CC BY
38
ТРИ «М»: МЕТОДОЛОГИЯ — МЕТОДИКА — МЕТОД
УДК 141.32; 17.021.1
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности1
Работа посвящена анализу антропологических последствий идеологических процессов модерна и выявлению перспектив выхода из гуманитарного кризиса новейшей современности. Объектом исследования является феномен экзистенциации. Предметом — ее значение как формы преодоления идеологии в эпоху поздней модерности. Цель, новизна и результаты статьи заключаются в обосновании исключительной актуальности экзистенциа-ции для обретения человеком счастья (свободы) в нынешней социально-исторической ситуации.
Ключевые слова: экзистенция, экзистенциация, модер-ность, модернизация, идеология, абсолютное, свобода, счастье.
Современная духовная ситуация характеризуется существенной проблематичностью. Согласно широко распространенной точке зрения, это культурное состояние можно охарактеризовать как крупнейшую гуманитарную катастрофу за все время самонаблюдения человека. Все чаще сегодня слышны разговоры о конце истории, а некогда специальная философская и психологическая категория «экзистенциальный кризис» превратилась в общее место самых разных дискурсов и выступает своего рода диагнозом эпохи.
На протяжении последних десятилетий множество интеллектуалов задаются вопросом о причинах описываемых событий и возможных путях выхода из возникших затруднений. Безусловно, столь сложная социально-антропологическая обстановка не может детерминироваться каким-то одним фактором, но должна иметь целый ряд генетических предпосылок. В рамках предлагаемого исследования данный вопрос будет интересовать нас применительно к взаи-
Д.Р. Ярченко
1 Работа выполнена при поддержке ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009—2013 годы, мероприятие 1.2.2, проект «Идеологические системы в поздней модерности: динамика и механизмы производства публичных пространств».
© Ярченко Д.Р., 2014
97
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
мосвязи философско-антропологического и экзистенциального его аспектов с концептом идеологии.
Почему, станет ясно из дальнейшего изложения авторской мысли. Но уже сейчас хотелось бы заметить, что заявленная в первых строках этого текста проблема напрямую сопряжена с универсальным для человеческой культуры антагонизмом индивидуального и социального, а идеология, в свою очередь, является понятием, пограничным между двумя указанными реальностями. Выступая духовным образованием, она одновременно организует порядок ориентации индивида в пространстве общества. Однако более точные дефиниции базовых для данной статьи терминов мы дадим впоследствии. Теперь же обратимся к попытке теоретической реконструкции некоторых онтоантропологических и исторических предпосылок отмеченного гуманитарного кризиса.
Человек традиционно сознавал себя в качестве существа о двух природах. Органичное остальному миру биологическое измерение жизни индивида дополняется и контрастирует с уникальным, не имеющим аналогов в ойкуменическом пространстве доступного нашему опыту бытия духовным компонентом антропности. Причем как раз вторая составляющая личностного существования и в рамках каждодневной рефлексивной интроекции отдельно взятого субъекта, и в поле культурной традиции зачастую идентифицируется с собственно человеческим. Ощущая перманентное напряжение естественного антагонизма двух реальностей, каждый из нас в качестве своего отличительного конститутивного свойства обыкновенно склонен рассматривать то, что выделяет его на общем фоне многообразных форм сущего. Иными словами, индивидуальность, понятая как свобода мысли и действия, есть максима самости личности. Соответственно, всяческое ограничение первой воспринимается здоровой психикой весьма болезненно и наделяется негативными коннотациями.
С другой стороны, еще одним неотъемлемым признаком характерного для антропоса существования является стремление к счастью. В силу чрезвычайной семантической нагруженности последнего термина, необходимо следующее пояснение: каким бы ни был вкладываемый в него смысл, он всегда сопряжен в феноменологическом пространстве актуализирующего это представление сознания с отмеченной выше ориентацией человека в сторону индивидуальности и свободы собственных интенций, то есть навязанный образ своего счастья в качестве некоторого смысла жизни данного индивида не может быть аксиологически одобрен описываемым субъектом, поскольку противоречил бы в таком случае естественной (сущностной) для нас нацеленности на независимость в принятии тех или иных решений.
