CC BY
91
ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ
Ф. В. Тагиров
Кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии, факультет гуманитарных и социальных наук Российского университета дружбы народов E-mail: tagirov_fv@rudn. university Philipp V. Tagirov PhD, Associate Professor, Department of Social Philosophy Peoples' Friendship University of Russia
УДК 101.1 : 316
Эрос в экономике власти: репрессивная гипотеза
В статье рассматривается взаимодействие эроса с механизмами власти через призму так называемой «репрессивной гипотезы», представленной в первую очередь в работах З. Фрейда, В. Райха и Г. Маркузе. Произведенный анализ указанных теорий включает в себя изучение следующих аспектов: объект подавления, истоки репрессивного/авторитарного общества, репрессивные механизмы и их легитимация в индустриальном обществе, предлагаемые альтернативы текущему социальному порядку.
Ключевые слова: авторитарность, власть, контроль, репрессия, сексуальность, эрос, З. Фрейд, В. Райх, Г. Маркузе.
«Кто стал бы в пылающем доме со спокойной душой писать труды о цветоощущении сверчков?»
Вильгельм Райх
Предметом статьи является вопрос о включенности эроса в экономику власти в контексте так называемой «репрессивной гипотезы» — предположения о том, что порядок властных отношений в современном обществе построен на подавлении эроса. Границы, положенные любви, сексуальности и эротизму, неизбежно ощущаются субъектом этих практик как сковывающие его желания, подавляющие. Отсюда рождается идея о репрессии, осуществляемой по отношению к эротическому, и стремление субъекта к полно-
Как цитировать статью: Тагиров Ф. В. Эрос в экономике власти: репрессивная гипотеза // Ценности и смыслы. № 4 (50). 2017. С. 44-57.
ценной реализации в этой области напрямую связывается с освобождением от существующих репрессивных механизмов через их отмену или, по крайней мере, целенаправленную либерализацию, «гуманизацию», последовательное размягчение.
В тот момент, когда человек в своем сознании преодолевает (тран-сцендирует) пределы традиционной модели легитимации власти (М. Вебер), он начинает усматривать в конкретных формах господства не что-то абсолютное, данное свыше, вековечное (и, стало быть, истинное и неизменное), а нечто исторически относительное, социально и культурно детермиринованное. Вместе с тем принцип реальности, ставящий пределы его принципу желания (З. Фрейд), отныне также представляется субъекту этого желания в значительной степени историчным, социогенным и, значит, этот принцип может быть изменен вместе с определенными изменениями социального пространства.
Об экономике власти
Под экономикой власти мы понимаем отношения, связанные с производством, потреблением, обменом и распределением власти. В любом обществе власть производится и воспроизводится: причем как формально господствующими институтами и субъектами, так и теми, кто им подвластен. Раб нуждается в господине и тем самым формирует социальный заказ, производящий властные отношения «снизу». Эта логика работает и применительно к субъекту эротического: испытывающий желание вместе с тем зачастую нуждается в том, чтобы это желание было кем-то направлено.
То же можно сказать и о потреблении. Власть потребляется не только властвующим, который использует властные ресурсы для воплощения желаний, которые он приписывает себе как свои собственные, но также и подвластным, поскольку через подчинение он заполняет неопределенную пустоту, жаждущую, чтобы над ней господствовали, упорядочивали и даже позволили/принудили стать полем для реализации субъекта, пусть даже субъекта подчиняющегося. Потребление властного ресурса через подчинение лежит в основе процесса сублимации, как его видел З. Фрейд, этот ресурс в дальнейшем обеспечивает производство культурных благ (как материальных, так и духовных).
Помимо обмена преступления (трансгрессивного бунта) на наказание, а заслуги (подчинения) на поощрение, осуществляемого господ-
ствующими инстанциями, происходит обмен и собственно властью: так раб, зависимый от господина, делает, согласно гегелевской диалектике, господина зависимым от своего раба. Классическое разделение психологических ролей на садистские и мазохистские (З. Фрейд, Э. Фромм и пр.) может служить убедительной иллюстрацией данного обмена в сфере эротического.
