CC BY
183
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
В. В. Варава, Е. В. Челнокова
Московский православный институт св. Иоанна Богослова
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ЗНАЧИМОСТЬ ЧЕЛОВЕКА В ФИЛОСОФИИ
ЛЬВА ШЕСТОВА
В статье анализируются философские воззрения Льва Шестова, которые представляют собой экзистенциальное направление русской философии. Показано, что экзистенциальная рефлексия Шестова не противоречит соборным интенциям русской философии, поскольку она приобретает у него ярко этическую окраску. Это соответствует нравственному характеру русской философии. В статье также показывается глубокая связь «философии подполья» Достоевского и экзистенциальной философии Льва Шестова.
Ключевые слова: русская философия, экзистенциальное мышление, Л. Шестов, Ф. Достоевский, рационализм, библейская вера, человек.
V. V. Varava, E. V. Chelnokova
St. John the Theologian's Moscow Orthodox Institute
(Moscow, Russia)
THE EXISTISTAL SIGNIFICANCE OF THE PERSON IN THE PHILOSOPHY
OF LEV SCHESTOV
The article analyzes the philosophical views of Leo Shestov, who represent the existential direction of Russian philosophy. It is shown that Shestov's existential reflection does not contradict the conciliar intentions of Russian philosophy, since it acquires a bright ethical coloring. This corresponds to the moral character of Russian philosophy. The article also shows a deep connection between Dostoevsky's «underground philosophy» and the existential philosophy of Lev Shestov.
Keywords: Russian philosophy, existential thinking, L. Shestov, F. Dostoevsky, rationalism, biblical faith, man.
Проблема человека, по мнению многих исследователей, занимает центральное место в русской философии. Сегодня, когда происходит явная деантропологизация в культуре, важно опираться на опыт русской философии, которая накопила большой духовный и интеллектуальный багаж относительно человека, его места в бытии и социуме. Изначально, по своей сути русская философия никогда не была лишь теорией, спекулятивным умозрением, но духовным жизнестроительством. Конечно, утопично пытаться перевести метафизическое богатство русской философии в политическую область, как это некогда имело место с «русской идей», но воспользоваться ее наработками в плане личного нравственного совершенствования вполне возможно. Здесь
помощь русской философии может быть гораздо эффективнее, нежели популярные различные психологические практики.
Вопросы истории, природы, общества, религии, культуры, техники в русской философии, в конечном счете, стягиваются в единый узел, в основании которой проблема человека. Метафизика, онтология, космология при всей их значимости в русской традиции никогда не выступают в качестве самодовлеющих начал философии, но всегда имеют ярко выраженную антропологическую окрашенность. Показательны в этом плане известные слова В. В. Зеньковского: «Если уже нужно давать какие-либо общие характеристики русской философии... то я бы на первый план выдвинул антропоцентризм русских философских исканий» [1, с. 16].
Более всего, говорит Зеньковский, русская философия занята темой о человеке и отсюда ее доминирующая моральная установка. Но это не просто мораль как регулятив человеческого поведения, это «панморализм», затрагивающий «высшее» и «предельное» в человеческом бытии. В этом смысле такой панморализм уместно трактовать в экзистенциальных терминах, поскольку он связан не просто с общественной моралью, но с подлинным бытием, которое возможно обрести лишь на пределе жизни и смерти.
Одним из наиболее видных представителей экзистенциального направления в русской философии является Лев Шестов. Н. А. Бердяев в работе «Основная идея философии Льва Шестова» писал: «Философия его [Шестова] принадлежала к типу философии экзистенциальной, т.е. не объективировала процесса познания, не отрывала его от субъекта познания, связывала его с целостной судьбой человека ... Этот тип философии предполагает, что тайна бытия постижима лишь в человеческом существовании» [2, с. 44]. А современный исследователь Р. А. Гальцева пишет уже про обоих философов: «Н. Бердяев разделил с Л. Шестовым место первооткрывателя новейшей философии существования, превратив, таким образом Россию в родину экзистенциализма» [3, с. 14].
Россия как «родина экзистенциализма» звучит сильно и обязывающе. Однако, если мы проникнем вглубь философских построений Л. Шестова, то окажется, что в этих словах нет никакой абсолютизации. Действительно, уже в первой своей работе «Шекспир и его критик Брандес» Л. Шестов затрагивает темы экзистенциального направления: судьба человека в этом мире; реальная человеческая жизнь со всей ее трагической действительностью; отрицание формальной, принудительной морали, неприятие научного подхода к изучению живой жизни, критика любых попыток создать научную или философскую систему, заслоняющую мир в его многообразии.