И — поскольку одним из ключевых онтологических качеств личности выступает рациональность, а следовательно, способность к целеполаганию, —
98
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
резонен вопрос: каков же основной инструментарий отправления обозначенной антропологической потребности? Несомненно, культура. Именно в ее сфере становится возможной вообще осознанная проблематизация тех или иных предметов, феноменов и, в частности, вопроса о счастье как идеале человеческого существования.
Собственно представленная форма активности Я и является полем реализации побуждений духа, который, помимо индивидуальности, уникальности и самобытности интенций конкретной личности, фундирует нашу способность включать последние в некий контекст коллективной жизни. Выражаясь по-другому, благодаря своей духовности антропос выступает еще и социальным актором. Таким образом, она, выступая субстанциальным свойством каждого из нас, задает указанное в начале статьи коренное противоречие социальных и индивидуальных бытийных доминант (интересов, возможностей, навыков...) человека. При этом одной из форм со-организации, в той или иной мере гармонизированной связи двух заявленных противоположных по собственным онтологическим характеристикам «регистров» существования индивида становится идеология.
Последняя категория сегодня весьма интенсивно используется во множестве различных концептуальных трактовок, почему необходимо, руководствуясь задачами данного исследования, определить содержательно-смысловые границы употребления в его рамках этого понятия. Во избежание проблем, неизбежно возникающих при обращении к радика-листским интерпретациям описываемого понятия, а также с целью достижения возможно большей общезначимости полученных выводов, нам представляется правильным использовать умеренный вариант его семантического объяснения. Под идеологией мы будем подразумевать сознание, или совокупность представлений, ложность которой не принципиальна (Карл Маркс), а наличествует постольку, поскольку она полагает себя единственно верной позицией по определенному вопросу. В то же время нам чужда ее трактовка в качестве тотальной реальности по типу мифа (Ролан Барт) — идеологические структуры всегда имеют некоторые смыслосодержательные границы. Иначе лишенным всяческого значения становится не только научный, но и развертываемый в любом другом концептуальном и стилистическом формате разговор о них.
Далее, хотелось бы сразу оговорить и культурно-исторические рамки идеологии как социального феномена. В соответствии с представленной дефиницией нам не близка, к примеру, известная позиция А. Гоулднера по данному вопросу, согласно мнению которого речь идет о сравнительно молодом явлении, конституировавшемся в эпоху модерна, — периоде «становления индустриального общества Нового времени» [2, с. 22]. Мы полагаем, что хотя, безусловно, начиная примерно с XVIII столетия в западном мире (а в тематическом поле этого исследования анализу подвергаются яв-
99
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
ления внутренней жизни именно данного культурного региона, поскольку в центре статьи располагается проблематика специфики развития идеологии в эпоху модерна, характерного именно для западного общества) в связи с рядом общественно-экономических и политических трансформаций значительно интенсифицируются идеологические процессы, аналогичные феномены имели место и на более ранних этапах существования европейской социальной реальности, пусть в менее ярком и однозначном виде.
Однако именно в период Нового времени идеологические структуры впервые превращаются в мощнейший фактор трансформации образа человека, приведшей к описанной выше гуманитарной катастрофе. Дело в том, что на предыдущих этапах истории Старого Света идеология в различных вариантах своей бытийной репрезентации была весьма сильно рафинирована центральными онтологическими чертами, и прежде всего важнейшим компонентом каждой культурной системы — абсолютным. Последнее определяло содержание картины мира людей данных эпох, в которую были инкорпорированы идеологические концепты.
К примеру, одним из главных признаков духовной реальности, где существовала личность греческой античности, выступает синкретизм. В пространстве этой действительности актуален был идеал всесторонне развитого индивида, закрепленный в рамках «художественно-мифолого-религиозного мировоззренческого комплекса» [6, с. 14] и дополняющий такие теоретикопрактические образования протонаучных и философских представлений. А высшей ценностью древнегреческого мировосприятия выступал космос, идентифицировавшийся с благом, добром, истиной, предельной красотой, гармонией, порядком, средоточием рациональной организации биофизической и социальной сфер бытия. Подобное центрирование различных форм сущего по отношению к безотносительному онтологическому эталону задавало четкие целевые ориентиры индивидуальной жизни, не позволяя имевшемуся в поле политической и общественно-экономической действительностей идеологическому давлению на субъекта исказить базовые духовные доминанты антропоса.