И, наконец, власть распределяется. Властвующий не только властвует, но и делится своей властью с подвластными себе, при этом легитимируя их власть над теми, кто в свою очередь зависит от них. Так покорность, иногда доходящая до самоуничижения, перед руководящими инстанциями, которую проявляет, скажем, глава семьи в процессе выполнения своих профессиональных задач, может компенсироваться деспотичным произволом, который он утверждает в семейном пространстве. Как говаривал Цицерон, раб мечтает не о свободе, а о том, чтобы у него были его собственные рабы.
Репрессивная гипотеза: что подавляется?
Пожалуй, главным основанием для требования раскрепощения эроса выступает разделяемое многими утверждение о его подавлении некой внешней инстанцией: авторитарной моралью, репрессивной культурой, общественными институтами или всем порядком общественной организации. Эта идея, которую М. Фуко назвал «репрессивной гипотезой», находит свое теоретическое оформление в XX в. в первую очередь в трудах З. Фрейда, В. Райха и Г. Маркузе. С ней в определенном смысле солидаризуются Б. Рассел в своей работе «Брак и мораль», Э. Фромм и целый ряд других мыслителей.
Что же оказывается основным объектом подавления, согласно теории репрессии? По мнению З. Фрейда и Г. Маркузе, в первую очередь ощущает на себе репрессивное воздействие любая сексуальность, кроме генитальной, и то взятой в ее репродуктивном значении. Как отмечает З. Фрейд, всякая сексуальность, где происходит отклонение от ее репродуктивной цели или где в качестве ее объекта берется нечто, не выводящее нас на репродуктивный генитальный акт, характеризуется обществом как перверсивная [10]. То, что маркируется в качестве «перверсии», так или иначе подпадает под внимание механизмов нормализации [9].
Вместе с тем, как показывает В. Райх, и нормальная генитальная
сексуальность оказывается ограниченной существующим принудительным порядком. Авторитарная мораль, которая находит самооправдание в том, что она защищает человека от его же собственных извращенных наклонностей, вредоносных, а зачастую и губительных как для окружающих, так и для него самого, на самом деле сама и порождает эти наклонности и «нездоровые» стремления. Запрещенные моралью отклонения, по мнению Райха, суть «заменители гениталь-ной половой жизни» [5], в которых подавленный индивид ищет «отдушину», когда обнаруживается невозможность полноценной и здоровой генитальной сексуальности.
Отчего же индивид в современном обществе не знает здоровой и естественной половой жизни? По мнению Райха, основные структуры нездорового отношения к сексуальности закладываются еще в детстве. Ребенка приучают испытывать стыд от созерцания или демонстрации половых органов. Подглядывание за половой жизнью родителей карается наказанием, что помещает всю сферу половых отношений под знак запретного. Препятствуя удовлетворению детского любопытства, родители, как считает Райх, главным образом исходят из собственных интересов, нежели из интересов ребенка, уступают укоренившимся в них страхам, видят в этом любопытстве угрозу для собственного рутинизированного комфорта и воспроизводят воспитательные модели, которые ранее применялись по отношению к ним самим. Автоэротические удовольствия, для ребенка естественные, которые в будущем сами уступят место здоровой генитальной сексуальности с желанным партнером, осуждаются, родители стремятся создать условия, максимально затрудняющие подобные практики, что закрепляет в психике ребенка одновременно напряженное стремление найти выход для собственной нереализованной сексуальности и прочное осознание постыдности и порочности своих желаний. Пристальное внимание к содержательной стороне игр подростка (в том числе уже вступившего в пору полового созревания) со своими сверстниками, с одной стороны, способствуют сохранению эдиповых акцентуаций сексуального желания на своих родителях, а с другой, создают травмирующую ситуацию противоречия между пробудившимися потребностями и невозможностью их естественного удовлетворения.
Все это вместе взятое приводит к формированию личности, для которой самые естественные формы проявления сексуальности жестко
ассоциируются с чем-то постыдным и запретным. Впоследствии такой индивид, как правило, оказывается неспособным полноценно реализоваться в здоровой половой жизни, его сексуальность оказывается сопряженной с различными формами насилия, садо-мазохистскими властными отношениями, фетишистскими субституциями или же с асексуальным самоустранением, сводящим сексуальную жизнь, например, к супружескому долгу или же вообще вычеркивающим ее из повседневного опыта субъекта [5].
