эти отношения простёрлись «вплоть до настоящего времени, да и на всё далёкое будущее» [12, с. 82] и об извечности борьбы трагического и теоретического понимания [12, с. 92], также относятся к диалектике эволюционизма и постэволюционизма в культуре. Действительно, теоретический и аполлонический оптимизм у Ницше сопоставим с эволюционизмом как приписыванием миру порядка, успокаивающим человека и дающим ему власть над природой, а трагический дионисизм — с постэволюционизмом как признанием факта непознаваемости и непредсказуемости мира. Те лее отношения выведены Ницше и в «Несвоевременных размышлениях» в форме взаимообусловленности исторического и неисторического. Историческое есть память и стремление запоминать, приобретать опыт, а следовательно, познавать динамику процессов и учиться предсказывать их. Однако для жизни необходимы постоянные вспышки неисторического, которое отбрасывает прошлое, но не стремится и к будущему; это чистая активность в настоящем, воля к действию любой ценой и при любых условиях, которая без памяти и без расчёта в момент действия сталкивается с хаосом [12, с. 123—188]. Отсюда следует, что нелогичное вообще необходимо. Человеческая культура и всё, что в ней есть рационального и системного, нуждаются в нелогичном отношении ко всем вещам [11, с. 43] как в своём пределе.
Нелогичное, в указанном понимании, проецируемое на область динамики культуры, есть постэволюционистское свойст-
во сознания. Оно постоянно присутствует в жизни людей. Многие проявления бессознательного в повседневном поведении людей обусловлены его действием: эмоциональные процессы, если они достаточно сильны, могут вытеснять рациональные ожидания, в системе которых люди осуществляют целенаправленную деятельность. Ярче всего это проявляется в аффекте тревоги, которая является реакцией именно на неизвестность [14], хотя в принципе любой сильный аффект или эмоция задействует чувство неисторического. С другой стороны, существуют «эволюционистские» эмоции, например, надежда, которая предполагает ожидание чего-то определённого от реальности [5]. Когда надежда не сбывается и реальность не оправдывает ожиданий субъекта, наступает чувство разочарования или обиды, переходная эмоция к состоянию тревоги, которое является в высшей степени некомфортным аффектом. Чтобы преодолеть его, сознание изобретает новые надежды, которые, в свою очередь, скатываются через разочарование к тревоге, или, как писал Белинский, «за всяким очарованием неизбежно следует разочарование — таков закон жизни» [3, с. 410].
Также очень образно и точно эти психологические и культурные процессы описаны Фрезером применительно к развитию мировоззрения: «Итак, наш примитивный философ, оторвавшись от прежних якорных цепей, носимый по бурному морю сомнения и неопределённости, жестоко поколебленный в своей прежней вере в себя и свои силы, должно быть, был совершенно сбит с толку и выведен из равновесия, пока, подобно кораблю, который после бурного путешествия прибывает в тихую гавань, не остановился на новой системе веры и действия, разрешившей его тревожные сомнения и давшей замену (пусть непрочную) верховной власти над природой, от которой он был вынужден отречься» [13, с. 71]. Это метание субъекта от уверенности к отчаянию и к творению новой веры как средства
спасения от отчаяния и есть элементарная диалектика эволюционистского и постэволюционистского в человеческой психологии.
