CC BY
44
И.Ф. Макарова
Еще раз об истоках болгарского церковного вопроса
Литература, посвященная болгарскому церковному вопросу, огромна. Однако наличие серьезных академических исследований отнюдь не мешает живучести в сознании широкой общественности (в том числе и научной) глубоко укоренившихся стереотипов, зачастую имеющих характер мифологем. Один из них до сих пор связан с трактовкой генезиса этого вопроса. Прежде всего, само начало конфликта имеет в литературе тенденцию необоснованно тяготеть к более ранней эпохе. Чаще всего речь идет как минимум о 20-30-х гг. XIX в., и даже о XVIII в. Это обстоятельство, в свою очередь, провоцирует попытки модернизации прошлого. Константинопольской патриархии обычно приписываются не существовавшие на тот период амбиции (националистические устремления и программа эллинизации славян), а болгарам подвиги на ниве еще не зародившегося национально-церковного движения."
Данная статья носит обобщающий характер. Ее цель, опираясь на доступный современному историку массив источников и литературы, подвести итог основным этапам зарождения и становления болгарского церковного движения (до Крымской войны), избегая, по возможности, как мифологем, так и национальной ангажированности. Особое внимание будет акцентировано на выявлении внешних и внутренних факторов, влиявших на этот процесс.
Формальное начало конфликта относится к 1840 году. Именно тогда старейшины православных общин шестнадцати основных епископальных центров Тырновской митрополии передали на имя султана официальное прошение с просьбой о низложении митрополита Панарета и возведении в этот сан болгарского архимандрита Неофита Хилендарского Возвели. Внешне ординарный, этот шаг был революционным по своей сущности. Фактически Порте предлагалось создать прецедент и внести коррективы в веками отлаженную схему разделения полномочий между светской и духовной властью, т.е. поставить под сомнение функциональную жизнеспособность системы миллетов (конфессионально-юридической и церковно-административной автономии). Но и этим историческое значение данной инициативы не ограничивалось. Заурядная церковная склока, вспыхнувшая в одной из отдаленных провинций, довольно быстро переросла в проблему
регионального значения, затронувшую интересы великих держав и обогатившую извечный Восточный вопрос новой (болгарской) составляющей.
Предыстория конфликта была банальна. В июне 1838 г. в Тырново был назначен новый митрополит Панарет. Его отношения с прихожанами, которыми в подавляющем большинстве были болгары, не сложились с самого начала. Личные качества Панарета современники рисуют самыми черными красками. Как писал по этому поводу современник событий священник Аверкий Стоянов: «...его глаза как монеты и кроме денег ничего другого не видят».1 Известный болгарский учитель и общественный деятель П. Сла-вейков, который спустя десятилетия специально собирал информацию о «тырновских событиях», записал, что Панарет ради денег был способен на все. Ради них он легко забывал и о вере, и о законе, за деньги венчал родственников и разводил женатых, собирал для продажи по церквям и монастырям серебро, продал даже драгоценности с митрополичьего облачения.2 Результат не заставил себя долго ждать. Уже в 1839 г. против митрополита консолидировано выступили старейшины общин, представлявшие основные епископальные центры митрополии.
Одновременно с обсуждением вопроса о низложения Панарета встала и проблема преемника. Единодушное одобрение вызывала кандидатура известного болгарского монаха и книжника Неофита Рыльского, но он от предложения отказался. Тогда вспомнили об архимандрите Неофите Хи-лендарском Возвели, зарекомендовавши себя патриотическими проповедями и просветительской деятельностью. Однако с этой кандидатурой возникли сложности. Камнем преткновения стало известное пристрастие Возвели к спиртным напиткам. Но в конечном итоге, судя по письму Аверкия Стоянова Неофиту Рильскому, большинство решило: «Пусть лучше пьяный, лишь бы не грек ... тем более, что и сам говорит: «я вижу свое недостоинство ...если вы не вынесете, прогоните, когда захотите».3
Для выяснения вопроса о возможности смещении Панарета летом 1839 г. Возвели был командирован соотечественниками в столицу. Но не для переговоров с курирующей данный вопрос патриаршей канцелярией, а для установления контактов с Портой. В османских правительственных кругах столь неординарный подход к решению кадрового внутрицерковного вопроса вызвал интерес. Возможность приобретения дополнительных рычагов влияния выглядела заманчиво, тем более что намечающийся конфликт сулил немалые политические выгоды. Он не только ослаблял авторитет патриархии, но был выгоден и для подрыва русского влияния на православном Востоке.
Вскоре на контакт с Возвели вышел влиятельный сановник болгарского происхождения князь Стефан Богориди. В результате просьба тырновских прихожан была оперативно доведена до самого султана. В немалой степени
этому способствовали и личные связи Возвели. Он действовал при дворе через двух любимых султанских конюших - болгар Илью и Тодора.4
Параллельно по официальной линии на имя султана было подано коллективное обращение в пользу кандидатуры Неофита Возвели. Были выбраны и три представителя для его вручения, которые в начале 1840 г. прибыли в Стамбул. Однако патриархии удалось переиграть ситуацию. Она смогла оперативно договориться с прибывшими в столицу болгарскими представителями. Цена договоренности составляла (по некоторым сведениям) 15000 курушей каждому. Передав в министерство иностранных дел жалобу на митрополита Панарета, посланцы представили в качестве народного избранника действительно Неофита. Но в итоговом документе им оказался не Возвели, а его греческий тезка - молодой (двадцатипятилетний) ставленник патриархии Неофит Византиос. Сам же Возвели в мае 1840 г. был назначен протосингелом (помощником) тырновского митрополита с обещанием последующего назначения на должность епископа в Ловеч. Однако его карьера при Византиосе не сложилась. Вскоре он попал в опалу и оказался в заточении на Афоне.
На этом «тырновские события», строго говоря, и закончились. В болгарской историографии традиционно принято трактовать данный инцидент в качестве едва ли не апофеоза многовековой борьбы болгарского народа против фанариотского ига и денационализаторской политики Константинопольской патриархии. Однако капитальное исследование болгарского историка 3. Марковой, специально посвященное данной проблематике, убедительно показывает, что это далеко не так.6
Прежде всего,, вызывает сомнение общераспространенный тезис о широких антиболгарских акциях, якобы проводившихся патриархией со второй половины XVIII в. Касаясь этого вопроса, 3. Маркова справедливо отмечает, что сторонники данного тезиса обычно игнорируют как проблему аутентичности источников, так и их интерпретации. Прежде всего, речь идет об истинной мотивировке тех мероприятий патриархии 20-30-х гг. XIX в., которые широкое общественное мнение вполне могло трактовать как антиболгарские (например, постановление об изъятии из употребления новоболгарского перевода Евангелия Неофита Рильского, выполненного по заказу Британского библейского общества). Между тем нацелены они были обычно не против болгар или иного этноса, а против экспансии протестантизма.
Начало активного проникновения протестантских идей на земли Османской империи относится к концу XVIII века. В первые десятилетия XIX в. процесс их распространения приобрел очертания хорошо организованной акции. Вместе с усилением в регионе позиций Великобритании оживилась и деятельность различных библейских обществ. Именно они стали высту-
пать инициаторами и спонсорами переводов Старого и Нового завета на разговорные языки народов империи. В частности, по заказу Смирненского библейского общества в 1818 г. будущий Тырновский митрополит Илларион Критский осуществил перевод священного писания на новогреческий язык. Ответ патриархии не заставил себя долго ждать. В 1819 г. была учреждена патриаршая цензура и издана энциклика патриарха Григория V, призывающая паству «не поддаваться вредным влияниям» и следовать «традиционной греческой образованности».8
Что же касается оценки конфликтов между греческим клиром и болгарской паствой, имевших место в 20-30-е гг., то 3. Маркова считает возможным утверждать, что они носили эпизодический, локальный характер и не имели никакого отношения к «борьбе с фанариотским игом». Строго говоря, столкновений такого рода известно всего несколько. Первое из них произошло в начале 20-х гг. XIX в. В 1823 г. имела место ссора между врачан-ским епископом Мефодием и главой местной общины Димитраки Хаджи-тошевым. В основе ее лежали причины фискального характера, связанные с требованием уплаты общиной дополнительных платежей, необходимых для выплаты долга митрополии перед патриархией. Через несколько лет крайне обострились отношения между греческим митрополитом Ананием и населением скопской епархии, имевшей, в том числе, и многочисленную болгарскую паству. В 1827-1828 гг. прихожане отправили в патриархию жалобу по поводу недостойного поведения своего митрополита с просьбой заменить его «честным и непорочным» архиереем. Ананий был смещен, но предложение паствы назначить на освободившуюся должность уважаемого в округе священника Димитра («чист от старите българе българин»)9 было патриархией отвергнуто. В 1829 г. население самоковской епархии безуспешно обращалось с просьбой поставить на вакантную епископскую кафедру Неофита Рильского. В 1836 г. безрезультатным оказалось и предложение представителей Казанлыкской, Старозагорской и Новозагорской ка-зы о назначении в качестве епископа архимандрита Онуфрия Поповича Хи-лендарского.
