CC BY
122
Е. А. Великанова
Петрозаводск
ЕВАНГЕЛЬСКИМ ТЕКСТ В ФАНТАСТИЧЕСКИХ
ПОВЕСТЯХ В. П. КРАПИВИНА (ЦИКЛ «В ГЛУБИНЕ ВЕЛИКОГО КРИСТАЛЛА»)
Говоря о фантастических произведениях Крапивина, нельзя не признать, что за привычным «вооружением» фантастики — космическими путешествиями, инопланетными существами, смертельными опасностями, невероятными приключениями юных героев — открываются проблемы, одинаково острые и для взрослого читателя, и для подростка. Военная угроза, кризис семьи, социальная незащищенность ребенка, отсутствие нравственных ориентиров — такова реальность сегодняшнего дня, и сильнее всего эти «взрослые» проблемы отражаются на жизни младшего поколения.
К взрослому миру обращен призыв Крапивина обратить внимание на бедственное положение детства, а вместе с юным читателем писатель ищет ответы на сложнейшие вопросы, которые, несмотря на то что они существуют извечно, по-новому ставит современность. Говоря о любви и дружбе, доверии и взаимовыручке, нравственном долге и справедливости, автор все чаще раскрывает читателю своих произведений новый — христианский — смысл, обращенный как к ребенку, так и ко взрослому.
Религиозные искания Крапивина породили в 1996— 1998 годы полемику на страницах художественно-публи-
© Великанова Е. А., 2011
цистического альманаха «Та сторона». По мнению В. Кап-лана, открывшего дискуссию, «в своих книгах он (Крапивин. — Е. В.), часто сам о том не зная, ставит глубокие религиозные вопросы, показывает глубину верующей души...»1 Оппоненты, например М. Веретенников, задавались вопросом: «Зачем нужно представлять книги Крапивина чуть ли не подпольным Евангелием, неким учебником по христианству?»2, а самые яростные, такие как Сева Глу-щенко (скрывший себя под именем крапивинского героя), пытались возвести созданную писателем фантастическую теорию Великого Кристалла в ранг самостоятельной религиозной доктрины.
Несмотря на то что вопрос о религиозных взглядах писателя взволновал читателей, Владислав Крапивин долгое время предпочитал воздерживаться от комментариев. В недавней работе «Струна и люстра» (2006) с подзаголовком «Мысли и заметки о ребячьих отрядах» писатель дает однозначный ответ на интересующий вопрос:
Я человек верующий, крещен в православной традиции и отношусь к православию с величайшим уважением3.
И добавляет:
Еще в давние, семидесятые годы я пересказывал ребятам истории из Нового Завета (немало рискуя при этом) и давал своим юным капитанам читать Библию4.
Владислав Крапивин, как и прежде, далек от нраво-учительства:
Некоторые ревностно религиозные читатели моих книг, бывало, упрекали меня в излишне свободной (по их мнению) и спорной трактовке православных догм. Но я всегда старался в своих суждениях исходить из интересов детей. И помнил слова Спасителя: «Будьте, как дети»5.
1 Каплан В. Религиозные мотивы в творчестве Владислава Крапивина // Та сторона. 1996. Вып. 10. [Электронный ресурс]: Режим доступа: http://www.rusf.ru/vk/recen/1995/kaplan01.htm
2 Веретенников М. «Крапивин и религия» — продолжение темы // Та сторона. 1998. Вып. 13. [Электронный ресурс]: Режим доступа: http://www.rusf.ru/tc/tcl3/13mnen03.htm
3 Крапивин В. П. Струна и люстра // Струна и люстра. М., 2007. С. 448.
4 Там же. С. 448.
5 Там же. С. 451.
Владислав Крапивин как никто другой имеет право так заявлять — это подтверждает его многолетний опыт работы с детьми и особый талант видеть мир глазами ребенка. Писателя интересует именно детское, часто близкое народному, но тем не менее современное восприятие христианского учения, поэтому христианские образы и мотивы в его творчестве раскрываются с разных сторон: сказочной, научно - фантастической, психологической.