Принципиальную роль в ограничении здоровой сексуальности индивида, по убеждению Райха, также играет традиционно-патриархальный и буржуазный институт брака, который в той или иной степени всегда утверждается в принудительной форме. Основными препятствиями для сексуальной реализации индивида, как считает Райх, здесь выступают требования моногамности и минимизации добрачной сексуальной жизни (и то и другое в силу «двойной морали» особенно тяжелым бременем ложится на женскую сексуальность) [5].
Другой теоретик репрессивной гипотезы, Г. Маркузе, понимающий эрос, подобно позднему Фрейду, в предельно широком смысле — как стремление к наслаждению, которое не ограничивается не только ге-нитальным удовольствием, но и даже просто телесным, а включает в себя, например, и наслаждение от свободного труда (здесь очевидны марксистские корни теории Маркузе), пишет о специфической кастрации, которой подвергается индивид в репрессивной цивилизации. В отличие от практик, например, кастрации евнухов, где отсекается прежде всего именно репродуктивная функция, подавленный индивид оказывается лишен всякого эротизма, не отвечающего принципу воспроизводства рода. Воспроизводство (рода) и производство (благ и средств их производства) представляются двумя задачами, которым всецело должен посвятить себя индивид и на алтарь которых ему необходимо положить всякое удовольствие во имя принципа Прометея. Однако прометеевский идеал самопожертвования, который был жизненно необходим человеку прошлого, на современной стадии общественного развития (включая развитие производительных сил) уже может быть отброшен, поскольку становится сегодня все более и более деструктивным для индивида, ужесточая принцип реальности несообразно общественной необходимости [3].
Э. Фромм, которого с определенными оговорками тоже можно
включить в число теоретиков репрессивного общества, общества, где индивид формируется культурой дегуманизированных и деструктивных властно-экономических отношений, утверждает, что современный человек оказывается отчужден от настоящего, «глубинного» переживания любви и самораскрытия в этом переживании. Властные инстанции, бюрократия, управляющая, но не владеющая капиталом, а также та, что представляет интересы рабочих, стремятся в первую очередь к распространению своей власти. Получение удовольствия становится одним из императивов автоматизированного индивида, удобно встраиваемого в современный социальный порядок отчуждения и подавления индивидуального [13].
В подобных условиях, по Фромму, любовь вытесняется формами «псевдолюбви», которые не представляют собой некой автономной реальности, существующей параллельно реальности любви, а оказываются формами разложения последней. Этими формами разложения любви, по своей сути, согласно Фромму, патологическими, поверхностными, а также несвободными от ненависти и страха, являются, в первую очередь, союз для взаимного сексуального удовлетворения (Фрейд, капиталистическое общество начала XX в.) и союз для работы «в команде», «убежище от одиночества» (послевоенный психоанализ, развитое капиталистическое общество). Такое понимание характерно в целом для левого критического дискурса, в котором, как пишет М. Рахманинова, «брак осмысляется как институт власти, подавляющий любовь системой патриархальных императивов, а также как область символического и бытового ритуала, а отнюдь не как пространство, где мужчина и женщина могут появиться в своей личностной специфике и индивидуальной сексуальности и соединиться в любви» [7, с. 151].
Изначальная ситуация: куда уходят корни репрессивно-авторитарного общества?
С чего же начинается репрессивное общество? Согласно Фрейду, оно восходит к ситуации отцеубийства, гипотетически имевшей место в глубокой древности. Изначально эрос был монополизирован неким праотцом, которому принадлежали все женщины рода, что со временем не могло не вызвать зависть у его многочисленных сыновей, отлученных от удовольствия. Сговорившись, они убивают отца, но скоро сталкиваются с необходимостью воссоздания репрессивной структу-
ры господства, чтобы уберечь завоеванное ими право на удовольствие от посягательств уже своих собственных детей и не повторить судьбу отца. Вместе с тем после смерти отца в их внутреннем мире остается огромная дыра, пустота, которая нуждается в заполнении. Братья воспроизводят отцовскую фигуру, но на этот раз помещают ее на недосягаемый для смертного трансцендентный уровень. Так репрессивная власть и ее легитимация институционализируются посредством морали и религии [12].