В Средние века проблема идеологии как фактора ограничения свободы личностных реакций приобрела еще большие масштабы в связи с колоссальной ролью церкви в процессе определения характера — стиля, формы, содержания — мыслительной и поведенческой активности человека. Однако, опять-таки, обратной стороной внешне-регулятивного измерения существования индивида обозначила себя глубинно-субстанциальная составляющая культуры этого времени: абсолют в качестве персонифицированной фигуры Бога-Творца — «трансцендентный якорь» [3, с. 40], фундамент релятивной реальности, — который (как и любой сущностный компонент той или иной культуры, генетически происходящий из самого ее ядра) обладает гораздо большей онтологической мощью и силой влия-
100
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
ния относительно антропной духовности, чем всяческая детерминация навязанного способа само- и миропонимания (идеология).
Итак, важно подчеркнуть, что абсолютное, в каком бы образе оно ни воплощалось, на протяжении указанного хронологического отрезка выступало важнейшей универсалией культуры Старого Света, конституировавшей систему ценностей ее носителей. А осознание человеком собственного предназначения было сопряжено отнюдь не с идеей тотальной самостийности, своей всецелой независимости и самодостаточности. Бытийная роль субъекта идентифицировалась в терминах ученичества, со-ратничества, устремленности к потустороннему принципу всякой наличности, будь то гармония совершенства космоса или безграничная благость и всепрощающая любовь Бога-креатора. Даже эпоха Возрождения, чьи выдающиеся интеллектуалы позиционировали в собственном творчестве антропоцентризм и антропоморфизм в качестве основной точки зрения на устройство Вселенной, располагалась в рамках той же парадигмальной когнитивной установки, поскольку концепция личности выстраивалась данными умами в тесной корреляции с традиционными внерелятивными идеалами западной метафизики (добром, истиной, красотой...).
Однако с наступлением современности, эпохи так называемого модерна, обнаружилась кардинальная метаморфоза фундаментальных антропологических представлений. Безусловно, данный процесс реализовался не мгновенно. Потребовались столетия становления цивилизационных и социально-исторических смыслов, эволюции тех идей, популяризация которых произошла как раз начиная с XVII—XVIII веков.
В чем же именно состояла произошедшая трансформация? Причин и составляющих, очевидно, имеется немало. Но применительно к интересующей нас проблематике речь прежде всего идет о редукции мировоззренческих концептов абсолютного к степени некоторой факультативности, релятивности, лишь элемента возможной дискурсивности. Иначе говоря, аксиологический остов, служивший в течение долгого времени опорой теоретико-познавательных и практико-поведенческих максим индивида европейской ментальности, подвергся процедуре по-картезиански последовательного и радикального скепсиса.
Учение Рене Декарта олицетворяло идеал тотальной честности и упорства в пользовании интуитивно-логически обоснованным методологическим инструментарием понимающего отношения к изучаемым предметам. Данная исследовательская установка распространилась гораздо дальше абстрактных схем любомудров, стала отражением общего сознания эпохи и обратилась против традиционных «нормативов» конструирования реальности и выявления нашего места в ней. На фоне успеха подобных концептуальных программ естественным образом возникло предположение, что потенциал описываемых когнитивных средств безграничен. В результате строгая рациональность превратилась в нового кумира, каковой «стремил-
101
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
ся» к своего рода секуляризации актуальных ранее и казавшихся теперь тенденциозными метафизических некритических допущений.
Что же или кто заступил на место прежних эталонов личностного самосознания и мироотношения? Человек как таковой. Потеряв связь с трансцендентным ценностным базисом, релятивизировав его до уровня всего лишь гипотетического предположения, индивид таким способом впервые в истории развития духа, характерного для европейского цивилизационного пространства, положил основание «чистому» самоконституированию». Произошла попытка выстроить идею космоса, отталкиваясь лишь от человеческой фигуры. Иными словами, нам удалось установить, что фактически «антропологический поворот» в культуре случился еще до обозначаемой различными исследователями хронологической отсечки рубежа девятнадцатого и двадцатого столетий и является одной из важнейших отличительных особенностей современности.