В контексте этих инцидентов «тырновские события» стоят явно особняком. И связано это даже не столько с масштабом конфликта, сколько с избранным методом его разрешения. Демонстративное игнорирование болгарами патриархии, в непосредственной компетенции которой находились вопросы кадрового характера, свидетельствовало о начале качественных изменениях в системе общественного сознания. С житейской непосредственностью и практичностью простой народ попытался отстоять свои интересы, опираясь не на традиции, а на политические реалии.
Строго говоря, спровоцировал болгар на активные действия сам султан Махмуд II. Летом 1837 г., т.е. всего лишь за год до появления в Тырново
митрополита Панарета, проезжая через болгарские земли, он публично пообещал местным христианам защиту их законных прав в случае всякого рода злоупотреблений. Обосновывая свою позицию, он четко сформулировал мысль о приоритете категории подданства над конфессиональной принадлежностью. В частности, он заявил: «Я различаю среди подданных мусульман только в мечети, христиан - в церкви, евреев - в синагоге; между ними нет другой разницы. Любовь и справедливость мои сильны для всех и все истинные мои сыновья»10. Тем самым, он провозгласил, по существу, основной постулат будущей доктрины османизма. Основой этой доктрины, окончательно оформившейся лишь после Крымской войны, стала идея о возможности формирования в Османской империи качественно нового социума, поликонфессионального по форме, но единого по своей гражданской сути."
Риторика подобного рода оказалась чрезвычайно привлекательна для многонациональной паствы Константинопольской патриархии. В случае возникновения конфликтной ситуации между приходскими общинами и курирующими их церковными структурами она открывала возможность для альтернативных, хотя и откровенно неканонических действий. Думается, именно эта схема и легла в основу «тырновских событий». Обнародование же в ноябре 1839 г. Гюльханейского хатта, официально продекларировавшего курс на достижение равенства всех подданных империи перед законом, окончательно выхолостило в глазах болгар неканоническую сущность избранной ими методики, придав действиям представителей епархиальных центров видимость легитимности.
Однако, говоря о провоцирующем влиянии идей Танзимата, необходимо все же иметь в виду, что в истории противостояния болгар с патриархией важную роль сыграли и другие факторы. Среди них стоит особо выделить процессы, происходившие внутри болгарских общин, в результате которых эти, некогда этнически обезличенные структуры местного самоуправления, постепенно трансформировались в центры этнической консолидации. Существенное влияние на этот процесс оказывала внешнеполитическая ситуация 20-30-х гг. XIX в., невольно способствовавшая политизации общественного сознания болгар.
Подъем национально-освободительного движения в соседней Греции, Дунайских княжествах и Сербии оказался тем постоянным политическим фоном, на котором проходила повседневная жизнь населения региона. Вряд ли можно с полным основанием утверждать, что это обстоятельство вело к распространению в болгарской среде новых идей, однако, будоража общественное мнение, опосредованное влияние все же оказывало. Тем более что представители болгарской диаспоры в национальных движениях соседей все же участвовали.
Современные исследователи считают, что хотя присутствие болгар в греческой тайной организации Филики этерия никак нельзя назвать массовым, однако сам факт присутствия бесспорен.12 Прежде всего, речь идет о болгарских эмигрантах, проживавших на территории Молдавии и Валахии. Именно они оказались вовлечены в 1821 г. в восстание в Дунайских княжествах под руководством Т. Владимиреску и в ряды греческих повстанцев князя А. Ипсиланти. По мнению болгарских историков, их общее количество могло доходить до нескольких тысяч человек. 3 Особую известность тогда приобрел Александр Некович. В случае распространения восстания на правобережье Дуная эмиграция пророчила ему даже роль болгарского князя. Однако быстрый разгром повстанцев помешал осуществлению этих планов.
Болгары оставили свой след и в истории восстания на территории самой Греции. Среди офицеров греческой повстанческой армии, чье болгарское происхождение не вызывает особых сомнений, можно перечислить имена генерала хаджи Христо Болгарина, а также офицеров А. Гацо, Кара Георги Болгарина, Стефана Болгарина и десяток других.14 Но для политической истории самого болгарского народа данный факт вряд ли имел особые последствия. Опасность репрессий ставила надежный заслон на пути'возвращения участников боевых действий на родину.
В этом отношении гораздо более продуктивными стали мероприятия, связанные с подготовкой князем Милошем широкомасштабного восстания в восточных сербских землях (Неготинский, Зайчарский, Гургусовацкий районы). Под патронажем М. Радойковича, являвшегося доверенным лицом самого Милоша, в 1828-1833 гг. в этой пограничной зоне действовала многочисленная агентура, в задачу которой входило распространение слухов о готовности сербского правительства поддержать любые антиосманские выступления местных жителей. Отчасти деятельность сербских эмиссаров распространялась и на земли со значительным или даже преобладающим процентом болгарского населения - Видинский, Берковский и Белоград-чикский районы.15
В этих районах провокационные призывы сербской пропаганды попадали на особенно благоприятную почву. Именно здесь ситуация в аграрном секторе находилась на грани социального взрыва. Засилье в местной системе землепользования одной из наиболее дискриминационных по отношению к непосредственному производителю форм ведения хозяйства - госпо-дарлыка, а также фактическая изоляция этих земель от проводившейся в стране аграрной реформы создавали исключительно благоприятную среду для роста недовольства. На всем протяжении 30-40-х гг. регион сотрясала бесконечная череда стихийных крестьянских бунтов, завершившихся в 1850 г. крупным Видинским восстанием. В этой ситуации запущенные когда-то в
оборот слухи явно не способствовали сохранению стабильности. Возможно, именно под их влиянием повстанцы каждый раз обращались к сербским властям с просьбой о помощи. Благодаря инициативе Милоша также началось и привлечение болгарской молодежи на учебу в княжество. Известно, в частности, что в период 30-50 гг. XIX в. в Сербии лишь по официальной линии получили образование около 70 болгарских подростков (в том числе университетское).16 Вместе с приобретением светских знаний болгары привозили на родину и идеи первых сербских просветителей - Й. Раича, Д. 06-радовича, В. Караджича, а также знакомство с произведениями антигреческой направленности (например, «Мать Сербия и сын Серб», послужившего позднее образцом для написания аналогичного сочинения Неофита Возвели).
Среди факторов внешнеполитического плана особое место по степени своей значимости занимает русско-турецкая война (1828-1829). Масштабная по своему охвату (впервые в водоворот боевых действий оказались вовлечены жители не только Добруджи, Мизии, но и Фракии), она невольно выступила в роли внешнего катализатора, спровоцировав всплеск гражданской активности населения. Благодаря архивным изысканиям советского историка В.Д. Конобеева эпизоды, связанные с вовлечением болгар в это событие, хорошо исследованы и богато документированы.17
Еще до начала военных действий, а именно в феврале 1828 г., представители болгарской , диаспоры Дунайских княжеств выступили с инициативой воссоздания отрядов волонтеров в составе русской армии по образцу действовавших в войне 1806-1812 гг. (так называемое Болгарское земское войско). Однако русское командование это предложение не поддержало. Более того, в специальном рескрипте императора Николая I главнокомандующему войсками П. Витгенштайну особо подчеркивалась необходимость сохранения среди местного населения «спокойствия».18 Лишь в апреле было дано разрешение на зачисление в русскую армию балканских добровольцев, но исключительно из числа жителей левобережья, без права создания отдельных вооруженных отрядов и при условии их выхода в отставку после окончания войны. Результатом этой политики стала относительно невысокая степень участия болгар на первом этапе боевых действий.