Маркузе, в целом принимая идею Фрейда, отмечает, что ценность данной теории заключается не в ее исторической достоверности, а прежде всего в ее способности служить объяснительной моделью. Даже если сам факт убийства праотца никогда не имел места, порядок репрессивной цивилизации построен так, как если бы описанное Фрейдом отцеубийство действительно произошло [3].
Райх, в свою очередь, подвергает критике универсальность данной модели, уточняя, что она применима только к обществам патриархального типа, но не подтверждается данными антропологов, изучавших культуры, построенные на материнском праве. На общества, где человек еще не имел представлений об отцовстве, обращает наше внимание и Б. Рассел [6, с. 41-47].
Убежденность Фрейда в том, что общество всегда будет подавлять индивидуальные стремления индивидов к любви, критикует и Фромм, предполагая, что легитимирующая эту убежденность идея о соперничестве вокруг желаемого объекта обладания, которому может положить границы только строгий социальный порядок, сама является исторически обусловленной реальностью капиталистических отношений с доминирующими в ней принципами соперничества и вражды [13].
Текущее социальное устройство: что должно быть изменено?
Культура, согласно Фрейду, репрессивна по отношению к эросу индивида, но благодаря этой репрессии запускается механизм сублимации, который направляет энергию либидо в созидательное культу-ротворческое русло. Однако перенесение либидозной энергии с первичных сексуальных позывов на авторитарную фигуру (например, вождя), олицетворяющую некогда утраченного отца, при недостаточном разграничении собственного Эго и идеального Сверх-Я создает основу для формирования психологии массового индивида. Такой че-
ловек обращает свое либидо, отделенное от его непосредственных сексуальных задач, на внешний объект поклонения (вертикальная связь), и обнаруживает близость (горизонтальная направленность либидо) с массой таких же, как он, что способствует выработке его идентичности с другими, чье желание подобно его собственному. Таким образом, перенесенная сексуальная энергия направляет субъекта на подчинение власти, с которой он стремится себя отождествить, а также на объединение с другими людьми вокруг этого подчинения [11].
Райх оспаривает позицию Фрейда относительно сублимации как оправдания подавления сексуальной энергии, поскольку Фрейд не различает удовлетворенную и неудовлетворенную сексуальность [5]. По-настоящему культуротворческий потенциал человека, по его мнению, раскрывается только при условии свободной и полноценной сексуальной жизни. Подавление здоровой сексуальности способно производить только нездоровую культуру. Примеры обратного являются скорее исключениями, нежели правилом.
Наличествующий социальный порядок, по Райху, построен на авторитарных принципах, которые обеспечивают его воспроизведение в каждом новом поколении. За счет подавления сексуальной свободы в детстве и подростковом возрасте воспитываются индивиды, послушно подчиняющиеся авторитарной власти и во взрослой жиз-ни,—эта тема, по утверждению Дж. Батлер, «вошла в число аксиом современного политического дискурса» [1, с. 20]. Основной причиной успеха у масс фашистских идеологий, с точки зрения Райха, выступает не столько фюрерская фигура и не столько наличие социально-экономических противоречий, существующих в обществе, сколько преобладающая характерологическая структура личности, чьи первичные биологические потребности постоянно подавляются [4].
Маркузе признает, что наличие репрессии по отношению к принципу удовольствия было структурно обосновано нуждой, нехваткой жизненных возможностей, от которых согласно своей тяжелой судьбе (Ананке) страдал человек прошлого. Однако кроме подавления эроса ради перенаправления человеческого ресурса на задачи сохранения и развития социального порядка, всякая власть, как отмечает Маркузе, также осуществляет и так называемое «прибавочное подавление», посредством которого власть охраняет саму себя от любых возможных выступлений, направленных на пересмотр существующей репрес-
сивной системы. Деструктивность (принцип Танатоса) современного принципа реальности порождается тем, что совокупный объем подавления (подавление вместе с прибавочным подавлением), будучи оправданным на определенном этапе исторического существования, становится избыточным и гнетущим по мере дальнейшего развития общества в связи с открывшимися возможностями освобождения индивида как субъекта эроса [3].