Нет такого предмета, к которому человек прикоснулся бы своими чувствами или мыслями и в то же время не отметил его печатью этой диалектики. Технологии подчиняются определённым законам, и сами по себе подразумевают эволюционистский образ мысли, так как в их отношении должно работать представление о том, как они могут быть использованы и что из этого может выйти. Это атрибут любой разумной деятельности — возможность создавать представление, развёртывать перед мысленным взором всю картину причин и следствий, целей и средств. Это та способность психики, которая даёт возможность и человекообразным обезьянам видеть в палке продолжение своей руки и средство к обороне или добыванию пищи, и скульптору увидеть в глыбе мрамора фигуры людей. Но люди были бы богами, если бы все их технологические задумки работали бы так, как они и задумывались. Когда изобретение сталкивается с реальностью, оно обнаруживает свою ограниченность, непредсказуемые заранее факторы приводят к неудаче при первом его использовании, так что от новации приходится отказываться. История техники так богата примерами того, как новации отбрасываются после первых неудач, а затем вновь начинают успешно использоваться через несколько поколений, что было бы сложнее отыскать историю той техники, где это правило не соблюдалось бы [см. например: 7, 9]. Яркие примеры того, как тревога по отношению к новациям находит объяснение, встраивается в картину мира и классифицируется, приводит Фрезер в «Золотой ветви»: «Суеверный запрет на использование железа, возможно, восходит к весьма древней эпохе истории общества, когда железо было ещё внове, и поэтому многие относились к нему с подозре-
нием и неодобрением. Всё новое способно возбуждать у дикаря страх и ужас. "У ду-сунов бытует любопытное суеверие, — рассказывает один из первых поселенцев на острове Борнео. — Всё происходящее (плохое ли, хорошее ли, удачное или неудачное) они приписывают какому-то нововведению в своей стране. Например, моё недавнее посещение в Киндаме 'вызвало' исключительную жару". Встревоженные обитатели Никобарских островов приписали проливные дожди, последовавшие за землемерными работами, проводившимися англичанами зимой 1886/87 года, гневу духов на теодолиты, нивелиры и другие инструменты, которые были установлены во многих излюбленных местах островитян. Некоторые островитяне предлагали смирить гнев духов принесением в жертву свиньи. В XVII веке серия неурожаев вызвала волнения среди эстонских крестьян. Источником зла они сочли водяную мельницу, которая причи-няла-де неудобство реке, преградив её течение. В Польше за первой попыткой ввести железные лемехи последовал ряд неурожаев. Их причину крестьяне увидели именно в этих железных лемехах и вновь заменили их старыми деревянными сошниками... Для объяснения антипатии правителей и жрецов к железу, которую те приписали и богам, достаточно неприязни дикаря к нововведениям. В некоторых лее местах эта антипатия могла усилиться из-за таких случайных совпадений, как, например, неурожаи, последовавшие за применением железных лемехов в Польше» [13, с. 256—257] (курсив наш. — С. В.). Приведённый отрывок, как нам кажется, описы-
вает один из главных принципов человеческого мышления: сводить незнакомое к знакомому. Однако Фрезер касается здесь только исторических фактов, кроме которых, как мы можем предполагать, имеется ещё следующий психологический факт: перед тем, как включить неизвестное в систему своего мировоззрения, люди испытывают чувство тревоги перед неизвестным, и в приведённых Фрезером примерах люди сначала сталкивались с неупорядоченным в чистом виде, испытывали смутную бессознательную тревогу, и только потом находили объяснение, которое однозначно убирало чувство тревоги и обезвреживало опасность тем, что давало возможность понять её в ряду известных причин и следствий. В опыте людям дан беспорядок, который они «успокаивают» аналогией с чем-то знакомым. Каждая новая технология должна, таким образом, проходить проверку хаосом окружающего мира, и если эта проверка оканчивается провалом, то постэволюционистская тревога задерживает дальнейшее экспериментирование и подборку лучших вариантов. Таким образом, в истории техники и, шире, познания оказываются переплетены эволюционистские и постэволюционистские функции сознания: первые обеспечивают перспективное представление будущей деятельности и теоретическое соответствие новации системе законов природы, а вторые обеспечивают творческое состояние как ответ на проблему, на вызов хаотической реальности, благодаря которому возможен акт изобретения, и тревогой от неудач тормозят введение новаций в теорию и практику.
Примечания
1. Археология : учебник / под редакцией академика РАН В. Л. Янина. Москва : Изд-во Моск. ун-та, 2006. 698 с.
2. Африка / сост. Г. И. Царёва. Москва : Золотой век, 2005. 568 с.
3. Белинский В. Г. Русская литература в 1840 г. // Полн. собр. соч. : в 13 т. Москва : Издательство Академии наук СССР, 1953—1959. [Т. 4] : Статьи и рецензии 1840—1841. 674 с.
4. Воеводина Л.Н. Мифологические представления и выделение сакральной сферы в архаической культуре // Вестник Московского государственного университета культуры и искусств. 2012. № 6. С. 31—36.