Параллельно война стимулировала политическую активность болгарской диаспоры в Княжествах. В июле 1828 г. в Главный штаб русских войск под Шуменом в качестве легитимного представителя болгарского народа прибыл глава болгарских эмигрантских кругов Александр Некович. От имени своих соотечественников он вручил главнокомандующему П. Витгенштайну меморандум на имя императора Николая 1 и пояснительную записку. Акцентируя внимание на культурно-религиозной близости двух православных народов, документ содержал в себе просьбу о принятии болгар
под высочайшее покровительство России и оказании им милостей, подобными тем, которыми удостоены «другие единоверцы, живущие в Молдавии, Валахии, Сербии и Греции».19 Другими словами, речь шла об автономии. Но хотя документы и были приняты благосклонно, дальнейшего хода они не получили.
Между тем, затянувшийся характер военных действий вынуждал командование к пересмотру установок, касающихся вооружения балканских волонтеров. В январе 1829 г. на базе действовавших в северной Болгарии дружин Г. Мамарчева, П. Фокияно, М. Петровича и Алексия для охраны коммуникаций в тылу был создан партизанский отряд поД командованием полковника И. Липранди. Сохранилась информация, что к июлю 1829 г. в его состав входило 610 пеших и 147 конных добровольцев.20 Учитывая местную специфику, командный состав отдельных отрядов было разрешено формировать на выборной основе. Однако по-прежнему сохранялся запрет на набор рекрутов из числа жителей правобережья и самостоятельность отрядов в вопросах стратегии и тактики. На практике оба эти условия были трудновыполнимы. Источники свидетельствуют, что отряд в составе около 1500 человек был сформирован не только исключительно быстро, но и при фактическом участии местных болгар.21 Сфера его деятельности в основном ограничивалась северо-восточными территориями, в первую очередь, горами Делиормана и районом Силистры-Разграда-Шумена.22
Расширение в 1829 г. боевых действий на юг от Балканского хребта привело к фактическому отказу от последних ограничений. Такому повороту в немалой степени способствовал и чисто субъективный фактор. Во Фракии русские войска были впервые. Не соприкасавшееся ранее с единоверческой, но все же иноземной армией местное население было настроено исключительно дружелюбно. Так, например, главнокомандующий армией генерал И. Дибич к своему удивлению обнаружил, что в отличие от северян «местные христиане не только не оставили свои жилища, но везде встречают наши войска с радостью и выражают полную готовность оказывать нам помощь по мере возможности». 3 Участник похода дипломат Ф. Фонтон также писал, что неоднократно был свидетелем того, как жители Фракии встречали войска хлебом и солью, с крестами и священниками.24
В практической сфере новый этап сотрудничества начался в феврале 1829 г. вместе с высадкой в районе Созополя русского десанта. Малочисленность десанта вынудила командующего Черноморским флотом А. Грей-га санкционировать выдачу оружия добровольцам. Сначала жители ближайших окрестностей оказывали морякам посильную помощь в захвате города и обеспечении продуктами питания, затем из их числа был сформирован вооруженный отряд.25 Некоторое время формальный запрет на самостоятельные действия волонтеров еще продолжал действовать, но начав-
шиеся в июле активные совместные действия сухопутной армии й флота отменили последние ограничения. Фактически командование настаивало теперь лишь на одном: при наборе ополченцев и выдаче им оружия настоятельно рекомендовалось ориентироваться на поручительство местных старейшин.26 Так, общины санкционировали своим авторитетом выступление христиан на стороне русских войск и взяли на себя функцию их вооружения.
Результат не заставил себя ждать. Вовлечение жителей в боевые действия в районах Причерноморья и Балканского хребта приобрело широкий размах. И хотя популярный в болгарской историографии тезис о всеобщем народном восстании выглядит не слишком убедительно, тем не менее, наличие в этом районе многочисленных вооруженных отрядов, сформированных на базе местных общин, отрицать невозможно. В частности, дружины волонтеров действовали в окрестностях Анхиало, Несебра, Лозенграда, Ай-тоса, Карнобата, Визы, Люле Бургаса, Новой Загоры, Ямбола, Сливена и многих других населенных пунктов.27 Эти отряды русское командование использовало в основном для патрулирования горных районов и в качестве вспомогательного контингента для охраны тылов. Но иногда они участвовали и в боевых операциях вместе с регулярными войсками. Сохранилась, например, информация об участии около 1000 болгарских партизан в рейде против турецкого гарнизона Малого Самокова.28 В этом городке находилось военное предприятие, выпускавшее вооружение и боеприпасы для турецкой армии. Активная поддержка местных жителей помогла русскому гусарскому эскадрону и егерскому полку не только в обнаружении объекта, но и в его уничтожении.
Итоги войны, закрепленные в статьях Адрианопольского мирного договора, оказались для болгар крайне неблагоприятны. Хотя в период подготовки документа болгарская эмиграция и поднимала вопрос о создании в Добрудже вассального по отношению к Османской империи Болгарского княжества, в окончательном варианте проблема автономии даже не ставилась. Единственная мера, предусмотренная в договоре для защиты населения, участвовавшего в помощи русской армии, сводилась к предоставлению ему 18-ти месячной гарантии безопасности для подготовки к эмиграции. Эта мера оказалась не лишней. Опасаясь репрессий, из Фракии хлынул поток беженцев. Начало было положено уже в преддверье подписания мирного договора. Летом 1829 г. этот район покинуло около 1000 местных жителей.29 А с сентября 1829 г. исход стал массовым. Только согласно статистике русского военного ведомства число зарегистрированных переселенцев из Восточной Румелии (нашедших приют в Валахии, Молдавии и южной России) составило за период с 16 сентября 1829 г. по 14 марта 1830 г. 86700 человек.30
Прямым следствием неудовлетворенности болгар итогами мирного договора, а также внешним индикатором степени политизации сознания ополченцев стала попытка организации восстаний. Инициатором выступил герой болгарского добровольческого движения капитан Георгий Мамарчев, поддержанный командирами двух других дружин - Андреем и Петром. Восстание ожидалось летом 1830 г. Предполагалось, что первоначально центром повстанцев станет Котел, а в дальнейшем движение перекинется и на другие районы. В древней столице Болгарского царства Тырнова планировалось торжественное провозглашение акта освобождения страны от завоевателей. Сохранилась информация, что в подготовке восстания принимали участие и состоящие в это время на русской военной службе польские офицеры, заинтересованные в нагнетании напряженности в районе дислокации южной группировки войск в преддверье восстания в Польше.31 Однако все попытки заговорщиков склонить к сотрудничеству население окрестностей Котела и Сливена оказались безуспешны. Несмотря на недавнюю войну, широкое общественное мнение не было готово к восприятию столь радикальных и откровенно политических акций. Поэтому когда в начале апреля Мамарчев вместе с 500-ми своих вооруженных сторонников объявился в окрестностях Котела, этот демарш ознаменовал собой одновременно начало и конец восстания. Местные старейшины оперативно сообщили генералу И. Дибичу о готовящейся акции. На место событий срочно прибыл казачий отряд. Было произведено расследование, в результате которого Г. Мамарчев был арестован и выслан в Валахию.
Неожиданным и запоздавшим эпилогом этих событий стала еще одна попытка организации тем же Мамарчевым нового восстания. Спровоцировано оно было излишне затянувшимся послевоенным присутствием русских войск в Силистре. В историю оно вошло под названием «Велчева за-вера» (заговор Велчо Атанасова). В первой половине 1835 г. сразу два города - Силистра и Тырново оказались в центре подготовки антитурецкого выступления. Заговорщики надеялись, что их выступление может спровоцировать вмешательство России и помочь в создании автономного болгарского княжества, но были опять выданы властям (на этот раз турецким). Как это не парадоксально звучит, но своим нежеланием участвовать в политических авантюрах болгарские общины в лице старейшин в очередной раз продемонстрировали политическую зрелость.
Подобного рода реакция была вполне объяснима. Общины только что прошли суровую школу выживания в кровавой мясорубке времен эпохи кырджалийства (последняя четверть XVIII в. - 1813 г.). Эта школа научила их ценить политическую стабильность и нехитрые радости мирной жизни. Параллельно она привела к дотоле беспрецедентному росту авторитета органов общинного самоуправления, как единственной структуры, эффектив-
но зарекомендовавшей себя в борьбе с бандитизмом тех времен. С наступлением эпохи Танзимата наметившаяся тенденция получила поддержку и со стороны правительства, инициировавшего принятие законов, нацеленных на укрепление статуса органов местного самоуправления. Благоприятствовала ей и этно-демографическая ситуация.