Этот же процесс неизбежно находит отражение и во внутреннем мире индивида: Сверх-Я как интериоризированная контролирующая инстанция, которая в традиционно-патриархальном укладе как бы воплощала волю Отца, то есть отсылала к личностному началу, в современном обществе превращается в отражение безличных регламен-таций, что приводит к функционализации и обезличиванию и самого индивида, и отношения к возможному удовольствию [3].
Возможна ли альтернатива?
Репрессивный характер, присущий культуре, рассматривается Фрейдом как данность. Проблема может быть разрешена только на индивидуальном уровне посредством психоаналитических практик. Обращая внимание читателя на исследования обществ материнского права, Райх отмечает, что человеческой истории уже известны примеры социальной организации, где индивид обладает значительно большей свободой для реализации своей естественной сексуальности и выступает за отмену морали. Сексуальная мораль, по его убеждению, всегда авторитарна, и необходимость в ней должна отпасть по мере освобождения здоровой сексуальности индивидов, составляющих данное общество.
Вместе с тем, ссылаясь на опыт социальных преобразований, осуществлявшихся в Советском Союзе в 1920-е гг., а также на трудности, вставшие на пути этих преобразований, Райх подчеркивает, что было бы ошибочно полагать, что сексуальная революция может быть совершена в одночасье или путем простого политического решения. Он признает, что «обобществление индивида», которое должно было бы освободить его из-под давления авторитарной власти, не может быть достигнуто через огосударствление жизни, разочарованно констатируя возвращение к авторитарному подавлению сексуальной жизни, когда в 1930-х гг. место патриархальной авторитарности
начинает занимать авторитарность идеологии.
При этом, несмотря на постепенный характер требующихся изменений, Райх подчеркивает, что речь по-прежнему идет о сексуальной революции, а не о сексуальной реформе, поскольку необходимо произвести не просто определенные изменения в рамках текущего социального порядка, а преодолеть сам авторитарный порядок как таковой. Однако сексуальную мораль нельзя просто отменить, ее должно заменить то, что он называет «сексуально-экономическим регулированием», понимая под этим саморегулирование индивида, исходящего из своих здоровых биологических потребностей.
Согласно Фромму, условием преодоления отчуждения индивида и его освобождения из-под власти паталогических форм «псевдолюбви» должно послужить изменение господствующих ценностных ориентиров, продиктованных навязчивой идеей движения ради движения, бездумного преумножения благ и удобств как критерия развития, и формирование так называемой «гуманистической культуры». Такая культура воспитывала бы в индивиде в первую очередь не столько стремление к социальному успеху и потребительскому конформизму, сколько способность и желание непрестанного внутреннего развития, благодаря которому индивид сумел бы наконец «вырасти» из инфантильных, эготических форм любви и открыть любовь зрелую, ответственную, исходящую из глубины собственной личности и обращенную к глубине личности другого [13].
Отречению индивида от себя и собственного эроса ради безостановочного развития общества, по мнению Маркузе, больше нельзя найти исторического оправдания. Ради чего человеку необходим прогресс? Ради самого прогресса или ради положительных изменений условий существования, которые прогресс влечет за собой? Прометеевский принцип применительно к зрелому индустриальному обществу превращается в служение прогрессу ради прогресса. Общественное развитие, по Маркузе, не является самоцелью, оно должно было вывести человека из царства нужды и ликвидировать необходимость постоянной борьбы за выживание. Несмотря на то, что общество позднего капитализма постоянно производит все новые и новые потребности, которые индивид, как правило, рассматривает не как навязанные, а как свои собственные,— это, считает Маркузе, потребности неподлинные [2], в то время как современная цивилизация уже достигла состояния,
при котором наличествуют все ресурсы для удовлетворения подлинных потребностей человека. Исходя из этого, Маркузе утверждает, что исторически изжившему себя идеалу Прометея должны быть противопоставлены образы Нарцисса и Орфея, выражающие собой формы нерепрессивного эроса, которые связаны со счастьем бытия, не противопоставленного природной реальности, а полноценно включенного в нее, бытия, для которого мир выступает в первую очередь объектом эстетического наслаждения. Вспоминая тургеневского Базарова, можно сказать, что из мастерской природа для человека должна снова превратиться в храм.