Причем описанная совокупность воззрений была глубоко идеологизирована. Это означает, что данное сознание постепенно стало идентифицироваться в поле индивидуального и коллективного мышления как единственно правильное. И даже при поверхностном рассмотрении описываемой ситуации обнаруживается ее очевидная парадоксальность. Но для полномасштабного понимания указанного абсурдизма необходимо выявить центральные конститутивные черты эпохи модерна и отличающих ее идеологизационных процессов.
По мнению автора представленной статьи, модерности как социальноисторическому и культурному феномену присущи три основных признака, выступающих составными компонентами явления модернизации. Притом сразу хотелось бы заметить, что последняя и есть форма существования идеологии в рамках данного периода развития европейской цивилизации. Другими словами, для анализируемой исторической эпохи модернизировать — значит идеологизировать. Каковы же базовые особенности свойственного ей мировоззрения?
Во-первых, это рационализация бытия. До некоторой степени мы уже охарактеризовали данную интенцию отдельно взятой личности и всего общества в целом. Стоит лишь добавить, что отмеченная ранее парадоксальность (применительно к роли разума в пространстве современности) заключается в следующем. Заданный в первую очередь произведениями Декарта, идеал рационализма предполагал применение тотального критицизма ко всем объектам реальности. Однако данная идея была искажена общественным сознанием. Как следствие, сам разум превратился в высшую онтологическую инстанцию, неподвластную разоблачающему воздействию скепсиса. Модерн привнес в активность повседневного существования индивида готовность к рационализации всего — вплоть до представлений и максим, еще в недалеком прошлом считавшихся безотносительными.
102
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
Во-вторых, либерализация. Безусловно, этот признак очень сильно связан с предыдущим. Вообще традиция западной философской мысли испокон веков актуализировала глубинную корреляцию между рацио и свободой. И одним из наиболее знаменитых воплощений подобной концептуальной позиции является фраза И. Канта в начале «Критики практического разума», где выдающийся интеллектуал сопрягает указанные понятия с помощью категории морального закона: «...если бы моральный закон уже прежде не мыслился в нашем разуме, то мы не считали бы себя вправе допустить нечто такое, как свобода. Но если бы не было свободы, то не могло бы быть и речи ни о каком нравственном законе в нас» [1, с. 281].
По аналогии с рационализацией и во многом благодаря их органической связи, либерализация в качестве ориентации на признание свободы фундаментальной ценностью человеческой жизни парадоксально увенчалась в период поздней модерности уже упомянутым кризисом человечности. Политические события первой половины XX века продемонстрировали со всей наглядностью иллюзорность идеи антропоса как существа свободного, а значит, разумного, ответственного за собственные решения.
Наконец, третьей отличительной чертой исследуемого нами периода становления западной цивилизации может быть названа (в широком смысле) феноменализация, или (в более узком значении) практизация, индивидуального существования. Речь идет о переориентации аксиологических и когнитивных приоритетов субъекта с ноуменально-метафизического пласта бытия на сферу явлений релятивной действительности. В результате социум и его представители стали больше интересоваться прикладными вопросами жизненной практики, нежели субстанциальными реалиями. Тем самым, желая комфортабилизировать видимый мир, люди довольно скоро оказались в духовно весьма неуютной обстановке.
Конечно, не любые теоретические системы или поведенческая активность, относящиеся к рассматриваемому в рамках этого текста историческому отрезку, соответствуют всем названным особенностям времени. Имеется в виду общая картина эпохи.
Так как же оценить результаты модернового идеологического воздействия на характер существования человека? В целом, весьма негативно. Антропологические последствия рассматриваемых общественных процессов были катастрофическими. В попытке конституировать основания своей аутентичности на трех вышеназванных принципах (идеологических постольку, поскольку они были возведены в абсолют безотносительно к какому-то трансцендентному — аксиологическому, этическому, онтологическому — базису и стремлению критически, аргументативно оправдать подобную позицию. Иными словами, речь идет о симуляции абсолютности) человек оторвался от связей с уже упомянутыми культурными и бытийными доминантами, которые в продолжение тысячелетий выступали
103
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
ключевыми целевыми ориентирами коллективной и индивидуальной жизни людей.