Русская литература никогда не существовала в отрыве от православной традиции — это очевидный для исследователей факт. Как подчеркивает В. Н. Захаров, даже «советская литература обнаружила глубокую связь с предшествующей традицией, назвав многое из христианского идеала общечеловеческими гуманистическими ценностями»6. Владислава Крапивина, ставшего известным в советскую эпоху благодаря своим «пионерским» повестям, нельзя упрекнуть в перемене нравственных ориентиров. Напротив, как уверяет Р. Арбитман, Крапивин и теперь «словно не замечает, что "пионерский" энтузиазм давно архаичен, что реальный сегодняшний подросток уже ничем не напоминает холодновато-безупречного "мальчика со шпагой", а извечная тяга к справедливости, свойственная молодому поколению, потихоньку используется разного рода "гуру" возрастом постарше...»7 Отвечая Р. Арбитма-ну, Крапивин пишет:
К счастью, существуют еще обычные мальчишки и девчонки, для которых «пионерская экзальтация» (то есть нормальные человеческие отношения: бескорыстная дружба, верность слову, стремление защитить слабого, вступиться за правду — а отнюдь не пропаганда большевистских лозунгов) еще, вопреки утверждению критика, не стала архаикой8.
Другой непримиримый оппонент Крапивина А. Разуми-хин так определяет установленное писателем «правило»:
6 Захаров В. Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. науч. тр. Петрозаводск, 1994. С. 11.
7 Арбитман Р. Слезинка замученного взрослого // Детская литература. 1993. № 12. С. 8.
8 Крапивин В. Пионерско-готический роман, тинэйджеры и «обескураживающие повторы» // Уральский следопыт. 1994. № 8. С. 60.
...всегда и во всем (когда речь идет о любимых им героях) должны торжествовать справедливость и брать верх добродетель. А сами герои — непременно являть образец возвышенности и благородства9.
Если отбросить ироничный тон, сказанное А. Разумихи-ным отражает действительность. По мысли Л. Н. Колесовой, «для юного читателя герой-подросток В. Крапивина становится своеобразным эталоном нравственной красоты»10. Высокий нравственный идеал, который отличает книги Крапивина на всех этапах творческого пути, — важнейшая черта, характеризующая лучшие произведения литературы для детей и юношества. Он созвучен и христианскому идеалу, и народному идеалу сказки.
«Крапивинский календарь» (2006—2007) — летопись жизни и творчества писателя — открывается датой рождения Владислава Крапивина, 14 октября 1938 года. «Семейная легенда утверждает, что в этот день — Праздник Покрова Пресвятой Богородицы — в Знаменской церкви рядом с роддомом звонили колокола, и выпал первый в том году снег»11 — такова первая запись писателя. Для понимания художественного мира Крапивина значение сохранившейся семейной «легенды» неслучайно и ценно — образ матери, сливающийся с ликом Богородицы, занимает важное место в произведениях писателя. Отношения матери и ребенка — лейтмотив фантастических повестей Крапивина из цикла «В глубине Великого Кристалла» (1988—1993).
Всевозможные семейные коллизии сопровождают юных героев повестей. Многие из них потеряли родителей, у других нет взаимопонимания в семье, третьи неспособны принять приемного отца или мать, а кто-то, наоборот, мечтает быть усыновленным. Двенадцатилетнему Павлику, герою повести «Выстрел с монитора» (1988), открывающей цикл, трудно смириться с тем, что новая папина жена может
9 Разумихин, А. Правило без исключений, или Прозрачная злость и интеллигентные мальчики Владислава Крапивина // Урал. 1982. № 8. С. 150—151.
10 Колесова JI. Н. Нравственные искания в современной прозе для детей: Учеб. пособие. Петрозаводск, 1987. С. 30.
11 Крапивин В. П. Крапивинский календарь // Струна и люстра. С. 457.