Репрессия обеспечивала социальный порядок, однако ее устранение не означает воцарения хаоса, поскольку существуют и другие организующие механизмы, главным из которых для нерепрессивной цивилизации может стать принцип свободной игры, распространенный на самые различные формы человеческого взаимодействия, которые тем самым эротизируются. В игре всегда есть правила, но они утверждаются не репрессивным образом, а принимаются субъектом ради удовольствия, которое он получает от своего свободного участия в самом процессе игры.
Но не будет ли подобный отказ от служения закону производства и воспроизводства означать неизбежный экономический откат, что неминуемо скажется и на условиях существования индивида? Маркузе не исключает такого отката, но считает, что он будет незначительным и несущественным с точки зрения условий свободной реализации подлинных потребностей человека, поскольку возможности для обеспечения и поддержания данных условий уже давно в цивилизации наличествуют.
Вслед за Райхом он пишет о необходимости отмены старой морали, однако этика как таковая не может и не должна изжить себя, в ней должен произойти переворот. Человек нерепрессивной цивилизации руководствуется новой либидозной моралью, которая строится не на рациональности производства и репродуктивно-генитальной сексуальности, как старая мораль, а на рациональности удовольствия, которому также присущи свои структуры, доступные человеческому постижению. Однако не станет ли общество раскрепощенного эроса миром маньяков и насильников? Отвечая на этот вопрос и припоминая уже знакомую нам идею о том, что сексуальное насилие, как
правило, порождается репрессией и является болезненным продуктом подавленного эроса, Маркузе вводит еще одну инстанцию в модель индивидуальной психики, предложенную Фрейдом: Сверх-Оно. Сверх-Оно, так же как и Сверх-Я, является внутренней управляющей инстанцией, но исходит не из перенесенных внутрь субъекта репрессивных норм и идеалов, а из присущего здоровому желанию стремления к самоограничению. Безграничное непрестанное удовлетворение притупляет само удовольствие, и в ситуации, где отсутствует внешнее принуждение, индивид, играя, сам задает себе временные ограничения, что делает последующее наслаждение значительно более ярким, а путь к нему—интересным и увлекательным.
Вопросы к репрессивной гипотезе
Безоговорочное принятие репрессивной гипотезы неизбежно сталкивается с рядом трудностей, и на месте полученных ответов рождаются новые вопросы. Эти вопросы относятся как к отдельным положениям рассмотренных теорий, так и к их основным выводам.
Одной из самых неоднозначных проблем, с которыми мы сталкиваемся, является вопрос о сексуальности без принуждения. Если мы соглашаемся с тезисом Райха и Маркузе, утверждающих, что здоровая сексуальность не нуждается в авторитарных механизмах ее подавления, то довольно спорным остается фактическое основание для реализации этой здоровой сексуальности. Райх пишет о свободной реализации естественной половой потребности с подходящим партнером, возможность которой может быть достигнута в конкретных индивидуальных случаях, но можно ли говорить о наличии подходящего партнера у каждого? Даже не принимая во внимание те или иные демографические обстоятельства (вроде «на десять девчонок по статистике девять ребят»), мы склонны усомниться, могут ли все индивиды данного общества быть в равной степени субъектами здоровой/полноценной сексуальной жизни и сексуального удовлетворения, если сексуальность избирательно-типична, и сексуальная «привлекательность» (как объекта), даже будучи обычно детерминированной социально и исторически, не может быть равной и в силу психофизиологического различия (а также других, в т.ч., к примеру, интеллектуальных) между индивидами? Райх замечает, что освобожденная естественная сексуальность делает людей более равными в их желаниях и удовольствиях,
но этот тезис может показаться недостаточно очевидным.