Разгул феодальной анархии и русско-турецкие войны конца XVIII -первой трети XIX вв. вызвали изменение этно-демографической карты региона, спровоцировав массовую волну миграции. В первую очередь подвержено ей оказалось население неукрепленных деревень. Обычно оно находило убежище за городскими стенами. В результате покинутыми оказались многие сельские районы не только Добруджи и Мизии, но и Фракии. Царившее в них запустение особенно бросалось в глаза иностранцам. Вот что, например, писал по этому поводу в середине 30-х гг. прусский офицер Г. Мольтке: «Пространство в 200 квадратных миль, лежащее между Черным морем и Дунаем, такая грустная пустыня, что трудно и описать ее; я думаю, что здесь не более 20 тыс. жителей ... нужно проехать несколько миль, чтобы наткнуться на какую-нибудь жалкую деревушку без сада и без реки ... Последняя война (1828-1829) оставила здесь страшные следы; треть деревень, по крайней мере, значащихся на карте, уже не существует».32
Бегство крестьян с традиционных мест обитания привело к серьезным переменам в общей структуре расселения. В районах традиционного проживания болгарского этноса среди горожан резко возрос удельный вес собственно болгар. В этой связи профессор Хр. Гандев, считает даже возможным говорить о так называемой повторной «болгаризации» крупных городов Мизии и Фракии - Софии, Видина, Шумена, Пловдива, Сливена и многих других, откуда болгары в предшествующие столетия активно вытеснялись мусульманами, греками и евреями.3 Что же касается небольших поселений в районе Балканского хребта (Копривштица, Габрово, Сопот, Тете-вен, Калофер, Трявна, Котел, Елена, Панагюриште), они не только заметно выросли за счет волны сельской миграции, но и приобрели ярко выраженный болгарский этнический облик.
Принеся с собой сельские традиции, бытовые навыки и соответствующую ментальность, крестьяне способствовали возвращению в города национального колорита и перерождению космополитичных по своему духу церковных общин в национально ориентированные организации. Именно на базе обновленных общин и начал набирать силу тот процесс, который в историографии принято называть болгарским национальным возрождением. В практической сфере он выразился, прежде всего, в повышенном внимании этих органов самоуправления к организации образовательного процесса. Начиная приблизительно с 20-х гг. XIX в. это направление стало одним из важнейших в их деятельности.
В условиях относительной политической стабильности и экономического роста церковное (келийное) образование уже не могло удовлетворять жителей городов, занятых в ремесленно-торговой сфере. Коммерческая заинтересованность диктовала необходимость знания языков (как минимум греческого и турецкого), грамматики, арифметики, географии и элементов естествознания, т.е. перехода к образованию светскому. Церковное и светское образование, в принципе, не отрицали друг друга. Проблема лежала в социальной плоскости. В то время как первое из них традиционно было общедоступным и бесплатным, светское осуществлялось лишь в стенах греческих учебных заведений, т.е. было для болгар, по существу, элитарным. На протяжении почти всего XVIII в. и начала XIX в. в заведения такого рода имели возможность поступать в основном дети из богатых семей.
Приобщение к греческой образованности имело для болгарской этнической общности далеко неоднозначные последствия: Уже в XVIII в. его прямым результатом нередко оказывалась эллинизация самосознания учащихся, что вызывало вполне понятное возмущение со стороны патриотов (например, Паисия Хилендарского). В начале XIX в. ситуация еще более осложнилась.
Лидирующее положение греческих купцов и ремесленников во многих отраслях экономики (в условиях совместного проживания болгар и греков в большинстве городов Фракии и Причерноморья) предопределяло неизбежность укрепления в городах позиций греческого языка и культуры в целом. Сохранившаяся грекоязычная документация многих ремесленных цехов (в том числе и абаджийских) - яркое тому подтверждение. Вместе с тем, именно из стен греческих учебных заведений вышло практически все первое поколение болгарской интеллигенции, составившее цвет начального этапа национально-патриотического движения: Э. Васкидович, Р.Попович, Хр. Павлович, К. Фотинов, Неофит Рильский, Неофит Возвели, Илларион Макариопольский, П. Берон, Ив. Селиминский, Ив. Найденов, Ив. Момчи-лов, Ст. Чомаков, Ив. Добровский, Ив. Богоров, Г. Раковский, братья Михайловы и Миладиновы и многие другие.
Чаще всего болгары получали образование в греческих гимназиях, расположенных на территории самой Восточной Румелии (Адрианополь, Пловдив и т.д.). Но было немало и таких, кто учился в Константинополе, Смирне, Афинах или на островах. Именно на их долю выпал жребий стать свидетелями раскола, произошедшего в греческом обществе в первые десятилетия XIX в.
Под влиянием европейского просветительства в греческой общественной мысли конца XVIII - начала XIX вв. окончательно оформился идеологический конфликт между кругами, группирующимися вокруг Константинопольской патриархии и приверженцами новых буржуазных ценностей.
Веками культивируемая фанариотским духовенством идея воссоздания на поствизантийском пространстве многонациональной и по своей сути космополитической христианской империи пришла на рубеже столетий в столкновение с патриотическими установками молодой греческой буржуазии, ориентирующейся на создание собственного национального государства. В ходе идейного противостояния в адрес Константинопольской патриархии начали звучать все более жесткие обвинения: начиная с общей критики духовенства (коррупция, невежество и т.д.) и кончая обличениями по поводу ее сотрудничества с османскими властями. Все громче звучали также требования перевода богослужебных книг на общедоступный разговорный язык. Наиболее последовательно идеи такого рода нашли отражение в творчестве Ад. Кораиса. После же освобождения Греции особую популярность начала приобретать идея церковной независимости. Одним из наиболее ярых сторонников разрыва с Константинопольской патриархией и создания самостоятельной греческой церкви стал Т. Формакидис. В своих полемических сочинениях он аргументированно доказывал право каждого народа на создание своей национальной церкви, подчиненной исключительно светской власти.
Полученный в стенах греческих учебных заведений урок не прошел для первого поколения болгарской интеллигенции бесследно, произведя в ее среде заметную переоценку ценностей. На место модного когда-то эллино-фильства пришло увлечение модным теперь просветительством и патриотизмом. Были также хорошо усвоены уроки критики фанариотского духовенства и идея создания национальной церкви. Раньше всего и наиболее органично последствия приобщения к греческой образованности проявились в сфере образования.
Материальную базу для претворения в жизнь идеалов просветительства предоставили местные общины. Благодаря собираемым пожертвованиям, а также неустанной опеке и надзору со стороны выборных общинных структур с 20-х гг. XIX в. в болгарских землях стало набирать силу просветительское движение. Начало было положено открытием целого ряда светских греко-болгарских школ (в Сливене, Свиштове, Котеле, Карлово, Само-кове и др.). Программа была ориентирована на изучение классического культурного наследия с использованием греческой учебной литературы. Но одновременно ученики изучали и родной язык. Кроме того, разговорный болгарский язык активно использовался учителями для более доходчивого объяснения сложных греческих текстов.
Важной вехой в истории развития новоболгарского образования стало издание в 1824 г. П. Бероном светского букваря на болгарском языке (так называемый «Рыбный букварь», получивший свое название благодаря силуэту дельфина на обложке). Являясь в значительной своей части перево-
дом аналогичного сочинения греческого педагога Дарвариса, это пособие, проникнутое духом просвещенческой идеологии, сыграло важную роль в распространении среди болгар передовой по тем временам английской учебной методики - так называемой «ланкастерской» системы взаимного обучения. Суть ее сводилась к тому, что наиболее продвинутые ученики активно занимались под руководством учителя со своими отстающими товарищами.
Нововведение быстро прижилось. Всего за десятилетие в Северной Болгарии и районах, прилегающих к Балканскому хребту, открылось около 50 так называемых «взаимных» училищ. В этот же период были созданы и первые школы для девочек. Среди новых центров особенно выделялись своей активностью школы в Копривштице, Тырново, Котеле, Самокове, Сопоте, Трявне, Панагюрище. В западных и юго-западных землях, а также в Восточной Фракии, где для местных общин не был характерен монолитный этнический состав, процесс шел более медленными темпами.34 .
Говоря о развитии новоболгарского образования, необходимо особо подчеркнуть незыблемость демократического принципа, изначально заложенного в его основу. Уже сам факт появления училищ нового типа был, по существу, народной инициативой, за которой стояли местные общинные структуры. Поэтому возникали они спонтанно и децентрализовано, никогда не знали сословного принципа, были общедоступны и бесплатны. Эта их особенность имела большое воспитательное значение и оказала впоследствии (вместе с другими факторами) серьезное влияние на формирование национальной болгарской ментапьности.