заменить умершую маму для него и младшей сестренки. Сироты из повести «Гуси-гуси, га-га-га...» (1989) верят, что на волшебных Лугах каждый ребенок встретит семью — женщину, мужчину и детей, которые позовут жить с собой. Женщина скажет ребенку: «Я буду твоя мама...», и тогда «он как побежит, как обнимет ее...»12 В повести «Застава на Якорном поле» (1989) мальчик не верит в смерть матери и, несмотря ни на что, пытается найти ее.
Для маленького князя Юр-Танка из средневекового мира, одного из героев повестей о Кристалле, образок Богоматери с Младенцем, который он носит на груди, служит напоминанием о своей давно умершей маме. Юный князь заступил на княжение после смерти отца и прекратил многолетнюю кровопролитную войну. В знак заключения мира бывшие враги построили «Церковь Матери Всех Живущих... Мать была у каждого, хоть он христианин, хоть язычник... Говорят, кто в эту церковь приходит, будто на какое-то время со своей матерью встречается»13. «Мать Всех Живущих» у Крапивина — это уже не мифическая прародительница мира и человечества, какой она воспринималась в дохристианские времена, но и не Богородица, это близкий каждому образ родной матери, испытывающей безграничную любовь, заботу и страх за свое дитя:
«Чадо! Что ты сделал с нами! Вот, твой отец и я с великой скорбью искали тебя!» — через многие века летит к нам этот вскрик Матери, в котором и горечь упрека, и великое облегчение оттого, что вот, он нашелся все-таки, жив, цел... Ведь три дня искали, когда заметили, что нет его среди тех, кто возвращался в свой город с праздника. Мальчик сказал тогда, что не надо было искать. Могли бы, мол, сразу догадаться, что он там, где ему следует быть, — в доме Отца своего Небесного. Говорят, это было предчувствием и пониманием своего предназначения. А может быть, еще и попыткой скрыть за мальчишеской ершистостью смущение и виноватость перед мамой?.. Двенадцатый год — велик ли возраст-то!14
12 Он же. Гуси-гуси, га-га-га... Повесть // В ночь большого прилива. М„ 2006. С. 373.
13 Он же. Крик петуха. Повесть // Сказки о рыбаках и рыбках. М., 2006. С. 130.
14 Он же. Лоцман. Хроника неоконченного путешествия // Синий треугольник. М., 2006. С. 182—183.
Евангельский сюжет, как мы видим, толкуется писателем в бытовом психологическом плане, но цель, которую стремится достигнуть Крапивин, — воспитание в маленьком читателе человечности, добра, бережного отношения к близким — естественным образом приводит к постижению христианских истин.
Присутствие образов-символов, несущих в себе и память христианского мироощущения, и отпечаток «народной веры», фольклорно-сказочный взгляд — особенность фантастических произведений Крапивина.
...Русская сказка, оказывая порой пусть и не заметное, но постоянное воздействие на весь путь русской литературы, служила своеобразным каналом, по которому евангельские идеи и образы, трансформированные в духе «народной веры», проникали уже на уровне жанровых структур в мир профессионального творчества15.
Прежде всего это относится к литературной сказке, теснее других жанров связанной со сказкой народной, кроме того, как подчеркивает Е. М. Неёлов, «фольклорно-ска-зочная трансформация евангельских идей и образов... незримо присутствует и в тех литературных жанрах, где сказочность жанрово закреплена, то есть в жанрах фантастических, проникая тем самым и в область современной массовой литературы»16.
В фантастических повестях о Великом Кристалле Владислава Крапивина наше внимание привлекли традиционные для христианской культуры символы: рыба и петух. Как известно, «самым распространенным из символов Спасителя было изображение рыбы (курсив наш. — Е. В). Аббревиатура греческой фразы 11}оои2 Хрюхо2, Оеои Еытцр (Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель) — складывается в слово 1x0^2, которое означает „рыба"»17. Одна из
15 Неёлов Е. М. От волшебной сказки к литературе: фольклорная трансформация евангельской традиции в учении Н. Ф. Федорова о воскрешении // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. науч. тр. Петрозаводск, 1994. С. 273.