Л. Шестов и сам, считая свою философию экзистенциальной, ставил в центр своих размышлений существование одинокого человеческого «Я», желающего иметь свое личное право на уникальное видение окружающего мира. Любое проявление свободы человеческой личности полагалась философом в качестве основы подлинного существования. «Человек свободен в связанном законами мире» [12, с. 242], а религиозная вера есть высшая степень
освобождения человека, как некий прорыв в область абсолютной свободы, где царствует возможность свободной творческой деятельности.
На первый взгляд кажется, что помещение в центр философской рефлексии одинокого «Я» вступает в противоречие с корневыми соборными интенциями русской философии. При этом соборность как духовный первопринцип в эмпирической реальности трансформируется в «тоталитарность», о чем говорит Н. А. Бердяев в своей «Русской идее». Он пишет следующее: «Очень важно отметить, что русское мышление имеет склонность к тоталитарным учениям и тоталитарным миросозерцаниям. Только такого рода учения и имели у нас успех. В этом сказывался религиозный склад русского народа. Русская интеллигенция всегда стремилась выработать себе тоталитарное, целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью» [4, с. 69].
Это очень важная характеристика русской мысли, показывающая ее принципиальную неиндивидуалистичность. «Тоталитарное миросозерцание» выступает здесь не как негативная политическая характеристика, но как свойство цельности и целостности (тотальности), и в этом смысле оно синонимично соборности. На этом фоне резкий индивидуализм Л. Шестова может восприниматься как инородное для традиционного русского философствования явление. Однако, это не так. Экзистенциальный индивидуализм Л. Шестова нисколько не противоречит соборным началам русской философии, но является ее углублением и дополнением. К тому же, этот «индивидуализм» имеет непосредственную связь с нравственными исканиями Ф. М. Достоевского, которые были отмечены предельной личностной заостренностью. В этом смысле уместнее применять понятие «персонализм» как более точное понятие, характеризующее русский стиль философствования.
Персонологическими вопрошаниями отмечены практически все произведения Достоевского. Причем эти вопрошания всегда идут под знаком вопроса, а не ответа. Это и отличает Достоевского от простых романистов и переводит в ранг писателей-мыслителей, что соответствует философическому духу русской литературы. Философско-персонологическое кредо Достоевского выражено в известных словах, обращенных в письме к брату еще в 1839 году. Он писал: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком [5, с. 317]. Из этих слов видно, что само «разгадывание» и есть самое важное жизненное дело, совпадающее со смыслом жизни. Это пролог к экзистенциальному мышлению. В основе которого деление на подлинное и неподлинное. Тайна, очевидно, содержит в себе те сокровенные начала жизни, которые не равны ее социальным проекциям.
Шестов, как и Достоевский, пытается найти ответ на основной вопрос человеческого существования - в чем состоит его экзистенциальная значимость, что в переводе на язык Достоевского означает «разгадывать тайну человека». Философ выступает в защиту личности от власти общего, против любой формы подавления личности, любой идеологии, рассматривающей
человека как элемент государственной машины, любого, в том числе и природного закона. И здесь он прямой наследник антидетерминистских идей Достоевского, которые были вложены в уста «подпольного человека». Вот классическое выражение этих идей у Достоевского: «Невозможность значит каменная стена? Какая каменная стена? Ну, разумеется, законы природы, выводы естественных наук, математика. Уж как докажут тебе, например, что от обезьяны произошел, так уж и нечего морщиться, принимай как есть. .. .Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило» [6, с. 460].
Здесь, очевидно, исток экзистенциальной философии Л. Шестова. В борьбе против власти общеобязательного он доходил до радикальных решений, полагая, что для каждого человека существует своя истина. Собственно говоря, Шестов развивает философию «подпольного человека» Достоевского, встраивая рефлексию последнего в широкий, в том числе и европейский философский контекст. При этом важно понимать, что в «Записках из подполья» речь идет об универсальных экзистенциальных свойствах и проявлениях человека, вызванных его бытийным, а не социальным положением. Часто «психологию подполья» редуцируют до психологии определенного класса, как это, например, делает Рене Жирар. В своей книге «Достоевский: от двойственности к единству» он пишет: «Тщедушное, слабое существо, герой из подземелья принадлежит, по своему ненастью, к тому бюрократическому классу, претенциозному и жалкому, чей менталитет писатель считает особенно показательным и даже, в определенном смысле, пророческим для формирующегося общества» [7, с. 33-34].