Говоря о деятельности общин в сфере развития народного образования, необходимо особо отметить, что до середины 40-х гг. XIX в. она не встречала, по всей видимости, организованных форм противодействия со стороны патриархии. По мнению 3. Марковой, все определялось личными качествами того или иного иерарха, а также случайным стечением обстоятельств.35 Более того, судя по имеющемуся в ее распоряжении материалу, усилия болгар на просветительском поприще обычно встречали со стороны духовных властей, по меньшей мере, понимание и поддержку.36
Например, открытие в 1835 г. светского училища в Габрово происходило с одобрения тырновского митрополита Иллариона Критского. По свидетельству В. Априлова, митрополит собственноручно заложил в его основание первый камень, освятил строительство и пожертвовал в благотворительный фонд значительную сумму.37 А скандально знаменитый (своим запрещением) новоболгарский перевод Нового Завета, выполненный Неофитом Рильским для преподавания в этом училище, был осуществлен по прямому поручению того же Иллариона Критского (заказ Британского библейского общества).
Аналогичной была позиция и пловдивского митрополита Никифора. В частности, в 1838 г. он благословил открытие первого болгарского училища в Сопоте, пообещав ему материальную поддержку. Он же помогал организации школьного дела в Хасково и Чирпане. При прямом участии врачан-ского епископа Агапия в 1841-1843 гг. были открыты женские училища в Плевне и во Враце. Содействовал он также и распространению новоболгарских книг. В Софии, действовавшее с 1839 г. болгарское училище, пользовалось покровительством и материальной поддержкой греческого митрополита Мелетия.
Даже само издание книг на болгарском языке на землях империи стало возможно не вопреки, а благодаря позиции высокопоставленных греческих иерархов. По данным 3. Марковой, их участие в данном процессе было весьма значительным.38 В частности, открытие в Солониках болгарской типографии состоялось благодаря содействию местного митрополита Мелетия, а перепечатка славянских богослужебных книг была одним из традиционных направлений в издательской деятельности патриаршей типографии Константинополя. Например, среди спонсоров Осмогласника, изданного в столице в 1843 г., значился сам патриарх Герман. Известно также, что до середины 40-х гг. XIX в. имена многих греческих владык часто встречались в перечне владельцев славянских книг.
Для того, чтобы перелом в отношении греческого клира к нуждам своей болгарской паствы состоялся, понадобилось стечение сразу многих, мало зависящих друг от друга обстоятельств. О качественных переменах внутри болгарского социума и о провокационном поведении Порты речь уже шла. К середине 40-х гг. к ним добавились сразу два новых фактора: вмешательство так называемой третьей силы (в лице эмиссаров польской политической эмиграции) и рост популярности в греческой среде идей панэллиниз-
В 40-е гг. XIX в. конфликт между греческими буржуазными кругами и патриархией, завершившийся полным разрывом и созданием независимой от Константинополя национальной греческой церкви (1833), начал постепенно терять свою остроту. При этом концепция панэллинизма (Мегали идея), органически включавшая в себя установку на возрождение Великой Греции и собирание воедино всех этнических греческих земель, завоевывала все больше сторонников. В данном контексте задача урегулирования отношений с патриархией (как потенциальным союзником панэллинистов внутри Османской империи) приобретала для патриотов новой Греции особую актуальность. Реализация этой задачи облегчалась благодаря сразу нескольким обстоятельствам. Во-первых, на землях самой империи не только греческая буржуазия, но и многие представители духовенства уже начали смотреть на свободную Грецию как на естественное объединительное ядро
нации. Во-вторых, на фоне подъема национально-освободительных движений упорная приверженность Константинополя идее единства православного мира начинала выглядеть все большим анахронизмом. Особенно, учитывая, что реальная власть патриархии в районах ее традиционной юрисдикции все более ослабевала. В Сербии патриархия была вынуждена признать сначала церковное самоуправление, а затем издать синодальное определение об автономии. В Дунайских княжествах ее позиции также сильно пошатнулись. Здесь стартовал процесс постепенной, но активной замены греческого клира местными национальными кадрами. Когда же начали поднимать голову и болгары, пытаясь, к тому же, вмешать в конфликт'Порту, терпению греческого духовенства пришел, по-видимому, конец. Тем более что в данном случае речь шла не об отдаленных задунайских или сербских территориях, а о районах, включавших в себя Фракию, Причерноморье и Македонию, т.е. потенциальные земли Великой Греции.
Резкое обострение отношений между болгарами и Константинопольской патриархией произошло в 1844-1845 гг. В эти годы конфликт, с таким трудом улаженный в 1840 г., вспыхнул вновь, получив, благодаря вмешательству польских эмиссаров, не только более широкий размах, но и качественно новое звучание.
В 1844 г. в Константинополь вернулся с Афона опальный болгарский архимандрит Неофит Возвели. Само по себе это событие вряд ли осталось бы в истории. Однако за прошедшие годы расклад политических сил в столице существенным образом изменился. Резко активизировали свое вмешательство во внутренние дела империи иностранные дипломатические миссии. Кроме того, на политической арене появилась новая сила, ориентированная на разыгрывание именно славянской карты. В этом качестве выступили польские политические эмигранты. Не в последнюю очередь благодаря именно их самоотверженным усилиям старый конфликт болгар с патриархией был не только реанимирован, но и получил неожиданную остроту, превратившись в конечном итоге в новую политическую составляющую Восточного вопроса.
Представители польской эмиграции обосновались в Стамбуле в период заточения Неофита. Центром их движения после подавления польского восстания 1830-1831 гг. был Париж. Во французской столице князем Адамом Чарторыйским, являвшимся идейным вдохновителем и организатором польского сопротивления за рубежом, была создана достаточно эффективная и влиятельная политическая организация. Главной целью ее деятельности было освобождение Польши, однако принятая на вооружение доктрина предусматривала организацию совместных действий против России как можно большего количества порабощенных (желательно славянских) народов. Антирусская в своей основе, деятельность князя Чарторыйского была
естественным образом ориентирована на поиск союзников в стане врагов России. В 1840 г. Чарторыйский наладил политическое сотрудничество с французским правительством и с его помощью начал устанавливать связи в столице Османской империи.
Основой франко-польского сотрудничества стал его четкий антирусский политический вектор и ясное понимание, что преждевременный распад Османской империи на практике означает усиление позиций России. Однако политика министра иностранных дел Франции Ф. Гизо и планы князя Чарторыйского совпадали лишь в общих чертах. Проблема освобождения славянских народов, в том числе и Польши, в тот период мало интересовала Францию. Однако тактические задачи - ослабление влияния России на Балканах и на православном Востоке в целом - у Гизо и Чарторыйского полностью совпадали. Совпадало также и понимание необходимости привлечения в качестве политического союзника папской курии. Работа католических миссий на землях Османской империи не только способствовала бы усилению французского влияния в ущерб русскому, но и служила бы надежным прикрытием для деятельности французской и польской агентуры.,
Первоначально замыслы Чарторыйского подразумевали развертывание активной деятельности лишь на территории Дунайских княжеств и Сербии. Именно эти земли рассматривались им в качестве стратегического плацдарма для вторжения отрядов славянских добровольцев в случае гипотетического восстания в Польше. Однако постепенно планы эмиграции приобрели более широкие очертания, включив в себя и курирование так называемого болгарского церковного вопроса. Инициатива в данном случае исходила не из Парижа, а принадлежала главе польской агентуры в Стамбуле Михаилу Чайковскому.
Решающую роль в повороте основного вектора работы польской агентуры с болгарами сыграло знакомство Чайковского с Илларионом Михайловским (Макариопольским) и Неофитом Возвели. Первоначально основную ставку поляки планировали делать на Иллариона, но вскоре Неофит был признан более перспективной фигурой. Знакомство Чайковского с Возвели состоялось в сентябре 1844 г. практически сразу после возвращения последнего с Афона. Посредником выступил личный друг Неофита и сотрудник Чайковского (ответственный за связи с болгарами) серб Константин Огнянович. Благодаря именно его стараниям Возвели по прибытии в столицу был поселен у лазаристов в монастыре Сан-Венедито. Вскоре Чайковский смог организовать аудиенцию Возвели у великого везира Мехмеда Али паши, в ходе которой были красочно описаны все злоключения Неофита на Афоне и еще раз озвучены претензии болгар к патриархии. С этого
момента и ведет свое начало новый этап противостояния болгар с Константинопольской патриархией и сотрудничества с Портой.