16 Там же. С. 273.
17 Алексеев С. В. Энциклопедия православной иконы. Основы богословия иконы. СПб., 2007. С. 79.
повестей Крапивина носит название «Сказки о рыбаках и рыбках» (1991). Очевидно не только обращение автора к евангельскому сюжету, но и напоминание о пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке» — на страницах повести герои признаются, что «на многих гранях Великого Кристалла известны были творения Пушкина»18. Тем не менее, как пишет Е. М. Неёлов, нар одно-евангельская традиция «определяет содержание не только фольклорных, но и пушкинских сказок»19.
Герой повести Крапивина художник Валентин Волынов, проходя по старинным улицам города, однажды «свернул наугад — на дорожку за переделанной под керосиновую лавку часовенкой — и оказался в незнакомом ему до сей поры переулке... Вот здесь-то Валентин и увидел Маленького Рыболова. У осевшего в лопухи бревенчатого дома была под мятой водосточной трубой врыта бочка... Над краем бочки, на самодельной лавочке из кирпичей и доски, сидел мальчонка лет восьми... Он рыбачил — держал в руках короткую удочку, и леска от нее уходила в бочку... И на лице, и в позе мальчика была такая сосредоточенность, такая готовность вот-вот выудить из дождевой бочки настоящую рыбку, что смеяться над ним — не вслух, а даже про себя — было грешно»20. К удивлению Валентина, рядом с бочкой «в одуванчиках стояла трехлитровая банка, в ней плавало несколько окунят и ершиков... Чудеса! Валентин заглянул в бочку. Воды было почти доверху. Солнце просвечивало ее до дна, там блестели две пивные пробки. И больше ничего не было — только мальчишки-ны ноги, которые в воде казались зеленоватыми»21.
Часовенка, которая указывает герою путь, Маленький Рыбак, чудесное появление рыбы в дождевой воде — налицо обращение писателя к христианской символике, отра-
18 Крапивин В. П. Сказки о рыбаках и рыбках. Повесть // Сказки о рыбаках и рыбках. М., 2006. С. 518.
19 Неёлов Е. М. О жанровом содержании «Сказки о царе Салтане» А. С. Пушкина // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр: Сб. науч. тр. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 150.
20 Крапивин В. П. Сказки о рыбаках и рыбках. С. 385—386.
21 Там же. С. 387.
женной в сюжетах Евангелия: кроме призвания будущих «ловцов человеков», апостолов Симона, Петра и Андрея, бывших рыболовами, достаточно вспомнить насыщение народа в пустыне несколькими хлебами и рыбой и чудесный улов по слову Спасителя. Любопытно проследить фольк-лорно-сказочную трансформацию образа мальчика-рыболо-ва — оказывается, он хочет выловить в бочке «ту самую» щуку, «которая "по щучьему велению"»22, а мелких рыбешек отпускает. «Если это и было игрой — щука и так далее — то игрой с каким-то серьезным, неведомым Валентину смыслом», — подчеркивает автор чудесное значение происходящего23. Можно понять, что для взрослого Валентина увиденное чудо имеет христианское значение, хотя он и затрудняется его интерпретировать, в то время как для Маленького Рыбака — это продолжение сказки. Взрослый герой не находит ничего лучше, чем в шутку посоветовать Маленькому Рыбаку:
Щука для такой бочки все-таки великовата. А вот золотая рыбка — в самый раз, она ведь тоже годится для желаний.. ,24
Мальчик обрадовался и удивился — как он сам не догадался! «Только ведь золотых рыбок сетями ловят...» — напомнил Валентин.
«Я знаю! У деда авоська есть, тонкая такая, шелковая. На обруч натяну — будет сачок. Тут ведь большая сеть не нужна!»25 — решил мальчик.