Спроецированная за «экран» философии Шестова, «подпольная философия» Достоевского, видимо, приобретает универсальный характер. Экзистенциальная философия, утверждает Шестов, начинается с трагедии понимания того, что все данное научным мировоззрением и здравым смыслом не является по своей сути таковым. Наука, преодолевая многообразие живого бытия, отыскивает одинаковое и устанавливает истины, выраженные в убедительных доказательствах. Зависящий от закона причинности мир приобретает неизменное единообразие. Но философ считает, что «в конце концов, выбирая между жизнью и разумом, отдаешь предпочтение первой» [12, с. 98]. Таким образом, он отвергает любой рационализм и основанную на нем идею прогресса.
Работа Шестова «Апофеоз беспочвенности (опыт адогматического мышления)» вызвала много споров и достаточно полярные оценки в интеллектуальных кругах Москвы и Петербурга. Основная мысль этой работы состоит в том, что мир слишком многообразен для того, чтобы втиснуть его в схему нашего человеческого познания, более того, создание таковых схем упрощают и обедняют действительность. Единственный путь ее познания -опыт каждого конкретного человека через собственное размышление и ее
оценку, а также принятие как всей красоты, так и трагизма существующей действительности: «...мы в своем уме и в своем опыте не находим решительно ничего, что бы давало нам основание хоть сколько-нибудь ограничивать произвол в природе. .Иными словами: может быть, в человеческих суждениях о явлениях есть элементы и необходимые, и случайные, но, несмотря на все попытки, мы до сих пор не нашли и, по-видимому, никогда не найдем способа
отделять первые от последних.....Отсюда вывод: философия должна бросить
попытки отыскания veritates œternœ. Ее задача научить человека жить в неизвестности - того человека, который больше всего боится неизвестности и прячется от нее за разными догматами» [11, с. 38].
«Жить в неизвестности» - это жизнь в мире, лишенном ясности и достоверности, в мире, где ничего не гарантировано, и в котором каждый на свой страх и риск продирается к какой-то неведомой ему цели, подгоняемый страхом и надеждой. По сути, такова жизнь, взятая в экзистенциальном измерении. Это хорошо разъясняет Отто Ф. Больнов, показывая истоки экзистенциального мышления: «Поскольку же человек разочаровался в любой объективной вере и для него все стало сомнительным, поскольку все содержательные смыслы жизни были поставлены изменчивостью под вопрос, остался лишь возврат к собственному внутреннему, чтобы здесь, в окончательной, предшествующей всем содержательным установкам глуби, добыть ту опору, которая более не принадлежала бы объективному миропорядку» [8, с. 19].
Шестов точно соответствует данному критерию и пытается найти эту безусловную опору не в «объективном миропорядке», а в «безосновности», которая, однако, может гарантировать высшую метафизическую достоверность бытия. Для того, чтобы прорваться к подлинному, необходимо преодолевать препятствия, неизбежно возникающие в «объективированном» мире. В качестве главного своего противника Шестов видит философский рационализм, который, по его убеждению, делает культуру и человека творчески бесплодными и необъективными. Культура, претендующая на формирование человеческих действий и оценок, - тюрьма для человеческой свободы, считал Шестов. Он также не принимает Гегеля с его универсальным духом, поскольку вера в чудеса и всемогущество Божие для Канта, Гегеля и других философов есть не более чем «Deus ex machina». Пониманием одиночества человека в этом мире, поисками вечного смысла, борьбой с мертвенностью морали ему были близки Ницше, Кьеркегор, Достоевский.
В своей книге «Афины и Иерусалим» Шестов противопоставляет рациональное мышление, восходящее, как он считает, к античной философии, библейскому представлению о мире. Исходя из этого, и конфликт библейского откровения, и греческой философии состоит в предпочтении человека древу жизни древа познания, от которого он и стал питаться, потеряв возможность приобщаться к древу жизни. Поэтому философ выступает против власти познания, которое подчиняют индивида закону, но лишает истинной жизни: «Знание не принимается как последняя цель человеческая, знание не оправдывает бытия, оно само должно получить от бытия свое оправдание.
Человек хочет мыслить в тех категориях, в которых он живет, а не жить в тех категориях, в которых он приучился мыслить: древо познания не глушит более древа жизни» [13, с. 337].