Личность впервые в европейской истории на протяжении столь длительного промежутка времени стремилась задать собственную тотальную самодостаточность, выстроив картину мира на антропологическом фундаменте, а не наоборот. Ранее аналогичные сепаратистские интенции тоже воплощались, однако, как правило, не только терпели фиаско, но и весьма жестко карались различными дисциплинарными мерами. Например, в Средневековье подобного содержания религиозная ересь квалифицировалась как проявление греха гордыни и имела продолжение в виде анафемы, объявляемой ее стороннику. Таким образом, сама культура предохраняла себя от деструкции через обращение к проверенным многими годами собственным универсалиям.
Как отмечали некоторые интеллектуалы прошлого столетия, результатом выработанных в Новое время идеалов стали Освенцим и Дахау. Более того: крах принципов модерна привел к разочарованию в человеке. И сегодня способ существования индивида и всего западного сообщества во многом определяется ошибками и достижениями указанного хронологического периода. Несмотря на провозглашение отдельными мыслителями наступления так называемого постмодерна, с нашей точки зрения, уместно говорить скорее о поздней модерности, поскольку кардинального изменения мировоззренческих и антропологических представлений с середины XX столетия, очевидно, не произошло. Налицо лишь кризис новоевропейской системы ценностей, благодаря которому из состояния веры в идеалы модерна западное человечество вышло, однако какой-то действенной альтернативы им, казалось бы, не предложило. Постмодерн явно не способен — в силу специфики своего смысло-содержательного измерения — стать подобным инструментарием решения накопившихся проблем.
Каким же образом преодолеть последствия влияния на личность модерновых идеологических структур? И в состоянии ли мы найти средство борьбы с идеологией как таковой, лишающей индивида способности настоящей свободы мысли, принятия решений и, следовательно, действия? По мнению автора данного исследования, такая «программа» может быть предложена на идейно-концептуальной базе философского течения, родившегося в историческом пространстве самого Нового времени. Здесь имеется в виду экзистенциализм.
Еще в сочинениях С. Кьеркегора обобщающей рационалистической логике Г.В.Ф. Гегеля противопоставляется ориентация на уникальность, индивидуальность человеческих душевных интенций. И в данном контексте на первый план жизненной значимости выходят разнообразные экзис-тенциалы: одиночество, вера, страх, любовь, надежда, смерть, сомнение, радость... Только последние и являются формами подлинного существования антропоса. Потому что, в противовес модернистским формулам, «ра-
104
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
ботают» не в одномерной реальности культивирования силы разума как инструмента иллюзорной свободы и эффективной практической активности, но служат отражением актуальной ситуативной сложности и целостности (то есть в их феноменологическом пространстве активизируется единство всех пластов нашего присутствия в мире — телесного, душевного и духовного) глубинного переживания личностью смыслового отношения к обстоятельствам наличной действительности. Более подробное обоснование последнего замечания — в моей статье «Экзистенция как универсальная форма связи психофизического опыта человека» [7].
Но вернемся к вопросу о пути выхода из образовавшегося гуманитарного кризиса. В качестве такого средства, по мнению автора статьи, способно служить то, что можно обозначить неологизмом «экзистенциация». По собственным свойствам она противоположна идеологизации и означает установку сознания, состоящую в стремлении удовлетворения не запросов той или иной идеологической системы, а потребностей экзистенции. В широком смысле речь идет о таком способе организации человеком своего существования на теоретическом и практическом уровнях, в центре которого располагается система абсолютных ценностей. При этом эк-зистенциировать реальность значит превращать ее элементы в «объекты» экзистенциального отношения.