Сказка Пушкина, народная сказка и евангельский сюжет, сплетаясь, становятся источниками для завязки действия современного фантастического произведения. Владислав Крапивин рассказал о встрече героя с Маленьким Рыбаком во «Вступлении», создавая ореол чудесного всей повести.
...Ни разу потом не встретил Валентин этого мальчика. Мало того, не мог он отыскать даже этот дом с бочкой под водосточной трубой. Тропинка от часовни приводила то на заброшенный стадион, то на Водопроводную улицу. Да и сама
22 Там же. С. 389.
23 Там же.
24 Там же.
25 Там же. С. 390.
часовенка при ближайшем рассмотрении оказалась отключенной трансформаторной будкой26.
Загадочный Маленький Рыбак через несколько лет снова появился в жизни Валентина — почти не повзрослевшим подростком, или, как называет его Валентин, «отроком».
— Ну скажи тогда, отрок... поймал ты в тот раз золотую рыбку? — Поймал... — почему-то невесело отозвался Юрик. — Дождался, когда солнечный блик зажегся, и вытащил сеткой... — Ну и... выполнила она желание? Еще тише Юрик проговорил: — Такая рыбка... она ведь не как в сказке... чтобы желание исполнилось, надо ее... сжать в кулаке. До смерти... А она живая, не мог я27.
Неспособность причинить боль слабому, лишить жизни чудесное существо ради исполнения своей прихоти — трудноразрешимая нравственная проблема, которая отзывается в сердце маленького читателя, характеризуя героя и создавая новый психологический ракурс.
Золотинка — не просто рыбка, ей даже не нужно постоянно находиться в воде — достаточно завернуть ее во влажную тряпочку и можно носить с собой. И все-таки Юрик, он же верховный князь Юр-Танка, вынужден попросить рыбку об исполнении желания, когда на его глазах убивают из арбалета маленького трубача Юкки. «Хочу, чтобы он был живой!»28 — загадывает Юр-Танка. «Жми! Для того я на свете...» — отвечает Золотинка.
Он стиснул влажную тряпицу со всей силой отчаяния. Ощутил, как в ткани хрустнули крошечные косточки... И сразу исчезло кровяное пятно вокруг черной дырки на груди у Юкки. И само отверстие закрылось, заросло красным бугорком. Юкки прикрыл стеклянные глаза, поморщился, опять поднял веки. Глянул уже осмысленно, шевельнул губами, попытался сесть...29
«Оживление — важнейшая функция чудесного предмета в сказке»30, — пишет Е. М. Неёлов. По классификации
26 Там же.
27 Там же. С. 500.
28 Там же. С. 514.
29 Там же.
30 Неёлов Е. М. Волшебно-сказочные корни научной фантастики. Л., 1986. С. 125.
В. Я. Проппа, рыбку Золотинку можно считать сказочным «чудесным предметом». Как подчеркивает Е. М. Неёлов, «сказочным "чудесным предметам" в научной фантастике аналогичны "умные предметы", т. е. разнообразная фантастическая техника»31. Рыбка из повести Крапивина оказывается не столько живым существом, сколько техническим приспособлением для исполнения желаний, а общение с ней —
...это и не разговор, а как бы... ну, мысленный обмен информацией. Ведь, по сути дела, что такое рыбка? Это колоссальный накопитель энергии, который моментально отзывается на заданную программу. В нем все готово, чтобы программа возникла от человеческого желания и сразу исполнилась... И, конечно, информация там заложена, много всякой... На молекулярном уровне32.
Оживление героя, как и в сказке, «связано с оппозицией жизни и смерти, оно легко интерпретируется как смерть и воскрешение»33, обращая нас к Евангелию. Рыбка — символ Спасителя — возвращает жизнь убитому ребенку. Но ее смерть мучает Юр-Танку:
Была живая, а пришлось погубить... — Но не было же другого выхода! — Конечно, — кивнул Юр-Танка. — Только все равно жалко... И главное, она знала заранее. И ей было больно... наверно...34
Другой традиционный христианский символ, выражающий идею воскресения — это петух, «который своим криком пробуждает от сна»35. Образ петуха в повести Владислава Крапивина «Крик петуха» (1989) близок традиционному сказочному — об этом говорит его золотистая окраска — перья «отливали всеми оттенками меди, латуни и даже червонного золота»36. Однажды петух издал «орлиный клич», взлетел и исчез — оказалось, петух способен посещать сопредельные фантастические пространства.