Благодаря опубликованной В. Смоховской-Петровой объемной подборке документов из архива князя А. Чарторыйского этот этап болгарского церковного движения очень подробно документирован.39 Однако именно эти документы неопровержимо доказывают, что процесс качественно нового витка болгаро-греческого противостояния провоцировался искусственно и проходил под непосредственным патронажем польской агентуры.
Как следует из писем Чайковского, болгарский церковный вопрос не являлся для польских эмигрантов самостоятельной проблемой. Он интересовал их лишь как рычаг для раскола православия с целью ослабления позиций России и изменения сложившейся системы международных отношений. Польские эмигранты полагали, что поддержка болгарских требований вполне соответствует политике Франции и Англии, поскольку их удовлетворение противоречит интересам России. Зная о враждебном отношении Великобритании к планам активизации католической пропаганды, они, тем не менее, полагали, что в сложившейся ситуации английские дипломаты предпочтут позицию нейтралитета, поскольку связь болгар с Римом для них предпочтительнее религиозного единства с Россией.
Рапорты Чайковского в Париж раскрывают поэтапный механизм, с помощью которого агентура намеревалась добиваться осуществления своих далеко идущих планов. Первым шагом на пути их реализации должно было стать требование о народных владыках и рукоположение в сан сначала двух-трех болгарских архиереев. Под давлением Порты патриархию необходимо было вынудить пойти на этот шаг добровольно, поскольку любые преждевременные обвинения в схизме неминуемо настроили бы общественное мнение против раскольников. Вторым шагом должно было стать легитимное, т.е. добровольное и одобренное Портой создание автономной болгарской церкви. И лишь в качестве последнего заключительного шага планировалась уния новой национальной церкви с Римом (осуществленная через польских ставленников).
Твердый курс Чайковского на поддержку болгар и тактика поиска союзников в лице Порты нашли полное понимание у Неофита Возвели. Вероятно, не без помощи польской агентуры Возвели в рекордно сжатые сроки подготовил обширный меморандум, в котором изложил свое видение болгарской проблемы. Благодаря предоставленным Чайковским каналам этот документ был уже в сентябре 1844 г. представлен на рассмотрение великому везиру Али паше. В том же месяце аналогичный документ был составлен и Илларионом Макариопольским. Эти два меморандума стали основными документами и одновременно программой первого этапа болгарского церковного движения. Благодаря В. Смоховской-Петровой, современная
историческая наука обладает текстом меморандума Возвели, который считался ранее утерянным.40
Обращение начиналось решительным и программным заявлением: «Наши деды, которые жили под мирным оттоманским господством, всегда были жертвами греческой и русской политики». Основной вектор этой по-литики-всегда лежал, по мнению автора, в сфере взаимодействия России с Константинопольской патриархией, а целью этой политики был подрыв устоев Османской империи. Описывая подрывную деятельность агентов патриархии (в лице греческих владык) и России (в лице торговцев, политиков, путешественников), Неофит особо подчеркивал, что под ударом этого злонамеренного союза оказалось не только османское государство, но и болгарский народ. Многочисленные русско-турецкие войны принесли болгарам, по его мнению, исключительно беды и страдания. После же того, как иллюзии относительно скорого освобождения рассеялись, начались пагубные для самих болгар, но выгодные для России массовые переселения за Дунай. Далее автор подробно останавливается на описании беззаконий греческих владык, особо отмечая их коррумпированность, алчность, противодействие развитию образования и просвещения.
Неофит также не забыл уверить Порту, что деятельность русских агентов и их греческих приспешников не находит поддержки у его соотечественников, что болгарский народ переполнен верноподданническими чувствами. Поэтому от лица всех болгар автор обращается к своему правительству с нижайшей просьбой. Далее идет изложение просьбы (общей в меморандумах Возвели и Иллариона Макариопольского), которая сводится к нескольким пунктам.
1. Желание болгар иметь архиереев своей народности и избирать их в своих епархиях; 2. Право открывать свои народные училища; 3. Право свободно издавать книги и газеты на родном языке; 4. Право иметь свою церковь в столице; 5. Право создавать в городах суды (из болгар и мусульман) для защиты от происков греческих архиереев; 6. Право формировать независимые от патриархии делегации для подачи прошений непосредственно в руки Порты.
Верноподданническая тактика и энергичная поддержка польских агентов быстро принесли успех. Меморандум Возвели, в отличие от более взвешенного и менее антироссийского документа Иллариона, был благосклонно принят Портой. Сам же Неофит, как сообщал М.Чайковский, смог добиться доверия турецких чиновников. В частности, о нем были наведены справки, и власти пришли к выводу, что Возвели всегда отличался благонадежностью - «с самого начала, когда принял духовный сан, и до сего дня всячески противостоял действиям России и Греции и способствовал лояльности болгар Порте».41
В начале 1845 г. дела по продвижению меморандумов приняли благоприятный оборот. В конце января Возвели был принят министром иностранных дел Шекибом Мехмед пашой, который заверил Неофита в выполнимости болгарских прошений. Вскоре это подтвердил и Мехмед Али паша. В начале марта М.Чайковский удовлетворенно сообщал в Париж, что дело болгар продвигается весьма успешно. Определенный оптимизм вызывал и планируемый Портой созыв в столице Народного собрания. Считалось, что съезд депутатов от провинций поможет правительству напрямую выяснить истинные нужды населения.
В середине апреля в Стамбул начали пребывать болгарские представители. При содействии Али паши Чайковскому удалось организовать их расселение в доме знакомого армянина-католика и ознакомить с текстом меморандумов. Депутатам пытались внушить, что и их прошения к Порте должны быть составлены в том же духе. Однако все старания оказались тщетны. Лишь представители Шумена, Русе, Ниша и Самокова были склонны внимать советам извне. От Свиштова, несмотря на все старания Возвели, представители вообще не прибыли. Депутаты от Видина остались равнодушны, а от Тырнова и Пловдива заняли сторону патриархии. 7 мая собрание было закрыто без реальной пользы для решения болгарского церковного вопроса. Оценивая причины поражения, разочарованный М.Чайковский писал по этому поводу: «Депутаты продемонстрировали полную неспособность и трусость - обычное следствие долгого рабства».42
Не последнюю роль в фактическом провале польских инициатив сыграло, возможно, и распространение слухов о переходе Неофита и Иллариона в католичество. Спустя многие годы, касаясь в своих мемуарах данного эпизода, М. Чайковский прямо признал допущенные ошибки. Вот, что он написал по этому поводу: «Я посоветовался с Мехмед Али пашой и скрыл отца Неофита и Иллариона в монастыре лазаристов... Патер Лельо и г. де Буркне (французский посланник) совсем и не думали о какой-либо религиозной пропаганде; они полагали, что время само повлияет на религиозное чувство двух болгарских духовников. Но патер Боре, который совсем недавно облачился в рясу, как более ревностный и энергичный, попытался обратить их в католичество. Эти попытки только еще больше их испугали, т.к. Неофит и Илларион были убеждены, что последователей среди соотечественников не найдется, а сами они будут отвергнуты. Они считали, что гораздо рациональней и практичней добиться религиозной автономии, и тогда, может быть, станет возможно сближение с Римом. Однако патер Боре не отступил и продолжил свои попытки. ...он распространил слух, что болгарские духовники наполовину перешли в католичество, полагая, что это будет способствовать ... популярности католичества. Случилось, ко-
нечно, совсем наоборот: болгарское население начало смотреть косо .... Патриархия же воспользовалась недоразумением...».43
Между тем, несмотря на явный провал в Народном собрании, в мае того же 1845 г. выдвинутые с подачи польской агентуры инициативы получили поддержку Порты. В немалой степени этому способствовала жесткая позиция русской миссии. Ее заявления по поводу подрывной деятельности польских агентов и их болгарских ставленников (обвинения в бунте и антигосударственной пропаганде) лишний раз убедили турецкого министра иностранных дел в выгоде деятельности Неофита и Иллариона для интересов османского правительства. В ответ на демарш России он посоветовал патриархии не обострять отношений с Возвели. В результате Неофиту было сделано неожиданное предложение - переселиться на территорию патриархии.