Полагание цели человеческой жизни исключительно в знании и разуме, как это имело место во всей предшествующей магистральной линии европейской культуры, не приводит человека к истине, живой истине бытия, но лишь к омертвевшей истине рациональной культуры, имеющей исключительно умозрительный характер. Человек никогда не может прочувствовать свою экзистенциальную значимость в такой культуре. В духе «подпольного человека» Достоевского Шестов вопрошает в своей книге о Кьеркегоре: «Откуда у разума власть навязывать бытию свои истины - ему самому ни на что не нужные и для бытия ненавистные, порой совершенно невыносимые?» И отвечает: «Разум диктует законы, какие ему вздумается диктовать или, вернее, какие он в силу совей природы диктовать принужден. У него ведь тоже нет свободы в выборе, он ведь тоже, если бы и захотел, то не мог отдать людям мир не в подержание, а в полную собственность. Но он и сам не спрашивает, зачем и для чего он диктует законы, и другим спрашивать не дает об этом. Так есть, так было, и так всегда будет. Судьбы человеческие, судьбы вселенной предрешены т Баеси1а Баеси1отт. Бытие заворожено какой-то безличной и безразличной властью, и стряхнуть с себя колдовские чары ему не дано» [9, с. 100].
Даже само бытие «заворожено», то есть не свободно, но связано чем-то, что выше и сильнее бытия. В этой ситуации надеяться можно лишь на освобождающую силу абсолютно иррациональной библейской веры, чья истинность обретается через опыт экзистенциального страдания, а не самоуверенной веры, для которой достаточно соблюдения рутинной обрядовой практики. Шестов критикует попытки философского осмысления Бога, предлагая исключительно индивидуальный, экзистенциальный путь веры. Идея веры наряду с идеей свободы человека является основополагающими в творчестве Шестова. Он характеризует веру как источник экзистенциальной философии, ибо она «дерзает восставать против знания», более того, только вера, по мысли философа, оправдывает смысл исторического существования человека. И такова суть библейская вера: «Только в Библии есть указание, что с разумом и с приносимыми им вечными истинами не все обстоит благополучно. ...Вера ведет к древу жизни, от древа же жизни идет не знание, не умозрительная философия, а философия экзистенциальная» [9, с. 101].
По сути дела, у Шестова происходит совпадение «веры» и «экзистенции». И поэтому Шестов не принимает веру как безусловное признание некоего авторитета. Вера, считает он, возникает тогда, когда человек одинокий во враждебном ему мире, лишенном справедливости, убедился в несовершенстве собственного разума перед лицом жизни, поставил вопрос о существовании единой истины и «почувствовал совершенную невозможность жить с разумом». Поэтому вера очень часто рождается из трагедии понимания, что в эмпирическом мире отсутствует гармония. Человек приходит к вере самостоятельно, после мучительных попыток восстановить единство мира, как
создание нового мира, который живет внутри нас и делает нас людьми. Религиозная вера в творчестве философа выступает как высшая степень освобождения человека от власти «самоочевидных истин», как прорыв в область абсолютной свободы: «Вера, по существу своему, ни с нашим знанием, ни с нашими моральными чувствами ничего общего не имеет. Чтоб добиться веры - нужно освободиться и от знаний, и от нравственных идеалов» [13, с. 225].
Согласно Шестову, вера невозможна без личностного общения с Творцом, напротив, было бы гораздо хуже, пишет он, если бы Гегель был прав, что Абсолютное является «пределом человеческих достижений». Для Шестова Бог - Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не Бог философов. Философ верит во всемогущество Божие. У Бога все живет и изменяется, и человек способен найти веру только благодаря Ему: «Только благодать Божия может вырвать застывшую и оцепеневшую человеческую душу из глубокого и мучительного, непробудного сна. Вера не есть готовность признать истинными те или иные положения. Сколько бы вы ни признавали истинными те или иные суждения, вы от этого не приблизитесь ни на шаг к Богу. Вера есть переход к новой жизни» [13, с. 176].
И лишь только вступив на этот путь можно говорить о подлинной жизни, той самой жизни, о которой грезили все великие умы, и которая оставляет равнодушной экзистенциально молчаливое большинство. Оригинальность философии Шестова в том, что он во многом по-новому переосмысливает библейские истины, в корне оставаясь им верным. Это типичный путь русского религиозного философа, которые не принимает «на веру» многие постулаты веры, но пропускает их через горнило своих экзистенциальных страданий. Человек оказывается в центре философской рефлексии Шестова, которая стремится к тому, чтобы придать человеческому существованию максимально возможную подлинность. Такова практическая задача философии, и в качестве таковой она является этикой. Но в русской традиции она приобретает остро экзистенциальную направленность, это своего рода экзистенциальная этика.
Таким образом, экзистенциальная значимость человека у Шестова проистекает из трех источников: Библия, Кьеркегор и Достоевский. Библия дает основу для сверхрациональной и сверхморальной веры, а Кьеркегор и Достоевский придают ей необходимую достоверность, своими исканиями и вопрошаниями указавшими на тупики рационального мышления. Философу недостаточно одной «чистой» библейской веры, ему нужна вера, прошедшая через экзистенциальный опыт Кьеркегора и Достоевского, которые во многом «дополняют» или разъясняют те трагическое и апофатические лакуны, которые встречаются в библейской антропологии и в повседневной жизни.