5. Зелигман Мартин Э. П. Как научиться оптимизму. Советы на каждый день. Москва : Вече, 1997. 432 с.
6. Изард К. Э. Психология эмоций. Санкт-Петербург : Питер, 2007. 464 с.
7. Карпова Л. И. История воздухоплавания и авиации // История авиации и космонавтики. Москва : МГТУ, 2005. Часть I. 115 с.
8. Кристева Ю. Силы ужаса: эссе об отвращении. Санкт-Петербург : Алетея, 2003. 256 с.
9. Ланина И. П. История развития вычислительной техники. Иркутск : ИрГТУ, 2001. 166 с.
10. Нефёдкин А. К. Военное дело чукчей (середина XVII — начало XX в.). Санкт-Петербург : Петербургское востоковедение, 2003. 352 с.
11. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла : сочинения. Москва : Эксмо, 2006. 848 с.
12. Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Москва : Эксмо ; Санкт-Петербург : Мидгард, 2006. 1024 с.
13. Фрезер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Москва : Политиздат, 1980. 831 с.
14. Щербатых Ю. В., Ивлева Е. И. Психофизиологические и клинические аспекты страха, тревоги и фобий. Воронеж : Истоки, 1998. 282 с.
References
1. Yanin V. L., ed. Arkheologiya [Archaeology]. Moscow, University Press Publ., 2006. 698 p.
2. Tsaryova G. I., ed. Afrika [Africa]. Moscow, Golden age Publ., 2005. 568 p.
3. Belinsky V. G. Russkaya literatura v 1840 g. [Russian literature in 1840]. Polnoe sobranie sochineniy. Tom 4. Stafi i retsenzii 1840—1841 [Complete set of works. Volume 4. Articles and Reviews 1840—1841]. Moscow, Publishing House of the Academy of Sciences of the USSR, 1953—1959. 674 p.
4. Voevodina L. N. Mifologicheskie predstavleniya i vydelenie sakral'noy sfery v arkhaicheskoy kul'ture [Mythological ideas and selection of sacred sphere in archaic culture]. Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo universiteta kuVtury i iskusstv [Bulletin of the Moscow State University of Culture and Arts]. 2012, № 6, pp. 31—36.
5. Martin E. P. Seligman Kak nauchifsya optimizmu. Sovety na kazhdyy den' [How to learn optimism. Tips for every day]. Moscow, Veche Publ., 1997. 432 p.
6. Izard K. E. Psikhologiya emotsiy [Psychology emotions]. St. Petersburg, Peter Publ., 2007. 464 p.
7. Karpova L. I. Istoriya aviatsii i kosmonavtiki. Chast I. Istoriya vozdukhoplavaniya i aviatsii [History of Aviation and Astronautics. Part I. History of aeronautics and aviation]. Moscow, MSTU Publ., 2005. 115 p.
8. Kristeva J. Sily uzhasa: esse ob otvrashchenii [Powers of horror: an essay on disgust]. St. Petersburg, Alethea Publ., 2003. 256 p.
9. Lanina I. P. Istoriya razvitiya vychisliteVnoy tekhniki [The history of computing]. Irkutsk, IrSTU Publ., 2001. 166 p.
10. Nefedkin A. K. Voennoe delo chukchey (seredina XVII — nachalo XX v.) [Warfare Chukchi (mid XVII — beginning of XX century)]. St. Petersburg, Petersburg oriental Publ., 2003. 352 p.
11. Nietzsche F. Po tu storonu dobra i zla: Sochineniya [Beyond Good and Evil: Works]. Moscow, Publishing house Penguin Books, 2006. 848 p.
12. Nietzsche F. Tak govoril Zaratustra [Thus Spake Zarathustra]. Moscow, Eksmo Publ., St. Petersburg, Midgard Publ., 2006. 1024 p.
13. Frazer J. G. The Golden Bough. London, 1923.
14. ShCherbatyh Y. V., Ivlev E. I. Psikhofiziologicheskie i klinicheskie aspekty strakha, trevogi i fobiy [Psychophysiological and clinical aspects of fear, anxiety, and phobias]. Voronezh, Origins Publ., 1998. 282 p.