Однако заключенное с таким трудом перемирие было сорвано практически сразу. Ободренные откровенным покровительством Порты и бессилием русских дипломатов, болгары подали в патриархию прошение о создании в столице болгарской церкви. Подобную просьбу не без оснований можно было трактовать в качестве первого шага по отложению от Константинопольской патриархии. Не менее провокационно вел себя и непосредственно сам Неофит. Он хотя и переселился на территорию патриархии, однако не перестал встречаться с Чайковским и посещать лазаристов. Одновременно в столице прошел слух, что столичные болгары, поддерживаемые Чайковским, уже начали сбор денежных средств, предназначенных для покупки Неофиту места тырновского митрополита. Не желая дальнейшей эскалации конфликта, патриархия в конце июня приняла неожиданное решение: Неофиту был предложен пост митрополита Трапезунда. Однако Возвели ответил резким отказом, заявив, к тому же, что его приглашает к себе паства Свиштова, которая якобы заявляет, что если ему не дадут кафедру, то прихожане покинут лоно православной церкви.44 Новое обострение отношений не заставило себя долго ждать. Именно в это время Чайковский докладывал в Париж: «Благодаря нашему вмешательству ...через Шекиба и Мехмеда Али ...Неофит не будет отправлен в Трапезунд и остается здесь. ...мы продолжаем действовать, чтобы он был назначен архиереем где-нибудь в Болгарии».45
Уже 25 июня, вероятно, также не без участия Чайковского, от лица болгарских ремесленников Стамбула был организован документ, наделяющий Возвели и Иллариона правом представлять интересы не только ремесленных корпораций столицы, но и всего болгарского народа. Скреплен этот важнейший документ был печатью абаджийского эснафа в Галате. Почти сразу после его появления Возвели подал Порте обширный доклад о положении болгар и пагубной роли греческого духовенства. В основных своих
чертах этот документ повторял содержание его сентябрьского меморанду-
Провокационное поведение Возвели, напрямую инспирируемое польской агентурой, не могло не вызывать возмущения патриархии и русской миссии. По информации Чайковского, отношение русских дипломатов было к нему самое негативное - «ни против кого Россия не была возмущена столь сильно, как против него».46 Важно при этом отметить, что, судя по материалам дипломатической переписки тех лет, самого Неофита в русской миссии не считали фигурой самостоятельной. С точки зрения дипломатов, он являлся всего лишь марионеткой в руках поляков, а раздуваемый им церковный вопрос был проблемой надуманной и провокационной.
Позицию русских дипломатов вполне можно было понять. Появление болгарской темы оказалось для них полной неожиданностью. В докладах русского вице-консула в Адрианополе Л. Фонтона за период 1840-1844 гг. не содержалось и намека на существование каких-либо противоречий между болгарами и греками по церковному вопросу.47 Поэтому когда в 18441845 гг. эта проблема вдруг неожиданно всплыла на самом высоком уровне, консул в Адрианополе Ващенко прямо указал на Чайковского как на автора болгарского меморандума, а также инициатора и идейного вдохновителя созыва Народного собрания.48 Ему же, по сведениям русского дипломата, принадлежала идея замены греческого клира болгарским и создания независимой, но дружественной Ватикану болгарской церкви.
Подобный взгляд на болгарский вопрос полностью разделял и глава русской дипломатической миссии в Стамбуле В. Титов. Крайне подозрительно относясь к любым инициативам, так или иначе связанным с польской эмиграцией и католическими миссионерами, он автоматически переносил свое негативное отношение и на всех их протеже. Русские дипломаты не раз заявляли протест в связи с действиями Неофита и Иллариона, пытаясь различными способами нейтрализовать их разрушительные для единства православия инициативы. Чайковский предполагал, что идея назначения Возвели митрополитом в Трапезунд, возможно, также принадлежит русской миссии. Летом 1845 г. болгарская проблема приобрела для русских дипломатов особую остроту в связи с ожидавшимся прибытием в турецкую столицу великого князя Константина. На фоне высокого визита польско-французские интриги вокруг вселенского престола выглядели в глазах чиновников особенно неуместно.
По информации Чайковского, именно очередной демарш России оказался фатален для судьбы двух его протеже. Сыграв на резком осложнении ситуации в придворных кругах накануне отставки Риза паши, патриархии удалось запугать министра иностранных дел Шекиба неминуемым осложнением отношений с Россией и добиться разрешения на наказание болгар-
ских схизматиков исключительно по церковной, т.е не требующей вмешательства Порты линии. 29 июля 1845 г. Неофит и Илларион были арестованы в здании патриархии, а затем отправлены в заточение на Афон. Организовано это было без формального разрешения турецкого правительства, но с согласия русской миссии и ее посланника В.П. Титова.
Ясно понимая последствия изоляции обоих болгарских церковных лидеров для политического будущего польской миссии, Чайковский попытался задействовать французские и английские дипломатические круги. Однако его надежды не оправдались. Сначала французское посольство проявило некоторую заинтересованность. Однако последовавшие вскоре перестановки в составе турецкого правительства и резкое заявление английского посланника, обвинившего католических миссионеров в попытках нарушения политической стабильности, отбили желание французских дипломатов вмешиваться в этот непростой вопрос. Чайковскому оставалось лишь с болью констатировать, что ни одно из посольств не изъявило «даже желания» поддержать Турцию в ее противостоянии с Россией.
Так национально-церковное движение болгар оказалось безнадежно обезглавлено. По единодушному мнению историков, с арестом Неофита и Иллариона завершился поражением первый этап борьбы болгар за создание независимой национальной церкви. Но не завершилось некогда спровоцированное Портой, а впоследствии искусственно обостренное и политизированное противостояние болгар с патриархией. Скорее наоборот, оно только начало набирать обороты. На этот раз виновницей раздувания конфликта, постепенно приобретавшего черты межэтнического, стала сама Константинопольская патриархия. Угроза потери многочисленной болгарской паствы и повторения сербского и задунайского сценариев привела к всплеску националистических настроений в среде фанариотского духовенства, вызвав с его стороны череду откровенно антиболгарских акций.
Уже в том же 1845 г. патриархия издала окружное послание, согласно которому училища переводились из ведения общин под власть местных владык. Отныне только они могли менять и назначать преподавателей и попечителей учебных заведений. На практике это привело к началу гонений на патриотически настроенных учителей-болгар.
Из длинного перечня примеров подобного рода можно привести лишь несколько.49 Например, интриги местного владыки вынудили покинуть Провадию учителя Р. Блыскова, а Шумен Н. Рускова. Преследования со стороны Неофита Византиоса испытал на себе П. Славейков, который, несмотря на поддержку местных общин, не мог долго удержаться ни в одном училище, расположенном на территории Тырновской митрополии. Были уволены и пострадали учителя 3. Круша, Н. Тонджаров, Ат. Чолаков и многие другие.
Одновременно стартовала и массовая компания по изгнанию славянского языка из богослужебной практики. Участились спорадические ранее случаи уничтожения болгарских книг и старославянских рукописей. Коснулось это, прежде всего, тех районов, где греческий этнический субстрат традиционно занимал наиболее сильные позиции (Причерноморье, Фракия, Македония).50 Например, широкомасштабные гонения против болгарских священников и славянского языка предпринял варненский митрополит Порфирий. В частности, в Бапчике подвергся изгнанию болгарский епископ, а место церковно-славянских богослужебных книг заняли греческие. В варненской церкви «Св. Николая», где богослужение традиционно велось на церковно-славянском языке, по его же распоряжению священники были вынуждены перейти с 1846 г. на греческий. В Пловдиве митрополит Хри-сант запретил церковно-славянский язык по всем церквям кроме храма «Св. Петки». А по Македонии прокатилась настоящая волна по изъятию и уничтожению церковно-славянских рукописей (Скопье, Велес, Битоля).
Даже в землях с преобладающим болгарским населением отмечались попытки насаждения греческого языка там, где он никогда не использовался. Например, вполне благосклонный ранее к церковно-славянским богослужебным книгам греческий епископ Дионисий (г. Ловеч), распорядился в 1845 г. заменить их греческими. Сохранилась информация, что в период с середины 40-х до середины 50-х гг. славянские книги активно уничтожались в Старозагорской и Шуменской епархиях.