31 Там же. С. 132.
32 Крапивин В. П. Сказки о рыбаках и рыбках. С. 515.
33 Неёлов Е. М. Волшебно-сказочные корни научной фантастики. С. 125.
34 Крапивин В. П. Сказки о рыбаках и рыбках. С. 521.
35 Алексеев С. В. Энциклопедия православной иконы. С. 81.
36 Крапивин В. П. Крик петуха. С. 10.
В этом убедился третьеклассник Филя Кукушкин — как в сказке, где герой путешествует на орле, однажды Филя ухватился за лапы петуха и улетел вместе с ним «через пространственный барьер». Как подчеркивает Е. М. Неёлов, «мгновенное или внепространственное перемещение может рассматриваться как смерть и оживление: смерть в одном месте и оживление в другом»37. Таким образом, можно говорить о том, что золотой петух в повести Крапивина, так же как чудесная рыбка, служит преодолению смерти — такова его функция, унаследованная из народной сказки. По словам Е. Трубецкого, в волшебной сказке «чрезвычайно много сродного христианству... русские сказочные образы как-то совершенно незаметно и естественно воспринимают в себя христианский смысл»38.
Чудесный золотисто-рыжий петух криком спасает героя от выстрела, напоминая золотого петушка, предупреждавшего об опасности, из «Сказки о золотом петушке» Пушкина. Фантастический петух из повести Крапивина погибает, и его бывший хозяин Филя просит у знакомого священника разрешения поставить в церкви свечку.
Это... ну как прощание. А то закопали — и будто не было... Ну, можно свечку зажечь? — А почему же в церкви-то обязательно? — А где? На улице? Задует же... — Грехи наши... — сказал отец Дмитрий. — Пошли...
Они остановились у стены. Желтоватое пятно от фонарика разошлось по портрету печальной такой, большеглазой тетеньки с мальчиком на руках. Как на образке, что носит Юр-Танка. Картина эта, украшенная чеканным металлом, висела в обрамлении белокаменной старинной резьбы... и здесь, между каменных веток, завитков и соцветий, был вплетен в орнамент задорный, с растопыренными крыльями и раскрытым клювом петушок39.
Чуткий художник, Крапивин находит наиболее емкие символы-образы для выражения своих идей — близкие ребенку, знакомые по народным и пушкинским сказкам,
37 Неёлов Е. М. Волшебно-сказочные корни научной фантастики. С. 126.
38 Трубецкой Е. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке // Литературная учеба. 1990. № 2. С. 144.
39 Крапивин В. П. Крик петуха. С. 174.
они приоткрывают новый, еще не осознанно религиозный, но близкий к вере взгляд. Психологизм книг Крапивина, тонкое знание писателем детской души, рождает искренний отклик маленького читателя. Вместе с ребенком Крапивин ищет ответы на главные вопросы:
Вот вы спросили: «Веришь ли ты в Бога», — говорит Волы-нову маленький князь Юр-Танка — ...Ну конечно! По-мое-му, в душе каждый человек верует, хотя бы капельку... Одни меньше, другие больше. А чтобы верить полностью... Ну нет, полностью — это можно, это сколько угодно. Но... я не знаю, как сказать...40
Обращение к евангельским символам, мотивам, сюжетам — иногда сознательное, иногда интуитивное — придает фантастическим произведениям Крапивина глубину и заставляет читателей, независимо от возраста, снова и снова возвращаться к ним, перечитывать, находить в них поддержку.
40 Он же. Сказки о рыбаках и рыбках. С. 519.