Дело в том, что экзистенция, выступая глубинной формой смысловой связи с миром, всегда сопряжена с трансцендентными реалиями. Эту мысль М. Хайдеггер выразил так: «...благодаря прояснению трансцен-денции впервые добывается достаточное понятие бытия-вот...» [5, с. 213]. Сам опыт подобных переживаний идентифицируется антропосом в качестве предельного, пограничного. Следовательно, и маркируется в мышлении индивида высшими аксиологическими принципами. Причем если в случае идеологии возможна симуляция подобной значимости, то здесь аналогичная подмена исключена, поскольку суть описываемых радикальных душевных интенций и заключается в максимально (более, нежели способны дать рациональная или физиологическая виды активности) непосредственной связи с репрезентированной в сфере относительной действительности абсолютной предметностью. Здесь, выражаясь языком Г. Риккерта, «через историческое лежит путь к сверхисторическому» [4, с. 29]. Простая же концептуализация, хоть и способна определять характер наших действий, не может давать подобных результатов и служить гарантом свободы, поскольку регулируется лишь сравнительно узким спектром способностей личности.
К тому же в рамках экзистенциации как процесса исполнения указанного ценностного отношения обнаруживается, по нашему мнению, ресурс для разрешения фундаментальной антропологической проблемы конфликта индивидуального и социального. Если идеология подчиняет первое второму, то в данном случае присутствует гармоничное сочетание личных и
105
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
общественных интересов, которое достигается благодаря упомянутой системе внерелятивных ценностей. Рассматриваемое органичное единство становится возможным, потому что экзистенциацией обеспечивается не абстрактное рефлексивное схватывание, но проживание заявленных аксиологических доминант как форма проверки их на подлинность. Когда эти высшие смысловые ориентиры выявляют свою неразрывную связь с глубинными душевными потребностями человека, соответствующим образом конституируется интеллектуальная и поведенческая активность индивида. А безболезненное инкорпорирование персональных интенций в область социальности реализуется за счет естественного родства между принципами устройства любого здорового и стабильного социума и абсолютными ценностными идеалами — истиной, добром, красотой, любовью... Таким образом может быть достигнута общность индивидуальных и коллективных ориентаций людей в рамках социальности, то есть понимание и сотрудничество, которые и являются онтологическим фундаментом для самореализации каждого из нас как способа обретения счастья свободы.
Наконец, сегодня экзистенциация с большим основанием может претендовать на роль эффективного и адекватного человеческой природе и исторической ситуации регулятора антропологической активности по следующей причине. Идеология на протяжении столетий в разных формах (и модерновой тоже) позиционировала себя в качестве средства достижения указанной выше главной цели нашего существования. Однако — в силу своей принципиальной односторонности — всегда терпела неудачу в данном вопросе, будучи не способной отразить сложность человеческого устройства и многоплановость взаимосвязи между людьми в рамках той или иной культурной обстановки. Экзистенциация же, как мы выяснили ранее, выступая формой синтеза всех сторон бытия личности и смысловой их проблематизации, способна весьма органично вписаться в контекст современной чрезвычайно плюральной реальности и задать тем самым для индивида целостную картину понимания себя и мироори-ентации. Причем подобный синкретизм приводит к тому, что три базовых признака модерновой идеологии также обретают для антропоса свою значимость, лишь поскольку актуализируют безотносительные аксиологические доминанты в феноменологическом пространстве экзистенциального переживания.
Итак, экзистенциация сегодня и в исторической перспективе с полным правом может рассматриваться в качестве действенного средства деидеологизации и гармонизации реальностей социального и индивидуального существования человека.
Литература
1. Кант И. Критика практического разума // Кант И. Сочинения. М., 1997. Т. 3. С. 276—733.
106
Экзистенциация как форма преодоления идеологии в эпоху поздней модерности
2. Логинов А.В. Онтологический статус идеологии в современности // Известия Уральского государственного университета. Сер. 3: «Общественные науки». Екатеринбург, 2010. № 4. С. 15—29.
3. Меньшиков АС. Теория модерности и социальная интеграция // Известия Уральского государственного университета. Серия 3: «Общественные науки». Екатеринбург, 2011. № 3. С. 39—52.
4. Риккерт Г. Ценность и действительность // Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998. С. 22—29.
5. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. С. 192—220.
6. Чанышев А.Н. Философия Древнего мира. М.: Высшая школа, 1999. 703 с.
7. Ярченко Д.Р. Экзистенция как универсальная форма связи психофизического опыта человека // Аспирант: Труды молодых ученых, аспирантов и студентов. Приложение к журналу «Вестник Читинского государственного университета». 2012. № 1. С. 83—85.