Постыдное поветрие приняло столь широкий масштаб, что захватило даже Афон. Посетивший его в 1844-1845 гг. русский славист В. Григорович обнаружил, что славянскими рукописями в Ватопеде растапливали' на монастырской кухне печь, а в Ксенофонте их просто сбросили в море.51
Столь откровенной дискриминации и бесцеремонного вмешательства в сферу своей традиционной компетенции болгарские общины, давно окрепшие и привыкшие к самостоятельности, спокойно вынести не могли. Тем более что благодаря стараниям польских эмиссаров отныне они были хорошо вооружены эффективной тактикой борьбы с патриархией и имели в своем арсенале целый пакет заранее готовых «народных» требований. Начались бесконечные конфликты, принимавшие с течением времени все более ожесточенный характер. В епархиях чаще всего они выливались в жесткое коллективное противостояние с местными владыками.
Лидером вновь оказалась Тырновская митрополия, где заново обострился конфликт вокруг митрополичьей кафедры. Летом 1846 г., пользуясь прибытием в Тырново султана Абдул Меджида, старейшины подали жалобу на митрополита Неофита Византиоса, требуя его замены на болгарского владыку. А через две недели в столицу с соответствующим требованием прибыла и официальная делегация. Под давлением Порты патриархия была
вынуждена убрать Византиоса, однако заменила его не болгарином, а бывшим сярским митрополитом греком Афанасием. Фигура нового митрополита вызвала раскол внутри общины. Результатом затяжной интриги явилось возвращение Византиоса на митрополичью кафедру (1848), а противоборство между общинниками затянулось еще почти на десять лет.
Во Враце попытки епископа Агапия вмешаться в компетенцию общинного самоуправления и взять под свой контроль образовательный процесс встретили жесточайшее сопротивление. Настрой старейшин и попечителей был столь решителен, что лишь неожиданная смерть спасла Агапия от отставки. Пришедший ему на смену в 1849 г. греческий епископ Парфений недолго задержался на местной кафедре. Обвиненный руководством общины в злоупотреблениях, он был вскоре смещен, а освободившуюся кафедру занял местный болгарин Дорофей. В Ловчанской епархии противостояние между паствой и владыками, принявшее чрезвычайно резкие формы, длилось почти всю вторую половину 40-х - начало 50-х гг.. Завершилось оно также полной победой болгар. Общинниками был выставлен ультиматум: уплата церковных податей лишь в обмен на изучение владыкой болгарского языка. В конечном итоге на епископскую кафедру был назначен болгарин Илларион (1852).
Резко активизировалась и болгарская община Константинополя. В 1847 г. ею была вновь реанимирована идея создания в столице болгарской церкви. На этот раз инициатором выступил недавно вернувшийся после обучения в Европе Александр Экзарх. Следуя хорошо зарекомендовавшей себя тактике, он вышел с прошением непосредственно на великого везира. Порта это начинание поддержала. В начале 1848 г. делегация, уполномоченная всеми болгарскими ремесленными цехами столицы, вручила соответствующее прошение на имя патриарха. Начались трудные переговоры, тянувшиеся около года. С мертвой точки их удалось сдвинуть лишь после прямого вмешательства османских властей в лице князя Стефана Богориди. При его содействии летом 1849 г. в свет вышел султанский ферман, разрешающий постройку болгарской церкви на подаренном тем же Богориди участке земли. Открытие в столице храма «Св. Стефана» и торжественное рукоположение в 1851 г. его архиерея в лице Стефана Ковачевича имело важные последствия для дальнейшего развития болгарского церковного вопроса. Именно общине, группировавшейся вокруг этой церкви, было суждено взять на себя функцию руководящего центра всего движения. Однако в полной мере это произошло лишь после Крымской войны, когда конфликт с патриархией вышел на качественно новый уровень. Изящная и элитарная по своей сути интрига, некогда разыгранная при поддержке Франции польскими политическими эмиссарами, «стараниями» Константинопольской патриархии постепенно превратилась действительно во всена-
родное движение, конечной целью которого стало церковное обособление от греков, а фактически - борьба за создание собственного болгаро-православного миллета. В условиях османских реалий (когда понятия мил-лет и нация были полностью синонимичны) достижение этой цели было равносильно официальному признанию государством болгар в качестве состоявшейся нации, чей статус институционно оформлен, а легитимность не вызывает сомнений.
Примечания
1 Маркова 3. Българското национално-църковно движение до Кримската война. София, 1976. С.103.
2 Арнаудов М. НеофитХилендарски Возвели. Живот, дело, епоха. Т. 1. София, 1971. С.430-431.
3 Маркова 3. Българското ... С.103.
4 Арнаудов М. Неофит ... T.l. С.466.
5 Там же, С.487.
6 Маркова 3. Българското национално-църковно движение до Кримската война. София, 1976.
7 ГандевХр. Фактории на българското възраждане. 1600-1830. София, 1943. С.130-131; Маркова 3. Българското ... С.55.
* Маркова 3. Българското ... С.55-56. '' Там же. С.99.
"' Тодорова М. Англия, Русия и Танзиматьт. София, 1980. С.46.
" Фадеева И.Л. Официальные доктрины в идеологии и политике Османской империи (осма-низм-панисламизм). XIX- начало XX в. М., 1985. С.23-96.
12 Тодоров И. Филики етерия и българите. София, 1965.
13 Тодоров Н„ Трайков В. Гръцкото въстание от 1821-1829 г. и българите // Исторически пре-глед. 1971. №2. 33-34; См. также гл. «Восстание Т. Владимиреску и походА. Ипсиланти».
14 Тодоров И., Трайков В. Българи - участници в борбите за освобождение на Гърция (18211828). София, 1971.
15 Cmojaimeeuh Вл. Кпез Милош и Неточна Cpônja //Поссбна издан>а Српске Академи]е наука. 297, 1957. С. 27-30.
"' Бойчева В. Книгообмен между Болгарией и Сербией в области просвещения и учебного дела в первой половине XIX в. //Etudes balkaniques. 1973. №4. С. 32.
17 Конобеев В.Д. Българското националноосвободително движение. /Идеология, программа, развитие. София, 1972.
18 Там же. С. 192.
" Там же. С.223-224. 2" Там же. С.231.
21 Боев Р. Българският доброволчески корпус в руската армия от 1829 г. // Военно-исторически сборник. 1978. №4. С. 85.
22 Б. Куюмджиев. Участието на българите в русско-турската война от 1828-1829 г. // Известия на Военноисторическото дружество. 1967. №4. С. 103.
23 Конобеев В.Д. Българското ... С. 250.
24 Фонтом В.П. Хумористични, политически и военни писма из Главната квартира на Дунав-ската армия в 1828 и 1829 година II Българска нсторическа библиотека. 4. 1931/1932. №2-3. С. 249,252-253,258.
25 Боев Р. Антитурското движение на населението от българсксгго черноморско крайбрежие през русско-турската война 1828-1829 г. // Военно-исторически сборник. 1970. №5.С. 25-32.
26 Конобеев В.Д. Българското .... С. 252.
27 Там же. С. 257. 2* Там же. С. 256.
29 Бернштейн С.Б. Страницы из истории болгарской эмиграции в Россию во время русско-турецкой войны 1828-1829 гг. // Ученые записки Института славяноведения АН СССР. 1. 1949. С. 327-341.
311 Мещерюк И.И. Переселение болгар в Южную Бессарабию 1828-1834 гг. /Из истории развития русско-болгарских дружеских связей/. Кишинев, 1965. С. 93-94.
31 CemiMimacu Ив. Библиотека «Д-р Ив. Селимински». 9. София, 1928. С.76.
32 Мольтке Г. Письма о Турции // Военный сборник. СПб, 1877. № 9, С.335.
33 ГандевХр. Фактории .... С. 147.
14 Гечгв М. Взаимните училища в България // Известия на Института по педагогия. №9. 1960. С.5-57.
35 Маркова 3. Българското ... С.55. 3,1 Там же. С.56-59.
37 Априлов В. Съчинения. София, 1968. С.4243. 3* Маркова 3. Българското ... С.58.
39 Смоховска-Петрова В. Неофит Возвели и българският църковен въпрос (Нови дани из архива на А.Чарторийски). София,1964. С. 118-158. 4" Там же. С.159-175.
41 Там же. С. 125.
42 Там же. С.139.
43 АрнаудовМ. Неофит ... Т.2, С. 161.
44 Смоховска-Петрова В. Неофит... С. 147.
45 Там же. С. 142.
46 Там же.
47 Маркова 3. Българското ... С. 184. 4* Там же. С. 184-185.
49 Там же. С.63-67.
50 Там же. С.60-70.
51 Григорович В. Очерк путешествия по Европейской Турции. М., 1877. С.83.