Литература
1. Зеньковский В. В. История русской философии. Л.: Эго, 1991. Т. 1, ч. 1. 222 с.
2. Бердяев Н. А. Основная идея философии Льва Шестова // Путь. 1939. № 58. С. 44-48.
3. Гальцева Р. А. Утопическое в русской философской мысли XX века. Знаки эпохи. Философская полемика. М.: Летний сад, 2008. 668 с.
4. Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. М.: Наука, 1990. С. 43-272.
5. Достоевский Ф. М. О русской литературе. М.: Современник, 1987.
399 с.
6. Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Собр. соч. В 15 т. Л.: Наука, 1989. Т. 4. 781 с.
7. Жирар Р. Достоевский: от двойственности к единству. М.: ББИ, 2013. 162 с.
8. Больнов О. Ф. Философия экзистенциализма. СПб.: Лань, 1999. 224
с.
9. Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. М.: Прогресс - Гнозис, 1992. 304 с.
10. Шестов Л. Шекспир и его критик Брандес. М.: Директ-Медиа, 2008.
449 с.
11. Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. Paris: YMCA-PRESS, 1971.
229 с.
12. Шестов Л. Sola fide - только верою: греческая и средневековая философия, Лютер и церковь. Paris: YMCA-PRESS, 1966. 293 с.
13. Шестов Л. Афины и Иерусалим // Сочинения. В 2 т. М.: Наука, 1993. Т. 1: Власть ключей. С. 316-664.
References
1. Zenkovskiy V. V. Istoriya russkoy filosofii [History of Russian philosophy]. Leningrad: Ego, 1991. Vol. 1, part 1. 222 p.
2. Berdyaev N. A. Osnovnaya ideya filosofii L'va Shestova [The main idea of the Lev Shestov's philosophy] // Put'. 1939. No.58. Pp. 44-48.
3. Gal'tseva R. A. Utopicheskoye v russkoy filosofskoy mysli XX veka. Znaki epokhi. Filosofskaya polemika [The Utopian in the Russian philosophical thought of the 20th century. Signs of the era. Philosophical polemic]. Moscow: Letniy Sad, 2008. 668 p.
4. Berdyaev N. A. Russkaya ideya. Osnovnyye problemy russkoy mysli XIX veka i nachala XX veka [Russian idea. The main problems of the Russian thought of the 19th century and early 20th century] // O Rossii i russkoy filosofskoy kul'ture [On Russia and Russian philosophical culture]. Moscow: Nauka, 1990. Pp. 43-272.
5. Dostoevsky F. M. O russkoy literature [On Russian literature]. Moscow: Sovremennik, 1987. 399 p.
6. Dostoevsky F. M. Zapiski iz podpol'ya [Notes from the Underground] // Collected op. In 15 vols. Leningrad: Nauka, 1989. Vol. 4. 781 p.
7. Girard R. Dostoyevskiy: ot dvoystvennosti k yedinstvu [Dostoevsky: from the double to the unity]. Moscow: BBI, 2013. 162 p.
8. Bol'nov O. F. Filosofiya ekzistentsializma [The philosophy of existentialism]. Saint-Petersburg: Lan', 1999. 224 p.
9. Shestov L. Kirkegard i ekzistentsial'naya filosofiya [Kierkegaard and existential philosophy]. Moscow: Progress-Gnosis, 1992. 304 p.
10. Shestov L. Shekspir i yego kritik Brandes [Shakespeare and his critic Brandes]. Moscow: Direct-Media, 2008. 449 p.
11. Shestov L. Apofeoz bespochvennosti [The apotheosis of baselessness]. Paris: YMCA-PRESS, 1971. 229 p.
12. Shestov L. Sola fide - tol'ko veroyu: grecheskaya i srednevekovaya filosofiya, Lyuter i tserkov' [Sola fide - only by faith: Greek and medieval philosophy, Luther and the church]. Paris: YMCA-PRESS, 1966. 293 p.
13. Shestov L. Afiny i Iyerusalim [Athens and Jerusalem] // Coll. op. In 2 vols. Moscow: Nauka, 1993. Vol. 1: Vlast' klyuchey [The power of the keys]. Pp. 316-664.
Статья поступила в редакцию 04.09.2017 Статья допущена к публикации 30.11.2017
The article was received by the editorial staff04.09.2017 The article is approved for publication 30.11.2017