Кроме того, разделяемая Фрейдом и Райхом мысль о беспрепятственно удовлетворяемой сексуальности, лежащей в основе как любви, так и счастья, и выступающей в некотором роде их гарантом, при критическом ее рассмотрении оказывается далеко не однозначной. Именно поэтому у Маркузе мы находим описанное ранее распространение принципа удовольствия далеко за пределы телесных переживаний. Фромм же переворачивает фрейдовскую связь между любовью и сексуальностью, утверждая, что именно любовь как глубокое психологическое личностное отношение открывает возможность полноценного сексуального удовлетворения, а не наоборот.
Также отметим, что подобно тому, как, согласно известной формуле, невозможно построить коммунизм в отдельно взятой стране, возможность построения неавторитарного, нерепрессивного общества в определенных границах без значительной самоизоляции данного социума от остальных вызывает сомнения. Проект воплощенной автаркии, автономного и самодостаточного общества, не испытывающего влияния со стороны и не нуждающегося в обеспечении собственных интересов перед лицом внешних сил, в современных условиях международных взаимодействий представляется нереализуемым. Превращению же всего земного шара в нерепрессивную цивилизацию препятствует, как минимум, тот факт, что многие общества по-прежнему пребывают в нужде и лишениях и в принципе не могут позволить себе отказа от прометеевского принципа. Несмотря на колоссальные возможности, сконцентрированные в индустриально развитых странах, предположить их перераспределение в масштабах планеты в обозримом будущем едва ли возможно.
И, наконец, насколько в принципе реально построение цивилизации без репрессии безотносительно к обозначенным выше проблемам? Не являются ли подобные рассуждения всего лишь утопией? А если так, то в чем ценность подобных умозрительных построений? Как пишет С. Рудановская, «будучи по своей природе далеким „островом", утопия превращает известную социальную реальность в один из континентов на символической карте человеческих устремлений. Утопическое сознание выходит за рамки наличной действительности, удостоверяясь в ее безнадежном несовершенстве по сравнению с идеальным alter ego социального» [8, с. 42-43]. Но что затем происходит
с наличной действительностью? Здесь нам стоит вернуться к рассуждениям Маркузе, который говорит о роли фантазии применительно к принципу желания и принципу реальности. Фантазия, по мнению Маркузе, не отменяет принцип реальности, ограничивающий принцип желания, однако отличаясь от принципа реальности, она может постепенно изменить его. Фантазия нереальна в своем несоответствии действительности, однако она обладает вполне реальным преобразующим потенциалом. Мечта одного человека об альтернативном общественном порядке разбивается о принцип реальности, но чем больше людей начинают мечтать о чем-то схожем, тем менее иллюзорной становится их мечта и тем более относительным оказывается принцип реальности.
Репрессивная гипотеза, в том или ином виде разделяемая многими и сегодня, не является единственным продуктом критического осмысления положения эроса в экономике власти. Иная, во многом отличная картина была предложена теориями дискурсивно-дисциплинарного (М. Фуко, Дж. Батлер и др.) и символического контроля (Ж. Бодрийяр и др.), что, однако, заслуживает специального рассмотрения.
Литература
1. Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2002. 168 с.
2. Маркузе Г. Одномерный человек. М.: АСТ, 2003. 336 с.
3. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Киев: Гос. б-ка Украины для юношества, 1995. 352 с.
4. Райх В. Психология масс и фашизм. М.: АСТ, 2004. 539 с.
5. Райх В. Сексуальная революция. СПб.-М. : Университетская книга, АСТ, 1997. 352 с.
6. Рассел Б. Брак и мораль. М.: Крафт+, 2004. 272 с.
7. Рахманинова М. Д. Власть и любовь в левом гендерном дискурсе // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2015. № 7-2 (57). С. 148-152.
8. Рудановская С. В. После утопии: topos другого и позиция социального наблюдателя // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Философия. 2013. № 2. С. 42-53.
9. Тагиров Ф. В. Эрос: между нормой и перверсией // Философия права. 2011. № 4 (47). С. 74-79.
10. Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. М.: Наука, 1989. 456 с.
11. Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого «Я». М.: Азбука-классика, 2013. 192 с.
12. Фрейд З. Тотем и табу. М.: АСТ, 2008. 640 с.
13. Фромм Э. Искусство любить. М.: АСТ, 2015. 256 с.
